Чичеринские чтения

1. 
   Струве П. Размышления о русской революции. Кн. 1–2. София, 1921. С. 6.
   
2. 
   Родина. 1993. № 8–9. С. 3.
   
3. 
   См.: Кретинин С.В. Карл Каутский. 1854–1914 гг. Воронеж, 2007. С. 397.
   
4. 
   Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 113.
   
5. 
   Черняев В.Ю. Первая мировая война и перспективы демократического преобразования Российской империи // Россия и Первая мировая война. СПб., 1999. С. 191.
   
6. 
   Там же.
   
7. 
   Родзянко М.В. Государственная дума и Февральская революция // Архив русской революции. Т. 6. М., 1991. С. 39.
   
8. 
   Ганелин Р.Ш., Флоринский М.Ф. От И.Л. Горемыкина к
   Б.В. Штюрмеру: верховная власть и Совет министров (сентябрь 1915 – январь 1916 г.) // Россия и Первая мировая война. С. 45.
   
9. 
   Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 8.
   
10. 
    См.: Холквист П. Тотальная мобилизация и политика населения: российская катастрофа (1914–1921) в европейском контексте // Россия и Первая мировая война. С. 84.
    
11. 
    Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 272.
    
12. 
    Холквист П. Указ. соч. С. 92.
    

Кризис западноевропейской цивилизации начала XX в., который обычно связывают с утратой духовности в условиях окончательного становления буржуазно-индустриальной, рациональной и прагматичной цивилизации, в международных делах, в частности, проявился в кичливом проведении народами Запада «цивилизаторской миссии» среди не только народов колониальных стран, но и Юго-Восточной и Восточной Европы. Со своей стороны, «нецивилизованные» европейские народы, особенно русские, в массе своей осуждали западноевропейскую буржуазность, рационализм, цивилизаторское чванство, противопоставляли западноевропейским ценностям российский вольный размах, который «холодным умом не понять». В принципе можно говорить о межцивилизационном конфликте (западноевропейской и российской евразийской цивилизации) или, по меньшей мере, о внутрицивилизационном конфликте общеевропейской христианской цивилизации (Западная Европа и восточноевропейская периферия). В любом случае, позволительно утверждать, что у русских начала XX в. имелось восприятие Западной Европы как чуждой и враждебной силы.

На этом общем фоне представляется важным рассмотреть конкретно-исторические проявления антиевропейских моментов в национальном самосознании различных слоев населения русской провинции этого периода. Выбор провинциальных проявлений национального самосознания демонстрирует глубину проникновения антиевропеизма в толщу российского общества кануна и периода Первой мировой войны.

В качестве источников нами избраны разнообразные материалы описательного свойства (донесения представителей административных органов, мемуарная и художественная литература). Конечно, эти исторические документы имеют субъективный характер. Но явления из области сознания и могут изучаться именно на основе таких источников.

Учитываем мы и то, что отобранные исторические источники представляют искусственную выборку. Поэтому особое внимание в статье уделяется доказательству типичности наших источников.

Так, автор воспоминаний, тамбовский губернатор 1906–1912 гг. Николай Павлович Муратов был откровенным деятелем национально-консервативного толка, имевшим широкий круг единомышленников в столичных «патриотических кругах» и среди провинциальных «националов». До Тамбова он неприкрыто проявлял соответствующие настроения, находясь на прокурорской службе в Тверской и Ярославской губерниях. В Тамбовской же губернии Н.П. Муратов почти открыто поддерживал местные националистические организации [1].

Активным проявлением антиевропеизма в какой-то мере можно считать и его брошюры о 1812 г., которые носили не столько научно-популярный, сколько публицистический характер. Восторженное восприятие устных выступлений губернатора на военно-патриотические темы в юношеских аудиториях также говорит о широком распространении националистических взглядов в российском провинциальном обществе [2].

Стоит учитывать и то, что Н.П. Муратов имел только книжное или наслышанное представление о Западной Европе, но и сам повидал ряд европейских стран в ходе частного туристического путешествия в 1908 г.

Представитель верхушки тамбовских городских средних слоев Алексей Петрович Остряков также не раз бывал в начале XX в. в Германии, Швейцарии, Франции и других западноевропейских странах [3].

Как у многих тамбовских и других провинциальным молодых людей этого времени, в его окружении было немало родственников, воспитателей, учителей – уроженцев или жителей Западной Европы. Тем не менее, А.П. Остряков подчеркнуто оставался русским православным человеком [4].

Выдающийся русский писатель М. Горький в предвоенное десятилетие в немалой мере познал Западную Европу. И в эти же годы он написал ряд проникновенных произведений о русском мещанском захолустье, дав основания некоторым критикам заявлять о переходе писателя к национализму, отказе от интернационалистских позиций.

Впрочем, это подтверждается и высказываниями самого Горького того периода: «Оставил российскую литературу древний бог русский, бог Чухломы, Чебоксар и Кинешмы, и воцарились в ней идолы парижские и других канканных стран неодухотворенные предметы, из всякой дряни слепленные… Нет, право, скучно становится смотреть, как мы «поглощаем» культуру Запада, не замечая, что голодные и жадные души наши – экскрементами питаются, а не духом святым» [5].

Из произведений писателя 1910-х гг. мы сознательно выбрали наиболее типичную повесть «Городок Окуров». Сам М. Горький говорил: «Перед тем как писать «Городок Окуров», я подсчитал: сколько уездных городов известно мне? Оказалось – 49. В этом числе были и такие крупные города, как Борисоглебск-Тамбовский, Царицын, Кременчуг, и такие мещанские гнезда, как Василь-Сурск… Еластьма – городок, в котором мест[ный] учитель насчитал на 4 т[ысячи] жителей 19 рабочих» [6].

Сравнительно широко используемыми документами стали материалы фонда Канцелярии Тамбовского губернатора, содержавшие донесения уездных исправников и земских начальников, чиновников, проводивших инспекции в уездах на предмет выяснения крестьянских настроений. Представители полицейских учреждений уездного уровня были наиболее тесно связаны с крестьянством и являлись соответственно лучшими «знатоками» их общественно-политических настроений, в том числе отношения к другим народам.

Переходя к непосредственному проявлению антиевропеизма в сознании россиян начала XX в., прежде всего, отметим противоречия, которые отразились, в сочинениях представителей высших и средних слоев общества.

Так, Н.П. Муратов, с одной стороны, восхвалял работоспособность, честность, скромность, немецкую аккуратность правителя канцелярии Тамбовского губернатора, сына немца-аптекаря А.Я. Зайделя, широко использовал ум, деловитость, пунктуальность, умение вести строгую отчетность, знание всяких финансовых оборотов и смет, другие служебные качества своего вице-губернатора Н.Ю. Шильдер-Шульднера, испытывал чувство зависти ко всему хорошему в Западной Европе [7].

С другой стороны, тамбовский губернатор злорадствовал по поводу европейских недостатков, отмечал скученность и нагроможденность западных музеев, отсутствие пространства и широты, хороших умывальников и подушек, послушной прислуги, неудобство проезжих дорог, неучтивость гарсонов, невысокий уровень культуры еды, мерзость дешевых ресторанов и т.п. [8].

Характерны для Муратова и такие выражения: «Нет, – думал я, – господа иностранцы, во многом вы нас перещеголяли, но только не в красоте ваших столиц» [9]; «с умилением и гордостью вспоминал наш Кремль» [10].

Ярко национально-патриотические и вместе с тем антиевропейские чувства тамбовского губернатора выразились в его высказываниях, заключенных в опубликованных выступлениях в связи с юбилеем Отечественной войны 1812 г.: «[Клятву] во взаимной дружбе, данной Императором Александром королю Фридриху-Вильгельму… очень хорошо исполнял Император Александр и очень скверно – король Фридрих»; «Александр понимал, что рекрутский набор для создания войск, отправляющихся в Европу защищать сардинские престолы – одно, а призвать народ защищать родную землю, свои очаги – это другое»; «Александр I все более… убеждался в верности своей мысли о необходимости при борьбе с Наполеоном опереться на широкие спины могучих тогда великороссов…»; «Мы были горды сознанием нашего национального единства, сознанием, что мы, верующие, победили неверных и отмстили врагам за поругание наших святынь. Мы гордились нашей, хотя и разоренной, но кровью нашей спасенной родиной и сознанием, что Россия, единственно устоявшая против Наполеона, идет освобождать от его ига другие народы. Это сознание поселяло тот восторг любви к родине, о котором так своевременно вспомнить теперь, в столетнюю годовщину великой эпохи»; «Перед грозой, надвигавшейся с Запада, Александр, чтобы собрать силы, прильнул к родной земле…» [11].

А.П. Остряков, путешествуя по Западной Европе, оставил на всю жизнь впечатления об изящной Вене, замечательных горных замках, французских игрушках, швейцарских технических новинках и т.п. Среди его близких родственников, детских воспитателей, гимназических учителей он с благодарностью называет более десятка немцев, французов, чеха. И все-таки в целом высказывается: «Несмотря на совершенно спокойное отношение моей матери к религиозным вопросам, подернутое дымкой скептицизма, и явное ее отрицательное отношение к духовенству всех вероисповеданий, несмотря на добрый десяток воспитанниц-лютеранок (немецких бонн и гувернанток), за исключением ревностной католички француженки мадам Monory (Монори), (фрейлейн Эмма, Александра Адамовна Круман, Петкевич, Елена Федоровна и Лидия Германовна Геллер, госпожа Деринг и Манечка Бруновская), не обнаруживших интереса к церковным обрядностям и вопросам веры, все же общее русское окружение содействовало воспитанию во мне примитивно-подражательной религиозности» [12]. При этом по всему контексту воспоминаний видны именно православная религиозность и соответствующее национальное чувство. Видимо, не случайно А.П. Остряков никуда после революции не эмигрировал, а остался жить в родном Тамбове.

Интересны рассказы Острякова и об антиевропейских проявлениях в настроениях других людей. Так, он сообщает, что его дед, нотариус Я.И. Червинский, узнав осенью 1914 г. о гибели сына (дяди мемуариста) на германском фронте, перестал «терпимо относиться к немцам и, в частности, к их императору Вильгельму II и называл его не иначе, как паршивый поросенок, а немцев – варварами современности» [13]. Запомнились автору воспоминаний и постоянные подсчеты гимназическим учителем математики И.И. Александровым доли немецкой крови у императора Николая II и высказывания школьного математика: «От немцев нет в России житья-с» [14].

Если гимназический преподаватель высказывался о засилье немцев в России в принципе, то мещане (городские низшие средние слои) горьковского «Городка Окурова» испытывали немецкое управление, что говорится, на собственной шее (председатель уездной земской управы Фогель, уездный исправник Вормс, живший в городе земский начальник Штрехель).

Более того, окуровское мещанство было наслышано от местных управителей фраз типа: «Без немцев вы были бы грязными татарами»; «Вы все там – пьяницы, воры и всех вас, как паршивое стадо, следует согнать в Сибирь» [15].

Но и сами окуровцы позволяли себе весьма патриотические высказывания. Так, местный мещанин Тиунов заявлял: «Не желательно разве мне знать, почему православное коренное мещанство – позади поставлено, а в первом ряду – Фогеля, да Штрехеля, да разные бароны?» [16].

Другому тамошнему жителю Вавиле Бурмистрове Горький вложил в уста такое высказывание: «… возникает Россия! Появился народ всех сословий, и все размышляют, почему инородные получили над нами столь сильную власть? Это значит – просыпается в народе любовь к своей стране, к русской милой земле его!» [17].

И, наконец, уже совсем геополитически: «Кто-то внушительно разъяснил:

– Главное тесно ему [иностранцу]: разродился в несметном количестве, а жить – негде! Ежели взять земную карту, то сразу видно: отодвинули мы его везде к морским берегам, трется он по берегам этим, и ничего эму нету. Окромя песку и холодной воды! Народ – голый!..» [18].

Очень решительно националистические настроения проявляли тамбовские и соседние крестьяне. Как обычно, это вырывалось наружу уже в крайних ситуациях, в частности, с началом Первой мировой войны.

Так, начальник Тамбовского губернского жандармского управления генерал-майор Волков осенью 1914 г. сообщал губернатору, что управляющий имением князя Волконского барон Медем (немец по происхождению) притесняет местных крестьян деревень Павловки, Татьяновки и Никольской Павлодарской волости, что крестьяне этих деревень и соседних местностей были возмущены назначениями на руководящие должности (заведующих хуторами) соотечественников Медема [19].

Темниковский уездный исправник Тамбовской губернии о настроениях населения за октябрь 1914 г. писал: «На месте, здесь озлобление к немцам и всему немецкому возрастает. Все больше и больше слышится голосов о положительной невозможности и немыслимости теперь заключить с Германией мир, население желает дело войны довести до конца и сломить врага окончательно. Словом, к немцам и всему немецкому ненависть неописуемая. Из г. Риги прибыло вчера 28 турецких подданных. Список их сегодня представлен в губернское правление. Турки явились очень скромными и приличными людьми, отношение населения к ним совершенно иное, чем к немцам» [20].

Саратовский губернатор А.А. Ширинский-Шихматов в 1915 г. информировал Департамент полиции о том, что среди крестьян наблюдается возбуждение против немцев-колонистов, земли которых должны-де отойти к русским, и циркулируют слухи, что немецкие земли будут отобраны крестьянами, и немцы будут силою удалены из сельских местностей после окончания уборки хлеба [21].

В том же 1915 г. и. д. воронежского губернатора Г.Б. Петкевич доносил в Департамент полиции о предъявлении крестьянами слободы Щучьей Острогожского уезда и проезжавшим через селение гусарским полком всевозможных требований к помещице Н.В. Вульферт, которую по фамилии они считали немкой [22].

Но наиболее решительно проявлялись воинственно националистические настроения русских крестьян в отношении военнопленных. В этом смысле типично сообщение о том, что летом 1916 г. крестьяне деревни Бояровки Моршанского уезда во главе со старостой, будучи в состоянии алкогольного опьянения, избили пленного австрийца Сейко, находившегося на сельскохозяйственных работах в имении помещика Смесова [23].

Все эти высказывания, особенно мещанства и крестьянства, отразили готовность множества россиян к жесткому противостоянию западноевропейским, особенно германским народам в назревавшей Первой мировой войне. Они были и предвестниками Русской революции 1917 г., которая во многом делалась «назло буржуазной Европе». И все-таки даже в Советской России находились деятели, готовые к нормальному межцивилизационному (или внутрицивилизационному) мирному диалогу с Западной Европой как раз по вопросам итогов Первой мировой войны. Мы имеем в виду, главным образом, участие советской делегации во главе с Георгием Васильевичем Чичериным в Генуэзской конференции 1922 г.

1. 
   Cм.: Муратов Н.П. Записки тамбовского губернатора. Тамбов, 2007.
   
2. 
   См.: Муратов Н.П. Записки…; Речь Муратова об Отечественной войне 1812 года. Тамбов, 1912; Муратов Н.П. 1812 г. Исторический обзор Отечественной войны и ее причин. Тамбов, 1912.
   
3. 
   См.: Остряков А.П. Мои воспоминания. Тамбов, 2007.
   
4. 
   См.: Там же.
   
5. 
   Архив А.М. Горького. Т. IX. М., 1964. С. 83.
   
6. 
   Горький М. Собр. соч.: в 16 т. Т. 5. М., 1979. С. 422.
   
7. 
   См.: Муратов Н.П. Записки… С. 45-50, 180, 244 и др.
   
8. 
   См.: Там же. С. 180-182.
   
9. 
   Там же. С. 183.
   
10. 
    Там же. С. 185.
    
11. 
    Муратов Н.П. Исторический обзор. С. 189-190; Его же. Речь… С. 5, 7, 19, 20, 65, 66-67 и др.
    
12. 
    Остряков А.П. Указ. соч. С. 150.
    
13. 
    Там же. С. 37.
    
14. 
    Там же. С. 181-182.
    
15. 
    Горький М. Собр. соч. Т. 5. С. 300, 306.
    
16. 
    Там же. С. 304.
    
17. 
    Там же. С. 310.
    
18. 
    Там же. С. 344.
    
19. 
    См.: ГАТО (Государственный архив Тамбовской области). Ф. 4. Оп. 1. Д. 8785. Л. 14. 33 об.
    
20. 
    Там же. Д. 9029. Л. 20.
    
21. 
    См.: Крестьянское движение в России в годы Первой мировой войны. Июль 1914 – февраль 1917 г. М., 1965. С. 234-235.
    
22. 
    См.: Там же. С. 163-165.
    
23. 
    См.: ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 9426. Л. 14.
    

Первая мировая война поставила под сомнение важнейшие постулаты либеральной доктрины – идеи социального прогресса и свободы личности. Однако это не помешало либеральной общественности занять патриотическую позицию, осуждая пораженческие настроения левых сил [2]. Известный публицист

Стремясь преодолеть идеологический парадокс и желая найти оправдание занятой политической позиции, либеральные публицисты стали оперировать понятиями, которые были призваны подчеркнуть справедливость и даже необходимость участия России в войне [5].

Безусловно, подобное толкование войны доминировало в российской либеральной периодике вплоть до ее окончания. Но данное обстоятельство не следует абсолютизировать, полностью игнорируя пацифистские идеи, которые, на наш взгляд, основательно присутствовали на страницах либеральной прессы. Показательной в этой связи выглядит статья С. Котляревского с интригующим названием «Война за мир». Автор, рассуждая в привычных рамках концепции «победоносной войны», призывал после ее окончания начать процесс ограничения вооружений и введения обязательного арбитража. «Это, конечно, – признавал
С. Котляревский, – не есть достижение вечного мира, но это, несомненно, облегчение бремени милитаризма…» [6].

Журналы либерального направления откликнулись на убийство накануне войны страстного борца с милитаризмом, известного французского пацифиста Ж. Жореса. Восторженная статья, посвященная «апостолу мира», появилась на страницах «Русских записок» [7]. Свое отношение к деятельности «великого оратора-пасифиста» высказал известный публицист, философ, экономист П.Б. Струве. Отдавая должное огромному гражданскому мужеству погибшего политика и признавая в его «мечтательном пацифизме… здоровое нравственное и политическое зерно», Струве не преминул мягко пожурить Жореса за «политическую близорукость» и неспособность увидеть «агрессивные намерения Германии» [8].

Критическое отношение редактора-издателя «Русской мысли» к антивоенной пропаганде, в том числе и пацифистским проектам Ж. Жореса связано с его твердыми политическими взглядами, в основе которых лежал пламенный патриотизм, что в условиях начавшейся войны вылилось в ее полную и безоговорочную поддержку [9]. В статье «Великая Россия и Святая Русь» П.Б. Струве, излагая внешнеполитические задачи, стоявшие перед Россией в войне, касался и проблемы допущения политического насилия. «Вопрос о силе и правде, – утверждал он, – есть труднейшая метафизическая проблема и роковая загадка истории для лиц и народов. Одно можно сказать, что то воззрение, которое заранее подозревает и осуждает силу (как относился к силе Лев Толстой), тем и грешит, что не улавливает необходимой связи между силой и правдой» [10]. В конце 1916 г. в ответ на мирные предложения Германии и США Струве пишет гневную отповедь сторонникам выхода России из конфликта. Признавая усталость народа от войны, ее огромные разрушительные последствия, П.Б. Струве, тем не менее, настойчиво предостерегал от заключения мира. «…Предложения мира, – уверял публицист, – в момент, когда мы, то есть Россия и ее союзники, только еще начинаем осознавать объективные условия ведения этой войны и доведения ее до конца, есть опыт, явно направленный на цель порчи нашего духа, на деморализацию нашей живой силы» [11]. Предостережения от поспешного заключения мира звучали и во внешнеполитических обзорах ведущего журналиста «Вестника Европы» Л. Слонимского [12]. Решительно отвергая мирные инициативы В. Вильсона и германского правительства, публицист был категоричен: «Союзные державы не могут думать о мире без полной победы…» [13]. Крайне негативно либеральная общественность встретила известие о начале мирных переговоров с Германией, которые проводило правительство большевиков [14].

Отвергая принципы политического урегулирования конкретного военного конфликта, к отвлеченным пацифистским идеям либеральная публицистика, напротив, относилась достаточно позитивно. Либеральные издания помещали материалы, посвященные истории отдельных аспектов антивоенного движения. Проблема достижения «вечного мира» в трудах известного французского мыслителя аббата Сен-Пьера стала темой очерка Б. Эйхенбаума [15]. В объемной статье В. Бузескула анализировалась деятельность третейского суда в античной Греции [16].

Особое место в либеральной периодике занимала военная беллетристика, многие страницы которой, особенно на заключительном этапе конфликта, проникнуты антивоенными настроениями. В период военных успехов литературные произведения воспевали героический идеал «воина-патриота», в них присутствовали сюжеты, продиктованные общественными ожиданиями – «шпиономания» и германофобия [17]. Изменения в тематике военной прозы происходят с конца 1915 г. – на фоне поражений русской армии на западном фронте и усилившейся усталости общества от войны. «…Исчез человек, – восклицает герой повести И.П. Белоконского, – нет человека, как образа и подобия Божьего, а есть одаренный великим разумом зверь, опасность которого совершенно пропорциональна его умственному развитию!» [18]. Распространенной темой в художественной литературе становятся страдания раненых, увеченных и мирного населения [19].

Схожие тенденции присутствовали и в документальных очерках с фронта и тыла. Первоначальные сюжеты о мужестве и героизме русского солдата сменяют описания тягот войны для мирных жителей – беженцев, женщин и детей, страданий раненых и военнопленных [20].

Таким образом, идейная непоследовательность, противоречивость либеральной доктрины приводили к парадоксальному сочетанию идеи победоносной войны с осуждением варварских способов ее ведения. Либеральному сознанию военного времени была свойственна постоянная рефлексия «военных жестокостей», что, однако, не мешало замалчивать или даже оправдывать таковые в отношении противной стороны. В то же время традиционная тяга к пацифистским настроениям, негативное отношение к милитаризму, понимание губительного воздействия войны на экономику, гражданские свободы и политические институты невольно сдерживали воинственный пыл сторонников «продолжения мировой бойни». Необходимо отметить и рост общественного недовольства затянувшейся войной и неудачами на фронте, что также оказывало известное влияние на редакторскую политику либеральных изданий.

Безусловно, пацифистская тематика не являлась центральной на страницах либеральной периодики. Как правило, ее присутствие выражалось косвенным образом и не носило характера прямого призыва к действию. Однако даже изображение бесчеловечного характера войны в художественной литературе, ее жестокой «изнанки» в документальных очерках способствовало усилению пацифистских настроений в российском обществе.