Чичеринские чтения
жүктеу/скачать 2.31 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Da gibts ein Wiedersehn!: Kriegstagebuch eines Mädchens 1914–1918
- Крючков И.В. Россия и проблема будущего Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны
- Протасова О.Л. А.В. Пешехонов о Первой мировой войне
Примечания
Крючков И.В. Россия и проблема будущего Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны Российская политическая элита внимательно следила за событиями, происходившими в Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны. В Петрограде, как и в других столицах государств Антанты, империя Габсбургов воспринималась как слабое зве- но в связке Германия – Австро-Венгрия. Экономический и во- енный потенциал Дунайской империи явно недооценивался стратегами из Антанты. Отсюда возникало ощущение, что Австро-Венгрию можно будет при первом удачном стечении обстоятельств вывести из войны. При этом особое место отводилось проблеме межнациональных противоречий внутри империи Габсбургов и набирающим силу противоречиям между Веной и Берлином. Дипломаты из стран Антанты собирали подробную информацию об антивоенных настроениях среди политической элиты и широких слоев населения Австро-Венгрии. Они были постоянно заняты поиском тех политиков и военных внутри Дунайской империи, с которыми можно было вести сепаратные переговоры. Казалось, что сама ситуация в империи Габсбургов толкала ее на соглашение с Антантой. Практически все сообщения, поступавшие из Австро-Венгрии по дипломатическим каналам в 1915–1917 гг., создавали картину набирающего силу апокалипсиса. Подчеркивалось, что в стране наблюдается моральный упадок и крах иллюзий в отношении положительного исхода войны для монархии Габсбургов. Эти наблюдения не ограничивались подчеркиванием экономического кризиса, приобретавшего в империи системный характер [1]. В конце декабря 1914 г. в переписке посольства России в Берне с МИД России, пожалуй, впервые на уровне дипломатической службы открыто высказывается идея о возможности заключения с Австро-Венгрией сепаратного мира. Такого рода сведения в России поступали и по линии МИД Сербии [2]. В июле 1915 г. в переписке МИД России с посольством в Сербии говорится о невозможности обещания Сербии четких территориальных приращений за счет Австро-Венгрии на тот случай, если с Венгрией (!) удастся заключить сепаратный мир [3]. Особое место в дискуссиях вокруг возможного заключения с Австро-Венгрией сепаратного мира занимала проблема острого конфликта между Австро-Венгрией и Германией и различных планов переустройства Средней Европы. В случае реализации этих намерений все надежды на заключение сепаратного мира с Австро-Венгрией терпели полное фиаско. В 1916 г. российские дипломаты докладывали о планах создания таможенного союза между Дунайской империей и Германией с подключением к нему и других государств [4]. Они подробно информировали об отношении различных политических партий Германии и Австро-Венгрии к подобным планам. Весной 1917 г. российский посланник в Берне сообщал, что, по его сведениям, в Австро-Венгрии и в южных землях Германии растет недовольство пруссаками. Как следствие в среде правящих кругов Вены возник план создания союзного государства, которое включило бы в свой состав империю Габсбургов и Баварию. Кроме того, Польша попадала бы под протекторат Австрии, а Югославянское государство – под протекторат Венгрии [5]. В начале октября 1917 г. тот же российский посланник в Берне уже передал в Петроград новый план переустройства Средней Европы, вызревший в среде германских политиков и интеллектуалов. По его мнению, германская элита была очень обеспокоена развитием внутриполитической ситуации в Австро-Венгрии и особенно в венгерской половине империи. Поэтому она выдвинула проект преобразования дуалистической монархии на началах федерализма. Этот план предполагал создание на территории Австро-Венгрии пяти федеративных образований с собственными парламентами и механизмом организации общих дел, который существовал в дуалистической империи. Это должно было снизить накал межнациональных противоречий в империи Габсбургов и укрепить ее позиции в условиях войны и послевоенного устройства Европы [6]. Посланник считал маловероятным реализацию этого плана, так как австрийская политическая элита полагала, что в таком случае произойдет ослабление Дунайской империи и усиление ее зависимости от Германии. К тому же в случае федерализации империи, ей придется столкнуться с новым витком сепаратизма и, прежде всего румынского. Единственных сторонников данного проекта дипломат усматривал в рядах венгерских партий, которые были обрадованы возможностью ликвидации Сербии в случае создания в рамках этого проекта югославянского государства в составе Сербии, Нижней Штирии, Хорватии, Далмации, Боснии и Герцеговины под эгидой Габсбургов [7]. Хотя следует подчеркнуть, что большинство аналитиков и дипломатов именно в Венгрии видели главного сторонника сохранения незыблемости дуалистической системы [8]. В самой России не было четких представлений о будущей судьбе империи Габсбургов. Этот вопрос был поставлен в октябре 1914 г. в переписке С.Д. Сазонова с послом России во Франции А.П. Извольским. Последний прямо высказался за раздел Австро-Венгрии и предоставление независимости всем народам империи кроме поляков. Кроме этого, он предложил создать сильное Югославянское государство как противовес Италии, Венгрии и Румынии [9]. С.Д. Сазонов остудил пыл посла, справедливо заметив, что в случае распада империи Габсбургов возникает множество опасных для России проблем. Сам Сазонов допускал возможность создания федеративного государства вместо дуалистической монархии. В начале 1916 г. МИД России полагал, что все разговоры о территориальных преобразованиях империи Габсбургов преждевременны [10], и эта позиция сохранялась до крушения монархии в России. В то же время, в 1915 г., в Буковину и Галицию был командирован полковник Самойло для изучения возможной новой границы Австро-Венгрии и России. В 1915–1917 гг. МИД и другие российские ведомства выдвигали различные проекты решения «австрийского вопроса». Предлагался «мягкий» вариант, он допускал отделение от Австро-Венгрии некоторых территорий в пользу России, Италии, Румынии. Сербии, но с сохранением империи, как противовеса Германии и для недопущения хаоса в Средней Европе. Радикальный вариант предполагал расчленение Дунайской империи на ряд независимых государств. Однако здесь имелись свои плюсы: эти государства могли искать покровительства России. Минусы же состояли в том, что новые государства, погрязнув в междоусобицах, не смогут стать противовесом Германии. К тому же они вполне могли попасть под влияние Великобритании и Франции, что ослабляло позиции России в Центрально-Восточной Евро- пе [11]. В Петрограде опасались также, что Франция и Великобритания сознательно будут стремиться к развалу Австро-Венгрии, чтобы в будущем создать антироссийский союз из новых государств. Генерал В.И. Алексеев и ряд политиков вообще видели на месте Австро-Венгрии «Великую Чехословакию», которая имела бы выход к Адриатическому морю, включив в свой состав Триест, Истрию и даже часть Верхней Австрии и Вену [12]. Таким образом, императорская Россия не имела единой концепции решения «австрийского вопроса», то же самое можно сказать о Временном правительстве. В рамках Дунайской империи слабым звеном российские дипломаты и их коллеги по Антанте, как уже отмечалось, считали Венгрию [13]. В конце 1914 г. в недрах МИД России была составлена записка на имя Председателя Совета министров и Министра иностранных дел. В ней подчеркивалось, что в случае нежелания Вены идти на сепаратные переговоры следует вступить в контакт с Венгрией, пообещав ей полную независимость от Австрии [14]. Эти предположения подогревались и некоторыми публикациями 1915–1916 гг. в венгерских газетах, в частности в «Pester Lloуd», в которых утверждалось, что И. Тиса и его окружение выступают за «честный мир» [15]. В этом виделась основа для возможных переговоров с Австро-Венгрией в целом или с Венгрией в частности. В 1915 г. в России и в других странах Антанты распространяется информация о том, что император Франц-Иосиф дал И. Тисе согласие на заключение Венгрией сепаратного мира в случае невозможности защитить территорию Венгрии от наступления армий противника [16]. Эта позиция имела место и в других странах Антанты, в частности в Италии, которая не хотела идти на существенные территориальные уступки Сербии на Балканах за счет Венгрии, также рассчитывая, что Будапешт можно будет склонить к мирным переговорам [17]. Правда, у этой позиции были многочисленные оппоненты. Так, российский посланник в Румынии Поклеевский полагал, что Венгрия до последнего будет сохранять верность Вене и Берлину [18]. По данным российских дипломатов, зимой 1916–1917 гг. Вена и Берлин были очень обеспокоены позицией большинства членов венгерского правительства, настроенных против войны, особенно после начатой Германией неограниченной подводной войны. Дипломаты предсказывали ближайшую отставку И. Тисы, хранившего верность Австрии и Германии. Но положение И. Тисы не было таким уж безнадежным. В июле 1917 г. Петроградское телеграфное агентство сообщало о симпатиях И. Тисы к миролюбивым силам Германии, что могло косвенно расцениваться как проявление антивоенных настроений премьер-министра Венгрии. Однако осенью 1917 г. эти ожидания в отношении Тисы стали улетучиваться. Причиной тому стал ряд его выступлений, где он прямо высказывался за ведение войны до победного конца или заключение мира на условии сохранения довоенного статус-кво. После февраля 1917 г. сторонники расчленения Австро-Венгрии боялись возможности начала сепаратных переговоров между Россией и Австро-Венгрией. Некоторые из них вообще полагали, что часть российской политической элиты в условиях внутреннего кризиса готова будет пойти на серьезные уступки монархии Габсбургов. В этой связи неслучайно появление в «Новой жизни» статьи Т. Масарика, где он называл предательством славянской идеи любые попытки сохранения Австро-Венгрии [19]. Эти опасения были преувеличены, большая часть членов Временного правительства выступала с лозунгом продолжения войны до победного конца. В конце апреля 1917 г. М.В. Родзянко направил письмо главе правительства князю Г.Е. Львову, в котором он подчеркивал, что Австрия и Венгрия: «…являются достойнейшими помощниками Гогенцоллернов, заклятые враги всех демократических стремлений, которые лишь беспощадным террором поддерживают свою власть над порабощенными и разделенными славянами… Габсбурги пособники германского феодализма и мадьярской олигархии… Австрии нельзя верить, она не раз обманывала Россию, Австрия анахронизм в Европе» [20]. В августе 1917 г. МИД России в связи с соответствующим запросом посольства в Вашингтоне дал указание придерживаться при решении «австрийского вопроса» принципа права наций на самоопределение, что предполагало развал Дунайской империи [21]. Все это исключало саму идею проведения с Австро-Венгрией сепаратных переговоров.
Протасова О.Л. А.В. Пешехонов о Первой мировой войне В начале ХХ в. одним из самых авторитетных публицистов России был сотрудник журнала «Русское богатство», общественный и политический деятель, лидер народных социалистов Алексей Васильевич Пешехонов. Ни одно крупное событие внутренней жизни страны не проходило мимо него. Его размышления о Первой мировой войне и поведении общества значимы не только для его современников, но и для историков. 20 июля 1914 г. вышел манифест Николая II о вступлении России в мировую войну, опубликованный и в «Русском богатстве» (1914, № 8). Стремление к единению дало о себе знать по всему фронту русской общественности. Были досрочно созваны законодательные палаты, с думской трибуны звучали прочувствованно-патриотические речи. В.Д. Набоков заявил, что кадеты не поступаются ни одним из своих партийных лозунгов, но «выше отдельных политических идеалов, выше субъективных оценок режима и лиц стоит одно: жизнь и величие родины» [1]. «Отложим же внутренние споры», – вторил ему П.Н. Милюков. Пешехонов скептически отнесся к этим призывам. Оппозиция, откладывая внутренние распри, как бы предлагала правительству перемирие. Но при перемирии выдвигаются условия, оппозиция же их не ставила и требований не предъявляла. Стало быть, рассуждал Пешехонов, она просто присоединилась к правительственному лагерю, и тот мог расценить это как капитуляцию. «Если достигнутое единение разно понимается сторонами, ...то виновата в этом, несомненно, оппозиция, у которой в тяжелые и ответственные минуты народной жизни не нашлось достаточно разума или мужества, чтобы быть до конца откровенной и искренней» [2]. По мнению Пешехонова, трудность достижения истинного единства России была в том, что «ее государственная и общественная организация совершенно не приспособлена для выражения и реализации общей мысли, общего чувства, общей воли». Он предчувствовал скорое охлаждение населения к идее национального единства, так как, принося себя в жертву, народ ничего не получает взамен: ни улучшения жизни, ни надежды на это в будущем. Он предсказывал, что «будут пролиты целые реки крови, будут истреблены неисчислимые богатства... возможно, что политическая карта изменится до неузнаваемости. Кроме междугосударственных отношений, будет потрясена и внутренняя жизнь каждой страны» [3]. Экономические, социальные и политические трудности в такие минуты обостряются, и яснее, чем когда бы то ни было, видно их переплетение. Так, основная часть огромных военных расходов лежала на том самом «трудовом народе», чьи интересы отстаивал Пешехонов. Война велась не столько за счет накопленных богатств, сколько за счет займов, отчасти внутренних, но главным образом внешних, платежи по которым обещали лечь после войны тяжелым бременем на плечи трудящихся. Институту собственности предстояло перенести испытания, многим суждено было разориться. Государственная власть с целью получения средств на военные расходы производила реквизиции, устанавливала принудительные цены, ограничивая право собственников распоряжаться своим имуществом. По мере затягивания войны, принявшей всемирный характер, Пешехонов больше внимания уделял ее экономическим основам. Война, широко используя четко отлаженный меновой механизм, расшатывает его. С прекращением торговой конкуренции исчез регулятор цен, и они утратили закономерность. В таких условиях стала невозможной не только добросовестная, но и сколько-нибудь правильная торговля, в основе которой лежит трезвый коммерческий расчет. Россия ввиду ее заграничной задолженности оказалась в особо трудном положении: «В мирное время мы балансировали наши внешние расходы при помощи продуктов, вывозя их из года в год на большую сумму, чем получали сами» [4]. С открытием военных действий внешняя торговля резко сократилась, и торговый баланс из активного превратился в пассивный. Это предвещало для России нарушение ее традиционного экономического баланса и тяжелые времена после войны. С течением времени все очевиднее было разрушительное действие войны. Она отрывала от производительного труда миллионы работников, лишая вместе с тем миллионы семей их кормильцев. Производительные силы населения были резко ослаблены, но для войны требовались громадные средства, и потому «самые худшие налоги, вплоть до обложения хлеба и соли, и самые худшие займы, вплоть до неограниченного выпуска бумажных денег, не только виднеются в перспективе, но кое-где к ним начали уже прибегать» [5]. Народы воюющих стран и, конечно, россияне, урезали свои потребности, и во многих случаях дело доходило не просто до экономии, а до лишений. В этих условиях в воюющих странах был объявлен «исключительный режим», при котором закон в той или иной степени уступал место «усмотрению» властей. Мировая война властно вторгалась во все сферы жизни общества, придав чрезвычайную остроту ее философскому осмыслению, особенно на фоне военных неудач России. С угасанием «патриотического угара» громче зазвучали голоса сторонников прекращения войны, пусть и руководствовавшихся разными мотивами. Свой взгляд на эти проблемы высказал и Пешехонов. Его концепция отличалась стремлением избежать крайностей, занять «срединную», но вполне определенную и свою позицию. Итак, перед русской общественностью встала дилемма: что важнее – отечество или человечество, чьи интересы нужно защищать. «Некоторые уже скатились до национализма и завязли в этой трясине, другие опустились до космополитизма и блуждают по этой пустыне. Еще больше таких, которые лепятся теперь по обрывистым склонам, нередко в самых уродливых позах» [6], – критиковал Пешехонов приверженцев разных взглядов на этот вопрос. По его мнению, если человечеству суждено когда-либо в будущем объединиться, это будет сделано не на почве космополитизма, а на почве интернационализма [7]. Это будет федерация, но «отечество» не утратит своей ценности и значения. Он напоминал, что «интернациональное» не только по словопроизводству, но и по существу включает в себя, а не исключает «национальное», поэтому призывал не выбирать между отечеством и человечеством, а совместить их в своих мыслях, чувствах и действиях. Пешехонов порицал марксистов за их понимание интернационализма как чисто пролетарского чувства, за то, что, приписывая исключительное значение классовой борьбе, они пренебрегали всеми другими объединениями людей и формами общественной борьбы. Марксизм видел в национально-государственных организациях только классовые организации имущих классов. Отсюда и утверждение, что у пролетариата нет отечества. Пешехонов же считал, что «теперь жизнь показала всю силу и значение национально-государственных объединений, при столкновении с которыми стушевались даже классовые антагонизмы» [8]. Он признавал, что социалисты-народники «согрешили», переняв у марксизма увлечение «классовой точкой зрения» и безусловно отрицательное отношение к национально-государственным организациям. Поэтому отношения между государствами представлялись им как отношения только имущих классов, которые живут между собой мирно или устраивают время от времени войны чуть ли не к общей своей выгоде и в ущерб лишь трудящимся массам. «В действительности привилегированные слои имеют от войны не только выгоды, но и невыгоды, – и в общем итоге эти последние... значительно превышают первые. Не говоря уже о жертвах крови, каковые – пусть не в совсем равной мере – несут все классы, даже в экономическом отношении война наносит ущерб отнюдь не трудящимся только массам» [9], – пояснял Пешехонов. Развивая тему, Пешехонов отмечал, что ни один из интернационалов, построенных на классовом принципе – ни пролетарский, ни буржуазный, ни какой-то иной – не в состоянии сделать ничего в случае политического столкновения между народами. Он считал необходимой для этого общую для всех классов «международность», создать которую не может в отдельности ни один класс. Связывая неразрывно понятия «отечество» и «человечество», Пешехонов видел на данный момент самую важную и неотложную работу для человечества именно внутри каждой страны, а самую главную задачу отечества, даже с точки зрения внешней его защиты, во внутреннем его устроении – в его понимании работа для отечества и человечества в тот момент совпадала. Что касается пресловутого тезиса о справедливых и несправедливых войнах, то Пешехонов считал его абсолютно неправомерным, ибо водораздел между ними отсутствует. «В моральных и морально-политических проблемах нет и не может быть заранее готовых решений, ибо нет и не может быть таких внешних признаков, по которым правое всегда отличалось бы от неправого. В каждом отдельном случае люди должны найти ответ в своей совести...» [10]. В такой обстановке Пешехонов четко определял место для себя и своих единомышленников: «Как всегда, мы должны быть с трудовым народом», а конкретно задачу видел в том, чтобы «облегчить трудовому народу... бремя, ...сохранить в народе «душу живу», не допустить ее до ожесточения и одичания» [11]. Он возлагал также надежды и на войну: у трудового народа были враги «хуже немцев» – это бесправие, кабала и невежество. Надежды Пешехонова заключались в том, что война поможет народу раскрыть глаза на этих «врагов» и подвигнуть на борьбу с ними. Он вспоминал Великую Французскую революцию и последовавшие за ней войны, которые ознаменовали выступление на исторической арене новой социальной силы и принесли с собой прогресс и реорганизацию экономического строя (о жестокостях революции, он не упоминал, считая, видимо, жертвы неизбежными). Волна революций начала ХХ в. и цикл войн, начавшихся вслед, «быть может, знаменуют собой выступление на историческую арену широких трудовых масс, а вместе с тем и начинающееся преобразование всего социального строя на соответствующих их интересам началах... В таком случае неисчислимые жертвы, которые предстоит понести людям, и тяжкие испытания, которые им придется пережить, как-нибудь окупятся» [12]. Но он не допускал мысли о разжигании антивоенных настроений масс и о так называемом революционном выходе из войны. Его чувства государственника и патриота глубоко страдали от поражений русской армии. Можно сказать, что в одном отношении ожидания Пешехонова сбылись. Мировая война сделала то, чего не могли сделать все революционные и либеральные партии, вместе взятые – народная стихия поднялась и смела освященный многовековой историей самодержавный строй. Этот грандиозный по своей значимости переворот оправдал и другие ожидания Пешехонова и его единомышленников, свершившись почти бескровно и безболезненно. В России сложилась политическая ситуация, открывшая простор широким демократическим процессам в стране. жүктеу/скачать 2.31 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|