Чичеринские чтения

1. 
   См.: Речь. 1917. 22 июля.
   
2. 
   Русское богатство. 1914. № 9. С. 303.
   
3. 
   Там же. С. 293-294.
   
4. 
   Русские записки. 1916. № 5. С. 277.
   
5. 
   Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ). Ф. 225. К. 1. Д. 2. Л. 2.
   
6. 
   Русские записки. 1916. № 1. С. 280.
   
7. 
   См.: Там же. С. 285.
   
8. 
   Там же. С. 289.
   
9. 
   Там же.
   
10. 
    Там же. С. 296.
    
11. 
    ОР РГБ. Ф. 225. К. 1. Д. 2. Л. 3.
    
12. 
    Русское богатство. 1914. № 8. С. 298-299.
    

Известно, что Вильсон прибыл во Францию в конце 1918 г. в ореоле выразителя надежд человечества, изложенных в «14 пунктах». Они казались и многим политикам, и миллионам простых людей программой, определившей контуры будущего миропорядка, способного избавить человечество от повторения ужасов войны. Россия встречала мирную конференцию в хаосе гражданской войны. Впрочем, и воспринимать эту страну как единое целое, говорить о ее международных позициях можно было лишь с натяжкой. Центральную часть контролировали большевики, за год пребывания у власти доказавшие свою состоятельность. Как это виделось из Вашингтона, Парижа, Лондона в конце 1918 – начале 1919 г., Белое движение являло собой лишенную внутренней целостности картину. Деникин на Юге, правительство Северной области, Колчак на Востоке России, выступавшие под флагом ее единства, не смогли сплотить силы (хотя претензии Омского правительства на верховенство были лидерам Великих держав, включая и В. Вильсона, известны).

А вот выступить единой командой на мирной конференции Белые правительства посчитали необходимым. Их консультации с сыгравшими инициативную роль в организации русского представительстве послами Б.А. Бахметевым (США), В.А. Маклаковым (Франция), М.Н. Гирсом (Италия) и рядом иных, привлечение к работе политиков, общественных деятелей, предпринимателей, военных привели к образованию в конце 1918 г. Русского политического совещания (РПС). В январе 1919 г. для участия в мирной конференции РПС образовало Русскую политическую делегацию, в которую вошли кн. Г.Е. Львов, министр иностранных дел Омского и Екатеринодарского правительств С.Д. Сазонов, посол во Франции В.А. Маклаков, Председатель Временного правительства Северной области Н.В. Чайковский.

Русские дипломаты отмечали, что в начале 1919 г. отношение Вашингтона к Белым силам разительно изменилось к худшему. Маклаков назвал главные причины: военные неудачи, их зависимость от иностранной помощи, что свидетельствовало об отсутствии народной поддержки. Либеральные политики на западе, в том числе и В. Вильсон, опасались возрождения России реакционной, говорили о неизбежности вывода войск из России. Чтобы не утратить доверие американского партнера, В.А. Маклаков 7 января призывал Омское правительство торжественно признать «14 пунктов» Вильсона «программой мира» [1].

Однако анализ ее русскими в новой обстановке 1919 г. был не во всем благоприятным. П. 1, предполагавший достижение «открытого договора о мире, достигнутого путем открытых обсуждений мирных условий», опровергался самим течением конференции. Маклаков отмечал «недружелюбие» между пятью Великими державами, от воли которых зависели судьбы десятков остальных; стремление обойти «больные и щекотливые вопросы», нежелание считаться с мнением России [2].

Сам отказ Держав допустить делегацию национальных сил официально представлять интересы России мог рассматриваться ими как отрицание вильсоновских пышных деклараций. В. Вильсон и Д. Ллойд Джордж, учитывая соотношение сражавшихся в России военно-политических сил и правительств, включая большевиков, в середине января предложили собрать на Принцевых островах в Мраморном море самостоятельную конференцию по «русской проблеме». Белые силы, считавшие США и Англию союзниками в борьбе с большевиками, восприняли идею переговоров с ними именно как «Второй Брест», предательство со стороны западных демократий. Хотя британские и американские дипломаты и политики лично убеждали представителей Белых сил (Д. Ллойд Джордж – Львова, посол США в Японии Р. Моррис – Омское правительство) [3], что идея встречи с большевиками – не показатель сочувствия, а поиски более гибкого пути борьбы с ними. Согласятся «товарищи» участвовать – и принявшие роль «посредников» Великие державы постараются устроить над ними показательный суд за все деяния с ноября 1917 г. Откажутся приехать – западным политикам будет что сказать оппозиции в своих странах, откроются новые возможности поддержки Белых сил. Отметим, что большевистские лидеры выбрали из двух зол наименьшее и согласились приехать (заявление Советского правительства 4 февраля).

А вот непримиримая позиция Белых сил, поддержанных французами, сорвали англо-саксонскую «комбинацию». 12 февраля Белые правительства отвергли «идею Принкипо». Негодование по поводу предложения вести переговоры, как считал генерал-губернатор Северной области Е.К. Миллер, с «убийцами, изменниками, грабителями» заставило лидеров Белых сил усомниться: стоило ли в делах внутреннего обустройства России ориентироваться на модель затевавших флирт с большевиками западных демократий? Из поезда Верховного Правителя 21 февраля донеслось, что союзники толкали «нарождающуюся русскую государственность» на путь реакции, а Председатель совета министров Омского правительства П.В. Вологодский размышлял об «особом» пути России, упомянув словосочетание «русская цивилизация». И он же посчитал необходимым сделать глубокий реверанс в сторону В. Вильсона, увидев в Принкипо «первое проявление суда Наций», свидетельство, «что… лига народов получит реальное осуществление» [4].

Некоторые пункты вильсоновской программы в начале 1919 г. заставляли русских лишь с горечью вспоминать о былом величии державы. На П. 3. Омск отреагировал жестко, посчитав «свободу торговли» в условиях разгрома русской промышленности «гибельной для наших экономических интересов». Смятение вызвал П. 6. о России; в нем рассуждения о праве русского народа определить свое будущее путем «беспрепятственного» волеизъявления жестко лимитировалось соответствием условий его проведения и результатов стандартам западных демократий. А потому Вологодский констатировал: «Неприемлемость разрешения русских вопросов другими державами, согласно пункту шестому» [5].

Перспективы сотрудничества русских национальных сил с лидером США выглядели более радужно в вопросе «о национальностях». De facto правительства Финляндии, Украины, Литвы, Латвии, Эстонии, Грузии и ряда иных требовали независимости. Соблазн поддержать их, учитывая благосклонную позицию европейских партнеров и возможные выгоды (сдерживание «русской экспансии» в будущем в любых проявлениях), был велик. Ряд доверенных советников президента и Э. Хауза просчитывали такую возможность (комментарий к «14 пунктам от октября 1918 г. секретаря «Инквайри» У. Липпмана и журналиста Ф. Кобба).

Не без колебаний (письмо президента госсекретарю от 20 ноября 1918 г.), но Вильсон и Лансинг все же хотели видеть Россию единой, либеральной [6]. Идеалист и прагматик, Вильсон очень осторожно относился к идее «самоопределения народов». В

Вильсон осознавал, что дробление таких, как Россия, больших многонациональных государств несло серьезную угрозу: оживляло межэтнические конфликты, создавало не самодостаточные в плане экономическом и военно-политическом, искавшие покровительства Великих держав малые республики. Открывались пути «отката» Европы к той, пускай в измененном виде, блоковой системе, которая в августе 1914 г. привела человечество к глобальной войне; ставился крест на вильсоновских идеях создания стабильного либерального миропорядка. Со своей стороны лидеры РПС, стремясь уберечь будущую Россию от «сепаратистских стремлений иногородних национальностей», убеждали Державы, что будущая единая, демократическая Россия мыслит свое устройство на началах автономии и федерации и даже, при известных условиях, независимости (Финляндия).

Творцы внешней политики США весьма последовательно следовали избранной линии на утверждение русского единства, «без нарушения суверенитета России» (телеграмма Сазонова в Омск 29 июня). 14 октября Госсекретарь Лансинг в ответ на просьбу Латвийского сейма о дипломатическом признании прибалтийских государств высказал мнение: «…Было бы неблагоразумно или несправедливо причинять вред процессу создания правового конституционного правительства в России, принципу целостности России в целом» [7].

П. 13 вильсоновской программы о польском государстве воспринимался русскими как соответствовавший отстаивавшемуся ими принципу «этнографической Польши»; а ее территориальные претензии (приобретение на началах федерации Литвы, части Белоруссии, населенной католиками и всей восточной Галиции) – как недопустимое покушение на суверенитет и национальные интересы России. Впрочем, как и попытку «концерта» Великих держав использовать любимое детище Вильсона, Лигу Наций, для придания легитимности новым государственным образованиям на территории бывшей Российской империи, и решения вопроса о границах России. Попытка в конце мая обусловить признание Омского правительства принятием «третейского суда» Лиги Наций при установлении границ с Польшей и Финляндией, ее содействием при решении вопроса о существовании и границах Эстонии, Латвии, Литвы встретила решительное сопротивление и Сазонова, и правительства Колчака. Вступление России в Лигу считалось возможным только на равных с пятью Великими державами правах [8].

В целом, отношение русских небольшевистских сил к
В. Вильсону, его программе было противоречивым. В Версале и Вильсон, и Белое движение оказались в числе проигравших. Планы президента разрушили «дружественное» сопротивление изощренных европейских партнеров, изоляционистская оппозиция внутри страны. Почувствовав неладное, русские и в Париже, и в Омске все менее уповали на поддержку американцев, благожелательно поглядываля в сторону англичан (послание из Омска тов. министра иностранных дел И.И. Сукина от 12 сентября) [9].

Небольшевистские силы с западными демократиями развели не столько трения по проблемам будущего политического устройства России и национальной политики, сколько военное поражение. Объединенные РПС русские политики и дипломаты делали, однако, исключительно полезную работу. Они использовали любую встречу с западными политиками, бомбардировали их документами по наиболее самым животрепещущим для России вопросам, чтобы у Держав не вошло в привычку разрешать их без участия России, а потом ссылаться на неосведомленность с точкой зрения ее представителей.

1. 
   В.А. Маклаков – на имя Министра иностранных дел. 7 января 1919 г. // ГАРФ. ф. 200. оп. 1. д. 115. л. 2; В.А. Маклаков – на имя министра иностранных дел. 10 февр. 1919 г. // ГАРФ. ф. 200. оп. 1. д. 265. л. 49.
   
2. 
   В.А. Маклаков – на имя Министра иностранных дел. 2 февраля 1919 г. // ГАРФ. ф. 200. оп. 1. д. 115. л. 8, 8 (об.), 9.
   
3. 
   Управляющий дипломатической канцелярией при Верховном Уполномоченном на Дальнем Востоке (Клемм) – на имя тов. Министра иностранных дел. 6 февраля 1919 г. // ГАРФ. Ф. 200. Оп. 1. Д. 265. Л. 54; Полнер Т.И. Жизненный путь князя Г.Е. Львова. М., 2001. С. 403-406.
   
4. 
   К.Д. Набоков – на имя министра иностранных дел. 30 января 1917 г. // ГАРФ. Ф. 200. Оп. 1. Д. 265. Л. 92; Копия телеграммы от 21 февраля 1919 г. из поезда Верховного правителя (Лорис-Меликов) – Омск, МИД // ГАРФ. Ф. 200. Оп. 1. Д. 265. Л. 29; П.В. Вологодский – В.А. Маклакову, 2 февраля 1919 г. // ГАРФ. Ф. 200. Оп. 1. Д. 265. ЛЛ. 84 (об).-88 (об.).
   
5. 
   П.В. Вологодский – В.А. Маклакову, 20 января 1919 г. // ГАРФ. Ф. 200. Оп. 1. Д. 265. Л. 120.
   
6. 
   Архив полковника Хауза: в 4 т. / подг. Ч. Сеймуром. М., 1937–1944. Т. 4. С. 151–152; W. Wilson to R. Lansing. Nov. 20, 1919 // The Papers of Woodrow Wilson / ed. A.S. Link. Princeton, 1984. Vol. 53. P. 136.
   
7. 
   С.Д. Сазонов – на имя Управляющего МИД. 21 марта 1919 г. // ГАРФ. Ф. 200. Оп. 1. Д. 115. Л. 32; С.Д. Сазонов – на имя Управляющего МИД. 29 июня 1919 г. // Там же. Л. 82 (об.); Gardner L. Safe for Democracy. The Anglo-American Response to Revolution, 1913–1923.
   N. Y., 1987. P. 268-289.
   
8. 
   В.А. Маклаков – на имя Министра иностранных дел. 2 февраля 1919 г. // ГАРФ. Ф. 200. Оп. 1. Д. 115. Л. 8; Сазонов С.Д. – на имя Управляющего МИД. 27 мая 1919 г. // Там же. Л. 59; Сазонов С.Д. – на имя Председателя Совета министров, 3 июня 1919 г. // Там же. Л. 63-
   64 (об.).
   
9. 
   И.И. Сукин – С.Д. Сазонову. 12 сентября 1919 г. // ГАРФ.
   Ф. 200. Оп. 1. Д. 115. Л. 146.
   

Рассматривая Версальско-Вашингтонский порядок как систему, необходимо акцентировать внимание на ее ключевых несущих конструкциях, создававшихся ведущими державами, в том числе Великобританией – лидером Антанты, одержавшей победу в Первой мировой войне.

Исследование политики Великобритании в контексте послевоенного урегулирования представляется актуальным с нескольких точек зрения. Именно военные усилия Лондона на протяжении 1914–1918 гг. позволили британской политической элите выступить с претензиями на роль творцов нового миропорядка, ведь победа в глобальном конфликте сделала Соединенное Королевство вместе с заморскими владениями самым могущественным государственным образованием мира. С другой стороны, колоссальные потери, которые Великобритания понесла в результате боевых действий на сухопутных фронтах Великой войны и морской блокады ее побережья германскими подводными лодками, давали Лондону моральное право активно участвовать в реконструкции международных отношений после того, как 11 ноября 1918 г. на всех фронтах смолкли залпы орудий.

Двойственность положения, в котором оказалась Великобритания к началу послевоенного периода, была обусловлена также необходимостью одновременно решать задачи укрепления своих позиций в Европе и обеспечения имперских интересов в других регионах – на Ближнем Востоке, в Центральной Азии, в бассейне Тихого океана, на Африканском континенте. Не стоит упускать из виду и комплекс социально-экономических проблем внутренней жизни метрополии, которые имели тенденцию к обострению под влиянием внешней политики, например, на ирландском направлении.

Цель данной статьи состоит в попытке современной интерпретации ключевых векторов и движущих сил, определявших внешнюю политику Великобритании на протяжении начального этапа формирования Версальско-Вашингтонской системы международных отношений. Дополнительную значимость избранной теме придают неутихающие дебаты среди специалистов и широкой научной общественности вокруг задач и направлений политики Лондона на международной арене в переломные исторические эпохи, одной из которых, бесспорно, являлся период 1919–1922 гг. [1].

Следует, однако, констатировать, что круг исследовательских работ современных российских историков, анализирующих отдельные аспекты политики Великобритании в годы после Первой мировой войны, довольно ограничен [2]. Да и в коллективных монографиях по истории международных отношений, вышедших из-под пера отечественных исследователей за последние годы, интересующие нас сюжеты остались нераскрытыми [3]. Отметим также, что последняя по времени публикации специальная работа, автор которой рассматривает внешнеполитическую деятельность английского правительства на протяжении хронологического отрезка от Версаля до Локарно, увидела свет в нашей стране еще в 1947 г. [4].

Между тем, как свидетельствует протоколы заседаний Кабинета министров и документы Форин оффис, впервые вопрос о британском видении послевоенного миропорядка был затронут на совещании членов правительства, созванном премьером Г. Асквитом 31 августа 1916 г. Его участники обсудили меморандум, подготовленный сотрудниками МИДа, в котором анализировались возможные сценарии урегулирования ситуации в Европе и других регионах, входивших в сферу интересов Лондона [5]. В итоге был учрежден специальный подкомитет по вопросам территориальных изменений. К концу февраля 1917 г. эксперты подкомитета составили четыре доклада, содержавшие предложения по реконфигурации политической карты мира. Угроза выхода России из войны и вступление в нее США на стороне Антанты потребовали активизации работы по определению будущих внешнеполитических ориентиров Соединенного Королевства. Поэтому 12 апреля 1917 г. правительство приняло решение о создании Комитета для выработки условий мира в составе двух секций: по территориальным проблемам и экономическим вопросам во главе с влиятельными политическими деятелями, лордами – соответственно Д. Керзоном и А. Милнером. Рекомендации, подготовленные Комитетом, неоднократно обсуждались высшими должностными лицами коалиционного Кабинета Д. Ллойд Джорджа совместно с премьер-министрами доминионов [6].

Большой вклад в формулирование стратегии Великобритании в меняющемся мире вносил Комитет имперской обороны под председательством сначала А. Бальфура, а затем Д. Керзона. Комитет выступал главным консультативным и координирующим органом в системе государственных институтов, особенно при согласовании интересов метрополии и доминионов. После реорганизации в 1923 г. он состоял из 51 подкомитета, явившись моделью для создания впоследствии Объединенного комитета начальников штабов в США [7].

Кроме Комитета имперской обороны, на процесс разработки и принятия решений во внешнеполитической области серьезное влияние оказывали еще две структуры – Русский комитет, созданный в январе 1918 г. из представителей Форин оффис, военного и финансового ведомств, а также Восточный Комитет, призванный оценивать ситуацию и давать рекомендации относительно положения дел на Ближнем и Среднем Востоке [8].

Укажем также на значительную роль Исторического отдела Форин оффис в процессе подготовки британских дипломатических делегаций для участия в послевоенных международных конференциях. Достаточно напомнить, что британский МИД привлек более 80 опытных экспертов и видных историков-международников, которые к началу Парижского форума сумели подготовить 174 так называемых «Книг мира» (“Peace Books”). Каждая из них раскрывала географические особенности, экономическое положение, политическую историю и текущую ситуацию в странах и регионах планеты. Приложения к этим изданиям для служебного пользования содержали тексты важнейших договорных актов и подробную библиографию [9].

Наконец, при анализе внешней политики Соединенного Королевства в рассматриваемый период следует учитывать воздействие на нее королевского двора, магнатов прессы и групп влияния, члены которых объединялись в клубы, ассоциации и лиги. Определенную, хотя далеко не ведущую роль продолжал играть парламент, большинство членов которого вне зависимости от партийной принадлежности традиционно ратовали за сокращение бюджетных ассигнований на внешнеполитические акции, особенно военно-силовые [10].

Комплексный анализ источников позволяет выделить три главных мотива, определявших внешнеполитические приоритеты Лондона в послевоенный период: обеспечение стратегической неуязвимости метрополии, сохранение целостности империи и защита морских коммуникаций. Соответственно политика британского правительства в Европе, на Ближнем и Среднем Востоке, а также в Азиатско-Тихоокеанском регионе строилась с учетом этих приоритетов.

Несмотря на публичную поддержку известных постулатов нового миропорядка, провозглашенных американским президентом В. Вильсоном в январе 1918 г., Кабинет Д. Ллойд Джорджа сохранял приверженность политике «баланса сил», характерной для британского истеблишмента в викторианскую и эдвардианскую эпохи. Неспособность Лиги Наций оперативно реагировать и успешно разрешать межгосударственные конфликты в 1920-е гг. только добавляла скепсиса поборникам традиционных силовых методов отстаивания сфер влияния и интересов, хотя в августе 1919 г. парламент принял решение воздерживаться от участия в новой «большой войне» на протяжении следующих десяти лет, а в следующем, 1920 г., последовал отказ британского правительства от традиционного «стандарта двух держав» для сохранения боевой мощи королевских ВМС [11].

Поэтому на Европейском субконтиненте Англия выступала арбитром в урегулировании франко-германских противоречий. Кроме того, задача Великобритании состояла в недопущении сближения Берлина и Москвы. Важная роль в планах Лондона отводилась англо-франко-американскому союзу, документ о создании которого был подписан в один день с Версальским договором – 28 июня 1919 г. И хотя этот союз так и не вступил в действие, он заложил основу будущих «особых» отношений между Лондоном и Вашингтоном, а также оказал влияние на восстановление англо-французского альянса в условиях политического кризиса весны-лета 1939 г.

Исходя из необходимости укрепления безопасности имперских владений, ядром которых в Азии выступал Индостан, Лондон не мог не стремиться к федерализации, а, если удастся, то и конфедерализации России. Отсюда финансовая и дипломатическая поддержка государств, возникавших на развалинах Российской, Австро-Венгерской и Османской империй – странах Балтии, Закавказья и Центральной Азии, которые Лондон стремился превратить в буферные образования между своими владениями и большевистским режимом.

В процессе урегулирования ситуации вокруг бывших османских территорий Лондону удалось добиться «полюбовного» разграничения интересов Великобритании и Франции, сначала заключив в апреле 1919 г. так называемый «нефтяной договор» с Парижем, а затем уже в апреле 1920 г. устранив остававшиеся между сторонами противоречия на конференции в Сан-Ремо. При этом, с одной стороны, Кабинеты Д. Ллойд Джорджа и Б. Лоу поддерживали умеренных арабских националистов, а с другой – старались реанимировать традиционное партнерство между Англией и Турцией, выступив посредниками в урегулировании режима Черноморских проливов на Лозаннской конференции 1922–1923 гг. и отказав в конечном итоге в поддержке стремлениям курдов и армян создать свои государства на территории Восточной Анатолии, хотя первоначально ряд влиятельных политиков, к примеру, Д. Керзон, выступали с такой идеей.

Новым фактором для британской дипломатии на Ближнем Востоке явилось усилившееся сионистское движение, целью которого стало воссоздание еврейского государства в Палестине. Отражением изменившегося подхода к этой проблеме стала известная Декларация министра иностранных дел А. Бальфура, датированная ноябрем 1917 г. Последовавшие события в регионе, однако, привели современных российских исследователей вслед за некоторыми зарубежными историками к выводу о стратегическом просчете Лондона относительно решения Палестинской проблемы [12].

Заметная активизация Японии на Дальнем Востоке в ходе Первой мировой войны поставила перед коалиционным правительством Д. Ллойд Джорджа непростую дилемму: сохранить англо-японский союз 1902 г., действие которого дважды продлевалось сторонами, или пойти на сближение с США. Компромиссный проект замены альянса с Токио трехсторонним англо-японо-американским пактом, выдвинутый некоторыми британскими политиками, не получил поддержки ряда доминионов и заинтересованных держав на Вашингтонской конференции 1921–1922 гг. Вместо него делегация Соединенного Королевства подписала так называемый Договор четырех держав, согласно которому в бассейне Тихого океана впервые в истории создавалась система региональной безопасности, хотя и в интересах ограниченной по составу группы государств – США, Великобритании, Японии и Франции. Неслучайно один из американских сенаторов назвал этот дипломатический акт «ключевым элементом всей Вашингтонской системы» [13].