Чтения Выпуск II материалы межрегиональной научно-просветительской конференции «Казаки и горцы Северного Кавказа в Первой мировой войне

Вступление России в военный конфликт для многих людей стало неожиданным известием. Сообщения о мобилизации поступили в регион 18 июля (по старому стилю) 1914 г. Утром было объявлено о призыве нижних чинов запаса и поставке в армию лошадей. Все станичные и волостные правления начали работу по мобилизации населения. Во многих населённых пунктах о войне узнавали именно в день мобилизации. Это был разгар уборки хлебов, и почти все сельское население работало на жатве. Если в городе обыватель мог следить за событиями по газетам, выходившим ежедневно, то население станиц было лишено такой возможности: была страда. «Всколыхнулось все, затревожилось... Еще так недавно деревня ничего не знала о войне. Деревня газеты не читала, и о войне никто не намекал. А тут мобилизация. И мобилизация огромная. Весть о войне пришла неожиданно, врасплох и всех она тревожила: не знали причин войны. Но скоро все узнали. Сведения о войне как-то быстро распространялись среди населения. Идут на войну бородатые люди, идут безропотно. Войну принимают как что-то неизбежное. Чувствуется подъем духа. До войны мало чем интересовались в деревне, газет не читали. Теперь нарасхват берут листки, жадно ища в них новых сведений о войне. Собираются толпами: говорят, читают, делают всевозможные предположения и загадки…» - описывают царившие настроения современники [1.2].

Известие о начале мобилизации в провинциальном обществе было встречено с оптимизмом и радостным возбуждением.

В этих условиях указ об объявлении всеобщей мобилизации от 18 июля 1914 года выглядел привычным средством восстановления единства в обществе, исправления нравственности, возрождения лучших качеств национального самосознания. В начале войны наблюдается рост патриотических настроений, формы выражения которых были весьма разнообразны: торжественные молебны, шествия с портретами Государя, поздравительные письма и телеграммы. Во многих городах Кубани, Ставрополья, Черноморской губернии прошли манифестации в поддержку войны. В Ставрополе 18 июля «около 21 часов вечера находившаяся в роще группа людей с пением национального гимна явилась в Коммерческий клуб и потребовала исполнение оркестром национального гимна, по исполнении которого манифестанты в количестве 100 человек направились в Семейное собрание, где так же был неоднократно исполнен гимн». Взяв в Семейном собрании герб Государя императора и флаги, манифестанты направились с пением гимна к дому губернатора. Среди манифестантов преобладали подростки, преимущественно учащиеся. Временами раздавались возгласы «Долой Австрию! Да здравствует Сербия!» [2.1].

Начало войны называли временем священного единения, что подтверждают настроения, присущие большей части населения России. «Одухотворенное святостью долга и царского призыва население Медвеженского уезда не замедлило поставить от мирных полей и нив под ратные знамена многие тысячи своих сынов. Тревоги за них тонут в тревоге за землю родную, за будущность ее, неразъединимые в сознании и в сердце народном с царем-батюшкой. И, оставшиеся у своих домашних очагов, все мы, от мала до велика объятые тем же священным кличем царя к народу, не можем знать иных забот во время столь грозной брани, как готовность положить душу свою за царя и Родину…» - говорилось в решении земского собрания Медвеженского уезда Ставропольской губернии [3.3]. На крестьянских сходах губернии выражалась готовность стать под штыки на защиту Родины, «отдать жизнь и имущество к изгнанию общего врага». Призывы не быть в стороне от грозных событий высказала и Православная церковь. В храмах и церквях многих городов и селений проходили молебны «о даровании победы русскому воинству», священники произносили патриотические проповеди.

Казаки не могли оставаться в стороне от происходящих событий. Ф.И. Елисеев в своих воспоминаниях приводит описание царивших настроений: «Все мы радовались, совершенно не предполагая жестокого и несправедливого конца этой войны, революции, потом и гражданской войны и гибели православного нашего государства» [4]. На фронтах Первой мировой войны казачьи полки в составе своих дивизий, и пехотных соединений. Казаки несли службу в конвоях командующими фронтами, армиями, корпусами. Так называемые особые сотни выполняли специальные задания в армии и в тылу. Из казаков конных частей создавались партизанские отряды. Только в первые месяцы войны к наградам было представлено более 500 кубанских казаков. Всего за время войны к наградам было представлено свыше 30200 казаков [5]. Н. Мельников, современник событий войны, отмечает: «Казаки подобно их древним предкам сумели в ХХ веке выделить себя как особенно лихую, беззаветно удалую единицу, воюющую с легендарным воодушевлением и приемами отдаленных веков. Недаром имя казака окружено ореолом отваги и непобедимости, недаром его имя наводит трепет на врагов. Казаки и при современных чудовищных пушках, пулеметах и аэропланах все-таки являются не заменимым средством наносить неожиданные удары, захватывать, окружать и добивать врага» [6.4].

В общественном сознании доминировало убеждение, что нынешняя война освободительная, что Германия виновна в развязывании конфликта, а Россия лишь защищает собственную территорию, поэтому неслучайны проводимые аналогии с Отечественной войной 1812 года. Было распространено мнение, что боевые действия не продлятся более двух – трех месяцев и Россия «утрет нос Вильгельму-захватчику, поэтому многие мобилизованные были уверены, «что им-то и воевать не придется, пока доедем до границы, а немец поганый уже мира просит» [7.3].

В первые дни войны для населения описываемого региона, как и повсеместно для всей страны, был характерен легкомысленный оптимизм, лишь немногие пытались разобраться в вопросе: кто же виноват в развязывании вооруженного конфликта, взбудоражившего Европу? Свидетельством этого служат записи в дневнике ставропольского мещанина Никиты Окунева за 1914 год: «Кто истинный зачинщик войны четырнадцатого года? Одни историки будут винить в этом сербов, другие австрийцев, третьи русских, четвертые германцев. В их руках будут недоступные простому смертному документальные доказательства, но я, ничтожный современник этих великих событий, виню в войне «четырех». Народ сербский давно уже скомпрометировал себя домашними цареубийцами и, вероятно, позапачкал свои руки в крови непричастной к политике супруги. Но Австрия могла бы удовлетвориться коротким ответом Сербии на свой драконовский ультиматум» [8].

В конце июля 1914 г. началась мобилизация запасных нижних чинов. «Коротки сборы новобранцев. Увязаны котомки, выслушаны напутствия родных. Как росинки, катятся из глаз стариков – родителей или молодой солдатки слезы расставания, тоски, - вспоминает участник войны А.А. Стурлевич, - проводы ратников не похожи на проводы новобранцев в мирное время. Теперь не пьянствуют до зари рекруты, не куражатся они на сельской улице, не слышно знакомого мотива песни «Последний нынешний денек / Гуляю с вами я друзья» [КГМЗ.Ф.3.Д.4.Л.6].

Война воспринималась как страшное стихийное бедствие, бороться с которым было бессильно. И это чувство страха, отчаяния, безнадежности еще долго владело десятками миллионов людей, парализуя их волю к активному протесту против военной катастрофы. Мобилизация вырвала из многих семей отцов, сыновей, мужей, поэтому война в основном была принята как трагедия. «Спокойно принята в с. Донское (Ставропольская губерния – Т.К.) весть о мобилизации. В день объявления наскоро сделаны необходимые распоряжения и приготовлено должное количество лошадей. На следующий день рано утром все село собралось около правления... Началось прощание, и воздух огласился криками и стонами. Вот мать, не дождавшись прощания, падает в обморок. Здесь жена, остающаяся одна с четырьмя детьми, в изнеможении падает к мужу на грудь. Там отец прощается с единственным грудным сыном. Мобилизованные тронулись в путь. Уже начали срываться подводы с отъезжавшими, но толпа не расходилась. Не стихали стоны и крики» [9.2].

Патриотический подъем наблюдался в крупных городах со стороны части интеллигенции, казачества, рабочих и студенчества, многие горожане записывались на фронт добровольцами. Рост патриотических настроений осенью 1914 г. был связан с посещением региона императором Николаем II, который совершал инспекторскую поездку по Кавказу. Население встречало его с восторгом и воодушевлением. Так, например, отзывались о посещении императором столицы Кубани местные газеты: «Императорский поезд прибыл в Екатеринодар в 1 час дня… На вокзале Николая II встречали наказной атаман Кубанского казачьего войска М.П. Бабыч, депутаты от сословий. Приняв хлеб-соль, и поблагодарив за выраженные чувства любви и преданности, государь император отбыл в открытом экипаже, при колокольном перезвоне всех церквей, в Александро-Невский Собор… На всем пути следования государя густая масса народа и войска восторженно приветствовала его» [10.1 – 2].

Большое впечатление на жителей Черноморской губернии, оказала бомбардировка Новороссийска 16 октября неприятельскими крейсерами «Бреслау» и «Берком». В донесении жандармского управления Новороссийска сообщалось о факте обстрела: «Выпущено было около 250 снарядов, была разрушена станция радиотелеграфа, затем огонь перенесли на баки с керосином, отчего по всему городу распространился густой едкий дым. Осколком снаряда были убиты мужчина и ребенок» [РГИА.Ф.1276.Оп.17.Д.457.Л.2]. Для населения города бомбардировка была тяжелым психологическим шоком. Из города началось паническое бегство жителей, которое продолжалось до глубокой ночи и в последующие дни. Обстрел мирного города и гибель неповинных людей преломились в общественном сознании населения региона, вызвав страх, боязнь за собственную жизнь, заставив переосмыслить привычные ценности о мире, войне, добре и зле.

Исследование регионального материала позволяет сделать вывод, что всплеск патриотических настроений сопровождался усилением националистических и шовинистских требований: в ряде городов и населенных пунктов были зафиксированы немецкие погромы. Спешно переименовываются многие немецкие поселения. В приказах по Кубанской области и Черноморской губернии «О выселке неблагополучных лиц» часто встречаются наряду с революционными агитаторами и фамилии немецких колонистов, уличённых в распространении ложной информации или противоправительственной, шпионской деятельности. Показательным в этом отношении было дело Браймсона, заведующего ставропольским отделением «Зингер». Он, судя по жандармскому донесению, в апреле 1915 года утверждал в разговоре со своими рабочими, «что война скоро окончиться победой Германии из-за того, что русские солдаты и работать то хорошо не умеют, не то, что воевать, а только исправно пьют» [ГАСК.Ф.101.Оп.4.Д.3682.Л.1–4].

Нередко среди населения отчетливо выражались настроения недовольства как немцами, живущими в регионе, так и действиями местных властей. В документах 3-го отделения Департамента полиции «Заявления и выписки из газет» помещена вырезка из газеты «Кубанской области», где автор одной из заметок сетует на недостаточное внимание к проблеме взаимоотношения в военное время русских и немцев: «С самого начала образования Черноморской губернии, остряки назвали ее опереточной…, где пришлые и враждебные чужестранцы чувствуют себя великолепно. Так, например, владелец гастрономного магазина немец Баугели в переполненной публикой кофейне не так давно громогласно заявил: «Подождите, придет время, мы еще вам покажем. Наш Вильгельм знает, что делает». По требованию возмущенной публики приставом полицейского участка был составлен протокол, все ожидали, что Баугели постигнет заслуженная кара, но, увы! Протокол был передан по месту жительства на благоусмотрение начальствующего лица. И о столь серьезном деле ни слуху, ни духу» [ГАРФ.Ф.102.3-е делопроизводство. Оп.113.Д.10.Л.154].

Негативное отношение населения и властей к немецким поселенцам можно объяснить стремлением уничтожить так называемого «внутреннего врага» и решить, таким образом, земельный вопрос. В секретном циркуляре 4-го отделения Департамента полиции, направленном губернаторам и начальникам областей, говорилось, что в некоторых местностях юга России «среди крестьян возобновилась агитация о насильственном отбирании земель, принадлежащих иностранным подданным и русским подданным немецкого происхождения, удельному ведомству, монастырям и церквам для беззвозмездной передачи этих угодий крестьянам, в особенности солдатам и их семьям, по окончании войны в размере 12 дес. каждому». Местным властям было предписано принять меры к пресечению подобной агитации, в случае проявления их в пределах региона, так как «агитаторы стараются вооружить народ против иностранцев и помещиков, убеждая в необходимости удаления всех из пределов Кавказа» [ГАСК. Ф.101.Оп.4. Д. 74. Л.277].

Ход боевых действий осенью-зимой 1914 года показал несбыточность чаяний населения о быстром завершении войны. Поэтому ее восприятие от легкомысленного скоротечного события изменяется в сторону ситуаций тоски, безысходности и в некотором роде апатии. Война пропитывает все поры общественного организма, но на первый план выступают внутриполитические, социальные проблемы. На общем ходе повседневной жизни тыла война до начала 1915 г. отражалась сравнительно мало. Однако когда к концу года стало ясно, что война затягивается, легкомысленный оптимизм, присущий обывателям в первые недели войны стал сменяться усталостью от военных действий.

На 1915 год жители региона возлагали большие надежды. Многие верили, что враг будет сокрушен и мир опять воцарится. В местной периодической печати публиковались вселяющие надежду строки: «Пятнадцатый, пятнадцатый / Великий год войны / Родился, чтоб сражаться, ты / За счастие страны. / Родился со славой / Всем дорог и хорош / Стезёю величавою / Ты в вечность потечёшь / Ты в воинство нетленного / Незыблемый солдат! / Ты года вдохновенного Двенадцатого брат [11.13]. Но настроение к лету существенно изменяется. «Далеко от политических баталий, от грохота орудийной борьбы, – пишет в 1915 г. И. Мазуркевич в «Кавказском журнале», - стонов и предсмертных криков, где еще не вступила нога врагов, царила мучительная тоска. Во мраке напряженного ожидания победы, в слезных молитвах за родных, умерших на фронтах, протекали старые одинокие будни жизни земных обывателей. В городах была удушливая тоской тоска, среди огромных улиц с яркими вывесками «Похоронное бюро» и выставленными на полу черными гробами. Почему-то они в эти дни больше бросались в глаза и боль от этих дум, которые пробуждали от сна, была острее, мучительнее, чем прежде!» [12.34].

Эволюция общественного настроения от патриотизма в сторону сентиментальности не была оторвана от событий самой войны и разочарования, охватившего затем российское общество: «Единственным проблеском среди тоскливого дня с думами о войне, о будущем своих близких были вечер, отдых, развлечения, театры …. Но и это не давало ощущения радости, не освобождало от размышлений: в биографах – тяжелые болезненные драмы, нет здорового смеха, нет того, чего ищет душа, забвения от тяжелых дум горестных дней жизни» [13.9]. Однако патриотические настроения не исчезли, они переместились в другие сферы, основной из которых была благотворительность.

Свидетельством тому, что война в новом году все еще оставалась первостепенной темой, служит творчество современников: «Развернув газету / Утром перед чаем / О войне по свету новости читаем. / И на службе – рожам / Порождая споры, / Про войну с экстазом / Только разговоры. / Даже в спальне жинка / Перед сном грядущим / Душит в споре звонко / Немцев проклятущих / И проснувшись рано, - Только солнце в раме – Крики мальчуганов / Слышишь – «Телеграммы» [14.9]. Ритм жизни обывателей сравнивался с поступательными движениями колеса, которое скрепляет центральная ось – война и связанные с ней проблемы.

Население региона чутко прислушивалось к известиям с театра военных действий, живо интересовалось информацией, содержащейся в газетах и других источниках. Доступными для многих каналами информации были печатные органы, письма родных с фронта, а также рассказы солдат-отпускников, раненых, инвалидов, находящихся на лечении в госпиталях или вернувшихся с военных позиций. Именно этим источникам информации население верило больше всего. В письмах с фронта солдаты жаловались на плохую одежду и пищу, холод, нехватку оружия, боеприпасов, грубое обращение офицеров. В 1914 г. весточки с фронта содержали оптимистические настроения о скорейшей победе – «дела у нас идут успешно, Германию мы бьем, так что она не управляется доставлять войска против нас. Её войско напивается пьяными, и идут на нас как свиньи, а мы в это время бьем их из ружей и пулеметов и думаем, что скоро с ним разделаемся», - писал один из солдат родным в Ставрополь [СГКМ. Ф.48–Р.Д.27.Л.14]. Однако в последующее время наиболее распространенными выступают жалобы на отсутствие вестей из дома, отступление или ведение позиционной войны, болезни и голод, отсутствие средств и продовольствия на линии фронта: «Дорогой папаша! Я вам послал письма, из всего видно, что вы не получали. Здесь сало очень дорого и нет и я вас опредупреждаю здесь сало 18 руб. и 20 руб. При получении вышлете сколько возможно, у меня денег осталось 7 руб. Мы очень плохо питаемся они мне потребуются а здесь взять негде. Пожалуйста, пришлите, сколько можете» [СГКМ.Ф.48–Р. Д.27. Л.18 –18 об.].

Увеличивается поток казённых писем, в которых сообщалось о смерти призванных в армию. Население начинает проклинать войну, однако ход боевых действий не позволяет людям надеяться на скорейшее ее завершение. С открытием военного театра действий против Турции в госпиталях региона возросло число раненых. Например, только в Ставропольскую губернию в июне поступило 2327 человек на лечение, в июле – 3454, в августе – 2454 [15.2]. В рассказах солдат о войне реальные обстоятельства и факты зачастую преувеличивались и получали искаженное изображение. Слухи, как вид коммуникации, распространялись в годы войны стихийно, но предпочитали «свою» публику, которая приспосабливала достоверность слухов к своему опыту и ожиданиям. На Юге России наиболее распространенными были слухи, что после победы России все захваченные земли у противника царь раздаст крестьянам и иногородним, а наделы казаков существенно возрастут [РГВИА.Ф. 1308.Оп.1.Д.21721. Л.6].

Слухи, как каналы коммуникации, достигая определенной степени интенсивности, порождают страх, фобии, дискомфортное состояние. Они могут превратиться в массовые действия, в неповиновение власти, в погромы и массовые движения. Как отмечалось в донесении помощнику начальника Терского областного жандармского управления, «первые погромы на почве дороговизны возникли из-за того, что бабы-солдатки, распустившие слухи, что Кавказским наместником разрешено громить в течение 3 дней лавки и магазины, собрались большой толпой, среди которой было несколько хулиганов, ездили по селам, и, разграбив лавки, увозили награбленное» [ГАСК.Ф. 1008, оп.1, д.273, л.1 –4].

Особенно страшными были слухи о предательстве, измене в правительстве и высшем военном командовании. Разговоры об измене и «непотребстве» в окружении царя деформировали нравственный авторитет монархии [16]. Негативно преломлялись в общественном сознании компании о расследовании шпиономании, которые широко печатались в газетах. Это производило впечатление, что предательство и измена были присущи властным верхам, что вызывало самые невероятные и страшные слухи, подрывавшие доверие к правящей монаршей чете.

Создавалась иллюзия продажности власти на всех ее эшелонах. В циркулярах наместника на Кавказе в департамент полиции МВД указывалось, что в последние месяцы 1916 г. увеличилось число уголовных дел, возбужденных за оскорбление императора и членов императорской семьи. В качестве примера можно привести случай, произошедший в с. Дербетовского Благодарненского уезда К., где запасной чин, крестьянин отпущенный на волю для поправления здоровья, имеющий бакалейную лавку, 15 марта 1915 г.на вопросы приходивших к нему покупателей о ходе военных действий, отвечал: «Я был во многих военных госпиталях, все они переполнены ранеными без рук, без ног и все это происходит потому, что большинство командующих частями иностранцы… На вопрос слушателей: «А разве Царь-Батюшка об этом не ведает?» К. ответил: «Это вы почитаете царя – Батюшку, а он такой же враг, как и Вильгельм. Сколько пролил солдатской кровушки, а сам много городов и крепостей немчурам сдал!» [ГАСК.Ф.1008. Оп.1. Д.321.Л.6].

Жандармские рапорты и донесения фиксируют приверженность идее «почетного» мира как наилучшего для России исхода войны. В 1916 г. Кубанские ведомости писали об абсурдности распространившихся в г. Екатеринодаре слухов: «В последнее время в городе «ходят» бессмысленные слухи о том, что на днях будет либо объявлен мир с Турцией, либо будет обнародована какая-то небывалая мобилизация, либо произойдут на почве дороговизны беспорядки... Каждый день рождаются слухи, что зазвонит ночью колокол, и это будет значить заключение мира» [ГАКК.Ф.584.Оп. 1.Д.1278.Л.1].

В местной печати публикуются пессимистичные произведения авторов, в которых видна усталость населения от войны и вызванных ею проблем, ставших неотъемлемой частью повседневности региона: «Знаю, что и год грядущий / Счастья нам не принесет / Много раз в туманной дали / Мы торжественно встречали с упоеньем Новый год. / Все ж я рад, что год промчался, / В бездне вечности седой / С Новым годом! Прочь тревогу, / Год прошел, и слава Богу, / Ближе к цели роковой» [17.11].

Апофеозом проявления усталости от войны может служить выступление женщин в городе Пятигорске, которые в ноябре 1916 г. избили городского урядника, требуя наладить продовольственный вопрос и вернуть им мужей с фронта [ГАСК.Ф.101.Оп. 5.Д.588.Л.45-57].

Кроме этого, 1916 г. принёс в повседневную жизнь населения Северного Кавказа новые элементы. В городах стал ощущаться недостаток товаров первой необходимости. Привычной картиной стали длинные очереди за продуктами питания, одеждой, обувью, керосином и др. С одной стороны, сложившаяся ситуация была связана с кризисом, который охватил экономическую сферу жизни российского общества. С другой – неурожаем в регионе. «В Ставропольской губернии влияние жаркой и засушливой июльской погоды отразилось весьма сильно как на сборе яровых, так и на сборе озимых. Урожай озимых получили только более или менее удовлетворительный. Яровые хлеба – неудачный, а также проса – плохой. В Кубанской области сбор озимых хлебов, пострадавших довольно значительно от запала во время засушливой и жаркой погоды получили в общем по области, урожай только близкий к среднему» - отмечалось в статистическом сборнике «1916 год в сельскохозяйственном отношении» [18].

«Подводя итоги урожая, надо учитывать, - отмечается в газете «Северокавказский край» за 1916 г. – что предстоящая зима и весна мало несёт обывателям нашей губернии. Запасами хлебов могут похвастаться лишь домохозяева средней зажиточности, у остальных слоёв населения запасов этих не было, и в силу недобора хлебов быть не может. Растёт тревога перед повышением цен на хлеб и перед твёрдыми ценами. О ценах на привозимые предметы потребления говорить не приходится. С понижением качества этих предметов цены взвинчиваются до непосильности для рядовых потребителей» [19.4]. Так, например, в Армавире, нередкой картиной были «длинные очереди за нормированной буханкой хлеба» или отсутствие его по нескольку дней, что очень беспокоило население [20.3].

Некоторая часть общества видела причину ухудшения положения в регионе в спекуляции и бессилии администрации, другая – в сфере экономического и социального положения страны. Как и повсеместно, в регионе отмечается резкое повышение цен на предметы первой необходимости и продукты питания. «Дороговизна жизни приняла такие размеры, что о ней кричат повсюду – на всех углах и перекрестках, - писала газета «Кубанский курьер», – становится тяжело жить, круг замыкается все больше и больше» [21.3].

Сложившейся ситуацией были обеспокоены и местные власти. «Везде цены на продукты потребления выросли от 100 до 250%, - описывал сложившуюся ситуацию Ставропольскому губернатору в июне 1916 года управляющий казенной палатой,  везде в губернии на рынках ощущается большой недостаток во всех привозных товарах, особенно в сахаре и спичках» [ГАСК.Ф. 101.Оп.5.Д.3545.Л.2 – 2 об.].

Колебания и изменения цен на продукты питания и товары первой необходимости были весьма существенными. Многие товары даже при повышении цен на них в 2 – 3 раза становились дефицитными. Журналист «Северокавказского края» К. Сарский описывал ставшие обыденностью явления: «В субботу, утром 10 декабря наблюдалась на Нижнем базаре (г. Ставро-

поль) невесёлая картина нашей тыловой жизни. Ещё на рассвете, а базар уже был загружен толпой обывателей, состоявших из женщин, стариков, и пр. Все пришли за мясом. Где отпускалось мясо образовалось несколько рядов хвостов, которые образовали несколько базарных кварталов. Патрули с ружьями довершали картину. В это время одна из барышников шепчет остальным: «Привоза нет, смело повышай цену». Мгновенно цена меняется. «И мы ещё надеемся побить врагов», - промолвил один старик, снял шапку и перекрестился» [22.4].

Ощущался недостаток продовольствия и топлива. В Армавире, как можно судить по объявлениям в местной печати, в 1916 – начале 1917 г. выдавали необходимые продукты (сахар, муку) по карточкам. В целях снабжения города топливом открывались запасные склады и продавали дрова. «Но дрова, надо заметить, отпускались по карточкам не свыше 30 пудов на семью. Кроме того, очередь за ними надо было занимать еще с вечера» [23.3].

Местные власти пытались разрешить напряжённую обстановку с продуктами и продовольственными товарами введением так называемых «твёрдых цен» – такс. В июле 1916 года после ряда погромов издано обязательное постановление Временного генерал-губернатора Кубанской области и Черноморской губернии: «Так как повышение цен на товары создаётся главным образом участием скупщиков, перекупщиков, комиссионеров, спекулянтов, всевозможного рода элементов. Отныне запрещено какое-либо посредничество между производителем и покупателями, за исключением лиц, имеющих собственные торговые заведения, ларьки, хлебные конторы» [РГВИА. Ф.1308.Оп.1.Д.21721.Л.11].

Однако нарушение обмена между городом и селом в годы войны, практически привело к тому, что таксы стали систематически нарушаться и к лету 1916 года их уровень достигает в рамках Северного Кавказа критической отметки.

Ещё весной 1915 г. министр внутренних дел разослал губернаторам и градоначальникам письмо по поводу ухудшавшегося продовольственного положения и происходивших на этой почве массовых выступлений населения. В нем говорилось, что вызванные военным временем затруднения в доставке по железной дороге массовых грузов, повлекли за собой во многих местностях империи уменьшение рыночных запасов хлеба, мяса и других предметов первой необходимости, а этим обстоятельством не преминули воспользоваться спекулянты, начавшие искусственно повышать и без того высокие цены на эти предметы. «Явление это, – говорилось далее, - особенно тяжело отразилось на беднейших классах населения, недовольство коих уже стало проявляться в некоторых местностях в виде попыток к устройству уличных беспорядков и погромов торговых помещений купцов, подозреваемых в умышленном повышении цен» [ГАСК.Ф.125.Оп.1.Д.189.Л.34].

Выступления на почве дороговизны захватили многие города и поселки в самых различных регионах страны. На территории Северного Кавказа и Дона, по данным Ю. Кирьянова, в 1914 и 1915 г. нет выступлений, зато в 1916 г. их регистрируется 2 в мае и 134 – в июне [24]. Причинами недовольства и возмущения простого населения, рабочих в городах были отсутствие в продаже предметов первой необходимости или резкое взвинчивание цен на них. Чаще всего недовольство горожан было вызвано отсутствием предметов питания: картофеля, хлеба, муки, сахара, овощей, фруктов, мяса, кур, яиц, рыбы, «бакалейных товаров», сахара, муки и т.п. Выступления же крестьян обычно вызывались отсутствием «мануфактурных товаров», обуви, мыла, из продовольственных продуктов – сахара, а также нежеланием продавать на рынке по таксированным ценам продукты сельского хозяйства (зерно, яйца и др.), в то время как предметы промышленного производства им приходилось приобретать по свободным, нетаксированным ценам. В большей части выступлений основной контингент участников на Северном Кавказе составляли женщины-казачки, жены рабочих.

Первые выступления крестьян и казаков на почве дороговизны в Кубанской области начались 31 мая 1916 г. в станице Павловской, а затем охватили все отделы области. Всего на Кубани они затронули 84 станицы и города. Так, например, в хуторе Тихорецком Кавказского отдела 6 июня 1916 г. «толпа женщин и мужчин до 10 тысяч человек, преимущественно работающих в депо и железнодорожных мастерских станции Тихорецкой, на почве дороговизны разных товаров и неимения в продаже сахара произвела погром четырнадцати торговых заведений, разграбив находившиеся в них товары» [РГВИА.Ф.1308.Оп.1.Д. 21721. Л.6]. Первые погромы в Ставропольской губернии были зафиксированы в Изобильненском и Медвеженском уездах Ставропольской губернии. Инициаторами погрома были, как указывалось в том же донесении, «бабы-солдатки, которые распустили слухи, что Кавказским наместником разрешено громить в течение 3 дней лавки и магазины. Собравшись большой толпой, среди которой было как всегда несколько хулиганов, ездили по селам, и разграбив лавки, увозили награбленное» [ГАСК.Ф.1008.Оп.1.Д. 366.Л.43; СГИМ.Ф.48-Р.Д.2.Л.3]. В жандармских донесениях подчеркивалось, что «это делалось женщинами-солдатками на почве экономических отношений с торговцами» [ГАСК.Ф.1008.Оп.1.Д.366.Л.42].

Волна выступлений не обошла и крупные города региона. 14 июня в Екатеринодаре произошел погром лавок и магазинов. Поводом к беспорядкам в городе стало необоснованное повышение цен на сахар. Поднялась волна недовольства. Возмущенные произволом торговцев женщины начали громить находившиеся на базаре лавки, а затем направилась в центр города, по пути уничтожая товары в магазинах. Полицией не было принято энергичных мер, направленных на подавление погромов, но не удалось обойтись без человеческих жертв: была застрелена женщина. На городском совещании, собравшемся на обсуждение произошедших беспорядков, на предложение «энергичного воздействия на толпу» П.И. Косякин, временный генерал-губернатор Кубанской области и Черноморской губернии, ответил, что не может в сложившейся обстановке поднять оружие против толпы, «пусть его судит Бог и Царь, пусть с него снимут эполеты, но он выйдет из суда со спокойной совестью, что не пролил крови». На совещании было решено ограничиться объявлениями и обращениями к населению. 15 июня, когда в город вернулся наказной атаман М.П. Бабыч, начавшая собираться толпа была разогнана, и беспорядки больше не повторились [25].

21 июня на осадном положении был объявлен и Ставрополь [ГАСК.Ф.1008.Оп.1. Д.369.Л.9]. В городах и селах губернии были произведены аресты. В Ставрополь стали доставлять арестованных женщин, у некоторых из них на руках были грудные дети. В губернской тюрьме оказались 438 арестованных. Как сообщалось начальнику Терского областного жандармского управления, в Ставрополе «снова упорно говорят о готовящемся нападении на губернскую тюрьму с целью освободить содержащихся там за участие в бывших беспорядках женщин и мужчин. Нижние чины 112 запасного батальона решили между собой, что защищать тюрьму от нападения они не будут» [ГАСК.Ф.1008.Оп.1.Д.369.Л.9]. Опасаясь дальнейшего роста недовольства, наместник на Кавказе распорядился освободить наименее виновных. Поскольку положение в городе оставалось напряженным, а 112-й запасной батальон отказался подавлять беспорядки, начальник гарнизона обратился к командующему войсками Кавказского округа с просьбой вывести батальон из города и заменить его надежной воинской частью.

Погромы магазинов и торговых лавок происходили и в Терской области [ГАСК. Ф.1008.Оп.1.Д.261.Оп.1.Д.363.Л.12 – 12об].

В ходе таких выступлений становилось очевидным, что тыловые солдаты и даже казаки в столкновениях с женщинами-солдатками, требовавшими хлеба насущного и других предметов первой необходимости, «дрогнули»: солдаты заявили, что стрелять в «своих жен» они не будут. В отдельных случаях эти заявления реализовались. О сочувствии солдат населению, принимавшему участие в «продовольственных выступлениях» в 1916 г., неповиновении распоряжениям высших офицеров говорится в документах о событиях на ст. Тихорецкой Кубанской области и г. Ставрополе [РГВИА.Ф.1308.Оп.1.Д.21721.Л.14; ГАСК. Ф.1008.Оп.1.Д.332.Л.9].

Нехватка предметов первой необходимости и рост цен на них, углубление продовольственного кризиса уже осенью 1916 г. стали оказывать непосредственное воздействие на рост антиправительственных настроений. Кроме того, в регионе приобрели размах столкновения крестьян с местными властями. Выступления против реквизиций хлеба из хлебозапасных магазинов по твердым ценам, а также рабочего скота, повозок, овса и т. п. сопровождались стычками с земскими служащими и полицией.

На Северном Кавказе недовольство правительственной политикой вызывали реквизиции скота и продразверстка зерна. Многие крестьянские подворья отказывались отдавать скот на нужды армии. Например, в селе Надежда Ставропольской губернии в марте 1915 г. крестьяне противодействовали земскому начальству и исправнику в связи с реквизицией крупного рогатого скота. В село были командированы «60 конно-полицейских стражников из Ставропольского губернского резерва и столько же казаков Донской сотни для насильственного угона на продажу в г. Ставрополь скота, принадлежащего трем крестьянам, которые из упрямства не желают платить земские налоги» [ГАСК.Ф. 1008.Оп.1.Д.327.Л.34].

Как показывают материалы архивных документов помощника Терского областного жандармского управления, для 1915 – 1916 гг. были характерны выступления против земских организаций. Крестьяне Ставропольской губернии отказывались от уплаты платежей. В селах Михайловском, Старомарьевском, Татарке, Надежде Ставропольского уезда, несмотря на все усилия начальства, долги и платежи земству оказались неоплаченными. Губернатор Б. Янушевич на сходах разъяснял крестьянам «всю нелепость их упорства» и предупреждал о печальных последствиях их поведения» [ГАСК. Ф. 101. Оп. 4, Д. 3604. Л.13]. Но это не помогало, и отказы от уплаты земских окладных сборов становятся повсеместным явлением. Властям и крестьянам приходилось все чаще применять силу, как это было в с. Александрия, с. Калиновском, где крестьяне оказывали сопротивление земскому начальнику при взыскании недоимок, а полиция подавляла недовольство населения с помощью оружия [ГАСК. Ф.101.Оп.5.Д.547.Л.123].

В условиях обострившейся обстановки в регионе наблюдался рост оппозиционных, антиправительственные настроений. В отчете Кубанского областного жандармского управления, направленного в Совет министров говорилось: «Как среди интеллигенции, так и равно и рабочего класса почти в открытую ведутся разговоры о том, что после окончания войны, а может быть и раньше, произойдет революционное движение, в котором примут участие и войсковые части, в достаточной мере для того уже подготовленные, и это движение выльется в более острую форму, чем это было в 1905 г.» [ГАККФ.584.Оп.1.Д.405.Л.32]. Основной причиной роста социально-психо-логической напряженности на Северном Кавказе местные власти называли военные неудачи российской армии, большие людские потери.

Таким образом, в 1915 гг. происходит трансформация общественного настроения жителей региона. Патриотические чувства, присущие начальному периоду войны, сменяются ростом недоверия к правительству и самодержавию. Это изменение во взглядах было вызвано не только неудачным ходом военных действий, но и целым рядом социально-психологических причин.

Изменяются внутриполитические ориентиры. Если в первые месяцы войны гнев и возмущения были направлены на внешнего врага – Германию и Австрию, виновных в развязывании конфликта, то с лета 1915 года фиксируется его трансформация во врага внутреннего, под которым понимается и правительство, и местные власти, и те слои населения, которые в минимальной степени были затронуты экономическими проблемами, обострившимися во время войны [26]. Происходит активизация деятельности различных слоев населения, выразившаяся в разнообразных формах социального протеста – стачках, забастовках, крестьянских и казачьих погромах, выступлениях против земств.