Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук, Махачкала 2002 г

Чтобы обеспечить благополучие рода человек призывал в союзники все силы реального мира. В архаичных представлениях о мироздании, лежащих в основе более поздних этнических представлений, стремление к упорядоченности, к гармонии занимало центральное место. В этот период происходит рождение эстетического мировосприятия. Красота не являлась постоянной, не меняющейся "величиной", к которой приобщался индивид, созерцая окружающую его природу. Процесс формирования эстетического чувства, как компонент сознания, так же глубок, динамичен, вариативен, как неисчерпаемо Мироздание. Путь к красоте и к постижению мира лежал через преодоление как внешней природы, так и биологизма индивида. Эмоционально-напряженное, тревожное и подчас драматичное мироощущение, сквозящее через сказания и легенды балкарцев и карачаевцев объясняется тем, что реальность воспринималась наполненной динамизмом и хаотическим брожением. Однако постепенно вырисовываются две пространственно диаметральные, но духовно связанные константы - Земля и Небо. Мир, отраженный в фольклорном материале не был простым и примитивным. Это сложная, многомерная, иерархическая система, в рамках которой существует метафизическое и земное, истинное и ложное. Различные природные формы и проявления не так одухотворены, как хотелось бы человеку. В связи с этим вся карачаево-балкарская фольклорная культура пронизана потребностью, сделать мир осмысленнее, добрее, обнаружить высшие типы одухотворенности в различных явлениях бытия, родственных человеку. Отсюда возникает феномен всеобщей персонификации, наивного очеловечевания окружающей природной среды и уподобления человека природе. Так, в традиционных свадебных поздравлениях, записанных Наурузом Урусбиевым читаем следующие строки:

"Пусть у пришедшей невестки будут почести велики как горы.
Пусть у ней будет ум, как озеро глубоко.
Сыны и дочери пусть растут и размножаются, как равнина широкая" .

Типичны для карачаево-балкарского устного народного творчества эпитеты, отражающие культ солнца, преклонения перед его силой и энергией в отношении главных, положительных героев: "светлоликий", "солнцеподобный" и т.п. Красота главной героини карачаево-балкарского эпоса описана в этой традиции:

"Красота камни гор озаряла,
Она взоры всех на себя обращала.
При виде Сатаней реки замедляли свой бег,
Ночью в степях и горах становилось светлей" .

Почитая небо, предки карачаевцев и балкарцев проводят сквозь свои мифы идею биологической совместимости человека и солнца.

"Несколько дней тому назад я пошла убирать постели в кунацкой после отъезда гостей. Там я скинула шаровары и стала искать в них в… В это самое время на живот мне упал солнечный луч, от этого я и стала беременеть; а больше со мной ничего не случалось".

Для древних тюрков и их потомков- карачаевцев и балкарцев главным первоэлементом мироздания было небо. Это выразилось в том, что верховным божеством карачаево-балкарского пантеона является бог неба - Тейри (др. тюрк. Тенгри). Власть неба обнаруживалась прежде всего в явлениях природы. Внезапный ливень, засуха, ураган - все это проявление небесного могущества. Но она же проявлялась в болезнях и смерти. Бог неба и небесный элемент в различных его проявлениях занял исключительное место в процессе формирования этнического сознания карачаево-балкарского народа. По представлению древних тюрок, все сущее на земле подвластно Тенгри - воплощению небесного начала. Именно он, порой совместно с другими божествами распоряжался всем происходящим в мире и, прежде всего, предопределяя судьбы людей. Однако предрешенность жизни не означала абсолютной необратимости судьбы. Подчиняясь воле божеств, традиционное сознание оставляло за собой право на инициативу. Отношения с миром божеств строились на договорных началах. У людей были определенные обязательства, строгое соблюдение которых обеспечивало благополучие семьи, рода, социума. Человек устанавливал контакт со сверхъестественными существами через жертвоприношения и строгое соблюдение ритуальных норм. В серии ритуалов, направленных на получение природной благодати и лучшей доли выделяются коллективные моления. С точки зрения традиционного мировоззрения именно коллективное обрядовое действо было наиболее эффективным средством установления контакта с иным миром. Примером может служить языческий обряд с быком, которого вскармливало все село и затем выводили в поле и гадали о предстоящем урожае. В. Миллер и М. Ковалевский описывая этот обряд писали, что после процедуры гадания "быка убивали, и начинался жертвенный пир. Каждая сакля к этому дню должна была приготовить ватрушки (хычин) и принести к домику. Жертвенные ватрушки были больше обыкновенных и отмечены углублениями, сделанными большим пальцем; им давали особое название хычауаг-хычин, т.е. достойная бога лепешка. Против этого святилища на правой стороне Чегема была ровная площадка, на которую собирались петь священную песню с припевом чоппа".

Ученые не раз обращались к вопросу тенгрианства, исследуя духовный мир карачаевцев и балкарцев.

Анализ места Тенгри в карачаево-балкарской мифологии дан И.М. Шамановым, а истоки тенгрианства попытался найти М.Ч. Джуртубаев. Опираясь на сведения средневековых историков, на данные языка и нартский эпос были сделаны следующие выводы:

В языческой религии балкарцев и карачаевцев теоним Тейри означал всемогущее существо с универсальными функциями, как и у всех тюрков в домонгольский период.

Тейри - это персонифицированное небо - создатель и владыка всего сущего.

Небо в древних представлениях балкарцев и карачаевцев отождествлялось и понималось как море. Эти аналогии прослеживаются в ряде мифов.

Первоначально Тейри был рядовым божеством, покровительствующим небу.

Выдвижение бога Тейри на вершину языческого пантеона соответствует времени утверждения патриархата среди предков карачаевцев и балкарцев, причем процесс этот был достаточно длительным и многоплановым , но утвердил власть Тейри безоговорочно.

В тексте, приведенного М.Ч. Джуртубаевым древнего гимна, власть, могущество и лидерство Тейри полностью подтверждается:

Тейри, Тейри!
Из капли воды - кровь, из крови - душу создавший,
Даруй нам вечно от света и огня своего,
Ты - в огне, ты - в воде,
Слева и справа, слева и справа!
Тейри, Тейри!
Владыка солнца, единственный,
Твое богатство - что море,
Без тебя нет исхода,
Солнце, солнце, солнце!

Особо следует отметить, что приняв мусульманство, карачаевцы и балкарцы не забыли образ своего верховного божества. Он не ушел в никуда, а трансформировался в один из эпитетов Аллаха. Это подтверждает мысль о том, что мифологические константы сознания карачаево-балкарских предков играют существенную роль в процессе формирования этнического сознания в целом и это свойственно всем тюркам. Аналогичная преемственность наблюдается и у других тюркских народов. Так, у башкир особым почитанием пользовалась Земля-мать и Небо - отец. Земля считалась матерью всего растительного и животного мира, небо отцом всего земного, воплощающим в древней религии черты патриархального владыки (Тенгри). Для более позднего периода Тенгри заменяет антропоморфный образ бога Худая, а после проникновения ислама складывается пантеон высших богов, состоящий из троицы: Тенги, Худая, и Аллаха. Несмотря на различия функций, они нередко воспринимались башкирами как разные имена одного бога.

Древние жанры карачаево-балкарского фольклора "Тилек" (просьба) и "алгъыш" (пожелание) в период исламизации синкретизируют языческие, мифологические и теистические представления.

В отдельных текстах - пожеланиях одновременно упоминаются имена Тейри и Аллаха:

"Тейри берсин былагъа
Ёгюзню тартханын,
Атны чапханын,
Ушкокну атханын
Къойну тюклюсюн,
Ийнекни сютлюсюн…
…Былагъа аманлыкъ этеме дегенни уа,
Тейридек тилеги къабыл болмалын,
Сауаргъа ийнеги болмасын,
Юйюнде къарты болмасын,
Жай - жайлыгъы болмасын,
Къыш - къышлыгъы болмасын,
Жаратхан Аллахдан тынчлыгъы болмасын…"

"Пусть им даст Тейри

Все небесные явления связываются с именем Тейри. Так, радуга - Тейри къылыч - это меч Тейри. Здесь можно проследить два существенных момента. Во- первых, проявляется почитание верховного божества и всего, что связано с ним. Во-вторых, прослеживается параллель со скифским мечом, упавшим с неба.

В целом же надо отметить, что небесные символы не существовали изолировано, они были тесно соединены с символами других природных стихий и явлений. Ближе всех в карачаево-балкарской мифологии стоят огонь, небо и земля.

Давным - давно, когда в пещерах (люди) обитали,

Символ земли, как порождающего чрева дублируется в тюркской культуре многократно. Согласно генеалогической легенде древних тюрок, предок рода Ашина был вскормлен волчицей в пещере. Отдельные тюркские народы называли Землю - мать Деревом - матерью, подразумевая, то что если Земля рождает деревья, то ее можно назвать матерью дерева.

У Земли - матери могло быть множество ипостасей, которые пользовались не меньшим почитанием. Например, почитая камни, почитали таким образом Землю - мать. Производным Земли считалось и почитаемое железо.

Применительно к высокогорному ландшафту в карачаево-балкарских мифах встречаются частые упоминания ледников в контексте воспроизводства рода, становления на ноги и приобретении богатырской силы. В сказании "Шауай", спасая ребенка от прожорливой эмегены Алауган по совету Сатаней, отвозит его подальше от эмегены, а именно:

"…Алауган привез ребенка к горе Эльбрус и положил его в трещину ледника. "Пусть эта трещина будет люлькой, а жизнь ребенка я поручаю охранять вам, тысячи салымщиков Миньгитауа (Эльбруса)"! Произнося эту просьбу, Алауган положил младенца в трещину ледника и возвратился домой. Через неделю ему захотелось посмотреть на своего сына; поехал он к Эльбрусу и видит: его ребенок лежит в трещине и сосет ледяные сосульки… Приехав опять через месяц, Алауган был очень удивлен, увидев, что сын его за это короткое время так вырос, что сделав из деревянных прутьев и травы солтанжик, охотился за птицами и оленями и даже из шкур последних приготовил себе кое-какую одежду".

В карачаевском нартском сказании "Генджакешауай" ледники опять становятся источником богатырской силы: "Когда ехал я через Минги-тау, упустил своего сына Генджакешауая в трещину во льду, что называется Буггый". Народу стало жаль нарта: решил он пойти на поиски, не смогут ли спасти нартова сына. Выбрали пятьдесят человек. Пошли они туда, где уронил Алауган сына, поставили там столб, построили шалаш и стали искать… Наклонились они над пропастью и увидели детскую голову и руки мальчика, который держал ледяные груди и сосал их .… Весь народ пошел к Минги-тау, и там увидел великана ребенка, который в обеих руках держал ледяные груди и сосал их. Мальчик молчал: ему было только 6 месяцев. Принесли много ковров и теплой одежды, спустились в пропасть, подняли мальчика на верх; хотели понести но не могли; хотел его поднять сам отец, но и тот не смог".

Таким образом, мы видим как древнетюркское поклонение земле, наделение ее свойствами плодородия и воспроизводства жизни преломляется в карачаевско-балкарском нартском эпосе через призму высокогорного ландшафта. Горы, их неизменность и неподвижность глубоко преобразовали этническое видение мира. Человек, моделирующий себя между Небом и Землей всю систему ценностных координат выстраивает в соответствии с этими узловыми понятиями. Интересны в этом смысле рассуждения Г. Гачева о соотношении нравственных начал с экологическим пространством этноса. Они касаются Грузии, но на наш взгляд, они справедливы по отношению к любому высокогорному народу Кавказа, в том числе и к карачаево-балкарцам. "В космосе Грузии, - пишет он, - все остается, пребывает, потому что некуда деваться: камениста почва. Остается и добро, и зло, космос совести. Сравните равнинный народ, Россию, например. Это же космос переселения, нагрешил здесь - переехал туда, никто тебя не знает, - и все списано… В Грузии такое невозможно. Человеку некуда деться. Ему жить там же, где и грех совершил, - и всему здесь память. Значит, тут какой выход? Во-первых, в человеке неизбежно развивается сознание вины, раз ее некуда расплескать… Никуда не девается добро и зло, действует как накопленная энергия… Поразительная нравственность. Но, с другой стороны, грузин вне Грузии может утратить удерж и стать гением бессовестности".

Одним из ярких примеров утраты нравственности являются отдельные девушки, уехавшие в крупные города на учебу или под предлогом таковой и, пустившиеся там "во все тяжкие". Понимая неприемлемость подобного поведения дома, они всячески скрывают свою распущенность от земляков.

Не только незыблемость гор определяло основы сознания горцев, но и непорочность белоснежных вершин. В экологическом сознании балкарцев и карачаевцев ледники и снежные вершины воплощают чистоту и силу, и способны дать магическую, сверхъестественную энергию и мощь. Вполне вероятно, что это связано с сакральным характером белого цвета, свойственным древним тюркам. Сакральность белого нашло свое воплощение в экосистеме, в тех пейзажах, которые окружали предков карачаевцев и балкарцев. Экологическое и мифопоэтическое сознание соединяются воедино и выдают те образы и явления нартского эпоса, к которым мы обратились выше.

Почитаемость белого цвета подтверждается многочисленными примерами и перекликается с сакральностью молока и молочных продуктов. Магическая сила молока признавалась балкарцами и карачаевцами. Поэтому они никогда не называют молочные продукты прямо, а употребляют в речи слово "акъ", т.е. белый, подчеркивая этим их святость. "Чтобы осведомиться о наличии молока или молочных продуктов они спрашивают "Акъ бармыды"?, т.е. "Белое есть"?, - отмечает в своей работе И.М. Мизиев.

Божественность молока, как опосредованность святости белого, находим и в карачаево-балкарском фольклоре.

"Орайда! Пошли в дом Апсаты!

("Охотничья песня")

Бог охоты Апсаты оберегал животных с белой окраской и жестоко мстил за их убийство. Каждый вид животных имеет своего предводителя в мифах любого народа, но отличительной чертой тюркских сказаний является то, что царствующая особь обязательно обладает белой окраской.

Противовесом чистоте и святости выступает черный цвет. Антитеза белое - черное олицетворяет добро и зло, свет и тьму, здоровье и болезнь, радость и горе.

Белого барана голова,
черного барана голова,
Пасущая звезды высь неба,-
А Тейри превыше всего,
А Тейри превыше всего!
Белого барана голова,
черного барана голова,
Поражающая души поверхность земли,
А Тейри превыше всего,
А Тейри превыше всего .

Приведенный текст, перевод которого дан М.Ч. Джуртубаевым, уникален. Здесь необыкновенно компактно сочетается и расставляется по своим местам, согласно выполняемым функциям, небесное и земное, которое при этом перекликается со смысловым наполнением цветовой гаммы.

Сакральность белого сочетается в мифопоэтическом сознании карачаево-балкарских предков с поклонению камням.

Так, в карачаевском нартском сказании "Генджакешауай", записанным А.Н. Дьячковым-Тарасовым, читаем: "- Через пять лет у вас все реки должны высохнуть, и вы будете радоваться, если выпьете глоток из грязной лужи. Вот тебе, отец, рыбий глаз. Возьми его и лижи, и тогда у тебя сила увеличится, - так сказал Генджакешауай отцу и дал ему белый камень".

Почитание камней было очень распространено в Балкарии и Карачае. Горный ландшафт, многочисленные скалы и камни, порой очень причудливых форм навеивали различные фантазии. Будучи отобранным из ряда природных объектов, камень наделялся особыми свойствами, и по тем или иным причинам становился объектом поклонения. Этнографические данные свидетельствуют, что в Карачае у каждого селения и даже у каждого рода имелись свои священные камни. Наиболее известными были Чоппаны-таши в селение Учкулан и Къарачайне къадау таши (Краеугольный Камень Карачая) возле местности Худес. По преданию у этого камня легендарный предводитель Карча впервые развел костер. Каждый карачаевец стремился иметь осколок этого камня как оберег дома, а также брал его в дорогу. Во время депортации у многих имелись такие камешки как символ родины и как талисман, способствовавший возвращению. В Балкарии также каждое ущелье имело свои почитаемые камни. У жителей Верхнего Баксана священным считался Къарындашла таши (Камень братьев); в Безенгийском ущелье - Мамукъ таш (Ватный камень); люди Чегемского ущелья почитали Къашха таш (Лысый камень); в Хуламе как к святыне обращались к Кёк таш (Небесному камню) Культ диких животных и культ Камня у карачаевцев и балкарцев символически сочетается в так называемом "Апсаты-таш" (камень Апсаты). Этот камень представлял собой монолитную стелу высотой около 4 метров. Стела изображала какое-то дикое животное. Она была найдена в 1959 году в глухом лесу Чегемского ущелья. Сейчас верхняя часть стелы находиться у входа в Краеведческий музей города Нальчика.

Среди ритуальных камней заслуживает внимания Налат-таш (Камень позора). Уличенных в неблаговидных поступках нередко привязывали, к так называемым "Камням позора". Эти камни, как правило, стояли на видном месте, на площадях, на "Ныгышах" - местах сбора старших мужчин аула. Подобные камни и сейчас можно увидеть в ауле Шаурдат в Верхней Балкарии, в сел. Верхний Баксан и других местах Балкарии и Карачая. Каждый, проходивший мимо привязанного к Налат-ташу, выражал ему свое презрение, что было большим позором. Безусловно, стоящие в по сей день в современных селах Налат-таши утратили свою ритуальную функцию, но живя в рассказах стариков, они сохраняют функцию передачи этнического мировосприятия подрастающему поколению. Этническое сознание бережно хранит все то, что было рождено сознанием наших предков. Каждому отдельному объекту природы сознание народа определяло свои, только ему свойственные фантастические качества. Со многими камнями и вершинами связаны какие-нибудь исторические или мифические предания, насквозь проникнутые языческой философией древности. Здесь и до сих пор верят, что "Кавказские горы первые показались из-под воды потопа; что Ноев Ковчег, зацепившись за вершину Эльбруса, расколол надвое его вершину.

На горе между Чегемом и ущельем Думала есть камень с отпечатками рук и ног какого-то святого. Рядом с ним находится камень почти разрезанный пополам. К нему, якобы он привязывал коня на время молитвы, и уздечка перерезала камень. Это место считалось священным. Неподалеку находится другой священный камень. Ему приносили жертвы созревшие мальчики. Проезжая мимо этого камня всадник был обязан спешиться. У балкарцев существуют притча, согласно которой мимо этого места проезжали балкарец и кабардинец… Балкарец сошел с коня и предупредил о том же своего спутника. Но тот отказался. "Я князь - говорит он, - и ничего не боюсь на свете! В доказательство своего бесстрашия кабардинец выстрелил в камень и поехал дальше. Вдруг показалось какое-то облачко, которое все приближалось и приближалось к кабардинцу. В том облачке посередине была какая-то пчела. Когда облачко окутало кабардинца, то пчела укусила его в ноздрю. Через некоторое время нос распух, там завелись черви и кабардинец умер". Камни были наделены силой, дающей женщине возможность родить ребенка. По этой причине "священные" камни пользовались особым уважением у бесплодных и беременных женщин. В отдельных аулах существовал обычай приводить к "священному камню" невесту с просьбой послать ей здоровых и красивых детей. Своеобразной каменной "меккой" Балкарии являлась Думала. Магические свойства думалинских камней были очень разнообразны. Особым уважением у бесплодных и беременных женщин пользовались фаллические камни. Начиная ощущать свое превосходство над животными, человек постепенно перемещает демонические качества на различные предметы неживого мира. Основой возникновения подобного поклонения является неспособность раннего человеческого сознания различать внутреннее и внешнее в предмете. "…Все то, что первобытный человек видел своими глазами, начиная с неба, продолжая земной поверхностью и кончая подземным миром, все это содержало в себе скрытых демонов. И демоны эти сначала были тождественны с тем, демонами чего они являлись".

Из поколения в поколение общество питалось одними и теми же природными впечатлениями бытия, которые выражались в символах их культуры. Этническое сознание отражало материальный мир через представления, взгляды и идеи людей, вырабатывало и закрепляло в символах фрагменты информации, доступной массовому сознанию.

Для многочисленных северокавказских народов, в том числе для карачаевцев и балкарцев характерным является наличие символов и символики , пронизывающих всю их культуру, начиная с верхнего слоя и заканчивая массово-бытовым пластом. Это, в свою очередь, говорит об образности мышления.

Большую роль различных объектов и предметов в обрядовой и культовой практике карачаевцев и балкарцев отмечали миссионеры, посетившие Балкарию и Карачай с XVI по XIX век. Их удивляло почти полное отсутствие привычных для европейцев религиозных символов - храмов, алтарей и т.д. Но привлекало внимание широкое распространение священных деревьев, камней и других предметов.

"Жители Карачая. - писал Г. Ю. Клапрот, - верят в различные предзнаменования, особенно перед тем, как сесть на лошадь, чтобы отправиться в путешествие или на охоту, они, например, кладут сорок один мелкий предмет, как то: мелкие камешки, горох, бобы или зерна ячменя по определенным направлениям в несколько кучек, и по их числу и положению между собой они предсказывают благополучный или неблагополучный исход какого-либо дела. Если предзнаменования благоприятны, то они спешат выполнить свои намерения. Если предзнаменования неблагоприятны, то ничто не может заставить их заняться этим делом, потому что они полностью убеждены в правильности предсказания".

Все те мелкие предметы, о которых здесь шла речь являются отголосками древних культов, почитания объектов живой и неживой природы. Это свидетельствует о сохранении в мировоззрении карачаевцев и балкарцев древних религиозных представлений (фетишизма, тотемизма, анимизма).

Реконструкция мифологических представлений и образов сопряжена с большими трудностями и фактологического (фрагментарное сохранение мифов, сложность и многослойность представлений) и методологического порядка, а потому не может быть сведена к однозначному решению.

Для выявления глубинных пластов экологического сознания в традиционной культуре балкарцев и карачаевцев необходимо выявить семантику обрядов и ритуалов, в которых многочисленные символы являются системообразующими единицами. Это тот путь, который ведет к пониманию этнического сознания любого народа. Видный английский антрополог В. Тэрнер рассматривает символы как социально-значимую единицу ритуала и подчеркивает, что семантика символа может быть достаточно полно выявлена в определенных социально-культурных и операционных контекстах. В своих работах В. Тэрнер показал, что символы и отношения между ними - не только ряд познавательных классификаций для упорядочивания Вселенной, но и ряд запоминающихся механизмов для пробуждения, направления и обуздания могучих эмоций. Остается только добавить, что методы, вырабатываемые этносом для этого "обуздания" ложатся в основу этнического сознания. Поэтому для раскрытия проблемы этнического сознания необходимо рассматривать как ритуал в целом, так и его составляющие. Человек взаимодействует с природой и для достижения гармонии в природе должен совершать обряды и ритуалы. Часто в этих обрядах сочетается поклонение духам стихий и фетишистские элементы. Процесс ментального развития и развития этнического сознания взаимообусловлен факторами физического, биологического, социального и техноэкономического характера. В ходе этого процесса появляется понятие о реальной вещи и эта вещь наделяется душой, духом или какими-то сверхъестественными качествами. Часто камни выступают символом силы, крепости, мощи. В сказании о предводителе карачаевцев Карче, мы встречаем строки, раскрывающие его необычайную силу. В гневе Карча "с такой силой опустился на камень, что он с оглушительным треском раскололся на четыре части". В примечании к этому сказанию, записавший его в 1882 году М. Алейников, отметил, что "этот камень до сего времени цел, и карачаевцы, побывав в Баксане, своим долгом считают посмотреть на этот памятник силы своего родоначальника".

С камнями связана и известная игра нартов, когда их сила измерялась умением отбивать камни, скатывающиеся с горы. К этому испытанию прибег Сосруко в борьбе с эмегеном пятиголовым.

"- На горе, на высокой горе живет у нас такой же богатырь как ты, эмеген; бросает он оттуда огромные камни. Сосруко ждет внизу, под горою, и головою отбрасывает эти камни обратно на вершину. - Так сказал Сосруко эмегену.

- Покажи же, какой величины те камни.

Сосруко показал эмегену. Собрал эмеген на вершине груды огромных камней, сошел в долину, уставился пятью головами и ждал. Полетели вниз камни, быстро бросал их один за другим Сосруко, но так же быстро эмеген отбрасывал их своими пятью головами и возвращал их на вершину горы".

Природные явления также связывались народным сознанием с отдельными предметами неживой природы. Параллель засуха-дождь обыгрывается при помощи камня.

В нартском карачаево-балкарском сказании "Генджакешауай", к которому мы уже не раз обращались интенсивность засухи, которую наслал на карачаевскую землю змей Сарубек, определяется с помощью камней.

"На вершине горы сидит двенадцатиголовый змей Сарубек, он-то и выпивает всю воду. Когда я был в трещине, я питался молоком Сарубек; теперь же Аллах меня послал, чтобы я своим мечом убил Сарубек, - тогда воды везде будет вдоволь". Так сказал Генджакешауай. Прошло 5 лет. Наступила засуха: Сарубек сушил землю. У нас и теперь говорят во время засухи: от дыхания Сарубек камни трескаются.

Генджакешауай отправился в гору и убил двендцатиголового змея и всю страну освободил от засухи.

Избавление от засухи с помощью камней имеет место в карачаевском обряде, который существовал вплоть до ХХ века. В нем слились воедино поклонение духам стихий и ряд фетишистских признаков.

Для того, чтобы вызвать дождь, карачаевцы собирали триста камушков, над каждым читали молитву и бросали в реку. Подобное жертвоприношение одной святыни другой, предполагало неизменно благоприятный результат. Несмотря на то, что по истечению времени обряд исламизировался и в молитвах, произносимых над каждым камушком, упоминалось имя Аллаха, языческая суть обряда не изменилась. Камни продолжали сохранять магическую силу.

Другой обряд, к которому прибегали балкарцы и карачаевцы во время засухи, заключался в том, что они раскапывали старые могилы, разбрасывая камни по сторонам. При этом действии непременно ожидался дождь. Для того, чтобы дождь прекратился, производили обратные действия, т. е. разрытые могилы приводились в порядок. Другой, не менее зловещий каприз природы - землетрясение, также имел свое объяснение. "Горцы убеждены, что землетрясения, обвалы, бури, случающиеся в горах, происходят от сотрясения цепей великана, прикованного в недрах Эльбруса. Его охраняет стража. Иногда он выходит из оцепенения и спрашивает стражу: "Растет ли еще на земле камыш и родятся ли ягнята "? Когда стражники подтверждают это великан приходит в отчаяние, рвется и потрясает цепью".

Сила и магия камня, оставила свой отпечаток в карачаево-балкарском языке и проходит сквозной линией через жизнь человека. Она затрагивает как возрастные этапы (рождение, детские игры, становление на ноги, что равносильно постройке дома, старение и т.д.), так и различные сферы жизни (материальную культуру, идеологические воззрения, правовую систему и т.д.). Открывает этот ряд выражение туугъан таш, означающее "родина", при дословном переводе, звучащее как "камень, где ты родился". А закрывает его выражение "сын таш" - надгробный камень или "таш гулла" - каменный гроб, саркофаг. Ставя на могиле камень, человек моделировал по камню свое вечное бытие. У многих равнинных жителей ставились древесные памятники. Так, в некоторых кабардинских поселениях происходит возврат к прежним формам надмогильных памятников и каменные стелы заменяются деревянными, как правило дубовыми. У карачаевцев и балкарцев камень остается неизменным материалом для этих целей, его неизменность связана в сознании с вечностью бытия. В промежутке между понятиями "туугъан таш" и "таш гулла" располагается большое количество слов, связанных с камнем, и обозначающих различные предметы быта.

Например:

тыпыр таш - очажный камень
тамал таш - краеугольный камень дома, основа строения
босагъа таш - порожный камень
хуна таш - заборный камень
тирмен таш - мельничный камень (жернова)
чек таш - межевой, пограничный камень
хырши таш - точило
къол таш - камень, используемый в спортивных состязаниях и имеющий определенный вес
чарши таш - камень, являющийся стартовым в конных состязаниях
урчукъ таш - камень для веретена и др.

Причем жернова делали из особого камня, который в Карачае привозили из ущелья Хурзук.

Камнем укрепляли стенки террасных полей, из камня и глины строили жилища и другие постройки, широко пользовались керамической посудой, создавали сказания о людях, превращенных в камни, верили в горных духов и возводили из камня свои святилища.

Таким образом, мы видим, что в обиходе карачаево-балкарцев камень играл далеко не последнюю роль. Однако нас интересует не столько быт, сколько смысловые категории, имеющие связь с камнем и позволяющие проникнуть в глубины этнического сознания. Среди всех, используемых в обиходе каменных предметов, целый ряд наделялся магическими свойствами. С этими свойствами связано гадание на камнях "таш салечу", камень от сглаза "кёзден сакълагъан таш", а также мифологический "Нартла таш" - камень нартов или "Бийче тепсеген таш" - камень, на котором танцевала богиня Бийче.

Со специальными камнями связывались отдельные социальные категории и отношение народа к тем или иным проявлением в поведении. К примеру "Тёре таш" - камень суда или "Тюкюрюучю таш" - камень для плевков, имеется ввиду место для "перекура" или место сбора бездельников.

Совершенно особым был камень, на котором резали скотину, т.е. совершали жертвоприношения. Он назывался "союм таш".

Существующее в карачаево-балкарском языке выражение "къычырыучу таш", переводится как кричащий камень или камень с которого кричат. Вероятно, он обозначал место, с которого созывали жителей села в случае необходимости. Другими словами нужное место отмечалось на местности камнем. Приведенные примеры говорят о том, что камень сопровождал карачаево-балкарцев от рождения до смерти и отражал все жизненные этапы человека. Этот тезис подтверждает и ряд карачаево-балкарских пословиц и фразеологизмов.

Ташны ата билмеген - башына урур - кто не умеет бросать камни, тот попадает себе в голову.

Ауар ташха тыянма - не прислоняйся к камню, который может упасть.

Сочувствуя кому-либо, говорят: "Таш окъна эрир" - камень и тот растает от жалости.

Если же человек пришелся не ко двору, то о нем говорят: "Жарашмагъан таш кибик" - как камень, который не подходит к забору.

Очень показательным является выражение, которое употребляют, если человек долго отсутствовал.

Анализируя организацию пространства карачаево-балкарцев, следует иметь в виду, что к концу XVIII века, исследуемый нами народ полностью превратился в истинных горцев с почти однотипными горскими аулами и саклями, приспособив систему традиционного хозяйствования к условиям высокогорья. Отсюда закономерным является первоочередное обращение к данным археологии, интегрируемых с этнографическим материалом. Методологической основой для анализа явилась пространственная интерпретация материальной культуры и хозяйственно-бытовых процессов англоязычной школы Л. Бинфорда. Представители данного направления рассматривают пространство как как один из параметров, который помогает воссоздать "вариабельность конкретных проявлений культуры".

Поселения и жилища балкарцев и карачаевцев, возникшие в результета развития этноса имеют ряд исторических слоев и отражают этногенез, связи с соседями, общественно-экономический уровень, особенности рельефа и гидрографической сети. Народы, населявшие высокогорные районы Кавказа, находились в примерно одинаковых природно-географических условиях, поэтому способы и манера организации пространства способствует выявлению тех особенностей, которые присущи мировосприятию только данного этноса. Однако, "среди элементов материальной культуры много таких, которые возникают в сходных условиях хозяйственной жизни и отражают не генетическое родство, а общность географической среды и хозяйствования". Отсюда следует вывод, что искать и сопоставлять нужно не общекавказские характеристики, а искать общетюркские параллели, не свойственные другим (не тюркским) народам Кавказа. Подтверждая тезис о том, что своеобразие карачаево-балкарского этносознания определяется синтезом тюркско-кочевнического и кавказского субстратов, мы обратились к археологическому материалу, с целью выявления отголосков древнетюркского элемента. Впервые зодчество Балкарии исследовали археологическая экспедиция 1883 года под руководством В.Ф. Миллера, совершив маршрут Нальчик - Хулам - Чегем - Былым. Карачаевские памятники начал исследовать в 1882 г. Е.Д. Фелицин, эстафету у которого принял В.М. Сысоев, описав многие памятники вдоль рек Кубань, Зеленчук, Теберда. Одним из наиболее ярких показателей тюркского начала в организации пространства являются "крытые дворы", представляющие собой усадебный комплекс, объединяющий под одной крышей хозяйственные и жилые постройки, примыкающие друг к другу по периметру. В результате подобной организации, жилище превращалось в мини-крепость, что по мнению этнографов было насущной необходимостью средневековья. Подобные оборонно-жилые комплексы встречаются у отдельных народов Поволжья. В Карачае крытые дворы возводились из сосновых бревен, а в Балкарии из камня, при этом и в первой и во второй области имелись заимствованные элементы, в частности сванские переходы-тоннели. Происхождение крытых дворы в этнографической литературе связано с двумя гипотезами, выдвинутыми в свое время Е. Студенецкой и В.Пю Кобычевым. По первой гипотезе крытые дворы являются эволюционной ступенью многоугольных срубов, где отдельные отсеки постепенно выделялись в отдельные постройки под общей крышей. Вторая гипотеза связана с особенностями круговой обороны тюрков-кочевников, когда по периметру располагался весь боеспособный контингент, включив в круг женщин, детей и скот. Несмотря на разноплановость объяснений, важным для нас является то, что обе гипотезы уводят в область древнетюркской кочевой культуры.

Реликтами кочевой культуры являются и упомянутые выше 6-8 гранные и однокамерные жилища-срубы, которые встречаются в Карачае, в Баксанском и Чегемском ущельях Балкарии. Аналогичные постройки встречаются у древних гуннов, булгар, алтайских тюрков, у многих тюрко-монгольских народов. Интерпретация подобного рода жилищ единодушно сводится к тому, что они "являются переходными, конструктивно промежуточным звеном в эволюции круглой в плане кочевнической черты в прямоугольное стационарное жилище".

Как реминисценцию кочевого быта возможно рассматривать изолированное помещение для молодоженов - отоу, а также варианты пастушечьих шалашей, встречающихся на Северном Кавказе только у карачаево-балкарцев и по технике исполнения напоминающие легкую юрту и повозку-фургон, покрытых войлоками. Здесь, как и в случае с многоугольными срубами, на лицо генетическая связь с кочевническими прототипами. Эта связь подтверждается и своеобразным карачаево-балкарским способом определения времени суток по -движению солнечного луча, проникающего через свето-дымовое отверстие крыши, по одной из стен жилища. Подобным способом пользовались только народы, проживающие в юртах, т.е. кочевники.

В организации внутреннего убранства жилища также отмечаются элементы кочевого прошлого предков карачаево-балкарцев. Наиболее ярким подтверждением этого тезиса являются многочисленные ковры - киизы, развешанные по всем стенам жилища, а также на полу и в дверном проеме, т.е. согласно принципу организации интерьера юрты.

Культ очага и культ порога, имеющие широкое хождение в карачаево-балкарской среде, также связаны с древнетюркской традицией, судя по тюркской терминологии, обслуживающей указанные культы.

Названия самих поселений именуются терминами "Эль", "Журт", которые встречаются в различных формах (Ил, Аль, Ял, Аул, Юрт и др.) у многих тюркских народов.

Таким образом, предки карачаево-балкарцев, попав в иную ландшафтную среду попытались вписаться в нее, сохранив кочевые принципы организации пространства настолько, насколько позволяли высокогорные условия. Жилище как элемент культуры достаточно консервативен и является надежным этническим показателем. Интересно в этом отношении башенное искусство Балкарии и Карачая. Типологически и хронологически близкие друг к другу сооружения возводились, как правило, по определенным строительным стандартам и наряду с национальными отличиями имели ряд сходных северокавказских черт. Это отчасти объясняется тем фактом, что для возведения башенных сооружений приглашались мастера из соседних районов, в частности, из Сванетии, Осетии, Ингушетии. Башенные сооружения Балкарии и Карачая можно разделить на две группы: а) башни находящиеся за пределами поселений, в труднодоступных скальных местах (башня Хурзук, башня в Хуламе, Безенгийском ущелье) и носящие оборонительно-дозорный характер; б) башни расположенные в преледах поселения и рассматриваемых как часть капитального комплекса (Эль-Журт, Зылги, Усхур, башня Балкаруковых и др.). В целом следует отметить, что башни Балкарии и Карачая более низкие, нежели их восточные аналоги, что может быть интерпретировано с точки зрения более низких каменных домостроительных навыков тюркоязычных предков карачаево-балкарцев. Тем не менее, башенные сооружения первой группы, демонстрируют достаточно высокие навыки, поскольку построены в крайне труднодоступных местах, что требовало невероятных усилий со стороны строителей. Это, в свою очередь, подчеркивает их особую значимость для карачаево-балкарцев. В свою очередь, это позволяет провести параллель с существующей якобы на краю обитаемого мира, близ границ Булгарии "большой башне, построенной по образу высокого маяка" и служившей для древних булгар эталоном оборонительного сооружения (укрепления) и составлявший весомый компонент предметно-пространственной организации. Таким образом, наличие сторожевых башен может быть интерпретировано как важный древнетюркский дериват, который приобрел еще большую актуальность в новых условиях. Подтверждением своеобразия в функциях карачаево-балкарских башен является также полное отсутствие в них каменных мешков для пленных, которые характерны для башен Осетии, Хевсуретии, Ингушетии и Чечни.

В целом архитектурное наследие карачаево-балкарцев информативно как с позиций этногенетических исследований, так и с позиций изучения этнического сознания. Принципы организации жизненного пространства карачаево-балкарцев подтверждают выдвинутый нами ранее тезис о том, что этносознание исследуемого народа определяется двумя основными компонентами: тюркским и кавказским.

Рассматривая такую важную пространственную категорию как Земля, счиатем необходимым затронуть вопрос об организации карачаево-балкарцами жизненного пространства, поскольку человеческая вписанность в ландшафт как нельзя лучше демонстрирует этническое мировосприятие и дополняет этническую картину мира. Организация жизненного пространства, начиная от организации отдельных жилищ и поселений, заканчивая схемой экономического зонирования является одним из критериев, определяющих своеобразие этнокультур и позволяющих проследить генезис этносознания.