Джером Д. Сэлинджер. Над пропастью во ржи

7

Через занавески в душевой чуть-чуть пробивался свет из нашей комнаты,

и я видел, что он лежит в постели. Но я отлично знал, что он не спит.

- Экли? - говорю. - Ты не спишь?

- Нет.

Было темно, и я споткнулся о чей-то башмак и чуть не полетел через

было намазано чем-то белым от прыщей. В темноте он был похож на

привидение.

- Ты что делаешь? - спрашиваю.

- То есть как это - что я делаю? Хотел уснуть, а вы, черти, подняли

тарарам. Из-за чего вы дрались?

- Где тут свет? - Я никак не мог найти выключатель. Шарил по всей

стене - ну никак.

- А зачем тебе свет?.. Ты руку держишь у выключателя.

Я нашел выключатель и зажег свет. Экли заслонил лицо рукой, чтоб свет

не резал ему глаза.

- О ч-черт! - сказал он. - Что с тобой? - Он увидел на мне кровь.

- Поцапались немножко со Стрэдлейтером, - говорю. Потом сел на пол.

Никогда у них в комнате не было стульев. Не знаю, что они с ними делали.

- Слушай, хочешь, сыграем разок в канасту*? - говорю.

--------------------------------------------------------------------------

* Канаста - карточная игра двумя полными колодами, ставшая популярной

в США в послевоенные годы.

--------------------------------------------------------------------------

Он страшно увлекался канастой.

- Да у тебя до сих пор кровь идет! Ты бы приложил что-нибудь.

- Само пройдет. Ну как, сыграем в канасту или нет?

- С ума сошел - канаста! Да ты знаешь, который час?

- Еще не поздно. Часов одиннадцать, полдвенадцатого!

- Это, по-твоему, не поздно? - говорит Экли. - Слушай, мне завтра

вставать рано, я в церковь иду, черт подери! А вы, дьяволы, подняли бучу

среди ночи. Хоть скажи, из-за чего вы подрались?

- Долго рассказывать. Тебе будет скучно слушать, Экли. Видишь, как я

о тебе забочусь! - Я с ним никогда не говорил о своих личных делах.

Во-первых, он был еще глупее Стрэдлейтера. Стрэдлейтер по сравнению с ним

был настоящий гений. - Знаешь что, - говорю, - можно мне эту ночь спать на

кровати Эла? Он до завтрашнего вечера не вернется.

Я знал, что Эл не вернется. Он каждую субботу уезжал домой.

- А черт его знает, когда он вернется, - говорит Экли.

Фу, до чего он мне надоел!

- То есть как это? - говорю. - Ты же знаешь, что он в воскресенье до

вечера никогда не приезжает.

- Знаю, но как я могу сказать - спи, пожалуйста, на его кровати!

Разве полагается так делать?

Убил! Я протянул руку, все еще сидя на полу, и похлопал его, дурака,

по плечу.

- Ты - принц, Экли, детка, - говорю. - Ты знаешь это или нет?

- Нет, правда, не могу же я просто сказать человеку - спи на чужой

кровати.

А может быть, он и был ученый. - У тебя случайно нет сигарет? Если нет - я

умру!

- Нет у меня ничего. Слушай, из-за чего началась драка?

так тоскливо. Подохнуть хотелось, честное слово.

- Из-за чего же вы подрались? - в который раз спросил Экли. Он мог

душу вымотать из человека.

- Из-за тебя, - говорю.

- Что за черт? Как это из-за меня?

- Да, я защищал твою честь. Стрэдлейтер сказал, что ты гнусная

личность. Не мог же я ему спустить такую дерзость!

Он как подскочит!

- Нет, ей-богу? Это правда? Он так и сказал?

Но тут я ему объяснил, что шучу, а потом лег на кровать Эла. Ох, до

чего же мне было плохо! Такая тоска, ужасно.

- У вас тут воняет, - говорю. - Отсюда слышно, как твои носки воняют.

Ты их отдаешь в стирку или нет?

- Не нравится - иди знаешь куда! - сказал Экли. Вот уж ума палата! -

Может быть, потушишь свет, черт возьми?

Но я не сразу потушил. Я лежал на чужой кровати и думал про Джейн и

про все, что было. Я просто с ума сходил, как только представлял себе ее

со Стрэдлейтером в машине этого толстозадого Эда Бэнки. Как подумаю - так

хочется выбросится в окошко. Вы-то не знаете Стрэдлейтера, вам ничего, а я

его знаю. Все ребята в Пэнси только трепались, что путаются с девчонками,

как Экли, например, а вот Стрэдлейтер и вправду путался. Я сам был знаком

с двумя девицами, с которыми он путался. Верно говорю.

- Расскажи мне свою биографию, Экли, детка, наверно, это

увлекательно! - говорю.

- Да потуши ты этот чертов свет! Мне завтра утром в церковь,

понимаешь?

Я встал, потушил свет - раз ему так хочется. Потом опять лег на

кровать Эла.

- Ты что - собираешься спать тут? - спросил Экли. Да, радушный

хозяин, ничего не скажешь.

- Не знаю. Может быть. Не волнуйся.

- Да я не волнуюсь, только будет ужасно неприятно, если Эл вдруг

вернется, а у него на кровати спят...

- Успокойся. Не буду я тут спать. Не бойся, не злоупотреблю твоим

гостеприимством.

Минуты через две он уже храпел как оголтелый. А я лежал в темноте и

старался не думать про Джейн и Стрэдлейтера в машине этого проклятого Эда

Бэнки. Но я не мог не думать. Плохо то, что я знал, какой подход у этого

проклятого Стрэдлейтера. Мне от этого становилось еще хуже. Один раз мы с

ним оба сидели с девушками в машине того же Эда. Стрэдлейтер со своей

девушкой сидел сзади, а я - впереди. Ох, и подход у него был, у этого

черта! Он начинал с того, что охмурял свою барышню этаким тихим, нежным,

ужасно и с к р е н н и м голосом, как будто он был не только очень

красивый малый, но еще и хороший, и с к р е н н и й человек. Меня чуть не

стошнило, когда я услышал, как он разговаривает. Девушка все повторяла:

"Нет, не надо... Пожалуйста, не надо. Не надо..." Но Стрэдлейтер все

уговаривал ее, голос у него был, как у президента Линкольна, ужасно

честный, искренний, и вдруг наступила жуткая тишина. Страшно неловко. Не

знаю, спутался он в тот раз с этой девушкой или нет. Но к тому шло.

Безусловно, шло.

Я лежал и старался не думать и вдруг услышал, что этот дурак

Стрэдлейтер вернулся из умывалки в нашу комнату. Слышно было, как он

убирает свои поганые мыльницы и щетки и открывает окно. Он обожал свежий

воздух. Потом он потушил свет. Он и не взглянул, тут я или нет.

Даже за окном было тоскливо. Ни машин, ничего. Мне стало так одиноко,

так плохо, что я решил разбудить Экли.

- Эй, Экли! - сказал я шепотом, чтобы Стрэдлейтер не услыхал.

Но Экли ничего не слышал.

- Эй, Экли!

Он ничего не слышал. Спал как убитый.

- Эй, Экли!

Тут он наконец услыхал.

- Кой черт тебя укусил? - говорит. - Я только что уснул.

- Слушай, как это поступают в монастырь? - спрашиваю я. Мне вдруг

вздумалось уйти в монастырь. - Надо быть католиком или нет?

- Конечно, надо. Свинья ты, неужели ты меня только для этого и

разбудил?

- Ну ладно, спи! Все равно я в монастырь не уйду. При моем невезении

я обязательно попаду не к тем монахам. Наверно, там будут одни кретины.

Или просто подонки.

Только я это сказал, как Экли вскочил словно ошпаренный.

- Знаешь что, - можешь болтать про меня что угодно, но если ты

начнешь острить насчет моей религии, черт побери...

- Успокойся, - говорю, - никто твою религию не трогает, хрен с ней.

Я встал с чужой кровати, пошел к двери. Не хотелось больше оставаться

в этой духоте. Но по дороге я остановился, взял Экли за руку и нарочно

торжественно пожал ее. Он выдернул руку.

- Это еще что такое?

- Ничего. Просто хотел поблагодарить тебя за то, что ты настоящий

принц, вот и все! - сказал я, и голос у меня был такой искренний,

честный. - Ты молодчина, Экли, детка, - сказал я. - Знаешь, какой ты

молодчина?

- Умничай, умничай! Когда-нибудь тебе разобьют башку...

Но я не стал его слушать. Захлопнул дверь и вышел в коридор.

Все спали, а кто уехал домой на воскресенье, и в коридоре было

очень-очень тихо и уныло. У дверей комнаты Леги и Гофмана валялась пустая

коробка из-под зубной пасты "Колинос", и по дороге на лестницу я ее все

время подкидывал носком, на мне были домашние туфли на меху. Сначала я

подумал, не пойти ли мне вниз, дай, думаю, посмотрю, как там мой старик,

Мэл Броссар. Но вдруг передумал. Вдруг я решил, что мне делать: надо

выкатываться из Пэнси сию же минуту. Не ждать никакой среды - и все.

Ужасно мне не хотелось тут торчать. Очень уж стало грустно и одиноко. И я

решил сделать вот что - снять номер в каком-нибудь отеле в Нью-Йорке, в

недорогом, конечно, и спокойно пожить там до среды. А в среду вернуться

домой: к среде я отдохну как следует и настроение будет хорошее. Я

рассчитал, что мои родители получат письмо от старика Термера насчет того,

что меня вытурили, не раньше вторника или среды. Не хотелось возвращаться

домой, пока они не получат письмо и не переварят его. Не хотелось

смотреть, как они будут читать все это в первый раз. Моя мама сразу впадет

в истерику. Потом, когда она переварит, тогда уже ничего. А мне надо было

отдохнуть. Нервы у меня стали ни к черту. Честное слово, ни к черту.

Словом, так я и решил. Вернулся к себе в комнату, включил свет, стал

укладываться. У меня уже почти все было уложено. А этот Стрэдлейтер и не

проснулся. Я закурил, оделся, потом сложил оба свои чемодана. Минуты за

две все сложил. Я очень быстро укладываюсь.

Одно меня немножко расстроило, когда я укладывался. Пришлось уложить

новые коньки, которые мама прислала мне чуть ли не накануне. Я

расстроился, потому что представил себе, как мама пошла в спортивный

магазин, стала задавать продавцу миллион чудацких вопросов - а тут меня

опять вытурили из школы! Как-то грустно стало. И коньки она купила не те -

мне нужны были беговые, а она купила хоккейные, - но все равно мне стало

грустно. И всегда так выходит - мне дарят подарки, а меня от этого только

тоска берет.

Я все уложил, пересчитал деньги. Не помню, сколько у меня оказалось,

но в общем порядочно. Бабушка как раз прислала мне на прошлой неделе

перевод. Есть у меня бабушка, она денег не жалеет. У нее, правда, не все

дома - ей лет сто, и она посылает мне деньги на день рождения раза четыре

в год. Но хоть денег у меня было порядочно, я все-таки решил, что лишний

доллар не помешает. Пошел в конец коридора, разбудил Фредерика Удрофа,

того самого, которому я одолжил свою машинку. Я его спросил, сколько он

мне даст за нее. Он был из богатых. Он говорит - не знаю. Говорит - я не

собирался ее покупать. Но все-таки купил. Стоила она что-то около

девяноста долларов, а он ее купил за двадцать. Да еще злился, что я его

разбудил.

Когда я совсем собрался, взял чемоданы и все, что надо, я остановился

около лестницы и на прощание посмотрел на этот наш коридор. Кажется, я

всплакнул. Сам не знаю почему. Но потом надел свою охотничью шапку

по-своему, задом наперед, и заорал во всю глотку:

- Спокойной ночи, кретины!

Ручаюсь, что я разбудил всех этих ублюдков! Потом побежал вниз по

лестнице. Какой-то болван набросал ореховой скорлупы, и я чуть не свернул

себе шею ко всем чертям.