Джером Д. Сэлинджер. Над пропастью во ржи

9

На Пенсильванском вокзале я первым делом пошел в телефонную будку.

Хотелось кому-нибудь звякнуть по телефону. Чемоданы я поставил у будки,

чтобы их было видно, но, когда я снял трубку, я подумал, что звонить мне

некому. Мой брат, Д.Б., был в Голливуде, Фиби, моя сестренка, ложилась

спать часов в девять - ей нельзя было звонить. Она бы не рассердилась,

если б я ее разбудил, но вся штука в том, что к телефону подошла бы не

она. К телефону подошел бы кто-нибудь из родителей. Значит, нельзя.

Я хотел позвонить матери Джейн Галлахер, узнать, когда у Джейн начинаются

каникулы, но потом мне расхотелось. И вообще было поздно туда звонить.

Потом я хотел позвонить этой девочке, с которой я довольно часто

встречался, - Салли Хейс, я знал, что у нее уже каникулы, она мне написала

это самое письмо, сплошная липа, ужасно длинное, приглашала прийти к ней в

сочельник помочь убрать елку. Но я боялся, что к телефону подойдет ее

мамаша. Она была знакома с моей матерью, и я представил себе, как она

сломя голову хватает трубку и звонит моей матери, что я в Нью-Йорке. Да

кроме того, неохота было разговаривать со старухой Хейс по телефону. Она

как-то сказала Салли, что я необузданный. Во-первых, необузданный, а

во-вторых, что у меня нет цели в жизни. Потом я хотел звякнуть одному

типу, с которым мы учились в Хуттонской школе, Карлу Льюсу, но я его

недолюбливал. Кончилось тем, что я никому звонить не стал. Минут через

двадцать я вышел из автомата, взял чемоданы и пошел через тоннель к

стоянке такси.

Я до того рассеянный, что по привычке дал водителю свой домашний

адрес. Совсем вылетело из головы, что я решил переждать в гостинице дня

два и не появляться дома до начала каникул. Вспомнил я об этом, когда мы

уже проехали почти весь парк. Я ему говорю:

- Пожалуйста, поверните обратно, если можно, я вам дал не тот адрес.

Мне надо назад, в центр.

Но водитель попался хитрый.

- Не могу, Мак, тут движение одностороннее. Теперь надо ехать до

самой Девяностой улицы.

Мне не хотелось спорить.

- Ладно, - говорю. И вдруг вспомнил: - Скажите, вы видали тех уток на

озере у Южного выхода в Центральной парке? На маленьком таком прудике?

Может, вы случайно знаете, куда они деваются, эти утки, когда пруд

замерзает? Может, вы случайно знаете?

Я, конечно, понимал, что это действительно была бы чистая

случайность.

Он обернулся и посмотрел на меня, как будто я ненормальный.

- Ты что, братец, - говорит, - смеешься надо мной, что ли?

- Нет, - говорю, - просто мне интересно узнать.

Он больше ничего не сказал, и я тоже. Когда мы выехали из парка у

Девяностой улицы, он обернулся:

- Ну, братец, а теперь куда?

- Понимаете, не хочется заезжать в гостиницу на Ист-Сайд, где могут

оказаться знакомые. Я путешествую инкогнито, - сказал я. Ненавижу избитые

фразы вроде "путешествую инкогнито". Но с дураками иначе разговаривать не

приходится. - Не знаете ли вы случайно, какой оркестр играет у Тафта или в

"Нью-Йоркере"?

- Понятия не имею, Мак.

- Ладно, везите меня в "Эдмонт", - говорю. - Может быть, вы не

откажетесь по дороге выпить со мной коктейль? Я угощаю. У меня денег куча.

- Нельзя, Мак. Извините.

Да, веселый спутник, нечего сказать. Выдающаяся личность.

Мы приехали в "Эдмонт", и я взял номер. В такси я надел свою красную

охотничью шапку просто ради шутки, но в вестибюле я ее снял, чтобы не

приняли за психа. Смешно подумать: я тогда не знал, что в этом подлом

отеле полным-полно всяких психов. Форменный сумасшедший дом.

Мне дали ужасно унылый номер, он тоску нагонял. Из окна ничего не

было видно, кроме заднего фасада гостиницы. Но мне было все равно. Когда

настроение скверное, не все ли равно, что там за окошком. Меня провел в

номер коридорный - старый-престарый, лет под семьдесят. Он на меня нагонял

тоску еще больше, чем этот номер. Бывают такие лысые, которые зачесывают

волосы сбоку, чтобы прикрыть лысину. А я бы лучше ходил лысый, чем так

причесываться. Вообще, что за работа для такого старика - носить чужие

чемоданы и ждать чаевых? Наверно, он ни на что больше не годился, но

все-таки это было ужасно.

Когда он ушел, я стал смотреть в окошко, не снимая пальто. Все равно

делать было нечего. Вы даже не представляете, что творилось в корпусе

напротив. Там даже не потрудились опустить занавески. Я видел, как один

тип, седой, приличный господин, в одних трусах вытворял такое, что вы не

поверите, если я вам расскажу. Сначала он поставил чемодан на кровать. А

потом вынул оттуда женскую одежду и надел на себя. Настоящую женскую

одежду - шелковые чулки, туфли на каблуках, бюстгальтер и такой пояс, на

котором болтаются резинки. Потом надел узкое черное платье, вечернее

платье, клянусь богом! А потом стал ходить по комнате маленькими шажками,

как женщины ходят, и курить сигарету и смотреться в зеркало. Он был совсем

один. Если только никого не было в ванной - этого я не видел. А в окошке,

прямо над ним, я видел, как мужчина и женщина брызгали друг в друга водой

изо рта. Может, и не водой, а коктейлем, я не видел, что у них в стаканах.

Сначала он наберет полный рот и как фыркнет на нее! А потом она на него,

по очереди, черт их дери! Вы бы на них посмотрели! Хохочут до истерики,

как будто ничего смешнее не видали. Я не шучу, в гостинице было полно

психов. Я, наверно, был единственным нормальным среди них, а это не так уж

много. Чуть не послал телеграмму Стрэдлейтеру, чтоб он первым же поездом

выезжал в Нью-Йорк. Он бы тут был королем, в этом отеле.

Плохо то, что на такую пошлятину смотришь не отрываясь, даже когда не

хочешь. А эта девица, которой брызгали водой в физиономию, она даже была

хорошенькая. Вот в чем мое несчастье. В душе я, наверно, страшный

распутник. Иногда я представляю себе ужасные г а д о с т и, и я мог бы

даже сам их делать, если б представился случай. Мне даже иногда кажется,

что, может быть, это даже приятно, хоть и гадко. Например, я даже понимаю,

что, может быть, занятно, если вы оба пьяны, взять девчонку и с ней

плевать друг дружке в физиономию водой или там коктейлем. Но, по правде

говоря, мне это н и ч у т ь не нравится. Если разобраться, так это просто

пошлятина. По-моему, если тебе не нравится девушка, так нечего с ней валять

дурака, а если она тебе нравится, так нравится и ее лицо, а тогда не

станешь безобразничать и плевать в нее чем попало. Плохо то, что иногда

всякие глупости доставляют удовольствие. А сами девчонки тоже хороши -

только мешают, когда стараешься не позволять себе никаких глупостей, чтобы

не испортить что-то по-настоящему хорошее. Была у меня одна знакомая

девчонка года два назад, она была еще хуже меня. Ох, и дрянь же! И

все-таки нам иногда бывало занятно, хоть и гадко. Вообще я в этих

сексуальных делах плохо разбираюсь. Никогда не знаешь, что к чему. Я сам

себе придумываю правила поведения и тут же их нарушаю. В прошлом году я

поставил себе правило, что не буду возиться с девчонками, от которых меня

мутит. И сам же нарушил это правило - в ту же неделю, даже в тот же вечер,

по правде говоря. Целый вечер целовался с ужасной кривлякой - звали ее

Анна Луиза Шерман. Нет, не понимаю я толком про всякий секс. Честное

слово, не понимаю.

Я стоял у окна и придумывал, как бы позвонить Джейн. Звякнуть ей по

междугородному прямо в колледж, где она училась, вместо того чтобы звонить

ее матери и спрашивать, когда она приедет? Конечно, не разрешается звонить

студенткам поздно ночью, но я уже все придумал. Если подойдут к телефону,

я скажу, что я ее дядя. Я скажу, что ее тетя только что разбилась насмерть

в машине и я немедленно должен переговорить с Джейн. Наверно, ее позвали

бы. Не позвонил я только потому, что настроения не было. А когда

настроения нет, все равно ничего не выйдет.

Потом я сел в кресло и выкурил две сигареты. Чувствовал я себя

препаршиво, сознаюсь. И вдруг я придумал. Я стал рыться в бумажнике -

искать адрес, который мне дал один малый, он учился в Принстоне, я с ним

познакомился летом на вечеринке. Наконец я нашел записку. Она порядком

измялась в моем бумажнике, но разобрать было можно. Это был адрес одной

особы, не то чтобы настоящей шлюхи, но, как говорил этот малый из

Принстона, она иногда и не отказывала. Однажды он привел ее на танцы в

Принстон, и его чуть за это не вытурили. Она танцевала в кабаре с

раздеванием или что-то в этом роде. Словом, я взял трубку и позвонил ей.

Звали ее Фей Кэвендиш, и жила она в отеле "Стэнфорд", на углу Шестьдесят

шестой и Бродвея. Наверно, какая-нибудь трущоба.

Сначала я решил, что ее нет дома. Никто не отвечал. Потом взял

трубку.

сколько мне лет. Но вообще голос у меня довольно низкий.

- Алло! - сказал женский голос не очень-то приветливо.

- Это мисс Фей Кэвендиш?

- Да, кто это? - спросила она. - Кто это звонит мне среди ночи, черт

возьми!

- Да, я понимаю, что сейчас поздно, - сказал я взрослым голосом. -

Надеюсь, вы меня простите, но мне просто необходимо было поговорить с

вами! - И все это таким светским тоном, честное слово!

- Да кто же это? - спрашивает она.

- Вы меня не знаете, но я друг Эдди Бердселла. Он сказал, что, если

окажусь в городе, мы с вами непременно должны встретиться и выпить

коктейль вдвоем.

- Кто сказал? Чей вы друг? - Ну и тигрица, ей-богу! Она просто

о р а л а на меня по телефону.

- Эдмунда Бердселла, Эдди Бердселла, - повторил я. Я не помнил, как

его звали - Эдмунд или Эдвард. Я его только раз видел на какой-то

идиотской вечеринке.

- Не знаю я такого, Джек! И если, по-вашему, мне приятно вскакивать

ночью...

- Эдди Бердселл, из Принстона... Помните? - говорил я.

Слышно было, как она повторяет фамилию.

- Бердселл... Бердселл... Из Принстонского колледжа?

- Да-да! - сказал я.

- А вы тоже оттуда?

- Примерно.

- Ага... А как Эдди? - сказала она. - Все-таки безобразие звонить в

такое время!

- Он ничего. Просил передать вам привет.

- Ну спасибо, передайте и ему привет, - сказала она. - Он чудный

мальчик. Что он сейчас делает? - Она уже становилась все любезнее, черт ее

дери.

- Ну, все то же, сами понимаете, - сказал я. Каким чертом я мог

учится ли он еще в Принстоне или нет. - Слушайте, - говорю я, - Может

быть, мы с вами встретимся сейчас, выпьем коктейль?

- Да вы представляете себе, который час? - сказала она. - И разрешите

спросить, как ваше имя? - Она вдруг заговорила с английским акцентом. -

Голос у вас что-то очень молодой.

- Благодарю вас за комплимент! - говорю я самым светским тоном. -

Меня зовут Холден Колфилд. - Надо было выдумать другую фамилию, но я сразу

не сообразил.

- Видите ли, мистер Коффл, я не привыкла назначать свидания по ночам.

Я ведь работаю.

- Завтра воскресенье, - говорю.

- Все равно мне надо хорошенько выспаться. Сами понимаете.

- А я думал, мы с вами выпьем хоть один коктейль! И сейчас совсем не

так поздно.

- Вы очень милы, право, - говорит она. - Откуда вы говорите? Где вы

сейчас?

- Я? Я из автомата.

буду с вами встретиться, мистер Коффл. По голосу вы очень милый человек. У

вас удивительно симпатичный голос. Но сейчас все-таки слишком поздно.

- Я могу приехать к вам.

- Что ж, в другое время я сказала бы - чудно! Но моя соседка

заболела. Она весь вечер лежала, не могла заснуть. Она только что закрыла

глаза, спит. Вы понимаете?

- Да, это плохо.

- Где вы остановились? Может быть, мы завтра встретимся?

- Нет, завтра я не могу. Я только сегодня свободен.

Ну и дурак! Не надо было так говорить.

- Что ж, очень жаль!

- Передам от вас привет Эдди.

- Правда, передадите? Надеюсь, вам будет весело в Нью-Йорке. Чудный

город.

- Это я знаю. Спасибо. Спокойной ночи, - сказал я и повесил трубку.

угостить ее коктейлем, что ли.