Е. Г. Веретехин, Т. Ю. Виноградова, С. Ю. Якушин

Обоснуйте причины возможных конфликтов и пред­ложите меры по их предупреждению. Как это учитыва­ется в правоохранительной работе? (46, с. 43).

Как это может отражаться в документах, характе­ризующих личность? (46, с. 43).

71. В изоляторе между Жаковым и Сусловым часто возникали драки. Жаков заявил, что не может терпеть человека, который берет взятки у трудящихся, а Сус­лов — что преступник, покушавшийся на честь женщин, не заслуживает снисхождения.

Каковы социальные позиции Жакова и Суслова, ле­жащие в основе конфликта между ними? (42, с. 61).

72. ...Я встретил ее в Этрета, на берегу моря, лет двенадцать тому назад, сразу же после войны. Нет ни­чего милее этого пляжа утром в часы купания. Он не­велик, изогнут подковой, его обступили высокие белые скалы с причудливыми арками, которые называют «во­ротами». Одна скала, огромная, протянула в море ги­гантскую лапу, другая — круглая и низкая, как будто сидит напротив нее: на узкой косе, усеянной галькой, собираются стайками, толпятся женщины,— пестрый цветник ярких туалетов в рамке высоких скал. Солнце светит вовсю на берег на разноцветные зонтики, на зе­леновато-голубое море, и все вокруг радует, чарует, лас­кает взор. Садишься у самой воды и рассматриваешь купальщиц. Они спускаются к морю, завернувшись в фланелевые пеньюары, сбрасывают их красивым дви­жением у кружевной пены набегающих волн, быстрыми шажками входят в воду, иногда останавливаются, зябко ежатся, переводят дух...

С первого же раза, как я увидел на купании эту женщину, я был восхищен, очарован... Да, бывают такие лица, что сразу пленяют своей прелестью, захватывают

60

целиком. Кажется, что нашел наконец женщину пред­назначенную тебе от рождения. Вот это ощущение, эту мгновенную любовь пережил и я.

...Как я ее любил! И какая она была красивая, ми­лая и молодая! Воплощенная молодость, изящество и свежесть. Никогда раньше я так остро не чувствовал, какое красивое, грациозное, утонченное, прелестное соз­дание— женщина: само очарование и нежность! Ни­когда раньше не понимал, сколько пленительной кра­соты в очертании щек, в изгибе губ, в закругленной ли­нии маленького ушка, в форме того нелепого органа, который называется носом.

Это продолжалось три месяца, потом я уехал в Америку, терзаясь отчаянием. Но мысль о ней жила во мне, упорная, всепобеждающая. Эта женщина владела мной издали, как владела когда-то вблизи. Шли годы. Я не забывал ее...

Что такое двенадцать лет в жизни человека? Про­мелькнут и не почувствуешь...

Прошлой весной я как-то поехал обедать к знако­мым в Мезон-Лафит.

Когда поезд уже трогался, в вагон вошла толстая дама в сопровождении четырех девочек. Я мельком взглянул на эту наседку, рыхлую, дебелую, с круглым, как луна, лицом, в ореоле соломенной шляпки, укра­шенной лентами...

Мы уже проехали Аньер, когда соседка вдруг заго­ворила со мной:

— Простите, сударь, вы не господин Карнье?

— Да, сударыня.

Тут она рассмеялась довольным смехом благодуш-

ной женщины, и все же в смехе ее была какая-то грусть.

— Не узнаете?

Я колебался. Мне в самом деле казалось, будто я где-то видел ее лицо. Но где? Когда? Я ответил:

— И да... и нет... Мы, несомненно, встречались, но
я не могу припомнить, кто вы. i
Она чуть покраснела. I

— Жюли Лефевр. f

Никогда я не переживал такого удара. На минуту мне показалось, что все кончено для меня! Я почувст­вовал, что пелена спала с моих глаз и теперь мне от­кроется что-то ужасное, потрясающее.

Так это она! Эта дебелая, будничная женщина —

Я растерянно глядел на нее. Потом взял ее за руку, и слезы навернулись мне на глаза. Я оплакивал ее мо­лодость, я оплакивал ее смерть — потому что эту тол­стую даму я не знал...

Мы приехали в Мезон-Лафит. Я поцеловал руку моей былой возлюбленной. У меня нашлись для нее только самые банальные слова. Я был слишком потря- , сен и не мог говорить...

Выделите средства, которые воздействовали на гос­подина Карнье, и определите глубину такого воздейст­вия (33, с. 156—158).

73. ...Однако ж он был поэт, страсть его была не­одолима... Чарокий запирался в своем кабинете и пи­сал с утра до поздней ночи. Он признавался искрен­ним своим друзьям, что только тогда и знал истинное счастье...

Однажды утром Чарский чувствовал то благодат­ное расположение духа, когда мечтания явственно ри­суются перед вами и вы обретаете живые неожидан-»

62

ные слова для воплощения ваших видений, когда стихи легко ложатся под перо ваше и звучные рифмы бегут навстречу стройной мысли. Чарский погружен был ду­шою в сладостное забвение... и свет, и мнение света, и его собственные причуды для него не существовали. Он писал стихи.

— Кто там? — спросил он с досадою, проклиная в душе своих слуг, никогда не сидевших в передней. Незнакомец вошел...

— Что вам надобно? — спросил его Чарский... Чарский не предложил ему стула и встал сам...

— Я неаполитанский художник,— говорил незнако­мый,— обстоятельства принудили меня оставить отече­ство, я приехал в Россию в надежде на свой талант.

Чарский подумал, что неаполитанец собирается дать несколько концертов на виолончели и развозит по домам свои билеты. Он уже хотел вручить ему свои двадцать пять рублей и скорее от него избавиться, но незнакомец прибавил:

— Надеюсь... что вы сделаете дружеское вспоможе-ние своему собрату и введете меня в дома, в которые сами имеете доступ.

Невозможно было нанести тщеславию Чарского ос­корбления более чувствительного. Он спесиво взглянул на того, кто назывался его собратом.

— Позвольте спросить, кто вы такой и за кого вы меня принимаете? — спросил он, с трудом удерживая свое негодование.

Неаполитанец заметил его досаду.

— Что вам угодно? — повторил Чарский.

— Я много слышал о вашем удивительном талан­те; я уверен, что здешние господа ставят за честь ока­зывать всевозможное покровительство такому превос­ходному поэту,— отвечал итальянец,— и поэтому осме­лился к вам явиться...

— Вы ошибаетесь...— прервал его Чарский.— Зва­ние поэтов у нас не существует. Наши поэты не поль­зуются покровительством господ; наши поэты сами гос­пода, и если наши меценаты (черт их побери!) этого не знают, то тем хуже для них. У нас нет оборванных аб­батов, которых музыкант брал бы с улицы для сочине­ния... У нас поэты не ходят пешком из дому в дом,

» i

Бедный итальянец смутился. Он поглядел вокруг себя. Картины, мраморные статуи, бронзы, дорогие иг­рушки, расставленные на готических этажерках,— по­разили его. Он понял, что между надменным денди, стоящим перед ним в хохлатой парчовой скуфейке, в золотистом китайском халате, опоясанном турецкой шалью, и им, бедным кочующим артистом, в истертом галстуке и поношенном фраке, ничего не было общего. Он проговорил несколько несвязанных извинений, по­клонился и хотел выйти. Жалкий вид его тронул Чар- I ского, который, вопреки мелочам своего характера, имел сердце доброе и благородное. Он устыдился сво­его самолюбия.

— Куда ж вы? — сказал он итальянцу.— Постойте... Я готов вам услужить, в чем только будет возможно. Вы музыкант?

— Нет...— отвечал итальянец,— я бедный импрови­затор.

— Импровизатор! — вскрикнул Чарский, почувство­вав всю жестокость своего обхождения.— Зачем же вы прежде не сказали, что вы импровизатор? — и Чар­ский сжал ему руку с чувством искреннего раскаяния...

— Я знал, что вы мне поможете... Как изъявлю вам мою благодарность? Постойте... хотите ли выслушать импровизацию?..

— Вот вам тема,— сказал Чарский,— поэт сам из­бирает предметы для своих песен; толпа не имеет пра­ва управлять его вдохновением.

Глаза итальянца засверкали, он взял несколько ак­кордов, гордо поднял голову, и пылкие строфы, выра­жение мгновенного чувства, стройно излетели из его уст...

Итальянец умолк... Чарский молчал, изумленный и растроганный.

— Что? — спросил импровизатор,— каково?

— Удивительно,— отвечал поэт.— Как! Чужая мысль чуть коснулась вашего слуха и уже стала вашею соб­ственной: как будто вы с ней носились, лелеяли, разви­вали ее беспрестанно. Итак для вас не существует, ни

64

труда, ни охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению?.. Удивительно, удивитель­но!..

74. При виде милиционера Александр Иванович тя­жело ступил вперед.

— Гражданин Корейко? — спросил Остап, лучезар­но улыбаясь.

— Я,— ответил Александр Иванович, также выска­зывая радость по поводу встречи с представителем власти.

— Александр Иванович? — осведомился Остап, улыбаясь еще лучезарнее.

— Точно так,— подтвердил Корейко, подогревая свою радость сколько возможно... Остап приступил к делу...

— А ведь я к вам с поручением,— сказал он, ста­новясь серьезным.

— Пожалуйста, пожалуйста,— заметил Александр Иванович, тоже затуманившись.

— Хотим вас обрадовать.

— Любопытно будет узнать.

И, безмерно грустя, Бендер полез в карман. Корей­ко следил за его движениями с совсем уж похоронным лицом. На свет появилась железная коробка от папи­рос «Кавказ». Однако ожидаемого Остапом возгласа удивления не последовало. Подпольный миллионер смотрел на коробку с полнейшим равнодушием. Остап вынул деньги, тщательно пересчитал их и, пододвинув пачку Александру Ивановичу, сказал:

— Ровно десять тысяч. Потрудитесь написать рас­писочку в получении.

— Вы ошиблись, товарищ,— сказал Корейко очень тихо.— Какие десять тысяч? Какая расписка?

— Как какая? Ведь вас вчера вечером ограбили?

— Меня никто не грабил.

— Да как же не грабили? — взволновался Остап.— Вчера вечером у моря. И забрали десять тысяч рублей. Грабители арестованы. Пишите расписку.

— Да ей-богу же меня никто не грабил,— сказал Корейко, по лицу которого промелькнул светлый зай­чик.— Тут явная ошибка.

Еще не осмыслив глубины своего поражения, вели-

3-001077 65

/

кий комбинатор допустил неприличную суетливость, о , чем вспоминал впоследствии со стыдом. Он настаивал, сердился, совал деньги в руки Александру Ивановичу и вообще, как говорят, китайцы, потерял лицо...

— Никто меня не грабил.

— И десять тысяч у вас не брали?

— Конечно, не брали. Ну как вы думаете, откуда у меня может быть столько денег?

— Верно, верно,— сказал Остап, поостыв.— Откуда у мелкого служащего такая уйма денег?..

«Взять крепость неожиданной атакой не удалось,— думал он, придется начинать правильную осаду. Са­мое главное установлено. Деньги у подзащитного есть. И судя по тому, что он, не моргнув, отказался от деся­ти тысяч,— деньги огромные...»

— Я умираю от скуки,— сказал Бендер,— мы с ва­ми беседуем только два часа, а вы мне уже надоели так, как будто я знал вас всю жизнь. С таким строп­тивым характером хорошо быть миллионером в Аме­рике. У нас миллионер должен быть более поклади­стым...

— Чего вы, черт возьми, хотите от меня добиться?

— Того, чего хотел добиться друг моего детства Коля Остен-Бакен от подруги моего же детства, поль­ской красавицы Инги Зайонц. Он добился любви. И я , добиваюсь любви. Я хочу, чтобы вы, гражданин Ко-рейко, меня полюбили и в знак своего расположения выдали мне один миллион рублей.

— Вон! — негромко сказал Корейко...

— Тысячу раз я вам повторял,— произнес Корейко,
сдерживаясь,— что никаких миллионов у меня нет и !
не было. Поняли? Поняли? Ну и убирайтесь! Я на вас
буду жаловаться. |

— Жаловаться на меня вы никогда не будете,— значительно сказал Остап,— а уйти я могу, но не ус­пею я выйти на вашу Малую Касательную улицу, как вы с плачем побежите за мной и будете лизать мои янычарские пятки, умоляя меня вернуться.

— Почему же это я буду вас умолять?

— Будете. Так надо, как любит выражаться мой друг Васисуалий Лоханкин, именно в этом сермяжная правда. Вот она!

Великий комбинатор положил на стол папку и, i

66

медленно развязывая ее ботиночные тесемки продол­жал...

Корейко склонился над столом и прочел на папке: «Дело Александра Ивановича Корейко. Начато 25 ию­ня 1930 г. Окончено 10 августа 1930 г.»

— Какая чепуха! — сказал он, разводя руками.— Что за несчастье такое! То вы приходили ко мне с ка­кими-то деньгами, теперь вот дело выдумали. Просто смешно.

— Ну что, состоится покупка? — настаивал великий

— Какие там еще сведения? — грубо спросил Корей­ко, протягивая руки к папке.

— Самые интересные,— ответил Остап, вежливо отводя его руки.— Сведения о вашей второй и главной жизни, которая разительно отличается от вашей пер­вой, сорокашестирублевой, геркулесовской...

Корейко не ответил. Тень лежала в ефрейторских складках его лица.

— ...Итак еще раз. У вас, по моим сведениям, мил­лионов семь-восемь. Папка продается за миллион. Если вы ее не купите, я сейчас же отнесу ее в другое место. Там мне за нее ничего не дадут, ни копейки. Но вы по­гибнете... Я останусь таким же бедным поэтом и много­женцем, каким был, но до самой смерти меня будет тешить мысль, что я избавил общественность от вели­кого сквалыжника.

— Покажите дело,— сказал Корейко задумчиво.

— Не суетитесь,— заметил Остап, раскрывая пап­ку,— командовать парадом буду я...

Место действия — маленькая доверчивая республи­ка. Синее небо, верблюды, оазисы и пижоны в золо­тых тюбетейках. Мой подзащитный помогает строить электростанцию. Подчеркиваю — помогает...

Увлекшись Остап повернулся к Александру Ивано­вичу и указал на него пальцем... Подзащитный неожи-

³* 67

данно захватил его руку на лету и молча стал ее вы­кручивать...

— Не давите на мою психику!..— сказал Остап_г j оторвав от себя Корейко и переводя дыхание.— Невоз­можно заниматься.

— Негодяй! Негодяй! — шептал Александр Ивано­вич.— Вот негодяй!

— ...Заседание продолжается! — молвил Остап как ни в чем не бывало.— И как видите, господа присяж­ные заседатели, лед тронулся. Подзащитный пытался меня убить...

— Да, господа присяжные заседатели, мой подза­щитный грешен. Это доказано. Но я все-таки позволю себе просить о снисхождении, при том, однако, усло­вии, что подзащитный купит у меня папку. Я кончил.

К концу речи великого комбинатора Александр Ива­нович успокоился.

— ...Когда вы пришли в виде киевского надзирате­ля, я сразу понял, что вы мелкий жулик. К сожалению я ошибся. Иначе черта-с два вы бы меня нашли...

— ...Однако я с вами заболтался. Меня ждут мула­ты. Прикажите получить деньги!?

— Да, деньги! — сказал Корейко.— С деньгами за­минка. Папка хорошая, слов нет, купить можно...

Какие средства в общении с Корейко применял Бен-
дер и почему при первом его посещении убеждения
Бендера не воздействовали на Корейко, а при втором
дали положительный результат? (21, с. 126—130, 188— L
194). Г

I

РАЗДЕЛ II

1. Профессор Буров и доцент Воронов, между кото­рыми длительное время существовали враждебные от­ношения, были направлены в долгосрочную научную командировку на о. Колгуев. «...Через месяц короткая сухая телеграмма с острова Колгуева уведомила уни­верситетскую общественность о том, что профессор Бу­ров убит доцентом Вороновым... Начался допрос. Сле­дователь выяснял анкетные данные и биографию этого человека. Это была безупречная биография. Тридцать два года, которые успел прожить Воронов до того, как он убил Бурова и очутился перед следовательским сто­лом, были прожиты хорошо и с толком. Воронов был молодым, но несомненно талантливым специалистом, он имел ряд самостоятельных научных работ, он стоял на верной и широкой дороге.

— Какого же черта,— не выдержал обычно спокой­ный и владеющий собой следователь,— какого же черта вы убили профессора? Чего вы не смогли там с ним поделить?

Воронов как-то растерянно развел руками.

— Видите ли,— произнес он каким-то извиняющим­ся, неуверенным голосом,— дело в том... дело в том, что я его вовсе и не убивал...

— Но он убит?

— Убит.

— В том месте, где он был убит, находился кто-ли­бо, кроме вас двоих, — вас и его?

— Тогда непонятно ваше отрицание. Согласитесь, что если из двух человек, находящихся вместе, один оказывается убитым, то убийцей...

— ...может быть только второй,— поспешил согла­ситься Воронов.— Это безусловно так. Но я его не убивал. Самое страшное заключается в том, что я вполне представляю себе безвыходность своего поло­жения. Полное отсутствие возможностей защищаться. Конечно, я совершенно... как это говорится... уличен. Будь я на вашем месте, я бы вовсе и не сомневался. Я понимаю. Я приготовился ко всему. К самому худ­шему... Но я... я не убивал...— и Воронов заплакал (...)

— Успокойтесь,— сказал следователь.— Если уби­ли вы,— а по делу выходит так,— вам лучше сознаться. Если же вы не совершили убийства, то защищайтесь. Опровергайте, объясняйте, выдвигайте свою версию...

— Когда мы приехали на остров,— рассказывал Воронов,— наши и без того неприязненные отношения с профессором стали все более обостряться (...)

— Я не знаю,— продолжал давать показания Во­ронов,— может быть, в конце концов, не совладав с со­бой, поддавшись минутной вспышке, я бы действитель­но убил профессора. Может быть. Но я его не убивал. Это случилось так.

В то утро мы решили поехать охотиться на уток на озеро, расположенное в глубине острова. Мы поехали туда на нартах, которыми управлял ненец Вася. На половине пути нарты сломались. До озера осталось около трех километров. Тогда мы решили пойти пеш­ком, а Вася остался чинить нарты.

Когда мы пришли к озеру и начали стрелять в уток, они отплыли к противоположному берегу. Я предло­жил профессору, чтобы он остался на этом месте, а я пойду к другому берегу и буду стрелять оттуда. Про­фессор согласился. Я пошел на противоположный бе­рег. Стоя там, я через полтора километра, нас разде­лявшие, довольно ясно видел фигуру профессора, оди­ноко стоявшего на берегу. Никого рядом с ним не было и быть не могло. Это я заявляю твердо. Потом с того места, где стоял профессор, раздался выстрел. Внезап­но я увидел, как профессор как-то странно закачался, а затем упал. Не понимая что случилось, я бегом бро­сился к нему. Когда я прибежал, то застал профессо­ра еще живым, но уже без сознания. Он был тяжело ранен охотничьим ножом, вонзенным глубоко, по са­мую рукоятку, в его левый глаз. Рукоятка ножа тор- , чала из глазной впадины профессора, как большая 1

70 I

Отпустив Воронова домой, следователь поставил се­бя в тяжелое положение. С одной стороны, виновность Воронова в убийстве профессора Бурова казалась бес­спорной, она как бы логически вытекала из обстоя­тельств дела и была единственной версией в нем. Это была, кроме того, вполне обоснованная версия, приня­тая тем общественным кругом, который был осведомлен об этом деле и проявлял к нему законный интерес. С другой стороны, освобождение Воронова базировалось исключительно на' внутреннем убеждении следователя, на том, что он почему-то поверил Воронову. Поверил вопреки формальной логике, вопреки многим обстоя­тельствам и фактам, вопреки грозному и очень тяжко­му нагромождению этих фактов и обстоятельств. Пове­рил по тем неясным, расплывчатым и туманным осно­ваниям, которые слагаются изнутри, которые внешне не всегда логичны, которые так трудно сформулиро­вать и на которые не принято ссылаться, но которые в совокупности своей приходят как следствие таланта, как выражение силы его психологического, профессио­нального проникновения и остроты его интуиции, как благодарный результат многих лет напряженного и вдумчивого труда, тренированной наблюдательности, криминалистического опыта и привычки к анализу яв­лений и людей.

Следователь был уверен, что Воронов не убивал профессора Бурова. Но эту уверенность надо было обосновать, доказать, и главное — надо было рас-, крыть и объяснить тайну гибели профессора Бурова. Ибо для полной реабилитации Воронова убеждение следователя являлось недостаточным, как бы ни было оно сильно.

Доставленный в Москву труп профессора Бурова

I

был подвергнут судебно-медицинскому вскрытию, ко­торый произвел П. С. Семеновский. С обычными для этого человека тщательностью, осторожностью и зна­нием дела П. С. Семеновский произвел вскрытие и со­ставил свое заключение. Оно состояло в основном из двух пунктов: 1) смерть профессора Бурова явилась следствием ряда тяжких повреждений, причиненных ударом охотничьего ножа в левый глаз покойного; 2) этот удар был нанесен с нечеловеческой силой.

— Это значит,— ответил эксперт,— что сила, с ко­торой был нанесен удар ножом, превышает среднюю силу нормального человека. Поэтому я применил выра­жение «нечеловеческая». Но сказать вам точно, какая это сила, я не могу...

Следователь продолжал свою работу. Он тщатель­но осмотрел ружье профессора Бурова. Это был охот­ничий винчестер, и в нем не оказалось ничего интерес­ного для дела. Нож, которым был убит профессор, то­же ничем особенным не отличался: обычный, довольно дешевый охотничий нож с деревянной ручкой. Но ко­гда следователь внимательно его рассмотрел, он обна­ружил одну маленькую деталь: в деревянной ручке ножа имелся небольшой дефект, следствие недостаточ­но аккуратной работы. Крохотный кончик металличе­ского стержня, на который была насажена ручка, тор­чал из нее своим острием. Это было почти незаметно. Следователь ощупал этот крохотный кусочек металла и внезапно вскочил: так обожгла его мысль, блеснув­шая, как искра в ночной темноте.

Через час группа спешно вызванных экспертов — оружейников и охотников — толпилась в кабинете сле­дователя.

— Скажите,— спросил следователь, обращаясь к охотникам,— скажите, с точки зрения обычной житей­ской охотничьей практики, как поступит охотник, имею­щий за поясом охотничий нож с деревянной ручкой, как он поступит, если патрон при досылке его в магазин­ную часть ружья почему-то закапризничает, застрянет, плохо пойдет? Ну, скажем, патрон чуть разбух от сы­рости или покривился, или плохо был сделан. Что сде­лает, как поступит охотник?

72

^

— В таких случаях,— наконец единодушно решили они,— охотник скорее всего возьмет свой охотничий нож и, постукивая его тупой деревянной ручкой по кап­сюльной части патрона, постарается осторожно вогнать его до конца.

— И я так полагаю,— улыбнулся следователь.— Ну, а теперь осмотрите этот нож, обратите внимание на этот торчащий кончик металлического стержня и представь­те себе, что охотник этим ножом постарается вогнать патрон. Что будет?

Эксперты осмотрели нож, исследовали прочность металла, из которого был изготовлен стержень, и согла­сились на одном.

— Этот кусочек стержня,— сказали они,— по своей остроте и прочности металла вполне может сыграть роль бойка. И если этим ножом ударять по капсюль­ной части патрона, произойдет взрыв, последует вы­стрел.

Тогда следователь обратился к оружейникам.

— Скажите,— спросил он их,— если патрон не до­слан до конца, если вследствие неосторожности охотни­ка произойдет взрыв, куда направится сила взрыва, ка­кова степень этой силы?

— При таком положении,— ответили эксперты,— сила взрыва пойдет назад, она даст огромный толчок в руку охотника, держащую нож, отбросит руку назад, к его лицу. Сила взрыва, сила этого толчка будет очень значительная: примерно это сила давления пяти-семи атмосфер...

Следователь облегченно вздохнул. Внезапная до­гадка, пришедшая ему в голову, подтверждалась. Но как раз в этот момент в кабинет следователя вошел Се­меновский. Следователь рассказал ему о своей версии, показал нож, повторил заключение экспертов.

— Все это весьма остроумно и убедительно,— даже вполне правдоподобно. Если бы... если бы не одна де­таль. Профессор ведь был убит ударом в левый глаз... А если бы произошло то, что вы предполагаете, то своей правой рукой он мог поранить себя только в правый глаз, но никак не в левый.

И Семеновский тут же вычислил на основании дли­ны руки покойного профессора Бурова, его роста и со-

( 73

Следователь вернулся в Москву. И в записной книж­ке профессора Бурова, среди сотен самых различных записей, нашел и такую: «Архангельск, 3 р. 75 к. охот­ничий нож».

— Садитесь, товарищ Воронов,— сухо сказал следо­ватель,— я вызвал вас в последний раз. Ознакомьтесь с постановлением о прекращении дела. Распишитесь, ' что копию постановления вы получили. Вот здесь...

Воронов взял ручку. И вдруг все запрыгало и зака­чалось у него перед глазами — и ручка, и письменный прибор на столе, и лицо следователя, сидящего напро­тив...— Потом до его сознания дошло то, что сказал следователь. Он понял, что все страшное уже позади, что его невиновность выяснена, доказана, что истина найдена. И что этот сухой человек, который невозмути­мо сидит против него, спас его жизнь и его честь» (61).

Домашнее задание: Изучив приведенный отрывок, подготовьте ответы на следующие вопросы: 1) укажите основные компоненты психологической структуры след­ственной деятельности; 2) в чем специфика познава­тельной, организаторской и коммуникативной деятель­ности следователя? 3) охарактеризуйте основные про­цессы и приемы мыслительной деятельности следовате­ля; 4) какие профессионально важные психологические качества личности следователя помогли ему разобрать­ся в этом деле?

2. У следователя Петрова в производстве имеются уголовные дела о хищении денежных средств в быто­вом комбинате, причинении тяжких телесных повреж­дений, хулиганстве, пожаре на складе готовой продук­ции завода РТИ, нарушении правил движения и экс­плуатации автотранспорта (46, с. 25).

Какие свойства личности должны быть развиты у
Петрова, чтобы он мог эффективно провести расследо­
вание данных уголовных дел? i

3. Сотрудник уголовного розыска, проработавший в органах милиции много лет, стал часто приводить в отдел для проверки документов лиц, имеющих, по его мнению, «преступный вид» (46, с. 29).

Как можно назвать такое отрицательное качество личности профессионального работника?

4. В процессе расследования преступления было

76

установлено, что обвиняемый Крылов не участвовал в нападении на Носкову. Следователь должен решить вопрос о правомерности дальнейшего содержания Кры­лова под стражей. Он работает в правоохранительных органах давно и хорошо знает, какие неприятности по службе могут быть у него в связи с изменением меры пресечения. Следователь оставил Крылова под стражей и стал искать подтверждение правомерности его нахож­дения в следственном изоляторе (46, с. 29—30).

5. «От маленькой, но цепкой руки Дьякова никто не уходил, попасться к нему уже само по себе значило ока­заться виновным. Дьяков верил не в действительную виновность людей, а в общую версию виновности. Эту общую версию надо умело применить к данному лицу и создать версию конкретную. Создав эту конкретную версию, он подчинял ей себя, следствие и подследствен­ного. Если же подследственный отвергал версию, это служило только лишним доказательством его враждеб­ности государству, которое, как казалось Дьякову, он представлял здесь... В том, что Панкратов расколется и версия будет доказана, Дьяков не сомневался. Дья­ков делил подследственных на доверяющих следствию и, значит, верящих в Советскую власть и не доверяю­щих следствию, а значит, в Советскую власть не веря­щих. Кроме того, он делил их на мелочных, кто приди­рается к каждой букве протокола, и не мелочных — эти не придираются. Панкратов верит органам, не мелочен, потрясен арестом, надеется на освобождение, ищет до­верия, неопытен, простодушен, товарищей будет выго­раживать, все возьмет на себя, даже лишнее. Случай легкий» (49, с. 61—62).

В чем проявляется специфика процесса формирова­ния внутреннего убеждения следователя Дьякова о ви­новности подследственного? Оцените особенности про­фессионально-психологических качеств личности следо­вателя Дьякова с учетом общественно-политических условий периода репрессий.

6. Следователь Лариков таким образом организовал свой рабочий день и время отдыха: Подъем в 8 час. 30 мин. (ложился спать он после часа ночи); 9 час.— чашка черного кофе; 9 час. 15 мин.— 9 час. 40 мин.—