Е. И. Дмитриева Переписка с М. А. Волошиным 1908-1910 годы 1

Комментарии

Макс, мне прислала свои стихи Марина Цветаева из Москвы — Вы, наверное, знаете, кто она; я бы хотела переслать ей это письмо; сделай же это. Макс, пожалуйста.

А Вам — с Н<овым> Годом.

Лиля.

«И последнее, что помню:

Макс, дорогой, я видела Пантеона⁶² на вернисаже⁶³ и пойду к нему лишь завтра. Вчера у Амори⁶⁴ не была, а Дике⁶⁵ был у меня, было не слишком хорошо. Я еще не получила письма от Моравской — очень хочу ее видеть, я прочла несколько ее стихов Маковскому⁶⁶, он в восторге, хочет ее печатать; так что это уже ее дело.

Аморя, по-моему, ей ничего не даст, ей нужен возврат в католичество, или через него. Диксу ее стихи не понравились.

А у меня чувство — что я умерла, и Моравская пришла ко мне на смену, как раз около 15-го, когда Черубина должна была постричься⁶⁷. Мне холодно и мертво от этого. А от М<орав>ской огромная радость!

Макс, Макс, я, как слепая, я не знаю, что со мной.

А видеться не могу — п<отому ч<то> не могу вынести этого.

Лиля. 

Комментарии

б3.17 января в редакции журнала «Аполлон» состоялось открытие выставки современных русских женских портретов (работала по 7 февраля).

64. Аморя — домашнее имя Маргариты Васильевны Сабашниковой. Знакомство Дмитриевой с ней произошло около 10 ноября 1909 года на «Башне».

65. Дике — псевдоним Бориса Алексеевича Лемана.

66. В своих воспоминаниях «Черубина де Габриак» (Маковский С. Портреты современников. Нью-Йорк, 1955. С. 333—358) Маковский утверждал, что после «разоблачения Черубины» больше с ней не встречался. Этому противоречит как настоящее письмо, так и более позднее, из Екатеринодара.

67. То есть 15 октября 1909 года, в ходе мистификации (подробнее об этом см.: Волошин М. Рассказ о Черубине де Габриак // Памятники культуры: Новые открытия: 1988. М., 1989. С. 41-62).

Я сегодня утром рано отправила тебе мою от<к>рыточ-ку; а в 11 получила от тебя из Джанкоя.

И стало спокойнее. Я рада твоей книге⁶⁸, рада тому, что очень скоро у меня она будет.

И так завидую тому, что ты один, там, в Коктебеле.

Рада, что не приедет Брюсов. Я теперь очень занята; Аполлон присылает мне перевод за переводом, неразборчивые и гадкие. Они меня делают тупой. Я ненавижу Paul Adam⁶⁹, синдикализм⁷⁰, Rene Ghil⁷¹, а больше всего Chantecler⁷².

До того нехорошо. Я чиню зубы, и они болят. Когда они болели в Коктебеле, то всходило солнце и зажигало желтые мальвы.

Здесь оттепель.

А внутри, Макс, я не знаю, что внутри! Я все думаю, и слова большие, возмездье, искупленье, отреченье, только все это неверно. Я очень мучаюсь. Не знаю, чем; внутри нет точки.

Я хочу, чтоб мне где<-нибудь> можно было переночевать; у меня душа черная, у меня все болит. Я не пишу стихов, т. е. написала плохие.

Точно умираю, или слепну. Макс, во мне нет радости. Я мучаю и тебя, и себя очень, я не понимаю, чем.

Это очень нехорошо — эгоизм, но мне от него некуда уйти.

Тебе не скучно со мной?

Макс, у меня слова не те, читай за ними, глубже. Пожалуйста.

Ты обещал писать стихи, мне письмо в стихах — не забудь. Я жду. Я всех слов жду. Так голодна я. А что Ал<ександра> Мих<айловна>⁷³? Что Феодосия?

Мне нужно твердости.

Макс, любимый мой!

Лиля.

Комментарии

69. Адан Поль.

70. Анархо-синдикализм — течение в рабочем движении, ставившее целью социальный переворот с заменой государственной власти руководством федерации синдикатов (профсоюзов). Возникло в конце XIX века во Франции, Испании, Италии, Швейцарии и ряде других стран.

71. Гиль Рене, знакомый Волошина (при его посредничестве сотрудничал в журнале «Весы»).

72. Имеется в виду пьеса Э. Ростана (1868—1918) «Шантеклер» (1910). В 1910 году была переведена на русский язык Т. Л. Щепкиной-Куперник и поставлена в петербургском Малом театре.

73. Петрова Александра Михайловна. 7 августа 1909 года Волошин был у нее вместе с Дмитриевой; в его архиве сохранилось 26 писем Дмитриевой к Петровой.

Твои письма дают радость и тоску. Радость, п<отому> ч<то> ты мне дорог, и твой покой тоже, тоску, п<отому> ч<то> все ясней, что нет к тебе возврата⁷⁴. Но это без боли, Макс, и не нужно, чтоб у тебя была; п<отому> ч<то> я не дальше, я, м<ожет> б<ыть>, гораздо ближе подойду к тебе, но только ты не путь мой. А где путь мой <—> не знаю.

Твои «весенние» стихи я плохо чувствую, а сегодняшние мне близки, особенно «цвета роз и меда»⁷⁵. А в первом мне не нравится, что фразы разрезаны, конец на другой строчке, чем начало; потом нехорошо, что лик — жен<ского> рода (хотя, м<ожет> б<ыть>, это по Далю?)⁷⁶.

А предпоследнее стихотворение о «семисвечнике» мне очень близко, но выбрось последние 4 строчки; жабры, плевы <—> все это никуда; плохо и то, что семисвечник обращается в канделябр, почему не в люстру или лампу⁷⁷?

Помочь тебе в стихах, что я могу — я молчу. Я написала два-три прескверных стишка, которые даже не шлю.

Аморю и Дикса случайно не видела 2 недели, когда Дикс был занят. Теперь вижу опять. Аморя хочет ранней весной уехать из П<етербур>га и не возвращаться в него зимой. Это очень грустно.

Моравскую я не хочу видеть, п<отому> ч<то> она мне ни к чему; что я найду в чужой, если я еще не нашла самой себя?

Лето я, наверное, проведу в Петербурге. Целую тебя. Пиши. О себе!

Лиля.