Е. И. Тимонин, д и. н., профессор, действительный член Академии гуманитарных наук, академик

Официальная церковь, отчаявшись остановить увещевательными методами массовый переход сибирских крестьян в раскол, продолжала действовать строго в рамках российского законодательства. Когда во время проведения ревизии выяснилось, что масса крестьян и разночинцев пожелали записаться в двойной подушный оклад, то есть примкнуть к старообрядцам, то митрополит Антоний распорядился, как и требовал того закон, начать следствие над этими перебежчиками с целью установления и выявления причин их уклонения в раскол. Но он тут же столкнулся со стойким нежелание гражданских властей оказывать помощь духовному ведомству (что они обязаны были делать, опять же, строго по закону) для привлечения вновь выявленных раскольников к суду. При этом сибирское чиновничество предпочло «умыть руки», проведя ревизию чисто формально, без выяснения причин все возраставшего числа сторонников раскола, тогда как церковные деятели ставили перед собой более глубокую и сложную перспективу – разобраться в причинах, порождавших это явление.

Во время проведения второй ревизии по указу от 15 декабря 1743 г. Св. Синод, обеспокоенный значительным числом новых раскольников, предложил использовать создавшуюся ситуацию для выяснения причин их появления и создать специальные комиссии, которые бы и занялись расследованием²⁰⁹. Однако Сенат в очередной раз пошел на попятную, приняв новое постановление 31 августа 1744 г., в котором обещал, что во время ревизии никакие церковные комиссии и розыски проводиться не будут - «имеющиеся о раскольниках комиссии и следствии, где б оныя ни были, отставить»²¹⁰.

А как оценили действия церкви современные исследователи? Н. Н. Покровский рассматривал любые усилия православной церкви в борьбе с расколом с марксистских позиций, обвиняя православную церковь во всех грехах, обвиняя ее в борьбе с собственным народом! А действия сибирского духовенства, по его утверждению, были направлены против незначительной кучки изуверов, единственным лозунгом которых был призыв: «Гореть всем и каждому!!!». Так, когда митрополит Антоний сообщал в Св. Синод о единичных представителях старообрядчества, то он действовал якобы в чисто меркантильных целях, желая получить взятки с потаенных раскольников, а когда тот же митрополит встал на букву закона и решил начать строго законно следствие против «уклонистов», то он - изувер! А если бы церковь бездействовала, то опять же оказалась бы виновата: не доглядела, проспала. Обвинения церкви советскими критиками схожи со строками из басни Крылова, когда волк заявляет ягненку: «Виновен в том, что хочется мне кушать». Церковь виновата в том, что она была и есть. И ни разу (!) Н. Н. Покровский не обвинил, не назвал истинных виновников и зачинщиков национальной трагедии – учителей раскола, доводивших своими проповедями до полного умопомрачения целые сибирские волости и уезды. В силу своих идеологических (психических?) отклонений и несогласия с официальной церковью они не только обрекали людей на смерть, но и доводили до разорения и полного обнищания сотни сел и деревень, когда «дворы стали пусты и скот рогатый и овцы ходили без хозяев»²¹¹.

В законодательстве любого цивилизованного государства имеется в уголовном кодексе статья об ответственности за доведение до самоубийства. Но разве Россия XVIII века могла быть цивилизованной страной? Разве кто из советских исследователей думал, что государству за счет потери тысяч подданных наносился не только моральный, но и материальный ущерб, так как она теряла не только налогоплательщиков, но и защитников Отечества от внешнего врага, что сибирские гари расшатывали сами государственные устои, внося разлад в неискушенные умы обывателей. И прав был начальник Колывано-Воскресенских заводов генерал-майор Беер, сообщая в Сибирскую губернскую канцелярию о событиях 1746-1747 гг. на Алтае: «…И хотя те раскольщики во своем упрямстве и глупости пребывают, но однако ж де оне народы росияня и стало быть дети отечества, заблудшие овцы. Чего для и следует их приводить на истинной путь всякими мерами без утеряния того народа и разорения»²¹².

Таким образом, мы можем говорить о возникших противоречиях между двумя ветвями власти в первой половине XVIII в.: если в начале столетия (во время петровского правления) государство выступило как инициатор в борьбе с расколом, не привлекая к ней духовное ведомство, то в дальнейшем именно православная церковь должна была вести следствие и розыск раскольников, а администрация на местах лишь поставляла ей воинские команды и правовое обеспечение ее действий.

В середине XVIII в. ситуация резко изменилась в связи с тем, что политика правительства по отношению к раскольникам достигла крайних форм, выразившихся в репрессивных методах воздействия на них. В период управления Тобольско-Сибирской епархией Сильвестром (Гловатским) (1749-1755) Сенатом и Св. Синодом был принят ряд указов, согласно которым требовалось, чтобы как гражданские, так и духовные власти объединили свои усилия и «записавшихся в раскол в последнюю ревизию» отсылали в духовные правления для выяснения причин отхода от православной церкви. Непосредственно митрополиту Сильвестру были направлены указы Св. Синода от 22 июня и 2 августа 1750 г., где говорилось о необходимости раскольников «исправлять и всеприлежнейшее тщание иметь», и поступать с ними «по правилам Св. Отец и по Регламенту непременно». Митрополит распорядился выявлять «тайных» раскольников и склонять их к переходу в православие, который должен был проводиться под присягой «с поруками». Отказавшихся добровольно присоединиться к официальной церкви требовалось отсылать в Тобольск под караулом.

Тобольской консисторией были составлены особые «Правила для приведения раскольников в православие», основные положения которых заключались в следующем:

• 
  с раскольника берется письменная сказка о том, что он желает соединиться с официальной православной церковью;
  
• 
  раскольник присоединяется к церкви по «печатному чиноположению» с произнесением проклятия на его прежнюю веру. Затем он приводится к присяге и дает клятву, что более не оставит православия;
  
• 
  раскольник должен дать подписку в том, что «он отселе будет в православии постоянен». Лишь потом он допускался к исповеди и святому причастию и с него снимался двойной подушный оклад;
  
• 
  тех, кто «совратился в раскол вторично», судили как клятвопреступников, на основании указа Петра I (от 5 мая 1722 г.): «Таковых отсылать к гражданскому суду, прописав обязательно его и сказку, как он из раскола к церкви приходил; а если противник паки обратится, то, по наказании граждански, паки принять к церкви».
  

Так, в декабре 1750 г. в Тобольскую консисторию пришло сообщение из Ишима, что некоторые жители д. Бурмистовой с семьями, «оставя домы свои пусты и скот во дворах, не при чем бежали». Десятник этой деревни узнал, что сбежавшие собрались в избе раскольника Анисима Валмина, заперлись там и никого не подпускают, для чего днем и ночью ходят караулом. Десятник пытался разговаривать с ними и просил, чтобы они вышли. Но раскольники отвечали ему в окно, что они и сами не выйдут, и не пустят никого по той причине, что их «гонят к троеперстному кресту», и «мы де сгорим и живы в руки не дадимся»²¹³. С этой целью все двери, окна и ворота накрепко были заперты, кроме одного окна и дверей, ведущих во двор, через которые выходили караульные.

Далее десятник сообщал, что арестовать раскольников он не может, поскольку в Ишимском дистрикте под его началом «нет нужных людей», а поэтому просил прислать воинскую команду. К ним был послан прапорщик Иван Молоствов и 25 солдат. Из рапорта прапорщика следует, что 19 декабря он с командой поехал в Бурмистову. Остановившись за деревней, они оставили лошадей и к дому, где засели раскольники, пошли пешком. Не дойдя саженей десять, увидели, что изба загорелась. Выломать двери и окна не смогли, поскольку они были крепко заперты изнутри. В это время из подполья было «выкинуто на двор Псалтирь да малая книшка, в которой писаны Евангелия и апостолы, касающиеся службы»²¹⁴. Все раскольники сгорели.

Несомненно, что в середине XVIII в. экономическое положение сибирского крестьянства было достаточно трудным. Кроме занятий сельским хозяйством и промыслами, их привлекали для различных работ в пограничных крепостях, к перевозке военного провианта, как ямщиков, на дорожные работы и прочее и прочее. Выполнение таких работ вовсе не подразумевало оплату за них, о чем сообщалось в 1753 г. в письме Тобольского губернатора Д. И. Чичерина командиру Сибирского корпуса генералу Шпрингеру (письмо опубликовано в «Трудах Акмолинского Статистического Комитета» за 1881 г.). Губернатор писал: «Предаю в великодушное Вашего Превосходительства разсмотрение: поныне вновь наложенному подушному окладу всякая душа заплатить должна в казну 3 руб. 70 коп. подушных денег; располагая в то число малолетних, престарелых, увечных, выбылых (умерших) и командированных для взводу дощаников, то по последней мере должен всякий работник заплатить за пять душ, и то составит 13 руб. 50 коп. Какое это отягощение бедному крестьянству, – они же притом всякую ямскую тягость несут, всем воинским проходящим командам конвой давать должны; к тому же ялуторовский и ишимский дистрикты пограничными состоят к киргизам, на которых жители всю свою надежду от набегов полагают. Что же всего важнее, по известному от меня к Вашему Превосходительству секретному сообщению, некоторые важнейшия мне внутренния подозрения открываются. В предосторожность того до получения от вашего превосходительства сообщения, сей бедный народ вооружить и к обороне готовым сделать, от меня во все места ордеровано». Письмо было направлено губернатору в связи с просьбой генерала о высылке в Омскую крепость деревенских мужиков для пополнения крепостной команды.

К середине 50-х гг. XVIII в. не только гражданские, но и духовные власти предпринимали ряд попыток по выяснению причин самосожжения раскольников. В результате оказалось, что многочисленные притеснения со стороны местной гражданской администрации заставляли жителей ряда деревень пойти на самосожжение.

Сибирское духовенство не имело достаточного опыта и возможности, а иногда и попросту боялось вести увещания в старообрядческой среде. И совсем иначе воспринимались местным населением призывы и агитация старцев–раскольников, которых принимали как истинных защитников веры. В сравнении с официальным духовенством «старцы» в глазах народа выглядели чуть ли не святыми: они вели строгую жизнь, были постниками, не брали денег за исполнение треб, а жили лишь милостынею, говорили всегда о предметах возвышенных (о Боге, об антихристе, о загробной жизни), разделяли с народом их скорби и лишения. Со стороны официального духовенства отношение было далеко не таким.

Особенно на этом фоне выделялся Невьянский округ, где при демидовских заводах существовала богадельня, к которой были приписаны, но не жили, одни из самых ревностных раскольничьих агитаторов и пропагандистов, известных в Сибири как «невьянские нищие», или «богадельщики». Их часто брали на содержание зажиточные сибирские или уральские крестьяне-раскольники. В ряде случаев «старцы» строили собственные «пустыни» или скрывались в пещерах. Местные жители, находившиеся в оппозиции православной церкви, приглашали их к себе для исполнения священных треб. При этом заводское начальство покровительствовало раскольникам и укрывало их от властей.

Совершенно правомерно сообщение митрополита Сильвестра Св. Синоду, где он указывал на Приуралье как на рассадник раскольничества. Так демидовские и другие заводы - «самые раскольнические суть гнездилища ... под укрывательством тамошних заводских прикащиков, кои все суть раскольники»²¹⁵. При этом, констатировал он, Сибирская губернская канцелярия никаких мер по их увещеванию не предпринимала, хотя православные священники терпели оскорбления и даже побои от раскольников²¹⁶. По свидетельству бывшего раскольника Василия Лебедева, в Невьянском заводе при богадельне жил в то время семидесятилетний раскольнический лжеучитель Авраам Михайлов, «злой раскольник, развратник Веры Православной, противник Церкви Христовой», совершавший различные требы как священник²¹⁷. На заводе под видом нищенствующих проживало еще около 200 человек раскольников из Московской, Архангелогородской губерний, а по большей части из Керженца Нижегородской губернии Балахонского уезда.

От сибирского преосвященного в Св. Синод одно за другим поступали взволнованные послания, в которых он настаивал на проведении полномасштабного розыска и следствия, с тем чтобы выявить главных проповедников раскола и пресечь их дальнейшие попытки агитации сибирских обывателей, зачастую заканчивавшиеся массовыми самосожжениями²¹⁸. 26 апреля 1750 г. Сильвестр сообщил о поимке одного из главных расколоучителей Семена Ключарева и его ученика Гаврилы Мороки; 13 ноября 1750 г. – о противодействии властям рабочих уральских заводов при поимке старообрядческого попа Севастьяна; 10 декабря – об агитации расколоучителей из Невьянской богадельни среди сибиряков²¹⁹.

И это далеко не полный перечень тревожных сообщений архипастыря. Синод был бы рад поддержать сибирского владыку, но не желал вступать в конфликт с уральскими магнатами Демидовыми, которые имели неограниченную поддержку при дворе и в правительственных кругах. Лишь после смерти Акинфия Демидова (1745г.) был выявлен главный центр старообрядчества беспоповцев-поморян, располагавшийся в специально построенном на средства заводчика здании на окраине Невьянска, где «оной двор подлинно монастырю подобный явился»²²⁰. Вслед за тем митрополиту Сильвестру удалось ликвидировать более десяти раскольничьих центров («скитов») в Ишимском дискрите.

В октябре 1750 г. были получены сведения о местонахождении на Урале одного из руководителей раскола поповского толка попа Севастьяна, на счету которого числилась не одна сибирская гарь. В свое время он бежал из Тобольска «по причине злодейства» и ходил в районе Исети, после чего пришел в Нижнетагильский завод «в чернеческом платье, дьяконом себя называя». Характеризовался он как «злой раскольник, к сожигательству подговорщик и превеликой волхв, многия языки знающий»²²¹. Но когда за ним прибыла команда, возглавляемая священником Дмитрием Лапиным, местные рабочие не выдали его, избив в кровь церковных представителей. Тогда на поимку Севастьяна отправили воинскую команду под началом унтер-офицера Хлебникова. В ответ на это по распоряжению Берг-коллегии из Екатеринбурга выслали воинскую команду, и «чрез вспомогательство воров раскольников тамошнего прикащика Федора Махотина»²²² Севастьян вновь был отбит. Свои действия горное ведомство объяснило тем, что в случае ареста старообрядческого духовного лидера заводские рабочие грозились выйти из повиновения и прекратить работы, чего никак нельзя было допустить. Началось форменное военное противостояние двух команд, затянувшееся на полгода. В результате отряд Хлебникова был вынужден вернуться обратно в Тобольск без Севастьяна. Этот случай наглядно показывает, на чьей стороне были заводские власти, ощущавшие за собой крепкую поддержку Петербурга.

Духовенство проявляло и собственную инициативу по захвату раскольников и арестовывало всех подозрительных. В июле 1750 г. челябинский заказчик священник Петр Флоровский сообщал в Тобольскую консисторию, что когда он ехал освящать церковь в Уйской крепости, то по дороге в 12 верстах от д. Увельской увидел людей, которые прятались в каменной пещере. Всего их было 7 человек (5 мужчин и 2 женщины). Флоровский приказал их поймать. Троим удалось скрыться, а один из пойманных признался, что он «раскольник потаенный», беглый крестьянин Краснослободского дистрикта Степан Папулов, «подговаривал ... Увельской деревни жителей, чтоб во означенной пещере, собравшись, сгореть»²²³. Женщины после уговоров согласились перейти в православие. А двоих мужчин, Папулова и Терентия Дуванова, отправили в Тобольск. Дуванов принял православие и был отпущен, а Папулова передали в Сибирскую губернскую канцелярию.

15 октября 1750 г. наместник Свято-Троицкого Тюменского монастыря иеромонах Александр сообщил митрополиту, что в связи с побегом двух крестьян, «записных раскольников», Тюменская воеводская канцелярия запросила из духовного правления «одну духовную персону для увещевания» бежавших, если таковые объявятся²²⁴. Был послан священник Иван Карпов, а от воеводской канцелярии - канцелярист Иван Непряхин. Но они не сумели предотвратить самосожжение.

Из доклада Непряхина следует, что раскольники из Тугулымского и Кармацкого приходов укрылись за болотом и там возвели огромный сруб «ис превеликого лесу», где одно бревно «двадцати человекам не сдвинуть»²²⁵. Внутри этого сруба находился другой сруб из сухого леса. Из внешнего сруба во внутренний вел лаз. Во втором срубе были устроены сени, которые вели в небольшую избу, обложенную «смольем и берестой»²²⁶. 9 октября 1750 г. раскольники подожгли сруб и сгорели. Все попытки обывателей разрушить сруб и вытащить кого-нибудь живым закончились неудачей. Перед тем, как раскольникам сгореть, Непряхин пытался отговорить их от этого. Увидев знакомого раскольника Сидорова, он спросил, для чего они это делают, Сидоров ответил: «Для чего их, записавшихся в раскол, Преосвященный митрополит приказал возить в Тобольск?»²²⁷.

Всего сгоревших оказалось 61 человек. Среди них один труп никто из местных не опознал. Сгоревший был одет «в красный кафтан, доброго сукна», а такую одежду местные жители не носили. На руках и шее у него были четки, из чего следствие вывело, что это был «подговорщик»²²⁸. Среди сгоревших были в основном ямщики, крестьяне и посадские. Из них «записных раскольников» - 26 человек, не записанных в раскол - 35; 20 человек из них – дети(!)²²⁹.

В середине октября 1750 г. крестьянин Елизар Телминов из Буткинской слободы Шадринского уезда Исетской провинции не желая переходить в православие, бежал к своему дяде в деревню Смолину и стал убеждать его, «чтоб он собирал свою братию раскольников, с которыми бы вместе згореть» ²³⁰. В случае отказа Елизар угрожал донести на него, «что он записался в раскол по ево, Кириллову, научению». Дядя внял доводам племянника и пошел по деревне с призывом к самосожжению. Жители из числа раскольников стали собираться в небольшую избушку. Остальные селяне, видимо, почувствовав недоброе, сообщили об их приготовлениях десятнику Ивану Рукину, но тот оставил это сообщение без внимания²³¹. Видя, что раскольники настроены весьма решительно, принялись уговаривать их не брать с собою хотя бы младенцев, но это ни к чему не привело, и в полдень 20 октября собравшиеся сами подожгли дом, в котором они находились. Об изуверстве происходящего говорит тот факт, что к раскольнику Кириллу Телминову зашел проститься его внук Семен. Простился. Однако обратно его уже не выпустили, а поскольку он сопротивлялся, то мальчика накрепко связали. Через какое-то время Семен смог освободиться от пут и «вылез было из избы дымным окном, только выскочить не успел, ибо они, раскольники, обхватив его, бросили среди самого огня»²³².

Перед тем, как сгореть, раскольники бросали наружу деньги, личные вещи, прося людей поминать их. И хотя вокруг избы собралось довольно много народа, однако никто из них не пытался остановить поджигателей или вытащить из объятого пламенем строения. Всего погибло 64 человека, из которых 37 недавно перешли в православие. Десятник Иван Рукин пожаловал лишь на третий день «ради переписи их згоревших трупов». Следствием было установлено, что агитировал крестьян против церкви, а затем и «благословил» на самосожжение известный расколоучитель Авраам Михайлов²³³.

Деятельность православных священников, призывавших местное население отказаться от идей раскола и примкнуть к официальной церкви в тех местах, где вели свою агитационную пропаганду расколоучители, вызывало зачастую резкое противодействие вкусивших эсхатологических идей доверчивых крестьян. Не помогали ни уговоры, ни воинские команды, пытавшиеся остановить очередную гарь с применением силовых методов.

В ряде случаев совместные оперативные действия обеих ветвей власти приводили к предотвращению очередной гари, как это произошло после увещания раскольников Буткинской слободы Шадринского уезда. В октябре того же 1750 г. приехавший в Тобольскую консисторию из Долматовского монастыря диакон Евстафий Мутинский сообщил, что в середине октября из Буткинской слободы прибежал раскольник к наместнику иеромонаху Митрофану. Он принес письмо от Шадринского воеводы Выходцова, в котором говорилось, «чтоб он, наместник, ехал во оную слободу для увещания раскольников, кои имеют намерение, собрався, гореть»²³⁴. Митрофан тут же выехал в слободу, где после беседы с раскольниками убедил их отказаться от своего намерения, и они «стали обращаться к Святой церкви»²³⁵. Всего в православие перешло 30 семей. На самосожжение их призвал все тот же Авраам Михайлов 70 лет, из «нищенствующих» Невьянской богадельни, который вскоре устроил сожжение в д. Смолиной, где погибли 64 человека. Сам Михайлов скрылся для устройства новых поджогов²³⁶.

Иногда местные власти шли на уступки раскольникам, чтобы остановить очередную гарь. В октябре 1751 г. в Исетской провинции Буткинской слободы в деревне Калиновке в избу крестьянина Никифора Непеина, «по его подговору» и при подстрекательстве расколоучителя Ионы Булатова, собрались около 100 раскольников и приняли решение сгореть. Они находились в избе более месяца, когда прибыл «рассыльщик» из Исетской провинциальной канцелярии и велел им идти в канцелярию заслушать указ о «неотвращении двоеперстного креста ... и протчего к их, раскольнической, пользе»²³⁷. Тогда они покинули избу Непеина и разошлись по домам. Однако организаторов готовящегося поджога схватить не удалось.

Исетская провинциальная канцелярия сообщала митрополиту Сильвестру, что в Окуневском остроге бывают случаи самосожжения женщин с детьми, чьи мужья «обратились» от раскола. В деревне Журавлевой ночью жена крестьянина Афанасия Яранчинцова Варвара, взяв двух малолетних детей, ушла в «пашенную избушку», где и сгорела²³⁸. Тогда же в деревне Барсуковой жены крестьян Максима Волкова и братьев Сосновских, «не обратившиеся от раскола», их дети и братья «общим числом 29 человек бежали и до сих пор не найдены».

Летом 1761 г. в деревне Обаниной Куртамышской слободы Исетского округа крестьянин Аника Жерновников сгорел в «пашенной избушке» с четырьмя детьми, старшему из которых было 8 лет²³⁹. Удалось спастись лишь его жене Стефаниде и одному из сыновей. Стефанида показала, что ее муж собрал всю семью и повез из дома, якобы для сбора ягод. Однако, доехав до пашенной избушки, объявил им, что намерен сгореть сам и их сжечь. Стефанида испугалась и, взяв старшего сына, убежала.

Нередки случаи, когда раскольники кончали жизнь самоубийством, не используя поджог, а кололи себя ножами, тонули. Воскресенский заказчик Исетского округа Иоанн Протасов в апреле 1752 г. сообщал митрополиту Сильвестру, что в деревне Карален Окуневского острога у обратившегося от раскола крестьянина Степана Кудрявцева жена и дети, всего 7 человек, «якобы от пристрастия ... дьячка Саввы Иванова да пономаря Андрея Гаврилова, выдолбя пролуб, в озере Карале утопились, которых во оном пролубе ... сыскали мертвых»²⁴⁰.

Примерно такое же положение с распространением раскола в середине XVIII в. складывалось и на Алтае. 22 февраля 1753 г. заказчик Барнаульского завода протоиерей Василий Иванов, «не терпя богомерских и противных раскольнических деяний и ревнуя истинный святей и апостольской церкви», доносил митрополиту Сильвестру о том, что узнал о сборе на реке Чумыше в деревне Шипициной потаенных раскольников. Они собрались в особо устроенный двор, называемый ими «пустыней», и намеревались сгореть. Разогнать же их не было никакой возможности, потому что двор был укреплен²⁴¹.

Но начальство Колывано-Воскресенского горного ведомства не спешило реагировать на послания из Тобольской консистории о поимке расколоучителей, ссылаясь на опасность очередных самосожжений среди местного населения. И действительно, когда представители духовенства пытались отправить в Тобольск для следствия кого-либо из руководителей-раскольников, то крестьяне отбивали их. Со стороны гражданских властей подобные действия никакой реакции не вызывали. Постепенно на всей территории Западной Сибири стал назревать конфликт между двумя ветвями власти о выполнении законов о раскольниках. Если митрополит Сильвестр строго стоял на проведении розыска и следствия, как это и предписывалось законодательством, то светские власти или препятствовали ему в этом, или просто не отвечали на его послания, не оказывали помощи при поимке раскольников.

Под угрозой возобновления самосожжений 20 апреля 1753 г. Сибирская губернская канцелярия направила владыке довольно резкую промеморию (донесение, сообщение), в которой возлагала на него всю ответственность за «внезапу неповинной смерти» самосожигателей, подчеркивая, что при этом создаются значительные недоимки при уплате двойного раскольнического оброка, что наносит ущерб государственной казне. Местным властям канцелярия запрещала проводить аресты старообрядцев, записавшихся в раскол.

Дореволюционный исследователь сибирского раскола И. Сырцов писал: «Все растущая уверенность светских властей как местных, так и центральных в том, что приходится платить слишком дорогую цену за победные миссионерские реляции митрополита Сильвестра, в конце концов лишила фанатичного тобольского владыку реальной помощи военно-административного аппарата и привела к устранению Сильвестра с его поста»²⁴². В 1755 г. он был переведен в Суздаль. Его преемник, Павел (Конюскевич), ступил на тобольскую землю лишь 20 ноября 1758 г.

Почти два года высшее духовное руководство в Западной Сибири отсутствовало, что не помешало возникновению грандиозной гари раскольников Чеуского острога летом 1756 г. Это самосожжение неоднократно описано рядом исследователей. Приведем лишь главные моменты трагедии и особо выделим те требования, что предъявили ее участники, в которых четко просматривается непримиримость позиций идеологов раскола и их нежелание решения выдвигаемых требований мирным путем.

В мае 1756 г. священник Томского духовного правления Исаак Пономарев направил в Тобольскую духовную консисторию «доношение», где сообщал, что 3 и 4 мая крестьяне из разных сел и деревень Чеуского острога собрались в деревне Мальцевой в доме у разночинца Степана Мальцева. Пономарев вместе со священником Степаном Курбаковским и причетниками поехали к ним с целью «увещания». Перед деревней их остановил раскольничий караул и осведомился о цели их визита. Те ответили, что «приехали с добрыми намерениями», и их впустили в деревню. Там они увидели, что дом Мальцева обложен смольем, берестой и другими горючими материалами. Внутри и возле дома, по словам священников, находилось около двухсот человек. Неприязни по отношению к вновь прибывшим никто не выказал. На их вопрос о причинах, которые подтолкнули крестьян к поджогу («нет ли на вас какого налогу или гонения?»), священники услышали, что на самосожжение жители деревни решились от «народского отягощения и налоговых обид томского посацкого Михаила Басова»²⁴³. Он принуждал их заниматься перевозками: зимой на лошадях, а летом на дощаниках, в ущерб собственному хозяйству. А за работу они ни «плакатных», ни «поверстных» денег не получают²⁴⁴.

Вернувшись обратно, священники срочно сообщили в Тобольскую консисторию об очередном назревающем самосожжении, а та известила о фактах притеснения светскими властями крестьян Чеуского острога Сибирскую губернскую канцелярию. На их предупреждение из канцелярии довольно скоро пришел ответ, что губернские власти извещены о конфликте, но, оказывается, крестьяне жаловались в канцелярию на действия священников Ильинской церкви, отобравших у них земельные наделы под пашню в собственное пользование «чрез принуждение креститься троеперстным сложением»²⁴⁵. Так на местах выполнялось постановление Сената о совместных действиях двух ветвей власти по предотвращению самосожжений!

Этот факт подтвердил комендант острога поручик Копьев, ранее посланный для увещевания раскольников. Крестьяне жаловались ему на священников Ильинской церкви с дьяконом и причетниками, которые «великие им обиды и разорения чинят и обирают имения их», и не только закону христианскому не учат, но и «к блуду принуждают», поскольку за венчальные памяти берут деньги по 10 рублей, не считая скота и хлеба²⁴⁶. Далее крестьяне просили оградить их от поборов и притеснений, обещая разойтись и отказаться от поджога. Но из дома вышли зачинщики-расколоучители, которые долгое время подговаривали жителей сгореть, и стали запугивать людей расправами властей. Переговоры окончились ничем.

Между тем планы раскольников изменились, и они выбрали для самосожжения глухое, болотистое место за деревней, куда перенесли 9 домов и выстроили еще 5 сараев. Строения обнесли забором в три сажени высотой, а в окна домов вставили железные решетки. На крышах круглые сутки стояли четыре человека с заряженными ружьями.

К ним неоднократно приезжали местные чиновники и представители духовенства для ведения переговоров. Когда раскольникам было предложено вернуться обратно в свое село и обещано полное прощение за учиненные беспорядки, то на крышу вылез Федор Немчинов, который ответил, чтобы прежде из церквей была «выведена ересь», а тогда они решат, как поступить. Раскольники сами пригласили Копьева для беседы. Вслед за Немчиновым на крышу поднялись еще около 30 человек. Они ответили полным отказом принять условия властей, заявив: «Ежели нам выйти, то нечем будет платить подати, мы разорены поборами и казенными работами, лучше умереть, не мешайте нам».

Тобольская консистория обратилась в Томскую воеводскую канцелярию, чтобы местный воевода Бушнев, «взяв пристойную команду, ехал к душепогибельному сборищу». Он должен был выявить факты взяток и ущерба, нанесенных духовными и светскими властями. Бушнев прибыл в Чеуск и поехал в д. Мальцеву. Для беседы с ним на крышу вновь поднялись несколько человек, которых он стал уговаривать отказаться от своего намерения, сообщил, что ведется следствие, рассмотрены все жалобы, направленные крестьянами, и многие чиновники оштрафованы, а некоторые уволены со службы; губернское начальство обещает им покровительство и защиту, если они разойдутся по домам. Но собравшиеся ответили воеводе: «Мы собрались страдать за веру и крест крестов и не отменим своего намерения», попрятались внутрь и подожгли дома. Когда одно за другим запылали все строения, то из окон на землю полетели мелкие монеты и раздались крики: «Прощайте! Помяните нас». В результате сгорело 175 человек (75 женщины и 100 мужчины; из них 52 - дети до 10 лет). Но 5 человек сумели убежать и еще 5 были вытащены из огня солдатами.

Среди спасшихся был Иван Кубышев, который сообщал, что к готовящимся к поджогу приходили иногда «родственники некоторых сидевших в избах, чтоб образумить близких своему сердцу, но их и близко не подпускали». К ним постоянно присоединялись крестьяне из близлежащих селений и даже два казака, Гавриил Кандышев и Семен Жданов, прибывшие с военным отрядом, пожелали разделить их участь. Крестьяне предприняли вылазку, напали на казаков и насильно увели с собой двоих - Черепанова и Долгакова, которые тоже погибли в огне. Кубышев рассказал на допросе, что гореть их подговорили ходившие по деревням лжеучители, доказывающие, что «никакой человек в мире спасти себя никак не может, а когда сожгутся, то де спасение получить могут»²⁴⁷. Они заранее условились устроить поджог, когда приедет кто-либо из начальства²⁴⁸.

Не задолго до поджога, раскольники подали письменное «известие» со своими подписями в Чеусскую судную контору. В нем они доказывали, что в мире уже царствует антихрист, а православная церковь с ее иерархией и обрядами превратилась в «вертеп разбойников». Раскольники дали идеологическую оценку всему происходящему, приводя цитаты из Библии и других священных книг. Тем самым они не только вступали в полемику с официальной церковью, но и обосновывали причину неприятия ее догматов и правильность старой веры.

В письме утверждалось, что в нынешней церкви продается благодать хиротонии, крещения, исповеди²⁴⁹. «У вас поставляют епископы, и священники и прочие духовные чины злата ради, а не по избранию Святаго Духа, и за то по евангельскому гласу, прокляты, а от проклятых – когда бывает благословение и от диявола спасение? И от крещения и от исповеди дар принимают и таким образом чистоту продают диаволу»²⁵⁰.

Но власть вообще, как духовную, так и гражданскую, чеусские раскольники воспринимали не иначе, как гонителей и слуг антихристовых, бесов в образе человеческом: «Весь народ отягощен мздами, … приведен к антихристу и перепечатан его печатью»²⁵¹.

Они обвиняли светские и духовные власти: «А ныне, зрите вы и сами, что у вас совершается, неправдою приторгнули как духовныя власти, так и земския, мздами ослепляемы; ныне, как духовные, так и земские власти … нарицаются от бесов, а не от Бога; того ради нынешния власти во всем жестоки, гневливы, наглы, моты, яры, нестройные, страшны, ненавистны, мерзки, не кротки, лукавы; … своими ересьми и прельщением они отставляют человеков от пути праваго и сводят в погибельный путь»²⁵².

Из приведенных фактов и их анализа видно, что старообрядческая оппозиция смело вступала в полемику с православным духовенством. Уровень изложения спорных теоретических моментов говорит о том, что в Сибири существовала целая, если допустимо так сказать, теософская школа старообрядчества, представители которой выработали довольно четкую теоретическую базу раскола. Несомненно, что она смыкалась и подпитывалась идеологами раскола из Центральной России и Урала. Но важно другое: в середине XVIII в. в Западной Сибири старообрядческая оппозиция четко обосновывала и грамотно формулировала свое неприятие канонов и основных положений официальной православной церкви.

После отстранения владыки Сильвестра,занявшему Сибирскую кафедру митрополиту Павлу (Конюскевичу) досталось довольно тяжелое наследство. На 1760 г., согласно духовным росписям, по Сибирской епархии раскольников числилось 5875. Они распределялись по следующим заказам: тюменский - 98, краснослободский - 526, ялуторовский - 49, рафаиловский - 222, воскресенский - 87, троицкий - 8, далматовский - 237, екатеринбургский - 863, демидовский - 3442, ишимский - 2, тарский - 16, томский - 109 и барнаульский – 216²⁵³. Гораздо больше было «потаенных», «незаписных» старообрядцев, которые указывали себя в духовных росписях православными. Более всего числилось раскольников в уральских заказах.

Проанализировав действия своего предшественника и сопоставив прежнее положение дел с нынешним, митрополит Павел быстро разобрался, что называется, «откуда дует ветер раскола». Все указывало на его уральское происхождение. Будучи человеком умным и опытным, он не бросился очертя голову одним кавалерийским наскоком покончить с уральским рассадником проповедничества «вредоносной общественной язвы», а стал ждать удобного случая для начала планомерной борьбы с уральской оппозицией. И вскоре такой случай представился.

В 1760 г. в Екатеринбурге по распоряжению митрополита Павла была учреждена комиссия о раскольниках. Поводом к ее созданию послужила жалоба диакона Ивана Конюхова, который служил при Преображенской церкви Невьянского Демидовского завода. Диакону стало известно, что в доме заводского крестьянина Антона Сковородникова проживает некая старуха «лжестарица». 4 августа 1760 г. он пришел в дом Сковородникова, забрал эту старуху и хотел увести ее с собой. Но Сковородников созвал соседей-раскольников Ивана Тараканова и Василия Кириякова, которые старуху не отдали, а диакона побили. Конюхов написал жалобу об этом случае митрополиту Павлу, и тот потребовал от Сибирской губернской канцелярии, чтобы гражданские власти арестовали и допросили виновницу возникшего конфликта, а Антон Сковородников, Тараканов и Кирияков, которых Конюхов представил как раскольников, были препровождены на суд в Тобольск. Владыка командировал в Невьянск прапорщика Якова Кокшарова с тремя солдатами и екатеринбургского протоиерея Федора Кочнева. Так вполне обыденно начиналось дело, которое в конечном итого привело к полному расхождению духовного и гражданского ведомств по отношению к расколу на Урале и в Сибири.

Однако старухи-раскольницы найти не удалось. Зато члены следственной комиссии выявили среди местных жителей довольно много раскольников, которых решили арестовать и выслать в Тобольск. Но заводские власти заявили, что без разрешения Главного правления казанских, оренбургских и пермских заводов они не выдадут им ни одного человека. Комиссия сообщила об этом митрополиту, и тот потребовал провести расследование на месте, для чего направил в помощь следователям екатеринбургского священника Афанасия Воинственских и священника из селения Билимбаево Симеона Алексеева²⁵⁴. Свою деятельность комиссия начала с того, что собрала поименные сведения обо всех раскольниках екатеринбургского ведомства: сколько между ними записных и незаписных, крестят ли они своих детей в православной церкви, не живут ли сводными браками и т. п. Для расследования были привлечены так называемые «доказатели», доносившие обо всех известных им фактах неисполнения. Среди них был и тюменский разночинец Иван Решетников из деревни Шартанской, бывший в батраках у раскольников, солдат сибирского батальона Федор Свининников, который заявил, что он часто бывает у своих родственников, придерживающихся раскола, а они «ни в чем от него опасности не имеют». Он сообщил имена «раскольнических попов», посещавших его родню и предложил свои услуги по поимке всех известных ему раскольников. За донос он просил выхлопотать ему освобождение от службы. «Тогда, – писал он, – я не точию о потаенных и неправильных тридцати браках, но и о старцах, и о старицах, и о лживых раскольнических попах имею объявить комиссии точно; и поймать, и привести их, и лицом представить могу, также и служебную их, вместо церкви, часовню предъявить имею»²⁵⁵.

После того, как были составлены списки раскольников, Алексеев с прапорщиком Кокшаровым взялись за их поимку. Они разыскивали их в праздничные дни на базаре в Екатеринбурге и арестовывали, надевали кандалы и везли в острог. Ездили они с этой же целью и по деревням: Становской, Сарапульской, Шартанской и другим. Причем Алексеев в целях конспирации наряжался в офицерский кафтан с камзолом и шпагою, завязав свои волосы в пукли. Но не все следователи были согласны с подобным ведением дела.

Однако уральские крестьяне выказали прямое неповиновение комиссии, оказывая порой вооруженное сопротивление. В дальнейшем они на общем сходе выбрали в качестве ходатая о своих бедах к высшему начальству Ивана Косова и отправили его в Петербург к графу Воронцову с жалобой на притеснение духовных властей. Граф принял выборного, обещал защиту и покровительство и приказал Косову подать жалобу в контору по раскольническим делам при Сенате, что тот и выполнил. По возвращении домой он рассказал обо всем селянам. Те, воодушевившись заступничеством Воронцова, с кольями и дубьем отправились разбираться со следователями²⁵⁶.

Узнав о жестокостях и расправах комиссии с уральскими крестьянами, Св. Синод напомнил Тобольскому митрополиту Павлу об указе от 20 ноября 1760 г., которым предписывалось «поступить в отношении к раскольникам со всей осторожностью, так как от преследования они сжигаются». В июне 1761 г. граф Воронцов сообщал Св. Синоду, что от находившихся в Екатеринбурге следователей иеромонаха Евфимия, священника Алексеева и прапорщика Кокшарова заводским и сельским крестьянам не стало житья, и 600 человек из деревень Шарташской, Становской, Сарапульской разбежались по лесам, а 300 отправились в Польшу²⁵⁷.

Жалобы, поданные Иваном Косовым, сыграли свою роль, и 13 августа 1761 г. из Сената были посланы в Сибирскую и Оренбургскую губернские канцелярии особые указы с предписанием срочно приостановить деятельность комиссии. Сибирская губернская канцелярия направила копию указа в Тобольскую консисторию, и комиссия была отозвана в Тобольск.

На основании указа Сената от 28 февраля 1762 г. Тобольской губернской канцелярии предлагалось «разведать, нет ли где раскольнических для сожжения своего сборищ, и ежели есть…, то от такого оных раскольников душепагубного намерения удерживать»²⁵⁸. Та обратилась в Тобольскую консисторию, чтобы были выделены специальные люди для увещевания раскольников, собравшихся для сожжения. Кроме того, приказывалось «уничтожить производимые до его раскольных следствием и о свободе содержащихся по оным под караулом людей, и о не забирании вновь никого исполнение благоволила б оная консистория чинить»²⁵⁹.

После издания правительственных указов 1 февраля и 22 сентября 1762 г. все следствия над раскольниками были прекращены, а находившиеся в заключении выпущены на свободу. 8 ноября 1782 г. был отменен сбор двойного оклада со всех раскольников. Таким образом, государство как бы освободило православную церковь от дальнейшей борьбы с духовной оппозицией и предложило пойти путем единения через принятие единоверия.

В феврале 1763 г. в д. Кулаковой сгорел ямщик Иван Агапитов с семейством и вместе с ними сгорели 52 человека, из которых 17 оказались местными жителями. Это было одним из последних самосожжений в Западной Сибири.

*** *** ***

Попробуем обобщить изложенные факты и выявить закономерности происходящего. Прежде всего, напрашивается законный вопрос: почему наиболее глубокие корни раскол пустил именно на Урале, а если конкретнее, то на заводских промышленных предприятиях? Почему не было так называемых «антифеодальных» выступлений, как их называют практически все исследователи коммунистической формации, против Демидовых, Осокиных и других крупнейших феодалов-заводчиков Урала и Алтая? Или там были иные, тепличные условия, созданные для заводских тружеников? Как-то не верится в подобный либерализм и любовь к ближнему хозяев рудников и заводов, которых и в лицо мало кто из рабочих знал. Да и о потогонной системе на предприятиях того времени хорошо известно. На наш взгляд, на предприятиях уральских промышленников нашли себе пристанище в большинстве своем беглые крестьяне, скрывавшиеся каторжники, уголовники, находившиеся не в ладу с законом. К ним же относились и старообрядцы. Такой альянс был выгоден и тем, и другим: беглецы получали надежное убежище, а Демидовы – дешевые рабочие руки и полное подчинение. Вопрос о найме работников был для промышленников XVIII в. всегда актуален, и каждый решал его различными способами, зачастую за счет нарушения закона.

Там же, в заводских бараках-общежитиях, шла и идеологическая обработка новичков. На раскольничьих «политинформациях» им объясняли, кто виноват во всех российских бедах, отвращали от посещения православной церкви, хотя, наверняка, подход был строго дифференцируемый, и промывке мозгов подвергались далеко не все. Из среды наиболее активных и умудренных в полемических спорах раскольников постепенно формировался отряд расколоучителей, которые и отправлялись на ловлю душ человеческих по сибирским просторам. В большинстве своем то были почтенные, благообразные старцы, которые уже не могли быть полезны на заводских работах.

Не ясен только один вопрос: была ли санкционирована их деятельность Демидовыми или те лишь закрывали глаза на расползание по Уралу и Сибири их «богодельщиков»? Нам кажется, что твердого ответа на этот вопрос мы не найдем. Прямых доказательств или документов, подтверждающих участие Демидовых в антицерковной агитации, не найдено, и вряд ли они когда обнаружатся. Но во власти заводчиков и их управляющих было прекратить эту агитацию, чего они не делали, а, наоборот, всячески заступались за агитаторов и вызволяли их из застенков и церковных монастырей. Но в чем причина их сочувствия старообрядцам?

Попробуем ответить. Демидовы были крупнейшими монополистами не только на Урале, но и в Сибири. Число работающих на них превышало несколько сот тысяч, а при том открывались все новые и новые месторождения руд, минералов и иного ценного сырья, рабочих рук постоянно не хватало. Правительство зорко следило за соблюдением государственных интересов (не всегда, конечно) и время от времени урезонивало все растущие аппетиты заводчиков. Надо полагать, что им это не очень-то было по душе, а потому нестабильная обстановка в стране, пусть в отдельном, но каком регионе (!), играла монополистам на руку. Не те ли самые цели преследовали старообрядческие фабриканты в начале XX в., когда давали деньги, и немалые, на деятельность партий, главная цель которых заключалась в дестабилизации обстановки в стране?

Не случайно расколоучители получали негласную поддержку именно в Сибири, население которой традиционно с сочувствием относилось к гонимым, сосланным. Даже батюшки в исповедальных росписях ссыльных записывали как «несчастный» имярек. О слабой религиозности сибиряков писали многие авторы. Н. Городков весьма красноречиво описывал отношение сибирских крестьян к церкви: «Сибиряк редко мог бывать в храме. Иной бывал в нем только однажды в жизни – когда ему нужно было венчаться. Оставшись без храма, крестьянин постепенно отвыкал от него и отвык, наконец, до такой степени, что долго не хотел идти в церковь даже тогда, когда вновь построенное здание ея появлялось уже не особенно далеко от его жилья … Тобольская духовная консистория во второй половине XVIII века писала, что «прихожане, живущие в приходских деревнях в отдаленности от церквей, а другие и по близости, не только не бывают в храмах, но и для обмолитвования у них вновь рожденных младенцев и родивших жен к приходским своим священникам не ездят и нарочных не посылают, да и о самом крещении новорожденных не заботятся, так что многия из детей умирают не возражденныя таинством»²⁶⁰.

Неудивительно, что именно в Сибири гонимые и преследуемые властями раскольники нашли благодатную почву для закрепления. Тем легче им оказалось привить мало просвещенному в духовных вопросах населению свои эсхатологические идеи, пообещать искупление грехов, вечную жизнь и прочие прелести загробного царства, если они примут «крещение огнем». И совершенно правильный термин использовали дореволюционные авторы, называя эту агитацию «совращением в раскол». Все эти агитаторы не имели собственных хозяйств, семей, не были обременены какой-либо службой, кроме пропаганды раскола. Под видом убогих «старцев» они входили в доверие крестьянской общины и неделю, месяц, год занимались тем, что сейчас называется «промывкой мозгов», зомбированием, делая вчерашних законопослушных крестьян оружием в руках агитаторов. То были профессиональные совратители, в совершенстве владеющие приемами воздействия на массы, прошедшие обучение и подготовку в Невьянских раскольничьих скитах.

Методика подготовки самосожжений обычно сводилась к следующему. В какой-то населенный пункт, чаще всего в деревеньку, где не было церкви и, соответственно, священника, приходил или поселялся вблизи кто-то из расколоучителей. Он начинал вести агитацию против властей и православной церкви, припоминая все обиды, которые ими чинились, доказывая, что она, церковь, давно подпала под влияние антихриста. Как можно выяснить из дошедших до нас документов, эта агитация продолжалась обычно месяц, а то затягивалась на год и больше. При этом в круг недовольных втягивалось все большее количество людей из соседних селений. «Промывке мозгов» подвергались главным образом мужчины, которые затем доносили приобретенные ими идеи до остальных членов семьи. На какой-то определенный день (в весенний или летний период) агитатор назначал главное действие, ради которого он и прибыл в эту местность – аутодафе. Обычно к этому моменту крестьяне были доведены агитатором до полного исступления и ненависти как к гражданским, так и к духовным властям. После этого действие развивалось по разным сценариям: агитатор назначал кого-то из наиболее активных мужчин за главного и перебирался в другую местность для продолжения своего черного дела; иногда он оставался с совращенными им крестьянами до конца, до самого поджога, и выступал главным исполнителем, чтобы затем незаметно скрыться.

Н. Н. Покровский, описывая случай бегства с гари в 1739 г. в деревне Новой Шадриной Кузнецкого уезда главного зачинщика Семена Шадрина, покривил душой, заявив, что это «единственный известный нам пример подобного рода в сибирских самосожжениях XVIII в.»²⁶¹. Приведем такие случаи, которые остались вне поля зрения исследователя.

Когда в 1750 г. загорелся дом разночинца Андрея Шамаева в д. Гилевой, где собралось 30 человек, то пятеро из них выскочили из огня. Один из них, Иван Сургутаков, сообщил, что участвовать в гари его обязали родители, чтобы «себе получить душевное спасение»²⁶². Он пробовал отказаться, но родители пригрозили проклятием. В полночь они пришли к Шамаеву, где уже находилось довольно много народа. А на рассвете в избу явился житель Тюменского уезда с. Покровского (Каменского) крестьянин Данило Санников, «который у тех собравшихся был наставником и учителем к созжению»²⁶³. Он отделил женщин от мужчин и последних выслал в горницу. А женщин в избе «незнамо по какой книшке исповедывал и спрашивал грехи так, яко священник». Затем исповедовал мужчин и после, «оставя их, сказал, чтоб они оттуда не выходя, згорели, а сам уехал»²⁶⁴. По его «благословению» Шамаев поджег собственный дом. Санникова долго искали, но найден он так и не был, пока не объявился на Урале.

Один из первых проповедников самосожжений, Василий Шапошников, что вел агитацию среди жителей Томска, ходил от гари к гари, организуя один за другим поджоги доверчивых крестьян. Другой известный расколоучитель, Авраам Михайлов, был причастен к чуть ли не к десятку случаев сибирских самосожжений.

В 1750 г. на Урале пытались схватить одного из руководителей раскола поповского толка попа Севастьяна, который характеризовался как «злой раскольник, к сожигательству подговорщик и превеликой волхв, многия языки знающий», на счету которого числилась не одна сибирская гарь. Всех их мы можем смело отнести к профессиональным провокаторам, в прямом и переносном смысле гревших руки у чужого огня.

Спасшиеся из поджогов участники событий описывали, как расколоучители пытались в последний момент сбежать из гари под разными предлогами, но были удержаны остальными участниками и сгорали вместе с ними. И таких случаев множество. Да и факт удержания малолетних детей, случайно зашедших родственников, солдат из воинской команды говорит не только о протесте раскольников против притеснения властей, но и о желании как можно сильнее досадить этим самым властям, а это на современном языке называется террористическим актом.

Во всех просмотренных нами работах по истории раскола слово «террор» не встречается ни разу. Авторы старой советской школы полностью поддерживают и восхваляют действия раскольников, называя их выступления «антифеодальным протестом». Они с восторгом описывают провокационную деятельность учителей раскола, называя их «мучениками», «борцами», «стойкими борцами», в то время как официальная церковь награждается определениями иного свойства: «инквизиторы», «мракобесы», «бюрократы», «мздоимцы», «взяточники». И что же такого противозаконного совершили эти «мракобесы» и «мздоимцы»? Стояли на защите государственных интересов, действуя строго в соответствии с законодательством того времени. Или они меньше любили страну и свою веру? За что же их смешивать с грязью, обвинять во всех смертных грехах? Всего лишь за преданность царю и существующему строю! Страна шла к гражданской войне по причине подстрекательства и разнузданной агитации многочисленных проповедников и расколоучителей, беспрепятственно проникающих в самые отдаленные уголки Урала и Сибири. Полиция оказалась не готовой к подобному повороту событий и не могла противопоставить хоть какие-то логически продуманные действия. Русское население, а особенно сибирские старожилы, испокон веков негативно воспринимали все новшества, исходящие из столицы, особенно если они касались их жизненных устоев и патриархального уклада. Потому так охотно воспринимались ими идеи и лозунги тех, кто пытался подорвать позиции главного защитника монархии – Православной Церкви.