Социально-политический облик современного человечества

Видимо, понятие “международная политика” — это то, что касается государственных отношений, а “ми­ровая политика” включает в себя и связи совокупных транснациональных и национальных неформальных объединений, движений, организаций и т. п. (по А. Бовину и В. Лукину, 1989 г.). В целом все это обра­зует сплошную сеть “политики”, покрывающую зем­лю, центры политических сил и их периферии, объ­екты и субъекты, “патроны” и “союзники”, блоки и независимые и т. д.

Наверное, главной особенностью современного со­стояния политического облика мира является то, что в нем нет ясно выявленного и всеми признанного по­литического центра. В нем наличествует то, что Раймон Арон назвал “плюрализмом суверенитетов”. Есть общепринятые правила поведения, нормы междуна­родного права, соглашения о поддержке стабильности в межгосударственных отношениях, этикетные требования и т. п. Но верховного властелина, обладающего правом “карать” и “миловать”, выносить безапелляционные вердикты в политической (именно в политической) сфере мировой жизни, нет. Этим мировая политика существенно отличается от внутрен­ней политики тех или иных стран-государств. Миро­вая империя — это вековая мечта многих поколений владык, отсутствует в конце XX века. Кто только не мечтал воссесть на трон правителя мира. В одном из недавних программных документов коммунистической партии Российской Федерации (апрель 1995 г.) есть раздел о Новом мировом порядке. Он выдержан в рез­ко антиамериканском духе, но в нем емко выписаны представления о том, чем может предстать полити­ческий облик завершенного “мондиализма” (то есть мировой империи). Это всемирный мессианский эсха­тологический проект, по своим масштабам, степени продуманности и основательности подготовки, далеко превосходящий известные в истории формы планетар­ных утопий, будь то римский империализм времен Тиберия и Диоклетиана, Халифат Абасаидов, движе­ние протестантов-фундаменталистов в Европе или троц­кистские грезы о Мировой Революции. Авторы этого программного документа утверждают, что идея “Но­вого мирового порядка”, мондиализма, единого Ми­рового сверхправительства прочно увязана с глобаль­ной стратегией США и американским Большим Пространством, которое мыслится как его главная тер­риториальная опора, своеобразная “метрополия” всемир­ной колониальной империи. Здесь будут сосредоточены внутренние “высокоорганизованные пространства” так называемого Торгового строя, где “власть измеряется количеством контролируемых” денег, ставших “еди­ным эквивалентом, универсальной мерой вещей”. Именно об этом, именно так говорит Жак Аттали, недавний директор Европейского Банка Реконструк­ции и развития, член Бильдербергского клуба в своей книге “Линия горизонта” (1995 г.).

Так видятся перспективы Нового политического Ми­рового порядка неокоммунистам, партии Зюганова. С ними можно полемизировать, соглашаться, возражать. Но нельзя делать вид, что такого воззрения нет. В противовес новому мировому порядку предлагается не глобальная смута, могущая возникнуть при попытках утверждения подобного порядка, а международное со­трудничество, построение “сбалансированного мира”. Но это специфическая сценарная наметка, предложе­ние. Это вероятности и возможности. Это перспекти­вы и устремления, это трактовки и интерпретации.

А каковы же сегодняшние мировые политические реалии? Да, есть доминирующие силы. И есть “иду­щие в фарватере”. Да, есть центры притяжения и пере­бежчики. Есть, как в экономике, смена “биполярности” “полицентричностью”. Сохранилось в измененном виде “движение неприсоединения”.

Но пока что (может быть, как говорят, и слава тебе господи) нет никакого мирового правительства, никто не отдает общеобязательные команды из одной руб­ки. Пока что надо думать о балансе интересов, об оп­тимальном соотношении побуждений, об учете особен­ностей малых и больших. И пока что голоса Китая и Люксембурга, США и Либерии при общем голосова­нии в ООН считаются как равные. И это разумно. Тем не менее после развала СССР и ухода в прошлое “би­полярного” политического противостояния США явно претендует на единоличное лидерство в мировой по­литике. Иной вопрос, могут ли они, в состоянии ли они быть таким реальным лидером. И согласны ли остальные 184 государства безропотно принять их ли­дерство. Но претензии такого рода оглашаются. В 1995 г. президент США Б. Клинтон прямо и без лиш­них экивоков заявлял, что мировое лидерство налага­ет на нас реальные обязанности, но и сулит великую выгоду. Выгоду — да. Но получится ли оно — это лидерство на деле — история еще скажет свое слово.

Каковы же основные концептуальные подходы к анализу современной целостной системы мировой по­литики? Представим их по содержательному анали­тическому циклу работ отечественного политолога П. Цыганова (1995 г.). Первое — это системный подход, восходящий к Г. Моргентау, позиция так называемо­го “политического реализма”. Здесь в центре внимания стоят не столько элементы, входящие в систему (страны-государства), сколько отношения между ними сети взаимодействий государств, то, что может не вы­текать непосредственно из их внутренних потребнос­тей. Так, совершенно ясно, что бремя военных расхо­дов всегда непомерно выше, чем это требуется для осуществления правоохранительных функций внутри страны. Конфигурация внешнеполитических сил, ге­ополитический статус страны на карте мира, ее раз­меры — все это накладывает печать на ее политичес­кую деятельность и место в мировой политике.

Популярна сейчас концепция И. Валлерстайна — “Миросистемного” подхода — “Мироэкономики”. Она представляет человечество, так сказать, “по-капита­листически”. Есть “центр” и “периферия”, есть меж­ду ними несимметричная взаимозависимость, центр забирает ресурсы периферии. Периферия старается из­менить наличный порядок. Установить иной. От борь­бы ее и противодействия ее с центром зависит вся игра мировых политических сил.

В свою очередь, школа “транснационального” объ­единения мирового политического пространства исхо­дит из того, что в центре всего стоят не международные отношения, а политические отношения неправитель­ственных организаций (партий, движений, конфессий и т. д.). Они-то и составляют глобальный политичес­кий мир, в котором национальные границы малозна­чимы. И, наконец, защитники институционального видения полагают, что политические очертания мира как бы повторяют в общих чертах его экономические очертания плюс к тому, что они обладают совпадаю­щими ценностями и идеалами.

Разумеется, есть и иные концепции строения ми­ровой политики в духе геополитических представле­ний с ее категориями, принципами геополитических сценарных разработок. По этим сценариям каждая страна столь самобытна, что даже одинока и все вре­мя находится в конфронтационном ожидании подво­ха от других стран. Ее обуревает тревога и недоверие. И любые призывы к “всемирности” трактуются в духе “конспирационных” теорий истории, теории загово­ра, “мондиалистичных” козней. Нет никаких супер­систем, реальны лишь национальные государства — вот основа такого видения. Сегодня, по мнению одних групп исследователей, мир стоит перед трудной фа­зой геополитических перегруппировок, конвергентных и дивергентных тенденций. Итог еще не определен и далеко не ясен исход этих политических телодвиже­ний.

Можно уверенно сказать, что налицо явная тран­сформация политического облика мира по сравнению с тем, как он складывался на протяжении XX века и сформировался к началу его последнего десятилетия. Идет эволюция и даже взрывное преобразование цен­ностного ядра государственных идеологий ряда круп­нейших регионов земли, осознается взаимозависимость стран друг в друге.

Все яснее становится, что мировая политическая система уже не умозрительный образ для высших дип­ломатических чиновников, а живая реалия, от кото­рой все мы зависим. И чем дальше, тем больше.

Осознается, что внутренняя политика даже для ог­ромной и самодостаточной страны становится уязви­мой для внешнеполитических толчков. Ни США, ни Россия, ни Китай, ни Индия, ни Австралия, ни Бра­зилия — никто не может встать на путь автаркии и изоляционизма. Сегодня это невозможно ни организа­ционно, ни экономически, ни тем более политически.

Конечно, по-прежнему мир не избавлен от конфлик­тов. Политика, по определению, несет в себе момент столкновения воль, момент пересечения сил. И в про­шлом, и сегодня в центре стоят — ресурсы. Террито­риальные, сырьевые и в наши дни — человеческие, интеллектуальные. Мир политический перекраивает­ся в XX веке не раз. Можно ли сказать, что полити­ческая палитра уже стабильна. Будут ли дети середины XXI столетия изучать политическую карту мира такой же, как сейчас (или почти такой же)? Ведь еще решается вопрос о статусе Абхазии и чуть-чуть не ре­шился вопрос о выходе Квебека из Канады. О своем государстве мечтают курды, палестинцы, пенджабцы. Есть разные мнения по этому вопросу. В июле 1995 г. один из публицистов-международников журнала “Ого­нек” (А. Пересвет) выступил со статьей “Передел Мира уже состоялся”. Там приведены такие геополитичес­кие расчеты политического влияния разных стран с 1965 по 1995 год. США — составили 55% — 65%; СССР — 35%; Россия — 5%; Германия — 2% — 19%; Франция — 2% — 4%; Китай — 0% — 2%; Турция — 0% — 2%. Цифры для нас, россиян, что и гово­рить, неутешительные. Они показательны в том отно­шении, что фиксируют реально и быстро возросший вес в мировой политике США и Германии. Автор этой статьи обращает внимание на то, как реагировали ев­ропейские и американские граждане на нашу отечес­твенную трагедию, на события в Буденновске. Они от­неслись к ней равнодушно, как к войне каких-то туземцев, как к африканской экзотике. Не то туту захватили манси, не то манси вырезали туту, не то победил Мамбука... Для них это была далекая чужая трагедия. И дело даже не в их обывательском равно­душии. Дело в новом переделе мира, который-де уже завершен. И основные события — там, на Западе, там, на Американском континенте, а не где-то в Ставро­польском захолустье, у границ Чечни. Как говорят, есть такое мнение. Оно утверждается в массовом со­знании западных стран. Его навязывают средства “масс-медиа”. Мы, граждане России, можем возму­щаться и негодовать. Но такое мнение расползается. Я, автор этой книги, не думаю, что перед ним надо склонить голову. Но и не считаю, что на него не сле­дует обращать внимания.

Характеризуя в целом мировую политическую си­туацию, следует отметить такую ее черту, как разбалансированность. Иначе говоря, моменты беспорядка довлеют над упорядоченностью. Было два блока. Они противостояли. Часть стран тяготела к одному блоку. Часть к другому. Значительная группа держалась по­дальше — так сказать, не присоединялась. Сейчас “все смешалось”, фигуры на шахматной мировой доске еще не расставлены по-новому. Уже не “Запад” — “Вос­ток”, но еще не вполне “Север” — “Юг” (речь идет, конечно, о политике, а не об экономике, не о цивилизационных чертах, там-то яснее).

Трансформация мировой политической системы идет через националистические пароксизмы, террорис­тические вспышки, сепаратистские шатания, проби­ваясь к региональному и глобальному интегрирова­нию.

Маршруты движения к единству мира могут быть различными. По К. Ясперсу, возможно единство мира, но без единой централизованной власти. В основе та­кого маршрута может лежать идея достижения ба­ланса интересов, согласия, юридически выражаясь — “консенсуса”. Ой, как это нелегко. Но и как это необ­ходимо. Великая вещь — национальный суверенитет. Страшна трагедия его утраты, превращение народа, страны из независимой в зависимую, подчиненную, в колонию. Но есть и другое понятие, другая связка, не меньше чем “зависимость” — “независимость”. Есть еще и “взаимозависимость”. Видимо, в мировой по­литике конца XX века оно, это понятие, должно сто­ять в центре. Мы все взаимозависимы. Даже самые, самые. Даже вполне самодостаточные. Даже те, у ко­торых есть все свое. Территория, история, недра, люди, интеллект. Все равно автаркия сегодня невозможна. Ни в Австралии, ни в Европе, ни в Азии, ни в Испа­нии — нигде. И мы, в России, переживающей чудо­вищный зигзаг в своем историческом бытии, но имею­щей “все” — не можем замкнуться “в себе”. Для изоляционизма сейчас нет никаких оснований. Стратегия одна — протягивай другим руку. Жди ответной руки. И смотри, чтобы твою руку не “оттяпали”. Это тоже надо. Ибо мир еще далек от благообразности. Но руку протягивать надо. Контакты, обмены, торговля” взаимодействие...

Есть и другой маршрут — имперский. Создание то ли военной силой, то ли угрозой ее применения, то ли экономическим нажимом, политическими угроза­ми — но вести путь к мировому правительству. И упование на то, что главные рычаги в этом “мировом правительстве” будут принадлежать не коалиции, не распределяться паритетно, а быть в руках одной дер­жавы. Упоенные своим сегодняшним монополизмом некоторые политики США надеются, что такая роль уготована их стране. Не исключено оживление подо­бных настроений и в европейских государствах. А если учесть, что в начале XXI века в разряд великих дер­жав (не только по количеству населения, но и по на­учно-промышленному оснащению) выйдут вслед за Японией, такие страны, как Китай, Индонезия, мо­жет быть, Бразилия и т. д., то, кто его знает, и там могут возникнуть имперские устремления.

Это опасные настроения. Это страшный путь. Это маршрут бед. В христианском мире есть образ Трои­цы. Это великая святыня. Великая Тайна. Она харак­терна неслиянностью и нераздельностью образующих ее ипостасей. Может быть, можно достигнуть и в по­литическом облике человечества этой характеристи­ки: неслиянность и неразделимость? Как было бы хо­рошо. Все вместе. И никто никому не подчинен. К такому надо стремиться, к такому идеалу надо подби­раться упрямо, ошибаясь, спотыкаясь, вновь возвра­щаясь, нащупывая новые политико-государственные формы. Их еще нет. Но лучшие юридические и полити­ческие умы человечества должны их искать. И найти. Иначе будут продолжаться вековые распри и раздоры. Некоторые политологи считают, что калейдоскопичный политический пейзаж мира будет все более и более пестрым. Говорят, что отношения России и Америки идут по течению к водопаду. И не исключено, что где-то в 1997, а может быть, годом, другим позже они подвергнуться новому серьезному испытанию. И это породит серьезный сдвиг в мировом балансе политических сил. США и Россия вроде бы перестали быть идеолого-политическими врагами, а следовательно (должно так быть), и военно-стратегическими противниками. Но стать друзьями и союзниками как-то не получается. Туго и со скрипом. Декларации на этот счет есть, звонкие заявления тоже. Да вот реальных дел маловато. Эра после “холодной войны” грозит превратиться в полосу “холодного мира”.

А кто знает, как поведет себя более чем миллиардный Китай после Ден-Сяо Пина. И, вообще, в какой мере весь комплекс АТР (Азиатско-Тихоокеанского региона) с его бурными точками развития и полосами отсталости дистанцируется от Запада? И в чем проявит себя нарастающий исламский фактор со склон­ностью к глухому фундаментализму?

Загадок в мировой политике, пожалуй, поболее, чем в физике. Ее кроссворды помудренее любых иных.

Но при всех этих зигзагах, вспышках, угасаниях, интригах и хитростях, дипломатических уловках и политических возгласах и в сфере политики мир все-таки тоже можно и нужно мыслить не как конгломе­рат стран, кучу государств, а как системное целое с определенными для этого целого едиными связями и отношениями.

4 Многообразие и единство мировой культуры. Духовный портрет современного мира

Как в экономике и политике, так и в сфере духа, в культуре мир стремится к единению. При всем многообразии трактовок культуры, то ли в деятельностном или гуманистическом аспек­те, дезаксиологическом или аксиологическом видении, религиозном толковании или светском, повсюду куль­тура выступает не только как характеристика отдель­ных составляющих рода людей, но и как генеральная черта всего человечества.

Стоит привести рериховское истолкование термина культуры как внутренней многовековой непреходящей основы человеческого бытия. В учении Н. Рериха, об­ращаясь к индийской терминологии, культура расшиф­ровывается как “почитание света” (“культ” — почи­тание, “ур” — свет), как “молот” будущего — то есть нечто и крушащее, и создающее. Вспомним пушкинс­кие строки: “так, тяжкий млат, дробя стекло, кует булат”.

Пожалуй, нет ничего многоцветнее, чем культура. В языке, символах, традициях, привычках, предрассудках, особенностях межличностного общения, гастрономических пристрастиях, фольклорных формах, этикетных церемониях, архитектуре и т. д. и т. п. Невообразимое множество почти несовместимых фактов культурного бытия. Очень экспрессивно рассказывал об этом американский культуролог Р. Редфилд, описывая впечатление человека, впервые приступив­шего к изучению мировой культуры. Он рассказывает, как ему при чтении знаменитой “Золотой ветви” Фрезера пришлось испытать огромный восторг. “Как на параде, — писал он, — передо мной проходили великолепные и экзотические матери, тела которых отливали белизной, жрицы в масках, умащенные бла­говониями и принесенные в жертву богам; демоны изгоняемые из дворцов Камбоджи; девушки из ин­дийской деревни, которых по достижении зрелости заставляли сидеть в одиночестве в темноте, короли, умерщвленные как боги, и боги, которые восстают из мертвых, когда их убивают — дивное, невообразимое множество табу, магических ритуалов и обычаев, свя­занных с женитьбою, урожаем, опасностью и смерт­ностью, половодье странного и чудесного...”

Мы уже говорили, что только языковые различия (не считая диалектных) выражаются цифрой около 2800. А культура, конечно, неотделима от языка. Хайдеггеровское выражение “язык — дом бытия” веско и красноречиво, глубоко и выразительно. Но в мире уже функционируют языки, обретающие международ­ный статус. Так, официальными языками ООН явля­ются английский, испанский, китайский, русский, французский. К ним был добавлен и арабский. Это языки крупнейших этнических и надэтнических об­разований, языки-посредники, на которых издается основной массив научной и политической литерату­ры, ведутся радио- и телепередачи и т. д.

Собственно культурные характеристики (ни в сфе­ре материальной жизни, ни в духовной области) до сих пор всерьез никем не классифицированы и не ис­числены (если вообще это возможно). Выделяемые эт­нографами историко-культурные типы лишь в самом общем виде (да и то на уровне очень специфичном, бытовом, обыденном) фиксируют лишь факт многооб­разия культурных форм.

И оно наблюдается не только в районах, экзотичес­ких для нас, жителей европейской части России или в сельской глуши, оно легко обнаруживается и в со­временных урбанизированных районах, где видны порождаемые сходством единой промышленной техноло­гии черты определенного нивелирования культурных особенностей.

И все-таки культура от своего возникновения до наших дней никогда не была трафаретно единообраз­ной, безлико монотонной, она не похожа на уныло одинаковые конвейерно-серийные продукты.

Массовая стандартизация, присущая развитому про­мышленному производству, конечно, накладывает свою печать на культуру. Особенно наглядно такие процес­сы всеобщей шаблонизации проявились в странах За­пада, породив то, что называется масс-культурой. Впрочем, ее поток захлестывает теперь и Восток и Африку и Латинскую Америку. Но зримее всего он виден именно на Западе. Да и мы в России с ним вплотную ныне столкнулись. Это уже не та Западно-Европейская — “высокая” культура, которая пришла из прошлого. Не культура Возрождения, Гете, Лео­нардо да Винчи, Бетховена и других титанов прошло­го. Это культура, которую А. Зиновьев назвал куль­турой “западнизма”. У ее истоков стояли мощные фигуры: Пруст и Джойс, Пикассо и Кандинский, Каф­ка и Ионеско, Швейцер и Беккет и им подобные. На смену им пришли тысячи дельцов от культуры, лю­дей, имитирующих талант, менеджеров от “масс-медиа”. Их усилиями создано гигантское поле культур­ного бизнеса, покрывавшее всю планету. Шоу-бизнес во всех его формах стал доходной и престижной фор­мой приложения капитала. Делание телезвезд, киноз­везд, топ-моделей, рекламный бум вокруг тех или иных “имен”, “книг года”, эстрадных идолов — ста­ло делом профессионалов, причисленных к масс-культу.

Не быт поднялся до высокой культуры, а напро­тив, она опустилась до уровня бытовых принадлеж­ностей. Великие изобретения века — телевизор, виде­отехника ввели в дом музыку, киноленты, музейные экспозиции, голоса ораторов. В 90-е годы нашего века в мире было около миллиарда телевизоров, вдвое боль­ше, чем телефонов. И каждый год их выпуск превос­ходит 70 млн. штук. На выходе, как обещают японс­кие компании, кристалл для видеотехники размером с ноготь пальца и с расчетом на 30 часов показа. Не за горами переход к так называемому цифровому те­левидению и полифункциональным интерактивным телевизионным системам. Работая в связи с компь­ютерными устройствами с их национальными и миро­выми сетями, они смогут выполнять широкий спектр функций, начиная от альтернативного выбора изобра­жения из многих сотен программ до образовательных целей.

И это все не вольные мечтания, а конкретные ин­женерные разработки, уже осуществляющиеся. И не знаешь, то ли радоваться, то ли ужасаться. Возника­ет ситуация, когда вал псевдокультуры через тончай­шие информационные приспособления, оплетающие весь земной шар, накатывается на сознание миллиар­дов людей. Трудно сказать, каковы будут последст­вия этого.

Нагловатый и эпатажный литератор Зуфар Гареев в журнале “Огонек” в ноябре 1995 г., юродствуя, пи­сал, что он ничего знать не хочет про культуру, ибо де любит жизнь, а не культуру, коя мертва и ее не надо возрождать ни под каким предлогом. Могут ска­зать — это рекламное кривляние литературного бом­жа, вынырнувшего из андеграунда. Наверное. Но оно показательно.

Да, мировая культура сейчас формируется трудно, в пароксизмах и противоречиях. Восток (и вообще все, что не подпадает под определение “Запад”) стонет, бук­вально вопиет от “культурного колониализма”, “куль­турной агрессии”, засилья западных фильмов, мод, наступления английского языка, особенно его сленга, манер и т. п. Но и Восток проникает в Западный мир. Феномен “Востока” на Западе многолик- Это и про­никновение восточных религий типа дзен-буддизма, и создание сети чайна-таунов, и успех восточной гас­трономии, и элементов Востока в модных одеяниях, и распространение философских учений то Даосов, то Рама Кришны и т. п. Фактически идет как бы взаимопроникновение культур, их частичное перемешивание, как бы первичная выработка общей основы мирового культурного поля. Когда-то американские культурологи рассматривали США с точки зрения проходящих там процессов как “плавильный котел”, по­лагая, что основные их культуры сплотятся и в итоге дадут какую-то новую амальгаму. Теперь они выска­зываются осторожнее и применяют иную метафору: “крупно нарезанный салат”! Этим как бы подчерки­вается, что “блюдо” целостное, но его компоненты все же раздельны. Нечто подобное происходит в мировой культуре. Диффузия, смешение, переосмысление, вза­имное оплодотворение стали распространенными фор­мами контакта, тем, что называют “диалогом” культур, а применительно к миру, точнее, их многогранным по­лилогом. Симфоническое, многоголосое целое — та­кой предстает сегодня мировая культура.

О глобальном видении культуры писал в своей “миросистемной перспективе” И. Валлерстайн. О ее земношарных контурах размышляет автор одной из гло­бальных культурологических концепций М. Фезерстоун. Им предложен новый подход к мироцелостному культурному процессу, преодолевающий жестковатость дихотомии типа: интеграция — дезинтеграция, гомо­генное — гетерогенное, глобализация — локализация. Такого рода идеи сейчас проявляются все чаще.

Те, кто утверждают, что нарастает сплоченность культур, опираются на многие упрямые факты. При­ведем некоторые из них: более полутысячи спутников кружатся вокруг планеты, обеспечивают радиотеле­фонную и телесвязь по всем континентам, создают единое информационное полотно. Ежегодно в мире про­исходит около 300 крупных международных научных Конференций, конгрессов, совещаний разного толка. И их количество нарастает на 7—8% каждый год. Идет интенсивный обмен научно-культурными ценностями выхлестывающий их за любые национальные границы. Число переводов по данным ЮНЕСКО ежегодно прибавляется на 15—20%. Пропускная способность коммуникативных каналов (телефонных, факсиальных и т. д.), измеряемая в единицах информации — би­тах (в секунду), увеличивается на порядок (т. е. в 10 раз) каждые 7 лет. Каждые 15 лет удваивается книж­ный фонд мира. Только в США в среднем ежегодно в конце 80-х годов публиковалось 660 тыс. новых на­званий книг, 100 тыс. патентов и т. п.

Культурная, научная, развлекательная информация преподносится в огромных дозах. Проблемой стано­вится выискивание, отсеивание, сепарация, выделение информации, нужной этому и именно этому потребите­лю. С помощью терминалов, подключенных к индиви­дуальному компьютеру, становится возможным полу­чать сведения любого банка данных из любого уголка планеты. Возникает всеобщее культурное пространст­во. Правда, не уменьшаются опасения тех, кто боит­ся, что его самобытная этническая, национальная, пле­менная культура будет сбита с ног, потонет в безликом космополитическом потоке или захлебнется в более мощной и многочисленной, но чужой культуре. Мно­гим по сердцу сейчас мысль Мохандса Карамчанда Ган­ди, который некогда сказал, что он хотел бы, чтобы на него дули ветры со всех сторон, но не хотел бы, чтобы они свалили его с ног.

Сочетание универсализма, всеобщности, глобализма с самобытностью, уникальностью, суверенитетом в построении глобального дворца культуры продолжает оставаться сложнейшей проблемой. Причем пробле­мой, еще все же по многим параметрам не находящей оптимального, справедливого, общепринятого реше­ния.

Культурный плюрализм, признание и уважение раз­личий — это единственно верный путь к реальному глобальному единству, исключающему унылое едино­образие или иерархическое подчинение одних куль­турных феноменов другим. В культуре все ценно — большое и малое, широко распространенное и экзоти­ческое, сильное и слабое, нарождающееся и древнее. риск обезличивания, казарменной шпалеры, нивели­ровки велик. Нужна защита самобытности каждой культуры в многоцветий родового единства человечес­тва. В рамках земношария любая культура — самая огромная, есть все же перед лицом всего человечества как бы “культура меньшинства”. И посему защищать и оберегать надо и культуру народа саамов, и культу­ру народа ханьцев (китайцев), и культуру коптов (по­томков древних египтян), и североамериканцев (анг­лосаксов). И все культуры необходимо ориентировать на сближение, предостерегать от заскорузлой замкну­тости, консерватизма и изоляционизма с одной сторо­ны, и утраты своих корней, почвы под ногами, забве­ния традиций, с другой. Только так, в противоречивом биении традиционного и новационного, универсализ­ма и самобытности выкристаллизовывается и возни­кает облик мировой культуры.

Но что же происходит с внутренним, содержатель­ным наполнением культуры, с духом ее, миром идеи? И возможно ли в его калейдоскопических узорах уло­вить что-то единящее, скрепляющее?

Постановка самого этого вопроса — дело не празд­ное. Конечно, многое в мире идеи сейчас не таково, каким оно было в прошлые века или даже в начале столетия. Сейчас уже можно сказать, что ушла в про­шлое та ситуация, когда одна часть человечества была духовно непроницаема для другой, более того, даже ничего на знала толком о другой. Но единой, всеохва­тывающей идеи ни в религиозном, ни в светском ва­рианте нет. Ни для мира, ни для сколько-нибудь круп­ах регионов планеты. Можно, конечно, делить духовный мир на христианский и мусульманский, буд­дистский и иудаистский и т. д. Можно его просматривать через призму либеральной или консерватив­ной, демократической или социалистической идеоло­гии. Да, действительно. В Иране довлеет ислам, а в Польше — католицизм. В США влиятельны либераль­но-демократические идеи, а в Северной Корее — вари­ант социалистической. Но и там и там есть и вольно­думцы, и люди иных идеологических воззрений. Духовно, идейно мир удивительно пестр, многоцветен. Может быть, даже не меньше, а больше, чем культурно или религиозно. В каждом крупном идейно-духовном течении от консерватизма до социал-демократизма или правого радикализма есть струйки и оттенки, груп­пки и группировки, ортодоксы и уклонисты, храни­тели устоев и их ниспровергатели.

Противоречивая история нашей отечественной пар­тии коммунистов, столь бесславно завершившаяся в 1991 году, это наглядно показывает. И действующие сейчас партии и группы неокоммунистов никак не мо­гут выбраться из тенет внутрипартийных теоретиче­ских и организационных споров и перебранок.

Чего уж там говорить о всемирных горизонтах. И все же о некоторых глобалистических тенденциях и в этой сфере сказать надо. Видимо, первая из них со­стоит в массовом отторжении идеи диктаторства, ми­литаризма, фашизма, тиранических установлении. Ра­зумеется, нельзя быть наивным и хлопать в ладоши, полагая, что уже утвердился на земле мир и воцари­лось в человецах благоволение. Увы, нет и нет. Речь идет о наметившемся ростке, о проклюнувшихся тен­денциях. Возьмем три примера. Первый — Южная Африка. Американский историк Пол Джонсон в кни­ге “Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы” писал, что Южная Африка представляет собой микрокосмос глобальных проблем, с которым челове­чество столкнулось в начале 90-х годов. На земле нет другой такой страны, характеристика которой и про­блемы, созданные ими, были бы столь тесно связаны с мировыми. Не касаясь экономических и политических аспектов, возьмем лишь духовно-идеологические. ЮАР была страной, где был узаконен апартеид и его идеология. А его нынешний президент, Нельсон Мандела, многие годы отбывал тюремное заключение.

Сейчас идеология апартеида громогласно осужде­на. Провозглашен расовый мир. 5 млн. белых и 30 млн. небелых ищут пути к соглашению. С трудом, с отступлениями и попятными движениями, но выра­батывается дух равноправия и сотрудничества.

Второй пример — Германия, сумевшая преодолеть в массовом сознании тлетворный, шовинистический, тевтонский дух гитлеровского фашизма. Конечно, от рецидивов его и она не застрахована, особенно в свя­зи с изменением ее геополитического статуса в совре­менной Европе. Но пока что духовный вектор ее лиде­ров-“интеллектуалов” явно устремлен в антифашистском направлении.

И, наконец, мы — Россия. Несмотря на все слож­ности нашего нынешнего бытия кроме заскорузлых фундаменталистов никого не прельстишь ушедшими в прошлое догмами. Ежовские пыточных дел мастера или сочинители сусловских идеологом безвозвратно канули в прошлое. Да и монархические аксессуары мало кого прельщают. Страна с издержками, с тру­дом, но ищет новые пути. Незнаемые, непротоптан­ные, но все же отличные от былого. Эти три примера можно охарактеризовать одним словом: в глобальном духовном мире обозначилась гуманистическая троп­ка. Еще не широкая магистраль, не накатанная доро­га. Только тропка. Но она уже есть.

Второе — это некоторое снижение чувства страха, ощущения обреченности. Страх, который десятилети­ями превращался чуть ли не в главную эмоциональ­ную черту массового сознания, не исчез. Увы, нет. Но после снятия прямого военно-стратегического ядерно­го противостояния двух блоков (НАТО и “Варшавского” люди земли несколько подуспокоились. Вроде как бы “Большой” ядерной войной непосредственно “не пахнет”. Возникло ощущение снятия духовных пере­городок. Нет сейчас “железного”, “бамбукового” и иных занавесов, никто не глушит радиостанции, идет интенсивный туристический обмен, туда-сюда снуют коммерческие “челноки”. И это все создает новую ду­ховную атмосферу восприятия более тесной глобаль­ной человеческой общности, в том числе и “в духе”.

При характеристике духовного состояния мира в 90-е годы нельзя не указать на опасный процесс, по­лярный по отношению к нарастанию единства челове­чества. Это взрывное проявление идеологии и умонас­троений национализма, сепаратизма, почвенничества, недоверчивости ко всему “иноземному”, стремлению отгородиться от мира и т. д.

Не касаясь вопросов политизированного национа­лизма, его террористически-экстремистских эксцессов, разрушительного фанатизма, обратим внимание лишь на его расползание в форме духовно-культурного фе­номена. Стремление сохранить историческую память своего этноса, нации, племени, свой язык или диа­лект, обычаи и, легенды само по себе не может вызы­вать возражений. Оно оправданно и благородно. И оно никак не препятствует идее сплочения и единства че­ловечества. Единство многообразия, а не набор шаб­лонных, неразличимых единиц — таков род людей. И таким ему быть во всем обозримом будущем, ибо в этом многообразии источник его духовного богатства.

Но к 90-м годам XX века мы сталкиваемся в мире не только, так сказать, с позитивной национальной гордостью и патриотической одухотворенностью, но и с чувствами замкнутости, отдаленности от других, оживлением ксенофобии. И эти умонастроения ожив­ляются и расползаются. Конечно, за ними подчас скры­ваются своекорыстные экономические групповые ин­тересы и политические амбиции, давние исторические обиды и давние раны от вековых несправедливостей. Это так. От этого никуда не денешься. Но факт оста­ется фактом. Наряду с крепнущим сознанием того, что все мы — одно человечество, в противовес этому все время прорывается идея о чьей-то “особости”, “мес­сианстве”, “избранности” и т. п.

Духовный феномен националистического всплеска 90-х годов века иногда называют глобальным явлени­ем суперэтнизма (А. А. Галкин, 1994 г.). К нему от­носят тенденцию к суверенизации, нетерпимость к на­циональным и этническим меньшинствам, усиление ксенофобии различных оттенков, по отношению к иностранным рабочим, беженцам, вынужденным пе­реселенцам, националистическое сопротивление интер­национализации, стремление к консервации любой самобытности, лишь бы она была “своей”, собствен­ной, почвенной, корневой...

Все это находит проявление в политических стыч­ках, военных столкновениях, терроризме, экономи­ческих противостояниях, культурных конфронтациях. Это опасная вещь. Она действительно приняла всеобщий характер. Ни один континент не остался вне ее воздействия.

В глубокую древность уходят корни этого духовно­го явления. У многих народов первобытности их са­моназвание тождественно слову — люди. Мы — это люди. Другие — “не люди”. Есть немало регионов мира, где рвение к защите своей самобытности стано­вится наступательным, колючим, огнеопасным, порож­дающим кровавые конфликты. Достаточно назвать та­кие районы, как Ольстер, Шри-Ланка, Пенджаб и т. п. О том, как трудно решаются такие проблемы, можно судить по многолетней судьбе арабо-израильских отношений. Один из израильских лидеров как-то вы­сказался, что этот вопрос столь сложен потому, что в нем нет неправых. Арабы говорят, что это их земля. И они правы. Израильтяне говорят, что это их земля. И они тоже правы. В ряде районов мира, где полыха­ют этнические конфликты, схожая ситуация. Они та­ковы же у нас, в полосе осетино-ингушского конфликта, ряда казачьих районов, Чечни и т. д.

С глубокой горечью говорил ливанский поэт Адо­нис, что в современном мире пробуждение националь­ного самосознания напоминает театральную трагедию когда одни утверждают себя непременно за счет дру­гих и все усилия, веками направленные на достиже­ние понимания между людьми, в итоге оборачивают­ся взаимной враждой, а страх за судьбу свободы уступает место страху перед самой свободой.

Все это питает настроения духовного национально­го противостояния идеалам универсализма, осознанию необходимости “быть людьми”, прежде всего быть людьми, а потом уже принадлежать к роду, племени, этносу, нации.

Несомненной выразительной чертой конца века в духовной сфере явился подъем престижа образован­ности. Давняя мысль о том, что после хлеба для чело­века важнее всего школа, все больше и больше утвер­ждается как одна из доминант массового сознания, сознается миллионами. Конечно, общий уровень об­разования в мире еще далек и очень далек от востор­женных оценок. Достаточно сказать, что в 1990 году, который был объявлен ЮНЕСКО международным го­дом грамотности, в мире насчитывалось около мил­лиарда фактически абсолютно неграмотных. Речь идет о взрослых людях, не умеющих читать и писать. Та­кое положение связано с голодом, бедностью, куль­турной отсталостью. Они стеной стоят на пути людей к овладению наличными достижениями мировой ци­вилизации. В том же году около 125 млн. детей школь­ного возраста (от б до 11 лет) не посещали школу, неграмотна на планете каждая третья женщина и каж­дый пятый мужчина. Что уж говорить о так называе­мой функциональной неграмотности, если даже в США каждый восьмой взрослый фактически не умеет чи­тать, а в Англии 13% молодежи (до 23 лет) испыты­вает трудности при чтении, письме и счете.

Но эти печальные и даже ужасающие цифры не отменяют того, что внимание сотен и сотен миллионов людей устремлено к цели получения того или ино­го образования. Оно все больше и больше (причем по­всеместно, во всех странах) выходит в разряд приори­тетных общественных и личных ценностей. С 1987 г. страны Азии и бассейна Тихого океана начали широ­кую программу, координирующуюся ЮНЕСКО, “Об­разование для всех”. Размах ее огромен. Средств на нее надо изрядно. Получится ли что-либо из нее...

Ширится высшее и среднеспециальное образование. В 1995 г. в мире насчитывалось 61,4 млн. студентов высших и средних специальных учебных заведений. Из них примерно 38 млн. приходится на развитые стра­ны. 1/4 часть всех студентов обучается в США.

Вложения в человека — это самые надежные вло­жения — таков тезис дальновидных и трезвых инвес­торов. Голова — это лучшая копилка — так размыш­ляют реально мыслящие люди, желающие преуспеть на собственном жизненном пути. И старая мудрость “Знания на вороту не виснут” сейчас как омытая жи­вой водой вновь засверкала в сознании многих и мно­гих как вожделенная цель и средство достижения бла­госостояния, успеха, побед в конкурентной житейской толкотне. Увы, эта не столь уже сложная идея выпа­ла из центра внимания тех, кто сейчас стоит у руля нашего государственного корабля, хотя многие из них увенчаны учеными степенями и званиями. И хотя мы здесь размышляем о мировых делах, нельзя не ска­зать и о наших. Грешно не сказать. Дело в том, что знания становятся более и более необходимым эле­ментом истории человечества. А ввиду надвигающе­гося преобразования социальной организации мира, становления постиндустриальных, информационных контуров его жизни роль знания, прежде всего рацио­нального, в огромных масштабах вырастает. Для этого необходимы, как минимум, два момента: готовность к затратам и готовность к восприятию знаний. Пер­вое достигается той долей валового национального продукта, которую определенная страна выделяет на нужды образовательной системы. В 1990 г. в мире в среднем доля затрат на это составила 3,8% ВНП. Для под­держания интеллектуального потенциала, по мнению сведущих экспертов ЮНЕСКО, необходимо тратить как минимум 3,5%. А для постиндустриальных структур — 10% ВНП. Что же у нас? В 1988 г. — 4% (в США в это время — 7% — да и ВНП там побогаче). Заметим, что в 1998 г. затраты на образование в США впервые превысили военные расходы. А у нас в 1992/1993 гг. доля ВНП, выделяемая на образование, упала ниже критического уровня, составила 2,7%. Сейчас мы един­ственная страна в мире, где доля студентов в общей численности населения падает. Когда-то, в 1970 г., мы по этому показателю были на 2-м месте в мире после США, в 1994 г. уже на 15-м. По темпам роста числа студентов мы уже на последнем месте в мире. Напишешь такое и остается сказать: грустно, нам грустно...

Но есть еще и второе условие — касающееся про­блемы этого раздела, состояние духа в отношении к знаниям, просвещению, образованию. Во всем мире вектор духа сейчас в конце века повернут к образова­нию (именно к нему, а не только к просвещению или прагматичной информированности). Образованию, как выработке установки на духовную свободу. Не будем самообманываться и не предадимся иллюзиям. Не у всех, но у многих, пожалуй, уже у большинства обра­зование полагается как ценность высочайшего клас­са. Даже как своего рода самоценность. Волны торга­шеской мелочности, затопившие нашу страну на первых шагах дикого предпринимательства, извест­ную часть молодежи сбили с ног. “Живая копейка” (извините “штука”, “лимон”) заслонили значитель­ность иных ценностей. Но не у всех. Отлива в вузах нет, возникают альтернативные учебные заведения, вы­ходят разнообразные учебные пособия. Страна не пре­кращала учиться. Несмотря ни на что. И это обнаде­живает.

В мире же в целом место образованности среди человеческих целей не падает, а поднимается, укрепляется, становится все желаннее. Конечно, ясно, что знание — часть рыночного механизма. И его распрос­транение подпадает под рубрику “образовательные ус­луги”. Но оно нужно не только для профессиональ­ных нужд, обеспечения заработка, сохранения рабочего места, но и для самооценки и самоуважения, получе­ния интеллектуального удовлетворения от неисчерпа­емой радости постижения бездонного мира и собствен­ного неисчерпаемого “Я”. Характерной чертой современной духовности, ментальности современных людей является такой душевный разворот внимания вовне” — в мир и “внутрь” — в себя. Потому-то и находят точки взаимопроникновения сейчас культу­ры “Запада” и “Востока”.

Подчеркивая изменение массового сознания людей мира, его поворот к образованию, нельзя не заметить, что система образования (именно система) как в на­циональных, региональных, так и глобальных мас­штабах испытывает серьезные затруднения. Правда, школа, именно школа, будь то наша или американс­кая, немецкая или аргентинская — вся мировая шко­ла сейчас в тупике. Об этом в ноябре 1995 г. с го­речью писал такой известный авторитет в педагогике, главный редактор газеты “I сентября” С. Соловей­чик. И никакие деньги не решат проблемы кризиса в состыковании поколений. Как учить всех? И всех ли учить всему?.. Хорошо учить всех и всему никакая школа не умеет. И что надо, чтобы дети, кончая школу, знали и жизнь как таковую, и математику саму по себе. Кто ответит на эти вопросы? На них пока нет ответа.

Школа — система более консервативная, чем мно­гие другие социальные устройства. Учат подчас так же, как во времена Яна Амоса Каменского, а то и как во времена Аристотеля. И жива и актуальна давняя русская присказка: “На лужайке детский крик — учит грамоте старик”. Компьютерное обучение, творческие методики, индивидуализированные подходы не стали массовой практикой. Глобальный кризис образователь­ных систем не придуман. Он реальный. Растет раз­рыв между образованием и наукой. Между образова­нием и высокой культурой. Многие школьные (а то и вузовские дисциплины) все еще живут в категориях XIX века. Постклассическая наука, да и современная культура в массовую школу еще не пришли.

Есть еще одна характерная особенность состояния мировой духовной жизни конца века. Это некоторые проявления того, что можно было бы назвать религи­озным возрождением. Во всяком случае в ряде регио­нов планеты это наглядно обнаруживается. Исламс­кий бум, пробуждение религиозного духа на пространстве бывшего СССР, фанатичные религиозные стычки на индийском континенте, расползание новых религиозных течений на фоне некоторого выцветания авторитета мировых традиционных религий, наступ­ление эзотеризма — все эти сложные, неоднородные явления говорят об одном: чисто рационалистические, объективно-научные формулы не дали решения мно­гих вопросов, волнующих людей. А многое, что при­несла с собой наука (от термоядерной бомбы до “про­бирочных” детей), напугало и отвратило. Заманчивые и благородные построения социологов обернулись по­токами крови, пота и слез. И миллионы людей потя­нулись за утешением в лоно религии. Давно было ска­зано, что “Христос любил хижины плача”. Жестокая и беспощадная жизнь конца столетия не могла не про­будить религиозного умонастроения. И пробудила его.

Таков духовный мир конца века. Он уже виден — конец века. До него уже можно досчитаться не деся­тилетиями, не годами, не неделями, а днями. От но­вогодней ночи 1996 года до 2000 года отсчитывается ровно 1461 день. Всего лишь. Сравните с теми почти 3,5 миллионами дней, которые истаяли с тех пор, как люди встретили XX век. И встречают новый век люди, притаившись, вглядываясь в грядущее, в тягостном ощущении кризиса. Кризиса всеохватывающего, гло­бального, грозного.

Да есть ли он? И если есть, то в чем проявляется? И можно ли, и как из него выйти?

Об этом пойдет речь в следующей главе.

Так, в 1843 г. Бруно Бауер — один из столпов Мла­догегельянства, выпускает книгу “Воспоминания о во­семнадцатом столетии и сообщение о кризисе девят­надцатого”. И на протяжении всего прошлого века эта нота о всеобщем кризисе настойчиво повторялась. Стоит напомнить Шопенгауэра — проповедника и про­возвестника всемирного пессимизма, воспевающего упадок жизненного чувства своего времени, Гойю — пророка ужаса, Кьеркегора — апологета страха, Ницше, предрекающего гибель.

Жестокую и неприглядную картину кризиса эпохи XIX века, как она представлялись Ф. Ницше, впечат­ляюще начертал Карл Ясперс в работе “Ницше и христианство”. Эту устрашающую картину потом много­кратно пересказывали: крушение культуры — образование подменяется пустым знанием; душевная субстанциональность — вселенским лицедейством жизни “понарошку”; скука заглушается наркотиками всех видов и острыми ощущениями; всякий живой духов­ный росток подавляется шумом и грохотом иллюзорного духа; все говорят, но никто никого не слушает; все разлагается в потоке слов, все пробалтывается и предается. Ницше говорил все это о духовном кризи­се эпохи, ему принадлежит беспощадный диагноз “Бог умер”. Де в мире нет больше святынь, нигилизм покрывает все и вся, ценности былой истории рассы­пались, новые не сформировались.

И это все утверждалось тогда, когда еще не были не только выявившимися, но и даже наметившимися объективные, предметные, вещественные глобальные проблемы. Это все заявлялось, когда идея прогресса еще бушевала в массовом сознании и лелеялась ин­теллектуалами. Это все говорилось в восьмидесятые годы прошлого века. Далеко же смотрел Ницше и мно­гое увидел. И не случайно, не выдержал его разум напора этих тревожных нот.

Пришел XX век. И с новой силой идеологи и тео­ретики, люди искусства и литераторы стали выносить мрачные оценки действительности- Конечно, основа­ния для того были. Что и говорить — век тяжел, противоречив. Крови, слез, пота пролито реки. Но краски заката так щедро брошены на всю историю века, что и впрямь стоит задуматься над тем, что все люди мира втянуты в засасывающую воронку кризис­ных событий.

Диагнозы безнадежности, утверждения о бессмыс­лице и последних днях Человечества множатся. Еще в прошлом веке тот же Ф. Ницше говорил, каким жалким, каким призрачным, каким мимолетным, ка­ким бесцельным и произвольным исключением явля­ется в природе человеческий интеллект. Да и его но­ситель — человечество. Были вечности, когда его не было, будет время, когда от него и следа не останет­ся. И в нашем веке все экзистенциалисты, люди умуд­ренные и скорбные, хором и поодиночке говорят о леденящем одиночестве каждого, о нашей “брошенности” в чуждом мире, о непрочности и зыбкости су­ществования.

Все безысходно, на всем тлен, ждать нечего, спра­шивать “куда” и “зачем” просто не имеет никакого резона. Над нами царит ощущение страха, преддве­рия хаотичности, катастрофы.

Но так ли это? Поразмышляем над тем, а что соб­ственно имеется в виду, когда говорится о кризисе?

Обратимся к классике. Хотя бы к К. Марксу. Уж он-то о кризисах написал немало. И наряду с анали­зом экономических и политических их модификаций дал и общетеоретические определения. По его мне­нию, в социальной системе кризис имеет место тогда, когда распадается единство моментов, ставших самос­тоятельными, и необходимо воссоздание цельности. При этом в прошлом в обществе кризисы разреша­лись с применением тех или иных форм социального насилия (от угроз до применения оружия). Насиль­ственное разложение единства или столь же насиль­ственное воссоединение уже разделенного — такими были кризисы бытия. Кризис, конечно, есть распад целостного, системы, ее деструкция, результат разви­тия внутреннего противоречия или внешнего удара, ведущий либо к уничтожению, либо к переходу в но­вое состояние.

О том, что кризис не всегда зло, говорили мысли­тели разных направлений. Питирим Сорокин в книге “Человек и общество в условиях бедствия”, написан­ной в годы второй мировой войны, утверждал, что бедствия не являются исключительным злом, наряду с их разрушительными и вредными действиями они играют конструктивную и положительную роль в ис­тории культуры и творческой деятельности человека. Для человечества катастрофы имеют великое обучающее значение.

Но в этом же ракурсе размышлял В. И. Ленин в годы первой мировой войны, когда говорил, что всякий кризис означает (при возможности временной задержки и регрессии) ускорение развития; обострение противоречий; обнаружение их; крах всего и т. д. В этом, как он полагал, полезные черты всякого кризиса. Конечно, оценки П. Сорокина и В. И. Ленина обнадеживают. Но не следует забывать, что они написаны в доатомную эпоху, в пору, когда не обозначилась экологическая угроза, когда мы были беззаботны в отношении космических опасностей, когда еще не было глобальных проблем (продовольственной, водной, ресурсной, демографической, урбанистической и иных). Как говорится, их бы слова, да Богу в уши, их бы устами, да мед пить. Но все же, размышляя дальше о глобальном кризисе, отдадим предпочтение не тем, кто зовет сложить руки и покорно ждать краха, а тем кто готов искать выход, верит в разум и волю челове­чества.

Едкая и ироничная украинская пословица “Не тратьте, куме, сил понапрасну, да идите ко дну” не может быть взята как выразительное умонастроение духа людского в конце нашего бурного века.

Кризис сейчас все же есть. Трещит и пощелкивает, угрожающе кривится вся мировая система — от хо­зяйства до высших идеологий. Правде надо смотреть в глаза. Не отворачиваться. Уже не раз упоминавшийся нами мудрый немецкий философ, один из самых яс­ных умов века, Карл Ясперс говорил: “Кажется, се­годня раскалывается то, чем был мир человека тыся­челетиями”. Все находится в состоянии кризиса, такого кризиса, который не поддается обозрению, ох­вату на единой основе и излечению, который прихо­дится переносить, принимать как наш удел. И это не миф, не запугивание обывателя. Не наживание ин­теллектуального капитала на щекотании нервов бла­гополучному среднему классу в преуспевающих стра­нах. Хотя у многих подвизающихся в желтой прессе, масс-культе, масс-медиа, поп-философии и паранауке такой мотивчик несомненно прослушивается. Но не У таких масштабных и честных мыслителей, как К. Яс­перс, И это кризис не одной какой-либо сферы, не одной страны или региона. Это всеохватывающий, под­линно глобальный, системный, предопределяющий не­обходимость осмысления путей выхода из него всем сообществом, Родом, человечеством.

О глобальном характере кризиса можно судить понекоторым проблемам, так сказать, землешарного раз­маха. И начал бы я, может быть, неожиданно, с того вопроса, который обычно не включается в число так называемых глобальных проблем. Я начал бы с эк-стернальной угрозы, то есть с внешней угрозы чело­вечеству. Нет, нет. Не с НЛО, не с “зеленых человеч­ков”. Правда, начиная с Г. Уэллса и до нынешней плеяды наших и зарубежных фантастов идея о на­шествии инопланетян тысячекратно обыграна. Все это пока, как мы уже раньше говорили, более гипотетич­но, чем реалистично. Нельзя полностью ее отвергать, но сегодня нет оснований некритично и безапелляци­онно ее принимать.

Есть другие, уже реальные вещи.

30 июля 1908 года небосвод прорезал и опустился в безлюдной тайге Тунгусский метеорит. Подсчитано, что задержись он на три часа или упади на четыре тысячи километров западнее, Москва тяжко постра­дала бы. С этих размышлений открывается роман зна­менитого современного фантаста Артура Кларка “Сви­дание с Рамой”. Его встревожила эта тема. И его последним произведением стал вышедший в 1993 г. роман “Молот Господень” — на эту же тему. Но об этом же писал не менее знаменитый Айзик Азимов в романе “Немезида”, этому же посвящен бестселлер Л. Нивела и Д. Пурнела “Молот Люцифера”. Что это было? Темные предчувствия? Интуиция больших фан­тастов? И при чем здесь кризисы земные? Да притом, что объединенная мощь человечества сегодня реально могла бы по своим техническим возможностям отвес­ти от нас такую угрозу.

О том, что это не игра праздного ума и не легко­мысленные надежды людей малосведущих, можно су-Дить по позиции Эдварда Теллера. Личность более чем известная, “отец” американской водородной бомбы, один из наиболее значительных физиков-ядерщиков века. В октябре 1994 г. он принял участие в конфе­ренции в Челябинске в ранее сугубо засекреченном нашем атомном центре. Проблема ее “Защита Земли от столкновения с опасными космическими объектами”. В своем интервью после конференции он заявил, что оборона против больших и малых космических тел — общая задача человечества. И действительно, встревоженность летом 1994 г. лобовой атаки кометы Шумейкер-Леви-9 на планету Юпитер, открытие ко­меты Махгольц-2, которая через несколько десятиле­тий может пройти в опасной близости от Земли, — все это требует не только размышлении, но и дейст­вий. Кометы и большие астероиды — реальность. Они угроза, они большая опасность. Их наличие должно было бы объединить людей. Но... Но люди остаются разъединенными. Начинаются взаимные страхи. Об антиметеоритной, антикометной обороне всерьез ни­кто не думает.

И, пожалуй, отсутствие единства человечества пе­ред лицом внешней угрозы (так называемым “экстернальным кризисом”) — это и показатель внутреннего глубокого неблагополучия. Инерционная тупиковость взаимного недоверия, подогревание давних конфрон­тации групповых интересов сегодня в глобальных мас­штабах стали жизненно опасной для бытия всего рода людей.

Говоря о кризисе, охватившем всю планету, можно (да и нужно) разумеется выделить его составляющие. Прежде всего — разлаженность отношений человека и природы (экологический кризис), спутанность в эко­номической ситуации (общий кризис мировой эконо­мики), государственно-политическую разбалансированность, беспорядок в международных отношениях (политический кризис), духовную смуту (идеологичес­кий кризис) и т. д. О некоторых этих аспектах пла­нетарного кризиса речь у нас еще пойдет в последую­щем изложении.

Но в целом можно было бы сказать так. Мы столк­нулись со всеобщим “кризисом порядка” (применяя меткое выражение академика Н. Моисеева). Порядка XX века. Все то, что определяло облик нашего столе­тия, заколотилось, закачалось, подпрыгнуло, утрати­ло стабильность, стало неустойчивым. Нет прежней системы безопасности. Те, кого считали прогрессивными, теперь вовсю поносятся как изверги. И, напро­тив, те, кто считался недостойным, вдруг преподносят­ся как величайшие персонажи. Переосмысливается и бойко переписывается история века, да и прошлых веков. Само понятие планетарных отношений сущес­твенно меняется. Мир становится другим. Политичес­кие решения середины века (типа Ялтинских согла­шений) уже рассматриваются как какие-то непонятные древности, с которыми считаться не стоит.

Возникают и стремительно наступают новые про­блемы, которые вскоре потребуют своего разрешения, проблемы, от которых не отвернуться. Иногда гово­рят, что мир встал на дыбы. Они подчас выглядят как региональные, но по существу глобальны. Вот на­пример, простенький вопросик: Кто будет кормить Китай в XXI веке? И как его накормить? Вроде бы сейчас настроение по этому вопросу бодряческое. В Китае голода нет, идет рост благосостояния и он впе­чатляющ. Однако не все так просто. Как-то хорошо было сказано, что Иисус Христос накормил пятью хле­бами и двумя рыбами пять тысяч верующих. Увы, с тех пор это уже никому не удавалось. Вернемся к Ки­таю. В нем проживает на 1993 г. 22% мирового насе­ления. И на его долю приходится только 7% мировой пашни. Население Китая, несмотря на жесткие меры по ограничению его роста, продолжает упорно расти. По имеющимся авторитетным расчетам с 1990 по 2030 год оно возрастет на 400 миллионов и составит 1,7 миллиарда человек. Промышленное развитие Китая (как показывает опыт Японии, Южной Кореи, Тайваня) неизбежно повлечет за собой изменение типа питания, повышение потребления белковых продуктов — мяса, рыбы. Но это, в свою очередь, приведет к потере па­хотных земель. Уже видна нарастающая нехватка воды. Огромное, колоссальное население ставится в зависимость от импорта продовольствия. Но кто мо­жет ему его поставлять? Никто. Никто их не прокор­мит, весь мировой экспорт — 200 млн. тонн зерна. А только Китаю нужно будет минимум 300 млн. тонн.

Призрак голода очень быстро может “опредметиться” и стать жуткой реальностью. Но это лишь часть общемировой продовольственной проблемы, лишь часть вопроса о мировой продовольственной ситуации. Представим вид западных супермаркетов. Глаза раз­бегаются от сотен сортов колбас, сыров, консервов. Но когда вспомнишь, что по самым низким оценкам сегодня в мире ежегодно умирает от голода около 80 млн. человек (II) становится не по себе. По данным французских исследователей, 15% населения мира пи­тается избыточно, 10% — хорошо, 15% — удовлетво­рительно, 50% — недоедает, 10% — голодает. В этом и состоит проявление глобального продовольственно­го кризиса.

Человечество одержало много побед. И в космос выдвинулось. И в глубины атомного ядра проникло. И в компьютерные сети земной шар окутало. А вот с задачей всеобщей сытости так и не справилось. Вели­ка была надежда на “Зеленую революцию”, на мине­ральные удобрения, на гидропонику, на энергонасы­щенную сельхозтехнику, на высокопродуктивные породы, оптимальное соотношение больших и малых хозяйств, совершенствовали инфраструктуру, боролись с сельхозвредителями и болезнями, оттачивали тех­нологию производства пищи. Все это давало и дает результаты. И немалые. Но кардинального решения продовольственной проблемы нет и до сих пор.

В конце прошлого столетия известный химик М. Вертело, упоенный успехами своей науки, горделиво предрекал, что к 2000 году, не будет в мире сельского хозяйства, химия сделает излишним земледелие. Таб­леточная химера оказалась именно химерой, пустой фразой. На все то будущее, куда может заглянуть обос­нованное предвидение, без сельскохозяйственного производства не обойтись. И оно-то во всем мире в серь­езном кризисе. Он глобален. Урожайность сельскохозяйственных культур и продуктивность сельскохозяй­ственных животных подобралась к биологическому пределу, пространства пашни и пастбищ ограничены и из года в год сокращаются. А количество потреби­телей умножается. И их аппетиты не уменьшаются, а расширяются и разнообразятся. Ситуация с Китаем — это лишь модель для всего человечества. Кризис­ная модель.

Мир продувает холодный ветер реальных опаснос­тей. Леденящий ветер. Наступают на сельхоэугодья города, пригороды и огромные урбанизированные аг­ломерации. Процесс нарастающей урбанизации давно вышел из-под разумного контроля. Иногда говорят: мегаполисы — бич божий. И в самом деле, они стано­вятся чудовищной свалкой отходов. Например, 16 мил­лионный Нью-Йорк дает в сутки 15 миллионов ки­лограммов мусора. Такие города, как Каир и Мехико, ежедневно увеличиваются более чем на тысячу чело­век. По мнению экспертов, население Мехико еще до 2000 года достигнет 25 миллионов человек. Мегапо­лисы всасывают людей и перемалывают их. Городов-миллионщиков в мире уже несколько десятков. Горо­да-исполины превратились в каменные мешки, отгораживающие людей от света и воздуха. Вместо того, чтобы быть средоточием культуры, рассадниками интеллекта, центрами управления, они становят­ся аморфными скопищами чуждых друг другу людей, порождая самый тяжелый вид одиночества — “оди­ночество в толпе”. Это тоже одна из граней глобаль­ного кризиса.

К 2000 году больше половины человечества будет жить именно в городах. Можно было бы назвать еще немало штрихов, граней, моментов общего глобально­го кризиса. Однако не будем калейдоскопичны, не ста­нем мелочиться и разбрасываться.

Попытаемся свести черты всеобщего кризиса рода людей к некоторым наиболее рельефным чертам, к главным угрозам. И вместе с тем предпримем шаги по наметке возможных путей выхода из этого кризи­са, прорисовке реальных надежд такого выхода.

Еще раз вспомним, что в мире ныне возникла многополярность, на первый план выходит то противо­стояние, которое условно можно было бы обозначить “Север — Юг”. Это противоречие между относитель­но небольшой группой высокоразвитых стран с устойчивой политической системой, освоивших новейшую информационно-компьютерную технологию, с высоким уровнем благосостояния и, с другой стороны, с основ­ной массой стран, живущих в рамках индустриаль­ной, а то и предындустриальной технологии, с массо­вой бедностью, бурным ростом народонаселения, нестабильностью внутренней жизни. Карта мира ме­няется и переписывается. За последние 4—5 лет на ней возникло более 20 новых государств. Вместе с тем возникают объединения типа тех, которые в Европе возникли по Маастрихтским соглашениям.

О характере противостояния “золотого” миллиар­да и четырех миллиардов остального мирового насе­ления можно судить по таким данным. В 1992 году 20% наиболее богатых стран получали 83% мирового дохода, а на долю остальных оставалось всего 17%, при этом на долю их беднейшей части всего лишь 1,4%. Возвращаясь к теме продовольствия, скажем так: люди “золотого миллиарда” кушают плотно, они сыты, хорошо едят. Хотя и там есть голодные и недо­едающие. А. Зиновьев в книге “Запад” (1995 г.) со ссылкой на официальные источники говорит, что в 1987 году в Англии 9 млн. граждан (17% населения) жили в нищете, в Западной Германии 6 млн. не имели средств к существованию, крова и надежды на буду­щее. В США в 1996 г. в нищете жило 33,6 млн. чело­век, т. е. 13,5% населения. Конечно, это не нищета жителя Бангладеш или Сомали, но все же нищета, бедность, выпадение из “стандарта жизни”. А “стан­дарт жизни” там таков, что если бы все люди земли потребляли бы столько зерна, сколько североамери­канцы, то его мировых поставок хватило бы лишь на прокорм скота. А если бы весь мир потреблял (на душу населения) столько рыбы, как японцы, ее мировые запасы были бы уже исчерпаны. Богатые страны явно ведут себя, мягко говоря, расточительно, живут не “по возможностям”.

“Сытый Север” и “голодный Юг”, Юг, который не может обеспечить своих жителей не только едой и кровом, но и духовной пищей. Индия дает миру 1/3 всех неграмотных, Китай — четвертую часть, США и Канада тратят на образование в расчете на душу насе­ления в 90 раз больше, чем многие африканские стра­ны.

Это соотношение никуда не денешь, от него не уй­дешь. Оно — одна из осей глобального кризиса. В этой связи на Конференции ООН по окружающей сре­де и развитию (июнь 1992 г.) премьер-министр Нор­вегии Гру Харлем Брундланд говорила: “Человеческая история достигла водораздела, за которым изменение политики становится неизбежным. Более миллиарда человек, не могущих удовлетворить основные потреб­ности, наши собственные дети и внуки и сама плане­та Земля требуют революции. Она грядет. Мы знаем, что у нас есть возможность предотвратить опасность, хаос и конфликты, которые в противном случае неиз­бежны”.

Что и говорить, слова произнесены веские и суро­вые, правдивые и ответственные.

Однако проходят годы, а ничего существенного не происходит. Гневные предупреждения, тревожные про­гнозы еще не вывели основную массу политиков, да и рядовых людей, из состояния, которое можно было бы назвать метким русским словом “авось”. Авось про­несет, рассосутся сами по себе беды и печали, не гря­нет гром.

Но надо смотреть правде в глаза. Уже наглядно видны, прорезались, определились те тенденции в со­стоянии мира, которые порождают тревогу.

Не случайно возникающие ныне пестрые концеп­ции глобального развития подчас характеризуются как поиск “стратегии выживания”. И когда уже речь по­шла не о том, как “жить”, а о том, как “выжить”, то это не может не вызвать глубокой озабоченности у всех мыслящих людей. Мы столкнулись с жесткими угрозами. В чем же они? И как их отвести, преодо­леть?