Эллюль, Жак. Политическая иллюзия. Пер. В. В. Лазарев
жүктеу/скачать 1.49 Mb.
|
| Кто-нибудь может рассуждать в самом общем плане: всякая напряженность между подобными людьми и государством целиком снята; и автономия политики (хотя они и отрицают ее наличие) абсорбировала их философию. Нам следует также помнить догматическое отрицание в этом роде приверженцев марксизма; приняв определенную интерпретацию истории, они не способны допустить мысли, что вещи развиваются не тем путем, который был предначертан для них марксистами. Поэтому они не могут признать, что политика должна быть автономной, и пребывают, таким образом, в оцепенении, на позиции абсолютного идеализма (например, они отстаивают тезис о том, что война, по самой своей природе, исчезнет вместе с капитализмом, как это указывается в "Драпо руж" (1963, 4 марта).
Но во всей этой полемике используется еще один аргумент, гораздо более непосредственно относящийся к политике; он выдвигается демократами. Они также, хотя и на другом основании, отвергают факт наличия автономности политических отношений. Они ставят перед собой задачу ввести политику в русло морального движения, причем предполагается, что демократия и социализм суть течения, как раз подходящие для этой цели. Мы можем видеть это в теории Руссо, утверждавшего, I что политический организм — это "моральное существо", обладающее волей, и что эта общая воля всегда направлена на сохранение и нормальное развитие каждой партии. Это значит, что благо совпадает с общей волей, которая есть по преимуществу воля политическая. К несчастью, эту общую волю, как нам теперь известно, вряд ли можно сформулировать и привести в действие, и в еще меньшей мере она может быть выражением "морального существа". Но ту же попытку ввести политику в рамки социалистической, а потому и моральной, системы воззрений можно видеть в концепции Жана Жореса, который стремился показать, что социализм в конечном счете справится с задачей формирования общества в соответствии с социалистическими принципами не только потому, что социализм необходим, но и потому, что он хорош. Маркс, как известно, намеревался исключить все ценности из своей интерпретации. Но Жорес ввел их вновь, чтобы показать идентичность необходимого политического развития и торжества добра и справедливости как ценностных факторов, интуитивно чувствуемых людьми. Однако мы далеки от претворения в жизнь даже предварительных условий всего этого. Мы живем в условиях (и это относится ко всем странам, за исключением тех, где единодушие создано с помощью манипулирования), порожденных демократией, когда граждане далеко не единодушно придерживаются даже тех общих ценностей, впрочем сохранившихся в очень незначительном числе. И все же такое единодушие могло бы послужить необходимой предпосылкой для предотвращения само- стоятельного хода политического процесса: гражданам необходимо было бы единодушно принять ценности, которые затем можно было бы навязать политическим отношениям. Но сама практика демократии, разумеется, разрушает такое единодушие, а отсутствие последнего как раз и дает возможность политическим отношениям протекать самостоятельно, хотя, с точки зрения Макиавелли, автономия и должна быть завоевана в борьбе. Как ни прискорбно, в условиях диктатуры такая победа всегда обеспечена. Франсуа Буррико (Franc,ois Bourricaud) ведет очень уместную критику, показывая, что подавить самостоятельность политики пытаются в конечном счете при помощи раскола: раскол — это попытка отдалить технические проблемы, находящиеся вне компетенции гражданина, от политических проблем, в решении которых ему отдается приоритет. Но способ усвоения проблем заключается в отождествлении политического с моральным... К несчастью — и Буррико делает совершенно правильное замечание, — разделение технического решения и морального представляется довольно неуклюжим. Вопрос в целом требует дальнейшего изучения, равно как и проблема морального выбора в политических отношениях, — этот выбор сводится к "отбору различных степеней вероятности", тогда как техническое требование выступает не столь уж детерминирующим фактором. Здесь мы должны подчеркнуть другой аспект: идеалистическая интерпретация автономности политики не только ошибочна, но и опасна. Серьезнейшие политические ошибки, которые становились причиной страшных кровопролитий и беспорядков за последние полвека, были совершены теми, кто, отвергнув отвратительный, но все же неопровержимый факт автономности политики в наше время, действовал так, как если бы ничего подобного не существовало и как если бы политика была подчинена определенным правилам и ценностям. (Те же самые политические деятели были неспособны ясно сформулировать те ценности, во имя которых они действовали.) В результате, с одной стороны, мы имеем возвышение таких доктринеров, как Сталин и Гитлер, которые сделали эту автономию политики своим отправным пунктом, выразив ясно и уверенно то, что они намеревались осуществить1. Их заявления следовало бы принимать всерьез. Но демократы никогда не принимали их всерьез и потому всегда ошибались в своих расчетах (за исключением, пожалуй, Черчилля, который также постоянно настаивал на автономии политических отношений). Если политические деятели демократических направлений, социалисты, гуманисты и христиане совершали ошибки одну за другой и верили, что заявления Гитлера и Сталина, подобно декларациям народно-освободительного фронта, Фиделя Кастро или Насера, ничем не отличались от их собственных выступлений по воскресным дням, то это результат их глубокой убежденности в том, что "все это невозможно, — политика не может быть независимой от морали. Невозможно иметь такие идеи, подсмеиваться над законом, не держать данного слова, 1 У Сталина, несмотря на его марксизм, преобладание средств над целями и разработка стратегии и тактики становятся решительным возвратом к этой автономии, а экономика и социальные факторы становятся фигурами на поле политических шахмат. покорять обширные территории, провоцировать революции, отправлять массы людей на завоевание жизненного пространства, — все это невозможно, и невозможно установить социализм силой или завоеванием". Когда Гитлер пришел к власти, священники верили, что переустройство Германии должно привести к лучшему в "духовном" смысле, и они просто не могли принять всерьез проектов Гитлера на будущее, о которых он говорил в своих речах. Точно так же немецкие финансовые магнаты помогали Гитлеру, так как были уверены, что он победит (и в этом они не ошиблись), и думали, что революционер — это не такая уж ужасная фигура и они, конечно же, приструнят Гитлера — ведь его "ценностные" рассуждения неправильны. Они пришли к такому заключению, потому что полагали, что политика "разумна" и что Гитлер не зайдет настолько далеко, как обещает на словах. На деле же Гитлер господствовал над ними и заставил их подчиниться именно так, как и обещал. Та же самая ошибка была совершена руководителями демократических партий Польши и Чехословакии, которые полагали, что необходимо сотрудничать с коммунистами. Это проистекало и от известного рода идеализма, рожденного в движении Сопротивления, но главным образом из убеждения, что коммунисты подчиняются "той же морали, что и мы, что и каждый из нас", что коммунисты ищут правды и справедливости и преданы благу отечества, поэтому с ними можно работать вместе. Люди надеялись, что они будут в состоянии утихомирить коммунистов, приучить их к демократии и сделать восприимчивыми к достоинствам идеологического и политического либерализма тем, что примут их социалистические методы экономического планирования. К несчастью, как показали события, все союзы, уступки, переговоры и т.д. только сослужили службу коммунистической тактике, которая не была ни либеральной, ни плюралистически ориентированной, ни подчиненной ценностным установкам. Перед лицом совершенно автономного политического акта никакое обращение к ценностям не может принести ни малейшей пользы. Миролюбие, и в особенности счастье народа, обещаемое политическим курсом, не признанным в качестве автономного, обеспечили победу Муссолини в Эфиопии, Франко в Испании и Гитлеру в Чехословакии. Только в последнюю минуту идеалисты хватаются за голову и призывают остановиться, а это обходится страшно дорого и стоит крови, потому что ни одна из мер, необходимых для ясного понимания автономии политических дел, не была принята вовремя. Утверждать в наше время, что война справедлива, когда наделе она есть ultima ratio (решающий аргумент), что она приемлема только при таких-то и таких-то условиях, — это значит снова вменять веку без морали и без ценностей христианскую, по существу, мораль. Это значит оставить значительное поле действий самому реалистическому в мире политическому курсу, где политика автономна, что просто равнозначно одобрению самой разрушительной и ужасной войны как компенсации за наше бездействие с самого начала, за мучившие нас тогда сомнения и совесть. Я вовсе не хочу сказать, что война хороша, желательна или справедлива. Я еще раз повторяю, что я часто писал, — "всякая война несправедлива". Ни одно государство не может вести войну из добрых побуждений. Но в мире, где политика автономна, тот, кто занимается политикой, должен знать, что война или угроза войны служит нормальным политическим средством и что отвергать этот специфический факт автономности — значит под прикрытием благонамеренности и идеализма делать политические отношения еще более разрушительной для общества силой. В наше время нет таких "молодцов", которые не были бы победителями и не представляли бы справедливого и правого дела, но нет и таких "проклятых" из политиков, которые в конечном счете потерпели крах. Если бы Гитлер победил, то испытания, которые вытерпел Советский Союз и западные нации, будучи подтверждены точными данными, несомненно, завершились бы смертными приговорами нашим политическим деятелям. Не следует полагать, что автономия политических отношений возможна только в условиях диктатуры. В той или иной степени она существует также и в демократических устройствах. Ошибочным было рассматривать диктатуры или коммунистический режим как ненормальные, исключительные случаи, удавшиеся на долгое время, но способные возвратиться к своим предшествующим формам. Ошибкой была и вера в то, что политическая деятельность, регулируемая ценностями и общепризнанными и принятыми законами, подчинена морали, или что возможно ведение войны, подчиняющееся законам. Ошибкой было верить, что это в природе вещей. Следовало бы ясно представлять, что всякое политическое устройство, основанное на ценностях, — вещь очень хрупкая и недолговечная, весьма удивительное человеческое творение, которое должно поддерживаться силой воли, жертвами и постоянным обновлением. Как только разряжалась напряженность, ситуация снова становилась такой же, как и прежде: автономная политика, война без закона. Испытания, которым мы подверглись за последние полстолетия, должны были убедить нас, даже если это нас не удовлетворяет, даже если мы этого не одобряем, что ситуация, которая установилась в странах диктаторского режима и в коммунистических странах, нормализовалась, и что мы должны мыслить о политических проблемах с учетом того, что происходит именно в этих странах, а не исходя из какого-то идеала демократии, который не имеет никаких шансов на самоутверждение. Мы знаем, что нравы тоталитарных государств уже обрели прочную основу в демократических странах. Уже признаны полицейские режимы, интернированные лагеря, неподконтрольная, всесильная администрация; систематическое элиминирование инакомыслящих и групп меньшинства служит признаком того, что на уровне общественного мнения получили признание такие стереотипы, как "направление исторического процесса" (что служит лишь идеологическим камуфляжем для автономии политических отношений), "вещи таковы, каковы они есть", или "трудиться — значит быть свободным", или же "законы порождаются необходимостью". Если мы проанализируем отношения между политическими деятелями или политическими группами в условиях демократии, то сможем очень быстро обнаружить, что эти отношения определяются силой, шантажом, нажимом, деловыми отношениями, престижем, карьерой, соучастием в преступлениях, но ни в коем случае не моральными правилами или установками на высшие ценности, — эти факторы просто отсутствуют'. Даже в идеологически сильных группах — я имею здесь в виду левую интеллигенцию — отношения часто бывают грязные и резко выражают эту автономность хода политических отношений, несмотря на то что в своих публичных заявлениях эти группы выдают себя за защитниц добра, гуманизма и морали. Следует иметь в виду, что словарь моральных и внематериальных ценностей сохраняется даже в самых автономных типах политики. Так, Гитлер и Хрущев непрестанно взывают к Богу. Точно так же, мы обнаруживаем, что слово "социальный" обычно употребляется для этических оправданий политической деятельности2. Важным элементом, соответствующим автономии политики, является извращение на практике моральных ценностей гражданами, которые им привержены. Театрализованная сцена, которую представляла политическая жизнь во Франции за последнее десятилетие, очень показательна в этом отношении. Конфликт между моральными и политическими проблемами был замечательно проиллюстрирован полемикой между благочестивым евреем Виктором Голланцом (V.Gollancz) и отцом Брук-бергером (Brukberger) по поводу казни Эйхмана. 1 Шумпетер Й. в работе "Капитализм, социализм, демократия" хорошо осветил природу такой "победы" и чистой ориентированности на эффективность в демократических системах. Он показывает, что для политического деятеля "дело" есть оружие для борьбы. Он вспоминает слова Пиля (Peel), произнесенные после проведения кампании против правительства: "Ямайка была хорошей ездовой лошадью" (См. Schumpeter J. Capitalism, Socialism, Democracy. New York, 1950, Chap. XXII). 2 Bohm. Kapituliert der Staat? // Politische Meinug. 1962. Голланц, выступая сторонником духовного начала, защищал тезис о том, что бессмысленно убивать Эйхмана. "Что хорошего в том, что убьют еще одного человека? Принесет ли такая мера облегчение от лавины жестокости и ненависти, которую Аушвиц обрушил на человечество? Эйхман принадлежит Богу. Только Бог может судить его. Мы должны руководствоваться не мифической идеей справедливого возмездия, а духовным возмездием. Чем гнуснее деяние, тем сильнее должно быть наше сострадание. Крайнему злу гитлеризма должен быть противопоставлен акт высшего милосердия...". Разумеется, эти слова, выражающие глубочайшую моральную и духовную истину, не могут быть поняты государством. Политика никоим образом не может исходить из них. Но уверение, будто правде и справедливости отдано должное, есть лишь мошенничество и форма лицемерия. Те, кто претендует на справедливость, приговаривая человека к смерти, заслуживают такого же обвинения в лицемерии, какое Иисус предъявлял фарисеям. Что мы здесь обнаруживаем, так это идеологическую конструкцию, которую человек возводит для оправдания своих действий: эти действия-де полезны, они помогают обществу выжить и функционировать. Аргументы Брукбергера заключались в следующем. Если мы прощаем преступника, то наше общество безнадежно. Ради выживания группы полезно элиминировать нонконформистов, дураков, анархистов, несправедливых, преступников; и группа права, противодействуя им таким способом через своих судей, солдат и политических деятелей. Роль политики в том и заключается, чтобы такие противодействия делать выполнимыми с наибольшей легкостью, потому что при подобных условиях ни индивид, ни группа не могут брать на себя ответственность. Давайте же тогда не будем вносить путаницу разглагольствованиями о ценностях, морали и добре, а попытаемся-ка лучше проявить честность, которая ни цинична, ни скептична. Такая ситуация ведет к ряду определенных последствий, которые очень тревожат идеалистов и гуманистов. Прежде всего интерпретировать политические факты в терминах какой-нибудь духовной или моральной теории — значит вставать в очень затруднительную в свете сложившегося положения дел позицию. Но человек, если он не циник, не скептик, стремящийся установить отношения между двумя противоречащими друг другу областями — тем, что есть, и тем, что должно быть, — часто ведет свои рассуждения, оставаясь именно в таком затруднительном положении. И в этом заключается средство удержать противоречие, не позволить ему стать явным, потому что его очевидность всегда доставляет неприятность. Если гражданин, не отягощенный действительной политической ответственностью, заявляет, что политика должна руководствоваться моральными канонами, и судит о действиях политиков по этим канонам, то он — само лицемерие, способное обвинять политического деятеля за само его существование. А если этот гражданин принимает на себя хоть малейшую политическую ответственность — например, произносит речь на митинге, декламирует манифест, пишет воззвание на стене и т.д., — то ему оказывается еще труднее объяснить свое действие в терминах моральных мотиваций: я пою, потому что мой товарищ вручил мне листок и потому что пение — это акт солидарности с моими товарищами; я произношу речь, потому что некто был незаконно арестован; я бросаюсь на помощь жертвам грубого насилия, потому что я добросердечен; я помогаю спасению узника, потому что он страдает. В сущности, эти действия означают: я выношу моральные суждения, чтобы восторжествовала правда и справедливость, и, кроме того, я отказываюсь признавать чисто политическое значение действия, которое я совершаю. Конечно, гораздо легче следовать порывам доброго сердца и чувству сострадания, следовать своим склонностям и действовать из дружеских побуждений. Гораздо легче ставить перед собой моральный вопрос, затрагивающий индивидуальность, чем попытаться увидеть и понять эффективные политические следствия совершаемого поступка. Если человек не ставит общего этического вопроса, от которого он не может уйти, а остается на уровне личностного, то ответы обычно ясны. Если человек тонет, я должен его спасать, и если человек оказался в смертельной опасности в руках неприятеля, я должен его спасать. Но все это значительно усложняется, когда наше действие мы оцениваем с политических позиций. В этом случае явления становятся двусмысленными, ситуация — неопределенной. Человек, которого я спасаю, может оказаться опасным преступником и, избегнув смерти, совершить затем ряд политических убийств. Или же он может оказаться активным членом тоталитарной политической организации и действовать в ее интересах и по ее приказу и продолжать ей служить несмотря на все несправедливости и убийства, ею совершаемые. Могут предостеречь: необходимо действовать осторожно и предусмотрительно. Отлично, но в таком случае надо также заранее знать и о политических последствиях своего действия, одним из которых может оказаться убийство или зверские пытки другого человека. Или: я могу, желая бороться за свободу и выступая против ограничений свободы, свободы выражения и морального суждения, поставить себя на службу другой силы, преследуемой в данный момент, которая открыто отвергает свободу личного проявления. Я помогаю этой силе выдвинуться, сделаться господствующей; но поскольку дело принимает такой оборот, она станет подавлять то, что она требовала лишь для себя, а именно, свободу выражения или гарантию прав личности по отношению к закону, полиции и т.д. Своим действием, совершенным по моральным побуждениям, но не проанализированным с точки зрения его политических последствий — я совершу тогда прямо противоположное тому, что я намеревался сделать. Однако, хотя решения такого рода могут иметь индивидуальный моральный смысл и индивидуальную духовную мотивацию, они не имеют больше общественного, группового или публичного значения: "Я не согласен с данной петицией, но тем не менее я подпишу ее, потому что необходимо, чтобы христиане подали свой голос. Я не люблю одиозных реклам, но вот эту я выведу на стене просто потому, что человек должен выразить себя, — вот где проявляется моя подлинная свобода...". Более чем оправдывая свои поступки таким образом, я должен отдавать себе отчет, что мое умонастроение и мои личные мотивы останутся при мне и не произведут никакого эффекта в мире, даже если я совершу политический акт в своем сознании. А вот мое имя и фамилия, написанные под каким-нибудь сомнительным воззванием, произведут какое-то политическое последствие. Общезначимый эффект поэтому можно считать исключительно политическим, а политический эффект должен быть принят во внимание в первую очередь. Текст, который я подписал, усилит какое-то политическое направление, произведет сдвиг в умах людей, и, как таковой, этот текст находится в сфере автономной политической деятельности. Когда я рассматриваю свой акт как следствие моих личных побуждений, то это акт индивидуального сознания; но прежде всего потому, что этот акт имеет политическое содержание, он в конечном счете войдет в сферу автономных политических событий и будет лишен моральной или духовной ценности — которая первоначально мотивировала этот мой поступок — и станет просто чисто политическим актом. Тогда я просто упрочу ту самую автономность политических отношений, которую я так осуждаю. Таково следствие отсутствия подлинно политического суждения и несчастной судьбы индивида, который основывает свои политические действия на моральных критериях. Подведем итог. Каждая политическая формула имеет прежде всего политическое значение независимо от какого-либо личного смысла, который я желал бы придать ей. Но это политическое значение обеспечивается обществом в целом, которое рассуждает в системе того, чем являются политические отношения на сегодняшний день, т.е. в системе автономности политических отношений. Надо признать романтической иллюзией возможность ввести подлинно моральные ценности и духовное содержание в политические действия из побуждений личной склонности к ним или при помощи действия людей, которые сами по себе вполне моральны и являются гуманистами или христианами. Совсем недостаточно, если кто-нибудь приписывает моральное значение политическим отношениям, когда политические отношения не приемлют этого. Недостаточно настаивать на том, что политика должна быть подчинена ценностям; это не породит господства ценностей. Недостаточно даже, чтобы руководитель партии или диктатор предпринимал решения, вдохновленные идеализмом или внематериальным подходом. Для того чтобы автономии политических отношений был положен конец, необходимо, чтобы они были подчинены общим ценностям; надо, чтобы механизм партий и государства не обладал никакой автономией — чтобы они перестали функционировать как машины; чтобы акты и решения, вдохновленные моральными побуждениями, были определенно признаны в качестве таковых в глазах всех людей. Но воспитание народа идет в прямо противоположном направлении. Люди слишком убеждены втом, что существует коррупция и пути макиавеллизма в политике, и это не дает им возможности понять, что такая автономия неизбежна. Это приводит нас к двум заключениям. При сложившейся ситуации, такой как она есть, мы должны анализировать факты и иметь дело с ними, как они есть, а не с такими фактами, какие мы желали бы видеть1. Я не хочу 1 Здесь я согласен с мнением Эрика Вейля, высказанным в работе "О политике" {Weil E. "De la polltique", 1956),когда он подчеркивает, что политика может быть понята только с точки зрения тех. кто действует, т.е. правительства, и что читать проповеди правитель- этим сказать, что необходимо склоняться перед фактами или соглашаться и примиряться с вещами такими, как они есть. Мы сами не увлечены здесь курсом на эффективность. Но, к примеру, я отвергаю привычную игру интеллектуалов, когда они проецируют ценности и духовное содержание на политические факты. На этот счет политические деятели, которые не приписывают никакого значения и не придают никакой важности последствиям — кроме политических последствий в строгом смысле слова, — когда имеют дело с политической реальностью, правы, потому что они видят вещи такими, как они есть. Если христианин настаивает, опираясь на абсолютную божественную волю, на необходимости какого-нибудь определенного действия, пусть он это делает; но ему следует знать, что он не выдвигает политического требования. И в этом заложено противоречие и начало конфликта; потому что человеку надо понять, что неуклонное следование божественным заповедям и осуществление специфически политического акта не укладываются в одну общую для них систему. Если мы действительно стремимся выразить наши прекрасные чувства и найти область, где наш гуманизм был бы принят во внимание, то давайте отрешимся от участия в политике, потому что она не способна больше включать в себя теплоту человеческих чувств. жүктеу/скачать 1.49 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|