БОРИС И ГЛЕБ
Печатается по:
Православная богословская энциклопедия или Богословский энциклопедический словарь. Т. 2. Под ред. проф. А. П. Лопухина. Петроград, 1903. С. 954-968.
--------------------------------------------------------------------------------
Борис и Глеб - нареченные во св[ятом] крещении Роман и Давид, св[ятые] мученики-страстотерпцы, князья российские, по времени - первые в сонме святых русской церкви. Иаков черноризец в "Сказанiи о страстотерпцахъ св. муч[ениках] Бор [нее] и Гл[ебе]"и преп[одобный] Нестор в "Чтенiи объ ихъ житiи и погубленiи" - писатели XI - XII вв.- представили в лице этих первых рус[ских] св. мучеников некоторые возвышенно-идеальные черты "князя-христiанина" в .его "семейственности" и "государственности", как бы в решительный противовес царившему еще тогда языческому строю жизни, с постоянными княжескими междоусобиями и раздорами, и подробно рассказали об их мученической смерти от руки родного брата Святополка, заклейменного в народной памяти, под влиянием их же рассказов, позорным прозвищем "окаяннаго". Бор. и Гл. в числе двенадцати сыновей великого кн[язя] Владимира св., рожденных от разных жен, были самыми младшими и происходили от матери "болгарини" (Иак. черн.) или, по некоторым известиям, от "царевны Анны", двоюродной сестры греч. императоров Василия и Константина (Иоакимовская и Тверская летоп[иси]) и, таким образом, если допустить последнее,- родились уже по принятии Владимиром христианства и от матери христианки. Среди других сыновей Владимира, из которых каждому он дал для управления по определенному княжескому уделу, Борис и Глеб, по словам Нестора, "сiяли, какъ двъ свътлыя звъезды" во мраке - своими прекрасными качествами, служили истинным утешением и усладой его старости, подобно Иосифу и Вениамину для Иакова, и потому Владимир и любил их предпочтительно пред другими. С раннего детства неразрывная братская любовь соединяла их. Так, когда Бор. и Гл. оба были еще в детском возрасте - "ieдиначе дъетска 6ъста" (Нест[ор],-но Борис был все-таки значительно старше летами, а Глеб еще "вельми дътескъ",- они тем не менее постоянно проводили время вместе - в чтении, молитве и в делах милосердия. Борис был уже научен грамоте и читал книги - "житiя и мученiя святыхъ", молясь и проливая слезы при этом чтении,- Глеб же, не умевший читать, "сидълъ подлъ него и слушалъ", постоянно, день и ночь был вместе с ним. Отец их премного был "милостивъ" ко всем нуждающимся, сирым, болящим, повелевая развозить по городу нужное и потребное для всех таковых: так и сии св. Бор. и Гл., "видяща блаженная отца тако творяща, утзерждастася на милостыню", подавая нищим, помогая вдовицам и сиротам. Отцу нравилось такое поведение их, потому что в этом он "видълъ на нихъ благословеше Божiе". Самые имена, полученные ими при крещении (Роман и Давид), по словам преп. Нестора, служили предуказанием того конечного страдальческого подвига, который, по благословению и соизволению Божию, долженствовал увенчать их жизнь и прославить в потомстве, так как в житии св. муч. Романа и в борьбе Давида с Голиафом он усматривает черты, сходные с тем, что случилось и с ними, и этим, очевидно, хочет показать, что на них "во всемъ почивало благословеше Божiе". Вступив в зрелый возраст, Борис, исполняя желание и волю отца, женился: "се же блаженный,- говорит преп. Нестор,- сотвори не похоти ради тълесныя,- нътъ, не буди тако; но закона ради цесарскаго и послу шатя ради отча". Вслед за этим Борис получил свой удел - Ростов (по Иакову черн., у Нестора не называется, какой именно удел), Глеб же остался при отце, который не хотел с ним расстаться, но затем, когда узнал, что Святополк злоумышляет против них, намереваясь погубить всех своих братьев, чтобы "всю страну покорити и владъти единому",- Владимир призвал к себе и Бориса, "блюдый, да нъкаго пролiетъ (Святополк) кровь праведнаго". Борис и Глеб, таким образом, остались жить при отце, по-прежнему пребывая "въ поучеiии Божiихъ словесъ" и милостыню творя нищим, убогим и вдовым. Так рассказывает преп. Нестор. По Иакову чернор., оба - Борис и Глеб получили от отца уделы, Борис - Ростов, Глеб же - Муром, и уехали в эти города; но возможно, что Глеб, хотя и получил свой удел, все-таки оставался при отце, особенно после того, как распространился слух о коварных замыслах Святополка, что может быть заставило вызвать назад и Бориса, или же Борис, узнав об этих замыслах, сам, без особого зова, прибыл к отцу из Ростова, о чем и говорится у Иакова черноризца. Владимир был уже стар и впал в болезнь, между тем на Русь совершили набег печенеги: Владимир выслал против них Бориса с большим воинством и вскоре умер (в 1015 году). Святополк воссел на великокняжеском престоле в Киеве и немедленно принялся за выполнение своих преступных замыслов относительно братьев и прежде других - относительно св. Бориса и Глеба. Он был женат на дочери польского короля, католика Болеслава, сам принял католичество, и возможно, что в своих планах единовластительства в русской земле находил поддержку как со стороны тестя, так и в содействии и подстрекательстве римско-католического духовенства, питавшего надежды на распространение чрез него латинства на Руси, как этого добивались римо-католики со времени принятия русскими христианства. Во всяком случае Святополк задумал погубить братьев и, заняв княжеский престол в Киеве, подговорил и послал убийц к Борису, который в это время возвращался из похода против печенегов и остановился на реке Альте, под Переяславлем: здесь нашли его убийцы. Борис уже знал о смерти отца и горько сетовал, что он умер и похоронен без него, получил он также известие и о том, что Святополк вступил на киевский престол. Дружина, бывшая с Борисом, советовала ему поспешить в Киев и самому воссесть на "отчiй столъ", потому что "его всъ желали" - за него было войско, его желали киевляне. Борис, как истинный христианин, охраняя святость братских отношений и прав старшинства, отверг предложение: "не могу поднять руки на старшаго брата,- сказал он,- старшiй братъ будетъ мнъ вмъсто отца". Тогда дружинники покинули его - разошлись. По Нестору, Борис сам распустил их по домам, не желая, чтобы они гибли в междоусобной войне его с братом и собираясь лично отправиться к нему, чтобы установить и сохранить истинно братские отношения; по рассказу Иакова черноризца Дружинники сами разошлись - бросили его, потому что он не согласился на их предложение - "не захотълъ служить выгодамъ Русской земли", "общеземскому дълу" (Забелин). Борис остался один, с немногими "отроками" - слугами". Он, по-видимому, не знал, что к нему уже посланы Святополком убийцы, хотя ожидал и готовился к этому (так по Иакову, по Нестору - он был извещен об отправлении к нему убийц и потому готовился христиански встретить и перенести мученические страдания); убийцы прибыли к его шатру глубокой ночью, выждали, когда он, проснувшись рано утром, молился за утренним богослужением, ворвались в шатер и, "какъ звъря дивiи", набросились на него и закололи копьями. Иаков черноризец так описывает эту мученическую "страсть" св. Бориса: "Внутри шатра пламенно, до изнеможешя силъ молился св. князь до поздняго вечера, затъм возлегъ онъ на одръ своемъ и горько плакалъ, сонъ бъжалъ отъ его очей, а убiйцы лютые уже приближались. Наступало утро - время заутрени. То былъ воскресный день..." Блаженный князь велел находившемуся при нем священнику служить заутреню (в списке XII в.- "заоутрьнюю", XIV в.- "оутренюю"), сам же встал с постели, надел обувь, умыл лицо и начал молиться Господу Богу. Посланные Святополком убийцы пришли еще ночью, скрывались и теперь только показались пред княжеским шатром, в котором "блаженный страстотерпецъ самъ пьлъ псалтирь заутреннюю"; его известили о приближении убийц, он продолжал пение псалмов (шестопсалмие): "Господи, чьто ся оумножиша сътоужающiи; мнози въсташа на мя"...
"Господи, Боже мой, на Тя уповахъ, спаси мя" (по сп[иску] XII в.), засим канон и, кончив утреню, начал молиться пред иконой Господней, прося сподобить его "прiяти страсть", а когда услышал подле шатра "топотъ" (по сп. XIV в., в сп. XII в.- "шпътъ"), затрепетал, заплакал и воззвал к Богу: "Слава ти Господи, яко въ свътъ семъсподобилъ мя еси зависти ради прiяти горькую си смерть, всепострадати (в сп. XII в. "престрадати") любве ради и словесе Твоего (в сп. XII в. и - нет). Не всхотехъ бо взыскати княжеiя .(слова этого в сп. XII в. нет) ce6ъ самъ; ничто же о себъ изволихъ, по апостолу: любы все терпитъ, всъму въру емлеть и не ищеть своихъ си. И пакы: Боязни въ любви нъстъ, совершенная бо любы вънъ (вонъ) измещеть боязнь (I Кор. 13,7; I Иоан. 4,18). Тъмъ же, Владыка, душа моя въ руку Твоею выну, яко закона Твоего не забыхъ. Яко Господу годъ (угодна) бысть, тако буди" (по сп. XIV в.). Священник - "попинъ", бывший при Борисе, и "отрокъ", служивший ему, были глубоко потрясены, видя "господина своего дряхла (скорбна) и печалью облiяна суща", и "умиленно" сказали ему: "Милый наю (нашъ), господине драгый, колпкой благости псполненъ бысть, яко не въехотъ противитися брату своему любве ради Христовы, яко велики вой держа въ руку твоею". Тогда ворвались в шатер убийцы, кинулись на св. Бориса, поразили его копьем, и он пал на землю; любимый отрок его Георгий бросился было к нему, думая своим телом прикрыть его - убийцы поразили и его и, желая снять с него "золотую гривну", которая была подарена ему св. Борисом в знак особого расположения к нему и которую он носил на шее,- отрубили ему голову, уже мертвому. Борис, между тем, смертельно раненный, был еще жив, простил всем и молился за своих убийц. Злодеи, завернув тело его в шатер, в котором он находился, повезли к Киеву, но Святополк, извещенный о совершенном злодеянии и о том, что страдалец еще дышит, послал навстречу им двух варягов, которые и довершили убийство, на пути - "на бору", недалеко от Киева. Это случилось в 1015 г., 24 июля. Тело убитого было отнесено "тайно" (по Иакову чернор.) в Вышгород, который, по Нестору, "отъ Юева, града стольнаго" находился в расстоянии "пятнадцати стадiй": здесь оно было положено - погребено "у церкви св. Василiя". Погубив Бориса, Святополк тотчас же отправил убийц и к св. Глебу. В рассказе о мученической кончине последнего встречаются некоторые противоречия между Иаковом чернор. и прел. Нестором, более существенные, чем в других местах их "чтеiяя" и "сказанiя", хотя вообще принято думать, что преп. Нестор в своем рассказе пользовался Иаковом мнихом. По Нестору, св. Глеб, узнав о братоубийственных намерениях Святополка, "вocхoтъ отбъжати въ полуночныя страны", пошел к реке (Днепру), нашел здесь "кораблецъ уготованъ", сел на него и "тако отбъже отъ законопреступнаго брата"; но куда именно, в какие "полунощныя страны." отбежал он и где, в каком месте нашли его убийцы, посланные Святополком,- неизвестно. По Иакову чернор., они встретили его на реке Смедыни, впадающей в Днепр, недалеко от Смоленска, плывшим в "насадъ" - в княжеской лодке, и здесь он был зарезан ножом своим же поваром, 'Торчином по имени. Чем объясняется указанное противоречие или, точнее - умолчание, недостаток фактических подробностей у преп. Нестора, если он действительно имел пред собою точное показание чернор. Иакова о месте и обстоятельствах убиения св. Глеба,- остается не разъясненным. Проф. Голубинский полагает, что "повъсть" Иакова не была собственно настоящим житием св. Бориса и Глеба, составленным по образцу греческих житий святых, что преп. Нестор взял на себя труд составить такое именно "житiе", пользуясь готовой уже повестью Иакова, и что "оно, такимъ образомъ, представляетъ собою первый у насъ опытъ настоящаго житiя" (Ист. русск. церк. Т. 1, пол. 1. С. 620). Но все-таки непонятно, для чего в таком случае понадобилось ему допускать противоречия Иакову, приводить одни подробности из него и изменять или умалчивать о других, хотя бы и совершенно безразличных для главной его цели - церковно-назидательной. Кроме того, нельзя не заметить, что "сказанiе" Иакова, которое проф. Голубинский считает не совсем подходящим к обычному типу греко-славянских церковно-назидательных житий святых, пользовалось у нас несравненно большей известностью в церковном именно употреблении, чем собственно "житiе" Нестора, и по нему, главным образом, наши предки знали и научились чтить память святых и славных князей - страстотерпцев Бориса и Глеба. Так оно и дошло до нас во множестве списков, от XII до XVII в., тогда как "житiе" их, составленное Нестором, известно всего лишь в пяти-шести списках, из которых древний не позднее XIV в.- Проложныя "чтеiя" о св. Борисе и Глебе, известные по спискам XII-XIII вв. и все позднейшие составлены по Иакову, а не по Нестору, а проложные чтения, назначавшиеся для церковного чтения, были просто сокращением более или менее обширных церковных житий, и при этом в некоторых списках Прологов, как напр. в Успенском 1405 г. (Синод, библ., Успен. рук. № 3) помещались - и краткое проложное чтение, и обширное "сказанiе", но именно - Иакова. В Степенной книге и в Четьи-Минеях м[итрополита] Макария приводится также "сказанiе" Иакова и нет "житiя" Нестора, даже в нашей первоначальной летописи о св. Борисе и Глебе рассказывается по Иакову, а не по Нестору, хотя преп. Нестор и считается (допустим, и несправедливо) составителем этой летописи. На основании такой известности "сказанiя" Иакова скорее можно думать, вопреки приведенному мнению почтенного историка, что оно (житие) именно, по крайней мере, считалось и признавалось у нас церковным житием св. Бориса и Глеба, а не "чтенiе" Нестора. Показание Иакова мниха о месте и обстоятельствах "погубленiя" св. Глеба, занесенное и в первоначальную летопись, вместе с рассказом об убиении св. Бориса (под 1075 г.), принимается всеми историками. Св. Глеб был зверски умерщвлен 5 сентября 1015 г., спустя месяц и 12 дней после убиения его брата. Тело его "было положено на пустъ мъстъ, на брезъ, межи двъма колодома", как говорится у Иакова, т. е., по объяснению проф. Голубинского, было похоронено "не въ Смоленск, близъ которого произошло убiйство, а на томъ самомъ пустомъ мъстъ, гдъ совершено убiйство, на берегу Днъпра", и "погребено было не съ подобающею чесию (где-либо при церкви) въ княжескомъ каменномъ гробъ, а съ безчестiемъ (на поле) въ простолюдинскомъ деревянномъ гробъ, состоявшемъ изъ двухъ колодъ, каковы были деревянные гробы въ древнее время" (История канонизации святых в русск. цер. С. 27, прим.). В рассказе о зверском "погубленiи" св. Глеба, как у Иакова, так и у преп. Нестора, в каждом слове чувствуется то же глубоко набожное, можно сказать, священное настроение и благоговение самих благочестивых "описателей" пред возвышенным нравственно-христианственным образом невинного святого страдальца-мученика, каким проникнуты их рассказы об убиении и его брата, как и все их повествование. Пред их религиозно-освещенным взором предносятся образы библейских и евангельских страдальцев - Авеля, неповинно убиенного своим же братом и первым на земле извергом - братоубийцей Каином, Иосифа Прекрасного, брошенного в ров, на погибель, также своими братьями, образ самого великого, божественного страстотерпца, агнца непорочного, закланного за грехи мира, Христа, и сонмы христианских святых и мучеников. Своими рассказами они вводили этих первых в русской земле христианских страстотерпцев именно в сонм общевселенских святых православной церкви и показывали в их лице красоту и святость христиански воспитанной души и общественности. Св. Борис и Глеб, по их рассказам, неповинно погубленные, павшие жертвой нечестиво-языческих вожделений и дохристианского строя общественных отношений, представляли воплощение тех именно возвышенных нравственных достоинств и добродетелей, каких недоставало в языческом обществе и каких чуждо всякое общество полуязыческое или двоеверное (а таким в княжеский период нашей истории и долго позднее в значительной степени и было большинство нашего народа), они были живым воплощением (как истинные сыны Владимира - христианина, а уже не язычника) святой, детски чистой и спасительной серы в Бога, послушания отцу и отеческим законам (они и погублены были потому, что не хотели нарушать закон старшинства и старшего в роде), братней любви, согласия и мира (в период постоянной братоубийственной розни и взаимных братских раздоров), горячей, деятельной любви к ближнему. И, напротив, Святополк Окаянный являлся прямым отрицанием всего этого, живым воплощением всего нечестивого "окаянства" язычества - и по своим душевным качествам, и по внешней деятельности. Такими наши древние "списатели", не мудрствуя лукаво, изображают св. братьев страстотерпцев Бор. и Гл., такими признала их Церковь, причислившая их к лику святых русской церкви и прославляющая (с XI в.) в своих песнопениях, наконец, такими же знал и знает их и весь православный русский народ, в котором они, за указанные высокие христианские добродетели почитаются и прославляются наряду с известнейшими и наиболее народными у нас святыми и мучениками - св. Николаем Угодником и св. Георгием Победоносцом (с тем п другим вместе они уже являются в рассказах Иакова об их чудесах).
Вслед за повествованием об убиении св. Бориса и Глеба, Иаков чернор. и преп. Нестор рассказывают и об открытии их мощей, о прославлении церковью причислением к лику русских святых и о чудесах их. Мы не приводим их рассказа об этом, так как его можно найти в любом сборнике житий русских святых (в Чт.-Мин.[Четьи-Минеях] Димитрия Рост[овского], у Муравьева, преосв[ященного] Филарета Чер[ниговского], Димитрия Твер[ского] и др.),-укажем лишь главное и существенное. Когда Ярослав после упорной борьбы "одолълъ" наконец Святополка, который и погиб, как новый Каин, "гонимый гнъвомъ Божiимъ", в неведомом месте - "въ пустынъ межи Чахы (чехи) и Ляхы" (ляхи, поляки), когда "крамола престала въ Русской землъ" и Ярослав сделался полным хозяином "самовластцемъ въ Рустуй земли", соединившим в своих руках "всю власть надъ нею" (Лет. под 1019-1036 гг., Иаков "Сказ.", в изд. Срезневского. С. 64-65), то первой его мыслью и заботой было найти прах невинно погубленного его брата - страдальца, св. Глеба, чтобы перенести и похоронить в достойной и почетной усыпальнице, подле его любимого и спострадавшего с ним брата св. Бориса. Место это, где "на брегъ" р. Смедыни было "повержено" - "съ безчестiемъ" погребено тело убиенного св. Глеба, было указано, по устроению Божию, особыми "чудесными знаменiями", явленными на нем, гроб его был найден и с почетом перевезен по Днепру в Киев, а отсюда в торжественной процессии перенесен в Вышгород и похоронен у церкви св. Василия, подле могилы св. Бориса. Скоро близ места погребения св. мучеников также начали являться чудесные знамения: "овогда бо на мъстт", идъже лежаста, видяху стояще столпъ огньнъ, овъгда же слышаху ангелы поюща. И то слышаще людiе и видяще върнiи, и славяху Бога, приходяще поклоняхуся Съ страхомъ на мъстъ томъ. И пришельцы мнози прихожаху отъ инъхъ странъ. И они въроваху си слышаще, а друзi не въроваху, акы лжу мняху" (Иак.). Спустя немного деревянная церковь св. Василия, у которой были погребены тела св. Бориса и Глеба, сгорела, при этом из нее были вынесены решительно все священные предметы, ничего не сгорело, сгорели только одни стены церковные. Митрополит Иоанн, по совещании с вел. кн. Ярославом, устроил крестный ход в Вышгород, к месту погребения св. братий-мучеников, в котором (крестном ходе) принимал участие и сам Ярослав, затем на месте сгоревшей церкви поставили "клътку малу" (небольшую часовню), митрополит отслужил в ней всенощную, а на другой день также с крестным ходом пошел к ней и, сотворив молитву, велел откопать землю над гробами святых братии. И вот, когда изнесли из земли и открыли их гробы, то увидели преславное чудо: тела святых не имели никакой язвы, но были совершенно целые, и лица (их) были светлы, как лице (ангела), так что дивились архиепископ (м. Иоанн, которого Иаков называет митрополитом я архиепископом) и все люди, которые ощущали великое благоухание. И, внесши (гробы) в ту "храмину", которая была сооружена на месте сгоревшей церкви, поставили их поверх земли на правой стороне (Иак. черн., у Голубинского, Канонизация и пр. С. 29). Скоро у гробов св. мучеников совершилось два чуда: исцеление сухорукого и имевшего скорченную ногу, и прозрение слепого. Когда это стало известным, Ярослав решил построить на месте часовни и построил большую и прекрасно украшенную пятиглавую деревянную церковь во имя св. Василия: сюда торжественно, в присутствии Ярослава, всего духовенства и народа были перенесены мощи св. Бориса и Глеба и установлен им общецерковный всероссийский праздник м[есяца] июля в 24-й день (это и день убиения св. Бориса). Тогда же, или вскоре потом, была составлена м. Иоанном (1008-1035 гг.) и церковная служба им, дошедшая до нас в списке XII в. (изд. проф. Голубинским в Истор. р. цер., 1,2 пол. С. 429), а затем появились в том же XI в. и указанные церковные "сказанiе" и "чтенiе" м. Иакова и преп. Нестора, из которых первое теперь известно также по списку XII в. (в изд. гг. Шахматова и Лаврова. М., 1899. С. 12-40). При Изяславе, сыне Ярослава I, вместо обветшавшей уже названной церкви св. Василия, была построена новая одноглавая церковь, во имя уже св. Бориса и Глеба, и в нее были перенесены, в каменной раке, их св. мощи, в 1072 г., мая 2-го и установлен на этот день новый праздник в память "перенесенiя ихъ мощей". Спустя 40 лет после этого, Владимир Мономах построил новую великолепную каменную церковь во имя св. Бориса и Глеба и в нее были снова перенесены их мощи, в 1115 г., 2-го мая, в день их праздника: это второе перенесение их мощей, бывшее при м. Никифоре,- к торжеству этого дня, вероятно, была составлена и новая служба им на 2-е мая, составителем которой, как предполагают, был киево-печерский инок преп. Григорий, который считается написавшим службу св. равноапостольному кн. Владимиру (арх. Димитрий, Месяц, свят. Тверь, 1899. Май. С. 42). Кроме указанных, в честь Бор. и Гл. были еще праздники - 11 авг. (принесение ветхих рак их в Смоленск на Смедыни в 1191 г.) и 5 сент. (день убиения св. Глеба). Вообще память их чествовалась с особенной торжественностью в древней Руси. "Как первые русские святые, - говорит проф. Голубинский,-они признаны были патронами Русской земли и по этой причине в период домонгольский их память праздновалась весьма торжественно, быв причисляема к годовым праздникам Русской церкви" (Канонизация рус. св., 32). Но и в послемонгольский период память их пользовалась у нас великим почетом: об этом свидетельствует множество храмов и монастырей в разных местах, посвященных их имени. Во время нашествия монголов Вышгород был вконец разорен, церкви его разграблены или уничтожены, и мощи св. Бориса и Глеба исчезли неизвестно куда; делались попытки найти их на мест,е древнего Вышгорода (при импер. Елизавете Петр. в 1743 г., при Александре I в 1814 и 1816 гг. и в новейшее время), но все поиски остались напрасными. Существует народное предание, что исчезнувшие мощи св. Бориса и Глеба сокрыты на дне глубокого, колодца, находящегося за алтарем Вышегородской церкви (арх. Димитрий, ibid., 45). Недавно местный смоленский археолог С. И. Писарев в брошюре "Было ли перенесение мощей св. Бор. и Гл. из Вышгорода в Смоленск на Смядынь" (Смоленск, 1897) высказал предположение, что мощи их и до днесь почивают под спудом, но не в Киеве или Вышгороде, а в Смоленске. В "Иконописномъ подлинникъ"" дается такое описание церковного изображения св. Бор. и Гл. на иконах: "Борисъ подобюмъ русъ, власы мало съ ушей, брада не велика, аки Космина, на главъ шапка, опушка черная соболья, ризы на немъ княжесмя, шуба бархатная, выворотъ черной соболей, исподняя риза зеленая камчатая, въ руке крестъ, въ другой мечь въ ножнахъ. Глебъ подобiемъ младъ, лицемъ 6ълъ, власы съ ушей кратки малы, очень кудреваты, на главъ шапка, опушка соболья, ризы княжескiя, шуба камчатая, выворотъ соболей, исподняя риза лазоревая камчатая, въ рукъ крестъ, въ другой мечь въ ножнахъ. У обоихъ на ногахъ сапоги" (Филимонов, 334, 397, 398).
Приложение:
Сага об Эймунде.
Перевод Е.А.Рыдзевской.
Сага публикуется по изданию: Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв. // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования 1978. Москва. 1978.
--------------------------------------------------------------------------------
Здесь начинается повесть об Эймунде и Олаве конунге.
Ринг звался конунг, который правил в Упланде в Норвегии. Рингарики называлась та область, над которой он был конунгом. Был он мудр и любим, добр и богат. Он был сыном Дага, сына Ринга, сына Харальда Харфагра; вести свой род от него считалось в Норвегии самым лучшим и почетным. У Ринга было три сына, и все они были конунгами. Старшего звали Ререк, второго — Эймунд, третьего— Даг. Все они были храбры, защищали владения отца, бывали в морских походах и так добывали себе почет и уважение. Это было в то время, когда конунг Сигурд Свинья правил в Упланде; он был женат на Асте, дочери Гудбранда, матери Олава конунга Святого. Торни звалась сестра ее, мать Халльварда Святого, а другая — Истрид, бабушка Стейгар-Торира. Они были побратимами, когда росли, Олав, сын Харальда, и Эймунд, сын Ринга; они были к тому же почти одних лет. Они занимались всеми физическими упражнениями, какие подобают мужественному человеку, и жили то у Сигурда конунга, то у Ринга конунга, отца Эймунда. Когда Олав конунг поехал в Англию, поехал с ним и Эймунд; еще был с ними Рагнар, сын Агнара, сына Рагнара Рюкиль, сына Харальда Харфагра, и много других знатных мужей. Чем дальше они ехали, тем больше становилась их слава и известность. О конунге Олаве Святом теперь уже известно, что имя его знает весь Север. И когда он овладел Норвегией, он покорил себе всю страну и истребил в ней всех областных конунгов, как говорится в саге о нем и о разных событиях, как писали мудрые люди; всюду говорится, что он в одно утро отнял власть у пяти конунгов, а всего — у девяти внутри страны, как о том говорит Стюрмир Мудрый[1]. Одних он велел убить или искалечить, а других изгнал из страны. В эту беду попали Ринг, Ререк и Даг, а Эймунд и Рагнар ярл, сын Агнара, были в морских походах, когда все это случилось. Ушли они из страны, Ринг и Даг, и долго были в походах, а после отправились на восток в Гаутланд и долго правили там, а Ререк был ослеплен и жил у Олава конунга, пока не стал умышлять против него и перессорил его гридей между собой так, что они стали убывать друг друга. И напал он на Олава конунга в день вознесения на клиросе в церкви Христа и порезал парчовую одежду на конунге, но бог сохранил конунга, и он не был ранен. И Олав конунг тогда разгневался на него и послал его в Гренландию, если будет попутный ветер, с Тарарином, сыном Нефьюлва, но они прибыли в Исландию, и жил он у Гудмунда Богатого в Медрувеллир, в Эйяфиорде, и умер он и Кальфскинни.
Об Эймунде и Рагнаре.
Прежде всего надо сказать, что Эймунд и Рагнар пришли в Норвегию немного спустя со многими кораблями. Олава конунга тогда нигде поблизости не было. Тут они узнали о тех событиях, о которых уже было сказано. Эймунд собирает тинг с местными людьми и говорит так: “С тех пор, как мы уехали, в стране были великие события; мы потеряли наших родичей, а некоторые из них изгнаны и претерпели много мучений. Нам жаль наших славных и знатных родичей и обидно за них. Теперь один конунг в Норвегии, где раньше их было много. Думаю, что хорошо будет стране, которой правит Олав конунг, мой побратим, хоть и нелегка его власть. Для себя я от него жду доброго почета, но не имени конунга”. Друзья их обоих[2] стали настаивать, чтобы он повидался с Олавом конунгом и попытал, не даст ли он ему имя конунга. Эймунд ответил: “Не подниму я боевого щита против Олава конунга и не буду во враждебной ему рати, но при тех великих обидах, что случились между нами, не хочу и отдаваться на его милость, и сложить с себя свое высокое достоинство. Раз мы не хотим идти на мир с ним, не думаете ли вы, что нам остается лишь не встречаться с ним? Если бы мы встретились, знаю, он воздал бы мне великую честь, потому что я не пойду на него, но не думаю, чтобы вы все, мои люди, также стерпели, видя великое унижение своих родичей. Вы теперь побуждаете меня [мириться с ним], а по мне это тяжело, потому что нам пришлось бы сначала дать клятву которую нам подобало бы сдержать”. Тогда сказали воины Эймунда: “Если не идти на мир с конунгом, по и но быть во враждебной ему рати, то, значит, остается, по-твоему, не встречаться с конунгом и уйти изгнанником из своих владений?” Рагнар сказал: “Эймунд говорил много такого, что я и сам думаю; не верю я в нашу удачу против счастья Олава конунга, но думается мне, что если мы покинем в бегстве наши земли, то надо нам позаботиться о том, чтобы в нас видели больших людей, чем другие купцы”. Эймунд сказал: “Если вы хотите поступить по- моему, то я скажу вам, если хотите, что я задумал. Я слышал о смерти Вальдамара конунга с востока из Гардарики, и эти владения держат теперь трое сыновей его, славнейшие мужи. Он наделил их не совсем поровну — одному теперь досталось больше, чем тем двум. И зовется Бурислав тот, который получил большую долю отцовского наследия, и он — старший из них. Другого зовут Ярицлейв, а третьего — Вартилав. Бурислав держит Кенугард, а это — лучшее княжество во всем Гардарики. Ярицлейв держит Хольмгард, а третий — Пальтескью и всю область, что сюда принадлежит. Теперь у них разлад из-за владений, и всех более недоволен тот, чья доля по разделу больше и лучше: он видит урон своей власти в том, что его владения меньше отцовских, и считает, что он потому ниже своих предков. И пришло мне теперь на мысль, если вы согласны отправиться туда и побывать у каждого из этих конунгов, а больше у тех, которые хотят держать свои владения и довольствоваться тем, чем наделил их отец. Для нас это будет хорошо — добудем и богатство, и почесть. Я на этом решу с вами”. Все они согласны. Было там много людей, которым хотелось добыть богатства и отомстить за свои обиды в Норвегии. Они были готовы покинуть страну, только бы не оставаться и не терпеть притеснений от конунга и своих недругов. Собираются они в путь с Эймундом и Рагнаром и отплывают с большой дружиной, избранной по храбрости и мужеству, и стали держать путь на Восток. И узнал об этом Олав конунг, когда их уже не было, и сказал он, что это худо, что он не встретился с Эймундом, “потому что мы должны были бы расстаться лучшими [чем до того] друзьями; так и можно было ожидать, что у него гнев на нас, но теперь уехал из страны муж, которому мы оказали бы величайшие почести в Норвегии, кроме имени конунга”. Олаву конунгу было сказано, что говорил Эймунд на тинге, и сказал конунг, что это на него похоже — найти хороший исход. И больше об этом нечего сказать, и сага возвращается к Эймунду и Рагнару.
Эймунд прибыл в Гардарики.
Эймунд и его спутники не останавливаются в пути, пока не прибыли на восток в Хольмгард к Ярицлейву конунгу. Идут они в первый раз к нему после того, как Рагнар попросил. Ярицлейв конунг был в свойстве с Олавом, конунгом свиев, он был женат на дочери его Ингигерд. И когда конунг узнает об их прибытии в страну, он посылает мужей к ним с поручением дать им мир в стране и позвать их к конунгу на хороший пир. Они охотно соглашаются. И когда они сидят за пиром, конунг и княгиня много расспрашивают их об известиях из Норвегии, об Олаве конунге, сыне Харальда. И Эймунд говорил, что может сказать много хорошего о нем и об его обычае; он сказал, что они долго были побратимами и товарищами, но Эймунд не хотел говорить о том, что ему было не по душе,— о тех событиях, о которых было уже сказано. Эймунда и Рагнара очень уважал конунг, и княгиня не меньше, потому что она была как нельзя более великодушна и щедра на деньги, а Ярицлейв конунг не слыл щедрым, но был хорошим правителем и властным.
Договор Эймунда с Ярицлейвом конунгом.
Спрашивает конунг, куда они думают держать путь, и они говорят так: “Мы узнали, господин, что у вас могут уменьшиться владения из-за ваших братьев, а мы позорно изгнаны из [нашей] страны и пришли сюда на восток в Гардарики к вам, трем братьям. Собираемся мы служить тому из вас, кто окажет нам больше почета и уважения, потому что мы хотим добыть себе богатства и славы и получить честь от вас. Пришло нам на мысль, что вы, может быть, захотите иметь у себя храбрых мужей, если чести вашей угрожают ваши родичи, те самые, что стали теперь вашими врагами. Мы теперь предлагаем стать защитниками этого княжества и пойти к вам на службу, и получать от вас золото и серебро и хорошую одежду. Если вам это не нравится и вы не решите это дело скоро, то мы пойдем на то же с другими конунгами, если вы отошлете нас от себя”. Ярицлейв конунг отвечает: “Нам очень нужна от вас помощь и совет, потому что вы, норманны — мудрые мужи и храбрые. Но я не знаю, сколько вы просите наших денег за вашу службу”. Эймунд отвечает: “Прежде всего ты должен дать нам дом[3] и всей нашей дружине и сделать так, чтобы у нас не было недостатка ни в каких ваших лучших припасах, какие нам нужны”. “На это условие я согласен”,— говорит конунг. Эймунд сказал: “Тогда ты будешь иметь право на эту дружину, чтобы быть вождем ее и чтобы она была впереди в твоем войске и княжестве. С этим ты должен платить каждому нашему воину эйрир серебра[4], а каждому рулевому на корабле[5] — еще, кроме того, 1/2 эйрира”. Конунг отвечает: “Этого мы не можем”. Эймунд сказал: “Можете, господин, потому что мы будем брать это бобрами и соболями и другими вещами, которые легко добыть в вашей стране, и будем мерить это мы, а не наши воины, и если будет какая-нибудь военная добыча, вы нам выплатите эти деньги, а если мы будем сидеть спокойно, то наша доля станет меньше”. И тогда соглашается конунг на это, и такой договор должен стоять[6] 12 месяцев.
Эймунд победил в Гардарики.
Эймунд и его товарищи вытаскивают тогда свои корабли на сушу и хорошо устраивают их. А Ярицлейв конунг велел выстроить им каменный дом и хорошо убрать драгоценной тканью. И было им дано все, что надо, из самых лучших припасов. Были они тогда каждый день в великой радости и веселы с конунгом и княгиней. После того как они там пробыли недолго в доброй чести, пришли письма от Бурислава конунга к Ярицлейву конунгу, и говорится в них, что он просит несколько волостей и торговых городов у конунга, которые ближе всего к его княжеству, и говорил он, что они ему пригодятся для поборов. Ярицлейв конунг сказал тогда Эймунду конунгу, чего просит у него брат. Он отвечает: “Немного могу я сказать на это, но у вас есть право на нашу помощь, если вы хотите за это взяться. Но надо уступить твоему брату, если он поступает по-хорошему. Но если, как я подозреваю, он попросит больше, то, когда это ему уступят, тебе придется выбирать — хочешь ли отказаться от своего княжества или нет, и держать его мужественно и чтобы между вами, братьями, была борьба до конца, если ты увидишь, что можешь держаться. Всегда уступать ему все, чего он просит, не так опасно, но многим может показаться малодушным и недостойным конунга, если ты будешь так поступать. Не знаю также, зачем ты держишь здесь иноземное войско, если ты не полагаешься на нас. Теперь ты должен сам выбирать”. Ярицлейв конунг говорит, что ему не хочется уступать свое княжество безо всякой попытки [борьбы]. Тогда сказал Эймунд: “Скажи послам твоего брата, что ты будешь защищать свои владения. Не давай им только долгого срока, чтобы собрать войско против тебя, потому-то мудрые сказали, что лучше воевать на своей земле, чем на чужой”. Поехали послы обратно и сказали своему конунгу, как все было и что Ярицлейв конунг не хочет отдавать своему брату нисколько от своих владений и готов воевать, если он[7] нападет на них. Конунг сказал: “Он, верно, надеется на помощь и защиту, если думает бороться с нами. Или к нему пришли какие-нибудь иноземцы и посоветовали ему держать крепко свое княжество?” Послы сказали, что слышали, что там норманский конунг и 600 норманнов. Бурислав конунг сказал: “Они, верно, и посоветовали ему так”. Он стал тогда собирать к себе войско. Ярицлейв конунг послал боевую стрелу[8] по всему своему княжеству, и созывают конунги всю рать. Дело пошло так, как думал Эймунд,— Бурислав выступил из своих владений против своего брата, и сошлись они там, где большой лес у реки, и поставили шатры, так что река была посередине; разница по силам была между ними невелика. У Эймунда и всех норманнов были свои шатры; четыре ночи они сидели спокойно — ни те, ни другие не готовились к бою. Тогда сказал Рагнар: “Чего мы ждем и что-то значит, что мы сидим спокойно?” Эймунд конунг отвечает: “Нашему конунгу рать наших недругов кажется слишком мала; его замыслы мало чего стоят”. После этого идут они к Ярицлейву конунгу и спрашивают, не собирается ли он начать бой. Конунг отвечает: “Мне кажется, войско у нас подобрано хорошее и большая сила и защита”. Эймунд конунг отвечает: “А мне кажется иначе, господин: когда мы пришли сюда, мне сначала казалось, что "мало воинов в каждом шатре и стан только для виду устроен большой, а теперь уже не то — им приходится ставить еще шатры или жить снаружи, а у вас много войска разошлось домой по волостям, и ненадежно оно, господин”. Конунг спросил: “Что же теперь делать?” Эймунд отвечает: “Теперь все гораздо хуже, чем раньше было; сидя здесь, мы упустили победу из рук, но мы, норманны, дело делали: мы отвели вверх по реке все наши корабли с боевым снаряжением. Мы пойдем отсюда с нашей дружиной и зайдем им в тыл, а шатры пусть стоят пустыми, вы же с вашей дружиной как можно скорее готовьтесь к бою”. Так и было сделано; затрубили к бою, подняли знамена, и обе стороны стали готовиться к битве. Полки сошлись, и начался самый жестокий бой, и вскоре пало много людей. Эймунд и Рагнар предприняли сильный натиск на Бурислава и напали на него в открытый щит[9]. Был тогда жесточайший бой, и много людей погибло, и после этого был прорван строй Бурислава, и люди его побежали. А Эймунд конунг прошел сквозь его рать и убил так много людей, что было бы долго писать все их имена. И бросилось войско бежать, так что не было сопротивления, и те, кто спаслись, бежали в леса и так остались в живых. Говорили, что Бурислав погиб в том бою. Взял Ярицлейв конунг тогда большую добычу после этой битвы. Большинство приписывает победу Эймунду и норманнам. Получили они за это большую честь, и все было по договору, потому что бог господь Иисус Христос был в этом справедлив, как и во всем другом. Отправились они домой в свое княжество, и достались Ярицлейву конунгу и его владения, и боевая добыча, которую он взял в этом бою.
Совет Эймунда.
После этого летом и зимой было мирно, и ничего не случилось, и правил Ярицлейв обоими княжествами по советам и разуму Эймунда конунга. Норманны были в большой чести и уважении, и были конунгу защитой в том, что касалось советов и боевой добычи. Но не стало жалованья от конунга, и думает он, что ему теперь дружина не так нужна, раз тот конунг пал и во всей его земле казалось мирно. И когда настал срок уплаты жалованья, пошел Эймунд конунг к Ярицлейву конунгу и сказал так: “Вот мы пробыли некоторое время в вашем княжестве, господин, а теперь выбирайте — оставаться ли нашему договору или ты хочешь, чтобы наше с тобой товарищество кончилось и мы стали искать другого вождя, потому что деньги выплачивались плохо”. Конунг отвечает: “Я думаю, что ваша помощь теперь не так нужна, как раньше, а для нас — большое разорение давать вам такое большое жалованье, какое вы назначили”. “Так оно и есть, господин,— говорит Эймунд,— потому что теперь надо будет платить эйрир золота каждому мужу и 1/2 марки золота каждому рулевому на корабле”. Конунг сказал: “По мне лучше тогда порвать наш договор”. “Это в твоей власти, — говорит Эймунд конунг,— но знаете ли вы наверное, что Бурислав умер?” “Думаю, что это правда”,— говорит конунг. Эймунд спросил: “Его, верно, похоронили с пышностью, но где его могила?” Конунг отвечал: “Этого мы наверное не знаем”. Эймунд сказал: “Подобает, господин, вашему высокому достоинству знать о вашем брате, таком же знатном, как вы,— где он положен. Но я подозреваю, что ваши воины неверно сказали, и нет еще верных вестей об этом деле”. Конунг сказал: “Что же такое вы знаете, что было бы вернее и чему мы могли бы больше поверить?” Эймунд отвечает: “Мне говорили, что Бурислав конунг жил в Бьярмаданде зимой, и узнали мы наверное, что он собирает против тебя великое множество людей, и это вернее”. Конунг сказал: “Когда же он придет в наше княжество?” Эймунд отвечает: “Мне говорили, что он придет сюда через три недели”. Тогда Ярицлейв конунг не захотел лишаться их помощи. Заключают они договор еще на 12 месяцев. И спросил конунг: "Что же теперь делать — собирать ли нам войско и бороться с ними?” Эймунд отвечает: “Это мой совет, если вы хотите держать Гардарики против Бурислава конунга"[10]. Ярицлейв спросил: “Сюда ли собирать войско, или против них?” Эймунд отвечает: “Сюда надо собрать все, что только может войти в город, а когда рать соберется, мы еще будем решать, что лучше всего сделать".
Бой между братьями.
Сразу же после этого Ярицлейв послал зов на войну по всей своей земле, и приходит к нему большая рать бондов[11]. После этого Эймунд конунг посылает своих людей в лес и велит рубить деревья и везти в город, и поставить по стенам его. Он велел повернуть ветви каждого дерева от города так, чтобы нельзя было стрелять вверх в город. Еще велел он выкопать большой ров возле города и ввести в него воду, а после того — наложить сверху деревья и устроить так, чтобы не было видно и будто земля цела. А когда эта работа была кончена, узнали они о Буриславе конунге, что он пришел в Гардарики и направляется туда, к городу, где стояли конунги. Эймунд конунг и его товарищи также сильно укрепили двое городских ворот и собирались там защищать [город], а также и уйти, если бы пришлось. И вечером, когда наутро ждали рать [Бурислава], велел Эймунд конунг женщинам выйти на городские стены со всеми своими драгоценностями и насадить на шесты толстые золотые кольца, чтобы их как нельзя лучше было видно. “Думаю я,— говорит он, — что бьярмы жадны до драгоценностей и поедут быстро и смело к городу, когда солнце будет светить на золото и на парчу, тканую золотом”. Сделали так, как он велел. Бурислав выступил из лесу со своей ратью и подошел к городу, и видят они всю красоту в нем, и думают, что хорошо, что не шло перед ними никаких слухов[12]. Подъезжают они быстро и храбро и не замечают (рва). Много людей упало в ров и погибло там. А Бурислав конунг был дальше в войске, и увидел он тогда эту беду. Он сказал так: “Может быть, нам здесь так же трудно нападать, как мы и думали; это норманны такие ловкие и находчивые”. Стал он думать — где лучше нападать, и уже исчезла вся красота, что была показана. Увидел он тогда, что все городские ворота заперты, кроме двух, но и в них войти нелегко, потому что они хорошо укреплены и там много людей. Сразу же раздался боевой клич, и городские люди были готовы к бою. Каждый из конунгов, Ярицлейв и Эймунд, был у своих городских ворот. Начался жестокий бой, и с обеих сторон пало много народу. Там, где стоял Ярицлейв конунг, был такой сильный натиск, что [враги] вошли в те ворота, которые он защищал, и конунг был тяжело ранен в ногу. Много там погибло людей, раньше, чем были захвачены городские ворота. Тогда сказал Эймунд конунг: “Плохо наше дело, раз конунг наш ранен. Они убили у нас много людей и вошли в город. Делай теперь, как хочешь, Рагнар,— сказал он,— защищай эти ворота или иди вместе с нашим конунгом и помоги ему”. Рагнар отвечает: “Я останусь здесь, а ты иди к конунгу, потому что там нужен совет”. Пошел Эймунд тогда с большим отрядом и увидел, что бьярмы уже вошли в город. Он сразу же сильно ударил на них, и им пришлось плохо. Убили они тут много людей у Бурислава конунга. Эймунд храбро бросается на них и ободряет своих людей, и никогда еще такой жестокий бой не длился так долго. И побежали из города все бьярмы, которые еще уцелели, и бежит теперь Бурислав конунг с большой потерей людей. А Эймунд и его люди гнались за беглецами до леса и убили знаменщика конунга, и снова был слух, что конунг пал, и можно теперь было хвалиться великой победой. Эймунд конунг очень прославился в этом бою, и стало теперь мирно. Были они в великой чести у конунга, и ценил их всякий в той стране, но жалованье шло плохо, и трудно было его получить, так что оно не уплачивалось по договору.
Об Эймунде.
Случилось однажды, что Эймунд конунг говорит конунгу, что он должен выплатить им жалованье, как подобает великому конунгу. Говорит он также, что думает, что они добыли ему в руки больше денег, чем он им должен был жалованья. “И мы говорим, что это у вас неправильно, и не нужна вам теперь наша помощь и поддержка”. Конунг сказал: “Может быть, теперь будет хорошо, даже если вы не будете нам помогать; все-таки вы нам очень помогли. Мне говорили, что ваша помощь нужна во всех делах”. Эймунд отвечает: “Что же это значит, господин, что вы хотите один судить обо всем? Мне кажется, многие мои люди немало потеряли, иные — ноги или руки, или какие-нибудь члены, или у них попорчено боевое оружие; многое мы потратили, но ты можешь нам это возместить: ты выбирай — или да, или нет”. Конунг сказал: “Не хочу я выбирать, чтобы вы ушли, по не дадим мы вам такое же большое жалованье, раз мы не ждем войны”. Эймунд отвечает: “Нам денег надо, и не хотят мои люди трудиться за одну только пищу. Лучше мы уйдем во владения других конунгов и будем там искать себе чести. Похоже на то, что не будет теперь войны в этой стране, но знаешь ли ты наверное, что конунг убит?” “Думаю, что это правда,— говорит конунг,— потому что его знамя у нас”. Эймунд спрашивает: “Знаешь ли ты его могилу?” “Нет”,— говорит конунг. Эймунд сказал: “Неразумно не знать этого”. Конунг отвечает: “Или ты это знаешь вернее, чем другие люди, у которых есть об этом верные вести?” Эймунд отвечает: “Не так жаль ему было оставить знамя, как жизнь, и думаю я, что он опасен и был в Тюркланде зимой, и намерен еще идти войной на вас, и у него с собой войско, которое не станет бежать, и это — тюрки и блокумен[13], и многие другие злые народы. И слышал я, что похоже на то, что он отступится от христианства, и собирается он поделить страну между этими злыми народами, если ему удастся отнять у вас Гардарики. А если будет так, как он задумал, то скорее всего можно ждать, что он с позором выгонит из страны всех ваших родичей. Конунг спрашивает: “Скоро ли он придет сюда с этой злой ратью?” Эймунд отвечает: “Через полмесяца”. “Что же теперь делать? — сказал конунг.— Мы ведь теперь не можем обойтись без вашего разумения”. Рагнар сказал, что он хотел бы, чтобы они уехали, а конунгу предложил решать самому. Эймунд сказал: “Худая нам будет слава, если мы расстанемся с конунгом [когда он] в такой опасности, потому что у него был мир, когда мы пришли к нему. Не хочу я теперь так расставаться с ним, чтобы он остался, когда у него немирно; лучше мы договоримся с ним на эти 12 месяцев, и пусть он выплатит нам наше жалованье, как у нас было условлено. Теперь надо подумать и решить — собирать ли войско, или вы хотите, господин, чтобы мы, норманны, одни защищали страну, а ты будешь сидеть спокойно, пока мы будем иметь дело с ними, и обратишься к своему войску, когда мы ослабеем?” “Так и я хочу”,— говорит конунг. Эймунд сказал: “Не спеши с этим, господин. Можно еще сделать по-иному и держать войско вместе; по- моему, это нам больше подобает, и мы, норманны, не побежим первыми, но знаю я, что многие на это готовы из тех, кто побывал перед остриями копий. Не знаю, каковы окажутся на деле те, которые теперь больше всего к этому побуждают. Но как же быть, господин, если мы доберемся до конунга,— убить его или нет? Ведь никогда не будет конца раздорам, пока вы оба живы”. Конунг отвечает: “Не стану я побуждать людей к бою с Буриславом конунгом пи винить, если он будет убит”. Разошлись они все по своим домам, и не собирали войска, и не готовили снаряжения. И всем людям казалось странным, что меньше всего готовятся, когда надвигается такая опасность. А немного спустя узнают они о Буриславе, что он пришел в Гардарики с большой ратью и многими злыми народами. Эймунд делал вид, будто не знает, как обстоит дело, и не узнавал. Многие говорили, что он не решится бороться с Буриславом.
Эймунд убил Бурислава конунга.
Однажды рано утром Эймунд позвал к себе Рагнара, родича своего, десять других мужей, велел оседлать коней и выехали они из города 12 вместе[14], и больше ничего с ними не было. Все другие остались. Бьёрн звался исландец, который поехал с ними, и Гарда- Кетиль[15], и муж, который звался Асткелль, и двое Тордов. Эймунд и его товарищи взяли с собой еще одного коня и на нем везли свое боевое снаряжение и припасы. Выехали они, снарядившись, как купцы, и не знали люди, что значит эта поездка и какую они задумали хитрость. Они въехали в лес и ехали весь тот день, пока не стала близка ночь. Тогда они выехали из лесу и подъехали к большому дубу; кругом было прекрасное поле и широкое открытое место. Тогда сказал Эймунд конунг: “Здесь мы остановимся. Я узнал, что здесь будет ночлег у Бурислава конунга и будут поставлены на ночь шатры”. Они обошли вокруг дерева и пошли по просеке и обдумывали — где лучшее место для шатра. Тогда сказал Эймунд конунг: “Здесь Бурислав конунг поставит свой стан. Мне говорили, что он всегда становится поближе к лесу, когда можно, чтобы там скрыться, если понадобится”. Эймунд конунг взял веревку или канат и велел им выйти на просеку возле того дерева, и сказал, чтобы кто-нибудь влез на ветки и прикрепил к ним веревку, и так было сделано. После этого они нагнули дерево так, что ветви опустились до земли, и так согнули дерево до самого корня. Тогда сказал Эймунд конунг: “Теперь, по-моему, хорошо, и нам это будет очень кстати”. После того они натянули веревку и закрепили концы. А когда эта работа была кончена, была уже середина вечера[16]. Тут слышат они, что идет войско конунга, и уходят в лес к своим коням. Видят они большое войско и прекрасную повозку; за нею идет много людей, а впереди несут знамя. Они повернули к лесу и [пошли] по просеке туда, где было лучшее место для шатра, как догадался Эймунд конунг. Там они ставят шатер, и вся рать также, возле леса. Уже совсем стемнело. Шатер у конунга был роскошный и хорошо устроен: было в нем четыре части и высокий шест сверху, а на нем — золотой шар с флюгером. Они видели из лесу все, что делалось в стане, и держались тихо. Когда стемнело, в шатрах зажглись огни, и они поняли, что там теперь готовят пищу. Тогда сказал Эймунд конунг: “У нас мало припасов — это не годится; я добуду пищу и пойду в их стан”. Эймунд оделся нищим, привязал себе козлиную бороду и идет с двумя посохами к шатру конунга, и просит пищи, и подходит к каждому человеку. Пошел он и в соседний шатер, и много получил там, и хорошо благодарил за добрый прием. Пошел он от шатров обратно, и припасов было довольно. Они пили и ели, сколько хотели; после этого было тихо. Эймунд конунг разделил своих мужей; шесть человек оставил в лесу, чтобы они стерегли коней и были готовы, если скоро понадобится выступить. Пошел тогда Эймунд с товарищами, всего шесть человек, по просеке к шатрам, и казалось им, что трудностей нет. Тогда сказал Эймунд: “Рагнвальд и Бьёрн, и вы исландцы, пусть идут к дереву, которое мы согнули”. Он дает каждому в руки боевой топор. “Вы — мужи, которые умеют наносить тяжелые удары, хорошо пользуйтесь этим теперь, когда это нужно”. Они идут туда, где ветви были согнуты вниз, и еще сказал Эймунд конунг: “Здесь пусть стоит третий, на пути к просеке, и делает только одно — держит веревку в руке и отпустит ее, когда мы потянем ее за другой конец. И когда мы устроим все так, как хотим, пусть он ударит топорищем по веревке, как я назначил. А тот, кто держит веревку, узнает, дрогнула ли она от того, что мы ее двинули, или от удара. Мы подадим тот знак, какой надо,— от него все зависит, если счастье нам поможет, и тогда пусть тот скажет, кто держит веревку, и рубит ветви дерева, и оно быстро и сильно выпрямится”. Сделали они так, как им было сказано. Бьёрн вдет с Эймундом конунгом и Рагнаром, и подходят они к шатру, и завязывают петлю на веревке, и надевают на древко копья, и накидывают на флюгер, который был наверху на шесте в шатре конунга, и поднялась она до шара, и было все сделано тихо. А люди крепко спали во всех шатрах, потому что они устали от похода и были сильно пьяны. И когда это было сделано, они берутся за конец и так натягивают веревку, и стали советоваться. Эймунд конунг подходит поближе к шатру конунга и не хочет быть вдали, когда шатер будет сорван. По веревке был дан удар, и замечает тот, кто ее держит, что она дрогнула, говорит тем, кто должны были рубить, и стали они рубить дерево, и оно быстро выпрямляется и срывает весь шатер конунга, и [закидывает его] далеко в лес. Все огни сразу погасли. Эймунд конунг хорошо заметил вечером, где лежит в шатре конунг, идет он сразу туда и сразу же убивает конунга и многих других. Он взял с собой голову Бурислава конунга. Бежит он в лес и его мужи, и их не нашли. Стало страшно тем, кто остался из мужей Бурислава конунга при этом великом событии, а Эймунд конунг и его товарищи уехали, и вернулись они домой рано утром. И идет [Эймунд] к Ярицлейву конунгу и рассказывает ему всю правду о гибели Бурислава. “Теперь посмотрите на голову, господин,— узнаете ли ее?” Конунг краснеет, увидя голову. Эймунд сказал: “Это мы, норманны, сделали это смелое дело, господин; позаботьтесь теперь о том, чтобы тело вашего брата было хорошо, с почетом, похоронено”. Ярицлейв конунг отвечает: “Вы поспешно решили и сделали это дело, близкое нам; вы должны позаботиться о его погребении. А что будут делать те, кто шли с ним?” Эймунд отвечает: “Думаю, что они соберут тинг и будут подозревать друг друга в этом деле, потому что они не видели нас, и разойдутся они в несогласии, и ни один не станет верить другому и не пойдет с ним вместе, и думаю я, что не многие из этих людей станут обряжать своего конунга”. Выехали норманны из города и ехали тем же путем по лесу, пока не прибыли к стану. И было так, как думал Эймунд конунг,— все войско Бурислава конунга ушло и разошлось в несогласии. И едет Эймунд конунг на просеку, а там лежало тело конунга, и никого возле него не было. Они обрядили его и приложили голову к телу и повезли домой. О погребении его знали многие. Весь народ в стране пошел под руку Ярицлейва конунга[17] и поклялся клятвами, и стал он конунгом над тем княжеством, которое они раньше держали вдвоем.
Эймунд конунг ушел от Ярицлейва к его брату.
Прошли лето и зима, ничего не случилось, и опять не выплачивалось жалованье. Некоторые открыто говорили конунгу, что много можно вспомнить о братоубийстве, и говорили, что норманны теперь кажутся выше конунга. И настал день, когда должно было выплатить жалованье, и идут они в дом конунга. Он хорошо приветствует их и спрашивает, чего они хотят так рано утром. Эймунд конунг отвечает: “Может быть, вам, господин, больше не нужна наша помощь, уплатите теперь сполна то жалованье, которое нам полагается”. Конунг сказал: “Многое сделалось от того, что вы сюда пришли”. “Это правда, господин,— говорит Эймунд, — потому что ты давно был бы изгнан и лишился власти, если бы не воспользовался нами. А что до гибели брата твоего, то дело обстоит теперь так же, как тогда, когда ты согласился на это”. Конунг сказал: “На чем же вы теперь порешите?” Эймунд отвечает: “На том, чего тебе менее всего хочется”. “Этого я не знаю”,— говорит конунг. Эймунд отвечает:. “А я знаю наверное — менее всего тебе хочется, чтобы мы ушли к Вартилаву конунгу, брату твоему, но мы все же поедем туда и сделаем для него все, что можем, а теперь будь здоров, господин”. Они быстро уходят к своим кораблям, которые были уже совсем готовы. Ярицлейв конунг сказал: “Быстро они ушли и не по нашей воле”. Княгиня отвечает: “Если вы с Эймундом конунгом будете делить все дела, то это пойдет к тому, что вам с ним будет тяжело”. Конунг сказал: “Хорошее было бы дело, если бы их убрать”. Княгиня отвечает: “До того еще будет вам от них какое-нибудь бесчестие”. После того отправилась она к кораблям, и Рагнвальд, сын Ульва, с несколькими мужами, туда, где стояли у берега Эймунд и его товарищи, и было им сказано, что она хочет повидать Эймунда конунга. Он сказал: “Не будем ей верить, потому что она умнее конунга, но не хочу я ей отказывать в разговоре”. “Тогда я пойду с тобой”, — сказал Рагнар. “Нет,— сказал Эймунд,— это не военный поход и не пришла неравная нам сила”. На Эймунде был плащ с ремешком, а в руках — меч. Они сели на холме, а внизу была глина. Княгиня и Рагнвальд сели близко к нему, почти на его одежду. Княгиня сказала: “Нехорошо, что вы с конунгом так расстаетесь. Я бы очень хотела сделать что-нибудь для того, чтобы между вами было лучше, а не хуже”. Ни у того, ни у другого из них руки не оставались в покое. Он расстегнул ремешок плаща, а она сняла с себя перчатку и взмахнула ею над головой. Он[18] видит тогда, что тут дело не без обмана и что она поставила людей, чтобы убить его по знаку, когда она взмахнет перчаткой. И сразу же выбегают люди [из засады]. Эймунд увидал их раньше, чем они добежали до него, быстро вскакивает, и раньше, чем они опомнились, остался [только] плащ, а [сам] он им не достался. Рагнар увидел это и прибежал с корабля на берег, и так один за другим, и хотели они убить людей княгини. Но Эймунд сказал, что не должно этого быть. Они столкнули их с глинистого холма и схватили. Рагнар сказал: “Теперь мы не дадим тебе решать, Эймунд, и увезем их с собой”. Эймунд отвечает: “Это нам не годится, пусть они вернутся домой с миром, потому что я не хочу так порвать дружбу с княгиней”. Поехала она домой и не радовалась затеянному ею делу. А они отплывают и не останавливаются, пока не прибыли в княжество Вартилава конунга, и идут к нему, а он принимает их хорошо и спросил — что нового. И Эймунд рассказал все, что случилось,— как началось у них с Ярицлейвом конунгом и как они расстались. “Что же вы теперь думаете делать?” — говорит конунг. Эймунд отвечает: “Сказал я Ярицлейву конунгу, что мы сюда, к вам, поедем, потому что я подозреваю, что он хочет уменьшить твои владения, как брат его сделал с ним, и решайте теперь сами, господин,— хотите ли вы, чтобы мы были с вами или ушли, и думаете ли вы, что вам нужна наша помощь”. “Да,— говорит конунг,— хотелось бы нам вашей помощи, но чего вы хотите за это?” Эймунд отвечает: “Того же самого, что было у нас у брата твоего”. Конунг сказал: “Дайте мне срок посоветоваться с моими мужами, потому что они дают деньги, хотя выплачиваю их я”. Эймунд конунг соглашается на это. Вартилав конунг собирает тинг со своими мужами и говорит им, какой слух прошел о Ярицлейве конунге, брате его,— что он замышляет отнять его владения, и говорит, что пришел сюда Эймунд конунг и предлагает им свою помощь и поддержку. Они очень уговаривают конунга принять их. И тут заключают они договор, и оставляет конунг для себя его советы, “потому что я не так находчив, как Ярицлейв конунг, брат мой, и все-таки между нами понадобилось посредничество. Мы будем часто беседовать с вами и платить вам все по условию”. И вот они в великом почете и уважении у конунга.
Мир между братьями Ярицлейвом и Вартилавом.
Случилось, что пришли послы от Ярицлейва конунга просить деревень и городов, которые лежат возле его владений, у Вартилава конунга. Он говорит об этом Эймунду конунгу, а он отвечает так: “Это вы должны решать, господин”. Конунг сказал: “Теперь надо сделать так, как было условлено, — что вы будете давать нам советы”. Эймунд отвечает: “По мне, господин, похоже на то, что надо ждать схватки с жадным волком. Будет взято еще больше, если это уступить. Пусть послы едут обратно с миром,— говорит он,— они узнают о нашем решении”. “А сколько времени ..тебе надо, чтобы собрать войско?” “Полмесяца”,— говорит конунг. Эймунд сказал: “Назначь, господин, где встретиться для боя, и скажи послам, чтобы они сказали своему конунгу”. И было так сделано, и поехали послы домой. С обеих сторон войско стало готовиться к бою, и сошлись они в назначенном месте на границе, поставили стан и пробыли там несколько ночей. Вартилав конунг сказал: “Что же мы будем здесь сидеть без дела? Не станем упускать победу из рук”. Эймунд сказал: “Дай мне распорядиться самому, потому что отсрочка — лучше всего, когда дело плохо, и еще нет Ингигерд княгини, которая решает за них всех, хотя конунг— вождь этой рати; я буду держать стражу, господин”. Конунг отвечает: “Как вы хотите”. Сидят они так 7 ночей с войском. И однажды ночью было ненастно и очень темно. Тогда Эймунд ушел от своей дружины и Рагнар. Они пошли в лес и позади стана Ярицлейва сели у дороги. Тогда сказал Эймунд конунг: “Этой дорогой поедут мужи Ярицлейва конунга, и, если я хочу скрыться, мне надо было бы уйти, но побудем сначала здесь”. После того как они посидели немного, сказал Эймунд конунг: “Неразумно мы сидим”. И тут же слышат они, что едут и что там женщина. Увидели они, что перед нею едет один человек, а за нею другой. Тогда сказал Эймунд конунг: “Это, верно, едет княгиня; станем по обе стороны дороги, а когда они подъедут к нам, раньте ее коня, а ты, Рагнар, схвати ее”. И когда те проезжали мимо, они ничего не успели увидеть, как конь уже пал мертвым, а княгиня вовсе исчезла. Один говорит, что видел, как мелькнул человек, бежавший по дороге, и не смели они встретиться с конунгом, потому что не знали, кто это сделал — люди или тролли. Поехали они тайком домой и [больше] не показывались. Княгиня сказала побратимам: “Вы, норманны, не спешите перестать оскорблять меня”, Эймунд сказал: “Мы с вами хорошо поступим, княгиня, но не знаю, придется ли тебе сразу же целовать конунга”. Вернулись они и стан Вартилава конунга и говорят ему, что княгиня здесь. Он обрадовался, и сам стал сторожить ее. Наутро она позвала к себе Эймунда конунга, и когда он пришел к ней, сказала княгиня: “Лучше всего было бы нам помириться, и я предлагаю сделать это между вами. Хочу сначала объявить, что выше всего буду ставить Ярицлейва конунга”. Эймунд конунг отвечает: “Это во власти конунга”[19]. Княгиня отвечает: “Но твои советы ведь больше всего значат”. После этого идет Эймунд к Вартилаву конунгу и спрашивает его, хочет ли он, чтобы княгиня устроила мир между ними. Конунг отвечает: “Не скажу, чтобы это можно было посоветовать,— ведь она уже хотела уменьшить нашу долю”. Эймунд сказал: “Ты будешь доволен тем, что у тебя было до сих пор?” “Да”,— говорит конунг. Эймунд сказал: “Не скажу, чтобы это было [правильное] решение,— чтобы твоя доля не увеличилась, потому что ты должен получить наследство после брата твоего наравне с ним”[20]. Конунг отвечает: “Тебе больше хочется, чтобы я выбрал ее решение,— пусть так и будет”. Эймунд конунг говорит княгине, что есть согласие на то, чтобы она устроила мир между конунгами. “Это, верно, твой совет,— говорит она,— и ты увидишь, в чем меньше зла и какому быть решению”. Эймунд конунг сказал: “Я не мешал тому, чтобы вам была оказана честь”.
Затрубили тогда, сзывая на собрание, и было сказано, что Ингигерд княгиня хочет говорить с конунгами и их дружинниками. И когда собрались, увидели все, что Ингигерд княгиня — в дружине Эймунда конунга и норманнов. Было объявлено от имени Вартилава конунга, что княгиня будет устраивать мир. Она сказала Ярицлейву конунгу, что он будет держать лучшую часть Гардарики — это Хольмгард, а Вартилав — Кенугард, другое лучшее княжество с данями и поборами; это — наполовину больше, чем у него было до сих пор. А Пальтескью и область, которая сюда принадлежит, получит Эймунд конунг, и будет над нею конунгом, и получит все земские поборы целиком, которые сюда принадлежат, “потому что мы не хотим, чтобы он ушел из Гардарики”. Если Эймунд конунг оставит после себя наследников, то будут они после него в том княжестве. Если же он не оставит после себя сына, то [оно] вернется к тем братьям. Эймунд конунг будет также держать у них оборону страны и во всем Гардарики, а они должны помогать ему военной силой и поддерживать его. Ярицлейв конунг будет над Гардарики. Рагнвальд ярл будет держать Альдейгьюборг так, как держал до сих пор. На такой договор и раздел княжеств согласился весь народ в стране и подтвердил его. Эймунд конунг и Ингигерд должны были решать все трудные дела. И все поехали домой по своим княжествам. Вартилав конунг прожил не дольше трех зим, заболел и умер; это был конунг, которого любили как нельзя больше. После него принял власть Ярицлейв и правил с тех пор один обоими княжествами. А Эймунд конунг правил своими и не дожил до старости. Он умер без наследников и умер от болезни, и это была большая потеря для всего народа в стране, потому что не бывало в Гардарики иноземца более мудрого, чем Эймунд конунг, и пока он держал оборону страны у Ярицлейва конунга, не было нападений на Гардарики. Когда Эймунд конунг заболел, он отдал свое княжество Рагнару, побратиму своему, потому что ему больше всего хотелось, чтобы он им пользовался. Это было по разрешению Ярицлейва конунга и Ингигерд. Рагнвальд, сын Ульва, был ярлом над Альдейгьюборгом; они с Ингигерд княгиней были детьми сестер. Он был великий вождь, и обязан данью Ярицлейву конунгу, и дожил до старости. И когда Олав Святой, сын Харальда, был в Гардарики, был он у Рагнвальда, сына Ульва, и между ними была самая большая дружба, потому что все знатные и славные люди очень ценили Олава конунга, когда он был там, но всех больше — Рагнвальд ярл и Ингигерд княгиня, потому что они[21] любили друг друга тайной любовью.
--------------------------------------------------------------------------------
Комментарии.
1. Исландский автор XII—XIII вв., аббат монастыря в Видей. Труды его не сохранились и известны по другим источникам.
К тексту.
2. Рагнара и Эймунда.
К тексту.
3. holl — может быть, точнее, "палата".
К тексту.
4. Одна восьмая часть марки.
К тексту.
5. skipstjornamadr — старший на корабле, “капитан”.
К тексту.
6. Т.е. “оставаться в силе”.
К тексту.
7. Бурислав.
К тексту.
8. Скандинавский обычай пересылать по округу из одного селения в другое стрелу как знак призыва на войну или тинг.
К тексту.
9. Т.е. сзади, с обратной стороны щита.
К тексту.
10. Т.е. не уступать Буриславу.
К тексту.
11. bоndi — крестьянин, свободный землевладелец, основной состав всякого скандинавского ополчения.
К тексту.
12. Т.е. не было никаких слухов о их приближении.
К тексту.
13. Вlоkumenn — неясный этнический термин; по мнению некоторых исследователей, — это волохи.
К тексту.
14. Обычное в скандинавских сагах число для небольшой группы людей.
К тексту.
15. Т. е. Кеттиль из Гардов, Гардский, получивший это прозвище, очевидно, в связи с поездкой на Русь.
К тексту.
16. Шесть часов после полудня.
К тексту.
17. Т.е. подчинился Ярицлейву.
К тексту.
18. Эймунд.
К тексту.
19. Т.е. Вартилава.
К тексту.
20. Т.е. Ярицлейвом.
К тексту.
21. Олав и Ингигерд.
К тексту.
ЛИТЕРАТУРА
Достарыңызбен бөлісу: |