Философские проблемы математики Материалы для выполнения учебных заданий

9. 
   Дайте характеристику структурализма как одного из направлений в современной философии математики. Назовите причины возникновения структурализма.
   
10. 
    В чем уязвимость платонистской посылки о существовании независимых от человеческого сознания четко определенных объектов?
    
11. 
    Структурализм как реакция на проблему неединственности представления математических объектов, в частности, числа.
    
12. 
    Приведите версии перевода чисел во множества (Фреге-Рассела, фон Неймана, Цермело). Покажите связь неединственности перевода чисел во множества и вопроса – чем же на самом деле являются множества?
    
13. 
    Правы ли те, кто считает, что онтологические вопросы («чем же на самом деле являются числа») не оказывают на математику никакого влияния?
    
14. 
    В чем содержание принципа терпимости Карнапа и как может помочь введение аналога этого принципа в отношении онтологических вопросов? НАЙТИ принцип терпимости Карнапа и СДЕЛАТЬ ссылку
    
15. 
    Какие ответы даются на вопрос, почему числа не могут считаться определенными множествами?
    
16. 
    Первый ответ – числа вообще не объекты; знаки, представляющие цифры, не указывают на абстрактные объекты - числа и функционируют в знаковой системе независимым образом. Поясните.
    
17. 
    Нечто может быть объектом, если есть процедура его индивидуализации. Но цифры – часть структуры и их индивидуальность не есть индивидуальность объекта, поскольку роль знака в системе определяется особенностями структуры системы.
    
18. 
    Числа с этой точки зрения – вообще не объекты, а знаки специфической знаковой системы с определенными законами. Все свойства чисел, определяемые этими законами, принадлежат знаковой системе, и среди свойств нет таких, которые характеризовали бы нечто, выходящее за рамки взаимоотношений элементов структуры. (стр. 24). Структура – это система отношений на совокупности объектов.
    
19. 
    «Математические утверждения истинны»- считает большинство математиков. Х. Филд – «Математические утверждения ложны», математических объектов не существует; эти объекты – полезные фикции, в теоретическом смысле вполне устранимые), стандартная математика ложна. Но необходимо сохранить математическую практику. Следствия этой точки зрения – нужно дать физические версии анализа. Математические утверждения типа «континуум-гипотезы» оказываются утверждениями об областях пространства и времени. (стр. 26). Как можно назвать такую позицию (которая сохраняет математику ради практических целей)?
    
20. 
    Теорема консервативности – любое номиналистическое заключение, которое может быть выведено с помощью математики из номиналистической теории, может быть сделано без помощи математики, с одним лишь использованием логики, (но логический вывод более длинный, чем чисто математический (см. Френкель) (стр. 26) Номиналистическая теория – теория, в которой кванторные переменные ограничены нематематическими сущностями. Нелогический словарь не пересекается со словарем математической теории, т.е. абстрактные объекты математики избегаются.
    
21. 
    Филд – математика – консервативное расширение номиналистических истин и использование математики – лишь уступка физиологической и психологической ограниченности человека. Согласны ли Вы с этим?
    
22. 
    Приведите опровержение этого тезиса.
    
23. 
    Номиналистическая программа как онтологическая – непризнание абстрактных объектов – реальным существованием обладают только физические объекты, единичные конкретности, в противоположность универсалиям. От каких результатов математики должны отказываться неономиналисты?
    
24. 
    Квазиэмпирический реализм. «П. Мэдди считает, что математики имеют чувственный контакт с множествами в математическом смысле, а не просто с совокупностями материальных вещей». Мэдди полагает, что абстрактные сущности математики подобны физическим сущностям, и поэтому возможен прямой перцептуальный доступ к ним. Как Мэдди отличает совокупность физических вещей (груду камней) от множества тех же самых камней?
    
25. 
    Как Ч. Чихара критикует Мэдди?
    

26. 
    Дайте характеристику платонизма как философии большинства работающих математиков. Согласны ли Вы с тем, что платонизма придерживается большинство?
    
27. 
    Чем отягощен платонизм в философском отношении?
    
28. 
    Существует ли треугольник, для которого доказывается теорема «в голове математика»?
    
29. 
    Рассел о чистой математике как источнике идеализма в философии.
    
30. 
    Какие вопросы о нематериальном мире, населенном математическими объектами, порождает платонизм? Как может наш язык указывать на объекты этого мира, если они не являются чувственно воспринимаемыми объектами?
    
31. 
    Согласны ли вы с тем, что люди имеют внечувственное осознание математических структур - интуицию. И что при ее помощи мы входим в контакт с математическими сущностями?
    
32. 
    Согласны ли вы с натуралистически настроенным умом, что любые познанные структуры объективного мира должны иметь естественное происхождение?
    
33. 
    «С точки зрения платониста математика изучает не этот мир, а мир внепространственных, вневременных, не созданных сознанием сущностей, который недоступен нашим чувствам». Обсудите сказанное
    
34. 
    Назовите возражения против платонизма. Выразите отношение к высказыванию Эрмита. (стр. 34)
    
35. 
    Если математические истины есть истины в общем понимании этого слова, тогда это должны быть истины о чем-то в мире. Вопрос – о чем говорит математика?
    
36. 
    Что значит утверждение «числа, множества, функции, пространства и пр. – существуют вполне реально»?
    
37. 
    О каких двух подходах в эпистемологии говорит автор? Подобна ли математика естественным наукам?
    

38. 
    Сформулируйте и поясните дилемму П. Бенацеррафа (стр. 37)
    
39. 
    Что такое причинная теория познания?
    
40. 
    Согласно Бенацеррафу, сформулированная им дилемма ставит перед нами выбор: «либо отрицать, что математика говорит о числах, либо предполагать некоторые неестественные способности человека в отношении сбора информации». Ваше отношение.
    
41. 
    Что такое Эпистемологизация философии математики?
    
42. 
    Платонизм (как доктрина о существовании вне и независимо от разума объектов, обитающих в сфере идеального) ведет (по мнению Бенацеррафа) к тому, что эпистемологический доступ к таким объектам невозможен. Поясните.
    
43. 
    Прочитайте слова К. Геделя (стр. 41-42). Проанализируйте.
    

44. 
    Какой различный смысл вкладывают философы в понятие «реализм» в математике (и вообще в науке, см. Я. Хакинг«Представление и вмешательство». М., Логос. 1998, раздел Что такое научный реализм. Стр. 35-45)
    
45. 
    В чем суть эволюционной модели познания Ф. Китчера? Что такое математическая практика по Китчеру? См. также Китчер Ф. Математический реализм // Методологический анализ оснований математики. М., Наука, 1988, стр. 5-36, или книгу - Веркутис М.Ю. Формирование нового знания в математике – рефлексивные преобразования и рациональные переходы. Новосибирск, 2004, стр. )
    
46. 
    Рассмотрите точку зрения, что философия не имеет отношения к математике.
    
47. 
    Проанализируйте вывод, который делает автор книги, В.В. Целищев: «Среди хаоса мнений и предположений о том, в какой степени математика связана с философией, следует найти какой-то порядок, который смог бы дать точку опоры в будущей философии математики, если ей суждено выжать. На мой взгляд, таковой является эпистемологическая ориентация на вопросы математического познания, а не на традиционные вопросы о природе математических объектов и математической истины» (стр. 48). Как бы вы могли интерпретировать надежду (совершенно обоснованную) на то, что обращение к философии науки поможет навести порядок в философии математики.
    

Способ бытия математических объектов

Если в первом разделе хрестоматии рассмотрены постановка и решения вопроса в основном о способе бытия множества как математического объекта, то в данном разделе вопрос ставится в более общем виде – каков способ бытия любых математических объектов, где и как они существуют. М.А. Розов решает этот вопрос путем выявления тесной связи названной проблемы с аналогичными фундаментальными проблемами современных гуманитарных наук – где и как существуют такие объекты, как слово или литературные герои. В статье показано, что объекты математики такие, например, как натуральные числа, – это некоторые роли соответствующих обозначений, которые вос­производят себя по принципу нормативных систем. Это и есть их «устройство» или способ их бытия. Ска­занное означает независимость математических объектов от индивидуального че­ловеческого сознания, ибо они в своем бытии обусловлены всем контекстом культуры, всей практикой человечества и противо­стоят отдельному человеку или целому поколению как явление не менее объективное, чем язык. Но, будучи явлением культуры, они и развиваются не по законам естественнонаучных объектов, а вместе с культурой и по ее законам.

Аналогичную точку зрения проводит Р. Коллинз, американский философ, автор фундаментальной монографии «Социология философий», ((фрагмент эпилога которой представлен в хрестоматии)), где он строит и изучает сети личных связей как вертикальные (учитель-ученик), так и горизонтальные (кружки единомышленников). Коллинз развивает социальную концепцию творчества и выступает против платонистской трактовки математики – т.е. против того, что матема­тические истины существуют в некотором особом царстве, никак не со­относящемся с человеческой деятельностью по формулированию мате­матических утверждений. Он говорит, что математика имеет социальную природу в том смысле, что она неизбежно является дискурсом в некотором социальном сообществе (математики включены в сеть учителей) и математические объекты столь же реальны, сколь реален обыденный, соразмерный человеку мир действия.

Соглашаясь с отказом Коллинза от наивного реализма и платонизма и признавая социальную сконструированность знания, Н.С. Розов полагает, что необязательно сводить, подобно Коллинзу, реальность объектов естествознания к лабораторному оборудованию, а реальность математических объектов – к коммуникативным операциям. Он занимает позицию, названную им генеративным виртуализмом, что включат в себя а) чисто ментальный характер математических миров; б) потенциал бесконечного развертывания; в) жесткость, «упрямство», отсутствие произвольности в следствиях заданных конструкций.

В статье Л.С. Сычевой показано, как можно попытаться снять трудности философии математики, связанные с вопросом, где и как существуют математические объекты (в частности дилемму Бенацеррафа, рассмотренную в работе В.В. Целищева – если математика представляет собой исследование объективных идеальных сущностей и если когнитивные способности человека позволяют ему познавать только чувственные объекты, то, как он может познавать математические объекты?) на базе представлений о том, что числа – это роли обозначений и существуют как социальные эстафеты, развитых в статье М.А. Розова.

– Методологические проблемы развития и применения математики. Сборник научных трудов. М., 1985. С. 20–26.

В качестве отправного пункта для рассуждения возьмем точку зрения Р. Л. Гудстейна на природу натуральных чисел. Гудстейн сопоставляет арифметику с шахматами и пишет: «...шахматный король – это одна из ролей, которую фигура играет в шахматной партии, – роль фигуры, а не сама фигура. Точно так же различные роли, которые цифры играют в языке, это и есть числа. Арифметические правила, аналогично шахмат­ным правилам, формулируются в терминах дозволенных пре­образований числовых знаков» (2). Шахматные фигуры можно сделать из дерева или из пластмассы, цифры можно писать каран­дашом на бумаге или вырезать на камне... Материал не имеет значения, все определяют правила «ходов», которые и задают роли. Приведенную точку зрения не трудно обобщить, ибо боль­шинство окружающих нас предметов тоже выполняют опреде­ленные роли в нашей жизни и практической деятельности, роли, которые отнюдь не заданы однозначно самим материалом этих вещей, но предполагают наличие некоторых правил, обычаев, традиций... Да и сами мы постоянно играем определенные со­циальные роли.

Мы сталкиваемся здесь с двумя разными подходами к одно­му и тому же явлению. Можно играть в шахматы, углубляясь в анализ позиций, и совершенно не интересоваться тем привыч­ным, но, вообще-то говоря, удивительным фактом, что обыкновенные деревяшки вступают друг с другом на доске в многообраз­ные отношения, напоминая чем-то актеров на сцене. Мы как бы попадаем в этом случае во власть некоего «гипноза» шахматной игры и «грезим» наяву, наблюдая, как борются друг с другом деревянные фигурки. Но можно посмотреть на все и с другой точки зрения, поставив вопрос о механизмах этого «гипнотиче­ского» воздействия, о причинах возникновения самой шахматной иллюзии. Это другой подход, неинтересный для шахматиста, но принципиально важный для философа, для гносеолога.

Аналогичным образом можно впадать в иллюзию искусства, сопереживая героям художественного произведения, а можно ставить вопрос о способе бытия этого мира, который удивитель­ным образом вырастает со страниц книги. Мы подходим здесь к традиционной проблеме литературоведения: что такое литера­турное произведение, каков его онтологический статус? (3). Приме­нительно к математике эту проблему достаточно четко поставил еще Платон. Ему было ясно, что геометр, рисуя на песке четы­рехугольник и проводя диагональ, говорит при этом о каком-то другом четырехугольнике и о другой диагонали. Что же собой представляют эти идеальные геометрические объекты? (4). Речь при этом идет не о свойствах этих объектов, не о способах их по­строения, а о способе их бытия.

Разницу выделенных подходов можно проиллюстрировать с помощью следующей аналогии. В калейдоскопе мы наблюдаем смену различных узоров, но ничего не узнаем при этом о строе­нии калейдоскопа. Иными словами, нам не ясен при этом спо­соб бытия или механизм существования этих узоров. Напротив, разобрав калейдоскоп, мы получаем возможность описать его устройство, но не наблюдаем при этом никаких узоров. Выяс­нение способа бытия математических объектов, как и другие указанные нами аналогичные проблемы, требуют разборки «ка­лейдоскопа».

Но вернемся к ролевой концепции натуральных чисел. С шахматами дело обстоит, казалось бы, просто, ибо роли фигур заданы здесь достаточно четкими правилами ходов, и трудно представить себе шахматы без этих правил. Но так ли в слу­чае арифметики? Натуральные числа и навыки счета появились в практике человека много тысячелетий тому назад, чуть ли не на заре развития человечества (5), а аксиоматизация арифметики – это дело второй половины XIX века. «До XIX века, – пи­шет Н. Бурбаки, – ученые, по-видимому, не пытались определить сложение и умножение натуральных чисел иначе, чем путем пря­мого обращения к интуиции» (6). Но тогда возникает принципиаль­ный вопрос: чем задана роль числовых знаков в языке в усло­виях отсутствия явно сформулированных правил?

Вопрос этот не новый, и прежде всего он уводит нас в линг­вистику, в проблему выяснения механизмов существования самого языка. Очевидно, что носитель языка может и не знать правил грамматики. Как же он говорит? Можно ли считать, что те правила, которые формулирует грамматика, до этого как бы существуют имплицитно, т. е. в скрытом виде, в сознании говорящего? Как он приобрел эти правила, если они не являют­ся врожденными? Все эти вопросы породили немало дискуссий и точек зрения (7). Мы сформулируем здесь одно из возможных ре­шений, которое будет иметь принципиальное значение для все­го дальнейшего обсуждения.

Ребенок заимствует язык непосредственно из той языковой среды, в которой он развивается. Но это значит, что у него нет никаких иных путей усвоения языка, кроме как воспроизведения образцов речевого поведения, которые демонстрируют ему взрослые. Мы можем отвлечься от конкретных физиологических или психологических механизмов такого воспроизведения. Важ­но следующее: так называемые имплицитные правила граммати­ки существуют для ребенка только в виде конкретных образ­цов, ребенок усваивает язык, подражая взрослым. Речевое по­ведение воспроизводится и передается от поколения к поколе­нию как своеобразная эстафета, и подражание – это механизм передачи эстафетной палочки.

Системы, которые воспроизводят себя на уровне подражания, на уровне процессов-эстафет, мы будет называть нормативными системами (8). К их числу относится не только язык, не только речь, но в конечном итоге и все остальные виды человеческой деятельности, включая и деятельность в рамках науки. Шахма­ты – это тоже нормативная система. Во-первых, правила игры не могут быть сформулированы без языка, а во-вторых, далеко не весь шахматный опыт вербализуется в виде правил. Социаль­ные процессы-эстафеты напоминают волну, которая бежит по поверхности водоема, вовлекая в движение все но­вые частицы жидкости. Обычаи и традиции, научные школы, литературные направления – это частные случаи такого рода «волн». Они давно стали объектом специального исследования в гуманитарных науках, но в основном в плане диахронии, а не синхронии, в плане анализа исторической преемственности, а не при выяснении способа бытия отдельных социальных явлений.

Мы возвращаемся к двум способам описания, о которых уже говорилось выше. Можно описывать шахматы путем формули­ровки правил ходов, а можно говорить о традиции комбинацион­ной игры или о традициях советской шахматной школы. Это два, казалось бы, совершенно разных типа подхода, два разных предмета исследования. Но мы забываем при этом, что сами шахматы как таковые с их правилами ходов воспроизводят се­бя только как нормативная система, т. е. существуют только в рамках определенных процессов-эстафет. Эти процессы есть механизм существования шахмат, способ их бытия. Возвращаясь к основной теме нашей статьи, можно сказать, что эстафеты – это способ бытия и математических объектов. А два вида описа­ния, если продолжить аналогию с волной, напоминают следую­щее: можно описать распространение круговых волн на воде от упавшего камня, а можно выделить отдельную частицу жидко­сти и описать ее траекторию. Фиксируя правила шахматных хо­дов или правила оперирования с числовыми знаками, мы описы­ваем не социальную «волну», а только то «возмущение», которое она вызывает в нашей деятельности, перекатываясь от поколе­ния к поколению.

Соотношение двух видов описания имеет принципиальное значение для гуманитарных наук. Начнем с примера. Допустим, что историк математики изучает «Начала» Евклида и хочет описать способы рассуждения древнегреческого геометра. Он легко обнаружит, что Евклид в своих доказательствах исходит из некоторых допущений, которые нигде в явной форме не сфор­мулированы. Как он должен поступить? Первый путь – сформу­лировать эти допущения, т. е. те правила, по которым действо­вал Евклид. Но сделав так, историк получит новую аксиоматику, может быть, аналогичную аксиоматике Гильберта, и не столько опишет работу Евклида, сколько продвинет геометрию вперед. Второй путь – предположить, что Евклид действовал вовсе не по правилам, а просто воспроизводил существующие в его время образцы математических рассуждений. Но каково содержание этих образцов? Описать их – это значит сформулировать не­которые правила или допущения, которых у Евклида не было, а простое указание делает описание почти бессодержательным. Вопрос упирается в следующее: можно ли объединить два типа описания, насколько правила, которые мы формулируем, адекватно передают содержание образцов?

Ответ предполагает уточнение того, что мы понимаем под воспроизведением социальных образцов. Известно, что акты по­дражания имеют место уже у животных, было бы, однако, боль­шой ошибкой рассматривать человеческую способность действо­вать по образцам как чисто биологическое подражание. Живот­ные за редким исключением сильно ограничены в своем выборе как способов действия, так и объектов оперирования. Что ка­сается человека, то он, вообще говоря, имеет здесь огромное ко­личество степеней свободы. Проиллюстрируем возникающие в связи с этим трудности на примере так называемых остенсивных определений. Представьте себе, что вам указали на предмет, имеющий форму раковины, и сказали: «Это пепельница». Что обозначает введенное таким образом слово и как вы должны его в дальнейшем употреблять, следуя образцу? Вероятно, словом «пепельница» вы должны обозначать все то, что похоже на про­демонстрированный предмет, но в том-то и дело, что на него в том или в другом отношении похоже почти все. Слово может обозначать предмет, стоящий на столе, определенный цвет или материал, форму раковины, функциональное назначение и мно­гое, многое другое. Это значит, что отдельно взятый образец не задает четкого множества возможных реализаций или, что то же самое, соответствующая нормативная система не является стационарной.

Чем же тогда объяснить, что в обществе мы сталкиваемся с достаточно устойчивыми традициями, что шахматисты не нару­шают правила игры, что, используя язык, мы в основном пони­маем друг друга? Объяснить это можно социальным контекстом, тем, что человек имеет дело не с изолированными образцами, а с множеством взаимосвязанных образцов. Именно социальный контекст и ограничивает наши степени свободы. В приведенном примере с пепельницей мы не будем, скажем, использовать новое слово для обозначения цвета, ибо соответствующее обозначение уже есть, не будем обозначать предмет, стоящий на столе, ибо уже имеем для этого другие языковые средства ... Сказанное означает, что стационарность нормативных систем – это со­циальный, а не биологический феномен. Впрочем, если быть точ­ным, то можно говорить только об относительной стационар­ности.

Вернемся теперь к поставленному вопросу. Описывая содер­жание образца, мы стремимся сформулировать некоторое пра­вило деятельности, т. е. задать четкое, насколько это позволяет стационарность системы языка, множество возможных реализа­ций. Суть, однако, в том, что сам образец этого множества не задает. Мы, следовательно, приписываем ему отсутствующие у него характеристики. Можно, разумеется, брать не отдельный образец, а некоторую их систему, но и в этом случае указан­ная трудность имеет место, если, конечно, мы не сталкиваемся с идеальным случаем абсолютно стационарной нормативной систе­мы. Думается, однако, что таких систем вообще не существует. А это значит, что стремление максимально точно описать содер­жание образцов неминуемо связано с некоторым искажением этого содержания (9).

Конкретные трудности, которые при этом возникают, можно проиллюстрировать на примере фиксации языковых норм. Оче­видно, что для такой фиксации нам необходим определенный языковый материал, т. е. определенный набор текстов. Но чем больше текстов мы соберем, тем больше они будут «размазаны» во времени и тем меньше наши правила будут соответствовать реальному употреблению языка, ибо сам язык изменяется. Казалось бы, надо, наоборот, ограничить набор текстов, сузив одно­временно и отрезок времени. Но, как уже отмечалось, отдельно взятые образцы не задают множества возможных реализаций. «Неадекватность кодификации литературной норме, – пишет В. А. Ицкович, – объясняется ... ретроспективностью кодифика­ции, ее ориентацией на образцы хронологически удаленные от современности» (10).

Вернемся теперь к математическим объектам и подведем некоторые итоги. Основная наша мысль в том, что объекты математики такие, например, как натуральные числа,– это некоторые роли соответствующих обозначений, которые вос­производят себя по принципу нормативных систем. Иными сло­вами, математические объекты существуют как нормативные системы. Это и есть их «устройство» или способ их бытия. Ска­занное выше означает их независимость от индивидуального че­ловеческого сознания, ибо они в своем бытии обусловлены всем контекстом культуры, всей практикой человечества и противо­стоят отдельному человеку или целому поколению как явление не менее объективное, чем язык. Но будучи явлением культуры, они и развиваются не по законам естественно-научных объектов, а вместе с культурой и по ее законам.

Здесь стоит вернуться к аналогии с калейдоскопом, ибо ее необходимо существенно дополнить. Наблюдение узоров и раз­борка калейдоскопа – это два несовместимых эксперимента, однако, описания устройства и узоров вполне совместимы. Не так в гуманитарных науках, ибо выделенные выше два типа описаний выступают как несовместимые, но дополнительные. Указание на образцы не дает возможности точного прогнозиро­вания характера деятельности, а по возможности точное описа­ние того, что и как делается, не соответствует полностью со­держанию образцов. Последние могут быть описаны различным образом в разных культурных контекстах и в этом плане потен­циально бесконечны по своему содержанию. Сказанное озна­чает, в частности, что аксиоматизация и формализация матема­тики, связанная с заменой непосредственных образцов, задаю­щих те или иные роли, строгими «правилами» – это есть пере­стройка и самого объекта математики. Впрочем, скорей всего, мы имеет здесь нечто подобное развитию языка. Кодификация последнего в виде различного рода словарей, учебников и грам­матических справочников, конечно, влияет на его развитие, но отнюдь не исключает роль непосредственных образцов речевой деятельности.

Потенциальная бесконечность содержания образцов невольно вызывает ассоциации с некоторыми аспектами интуиционистско­го понимания математики. Излагая метафизику интуиционистов, X. Карри отмечает, что они постулируют, в частности, следующую характерную черту своей изначальной интуиции: «она не может быть адекватно описана никакими заранее составленны­ми правилами: доказательство справедливо, когда оно является построением, отдельные шаги которого непосредственно очевид­ны; независимо от того, каковы данные правила, можно найти правильное доказательство, которое не согласуется с этими пра­вилами» (11).

Мы не собираемся полностью присоединяться к метафизике интуиционизма, но в данном конкретном пункте она допускает вполне рациональную экспликацию в рамках введенных пред­ставлений. И суть дела не в характере «изначальной интуиции», а в нестационарности нормативных систем и в невозможности вполне адекватно и точно описать содержание образцов деятель­ности. Но в этом, как нам представляется, залог вечной моло­дости математики.

1 См., напр., Гейтинг А. Интуиционизм. М., 1965, с. 19.

3 См., напр.: Уэллек Р. и Уоррен О. Теория литературы. М., 1978, с. 154–172.

4 Платон. Государство. – Соч., т. 3, ч. 1, М., 1971, с. 318.

5 Фролов Б. А. Числа в графике палеолита. Новосибирск, 1974.

6 Бурбаки Н. Очерки по истории математики. М., 1963, с. 36.

7 См., напр.: Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. М., 1972; Слобин Д., Грин, Дж. Психолингвистика. М., 1976; Кейсер С., Хиллс И. Что мы, собственно, делаем, когда говорим. – В кн.: Распознавание образов. М., 1970.

8 Розов М. А. Проблемы эмпирического анализа научных знаний. Новосибирск, 1977.

9 Розов М. А. Информационно-семиотические исследования: процессы – эстафеты и принцип дополнительности. – НТИ, серия 2, № 2, 1984.

10 Ицкович В. А. Очерки синтаксический нормы. М., 1982, с. 13.

11 Карри X. Основания математической логики. М., 1969, с. 30.

1. 
   В чем суть вопроса о способе бытия математических объектов?
   
2. 
   Покажите однотипность вопросов о способе бытия числа, литературного произведения, шахматной фигуры.
   
3. 
   В чем состоит «гипноз» шахматной игры или иллюзия искусства, когда мы сопереживаем героям драматической постановки, хотя артист на сцене вовсе не убивает героя?
   
4. 
   Какие два вида описания выделяет М.А. Розов при исследовании шахмат, узоров калейдоскопа, чисел?
   
5. 
   В чем различие постановки вопроса о способе бытия числа и шахматной фигуры? чем задана роль числовых знаков в языке в усло­виях отсутствия явно сформулированных правил?
   
6. 
   Очевидно, что носитель языка может и не знать правил грамматики. Как же он говорит? Можно ли считать, что те правила, которые формулирует грамматика, до этого как бы существуют имплицитно, т. е. в скрытом виде, в сознании говорящего? Как он приобрел эти правила, если они не являют­ся врожденными?
   
7. 
   Какое возможное решение предлагает автор статьи, которое имеет принципиальное значение для все­го дальнейшего обсуждения?.
   
8. 
   Что такое воспроизведение социальных образцов? Чем они отличаются от актов подражания у животных?
   
9. 
   Как Вы понимаете тезис о том, что отдельно взятый образец не задает четкого множества возможных реализаций
   
10. 
    Какова роль контекста в стационарности нормативных систем (социальных эстафет)?
    
11. 
    Какое решение вопроса об «устройстве» или способе бытия математических объектов предлагается в статье?
    
12. 
    Как Вы понимаете тезис о том, будучи явлением культуры, «математические объекты» и развиваются не по законам естественно-научных объектов, а вместе с культурой и по ее законам»?
    
13. 
    Поясните тезис: «аксиоматизация и формализация матема­тики, связанная с заменой непосредственных образцов, задаю­щих те или иные роли, строгими «правилами» – это есть пере­стройка и самого объекта математики» (стр. 74) Приведите примеры.