В. Медицина против философии

В. Медицина против философии

I. Кто привык слушать рассуждающих о природе человека и выходящих за пределы того, что относится к медицине, тому слушать это мое рассуждение будет не по вкусу. Ибо я не утверждаю ни того, что человек всецело воздух, ни того, что он огонь, ни что он вода, ни что земля, ни что-либо еще, что не наблюдается (fanern) содержащимся в человеке. Кому до этого есть охота – пусть себе об этом рассуждают! Но только думается мне, что выступающие с этими учениями не достигают правильного знания. Все они пользуются одной и той же теорией (gnθmh), а говорят не одно и то же. Вывод из этой теории они [все] делают один и тот же – а именно утверждают, что есть нечто одно, что бы это ни было, и что оно есть «одно-и-все», – а в именах не сходятся. Один из них утверждает, что это «одно-и-все» – воздух, другой – огонь, третий – вода, четвертый – земля, и каждый приводит в поддержку своей теории «свидетельства» (martΪria) и «доказательства» (tekm»ria), которые ровным счетом ничего не стоят. Коль скоро они принимают одну и ту же теоретическую концепцию (gnθmh), а говорят не одно и то же, то ясно, что и знания об этом у них нет. В этом легче всего убедиться, посетив их диспуты [несколько раз], причем с одними и теми же выступающими оппонентами. Еще ни разу не было, чтобы, когда спорят между собой одни и те же люди перед теми же самыми слушателями, один и тот же [оратор] победил бы три раза подряд свой речью, но то один победит, то другой, а то и просто тот, кто случится в ударе и натреплет языком перед толпой. А между тем мы вправе ожидать, чтобы притязающий на правильное знание о вещах всякий раз демонстрировал победу своего тезиса, если он и впрямь знает то, что есть на самом деле (™nta), и утверждения его верны. Мне, по крайней мере, кажется, что такие люди по недостатку ума опровергают самих себя в суесловии своих речей, а вот теорию Мелисса поддерживают.

II. Об этих людях [= философах] сказано достаточно. А вот из врачей некоторые говорят, что человек есть кровь, другие из них отождествляют человека с желчью, а иные – с флегмой. И они также приходят к одному и тому же заключению: а именно утверждают, что [человек] есть нечто одно, называя [это одно] так, как каждому заблагорассудится, и что оно изменяет свой качественный вид („dšh) и внутренние свойства (dΪnamij), принуждаемое горячим и холодным, и становится сладким и горьким, белым и черным и всевозможным. По-моему, это тоже неверно. Итак, большинство утверждает нечто подобное или близкое к тому. А я утверждаю, что, если бы человек был нечто одно, он никогда не испытывал бы боли: раз он одно, то не было бы ничего [другого], что могло бы причинить ему боль. А если бы даже и испытал, то и лечить пришлось бы одно. На самом же деле [лечить приходится] многое, ибо в теле содержится много [ингредиентов], которые в результате взаимного противоестественного нагревания, охлаждения, иссушения и увлажнения порождают болезни, так что есть много качественно различных видов („dšai) болезней, многообразно и лечение их. Пусть-ка тот, кто утверждает, что человек есть только кровь и ничего больше покажет такого человека, который не изменяется по виду („dšh) и не становится всевозможным, или хотя бы такое время года, или возраст человека, когда в человеке наблюдается (fa…netai) содержащейся одна только кровь: ведь [по его теории] естественно должно быть одно такое время года, когда кровь сама по себе наблюдается в качестве единственного ингредиента [тела]. Я же докажу, что те [элементы], которые, по-моему, составляют человека, и согласно условности (номос), и согласно природе (фюсис), всегда одни и те же, равно в молодости и старости, и в холодное, и в теплое время года, и приведу фактические доказательства (tekm»ria), и укажу необходимые причины (Άn£gkaj), по которым в теле все растет и убывает.

III. Прежде всего необходимо, чтобы возникновение (генесис) не происходило из [чего-то] одного: каким образом нечто одно могло бы породить, не смешавшись [~совокупившись] с чем-то? Опять-таки рождение невозможно и не приведет ни к какому результату и в том случае, если смешиваются [элементы] неоднородные и не имеющие одну и ту же силу (dΪnamij). Опять-таки если горячее с холодным и сухое с влажным не будут между собой соразмерны и равны, но одно будет намного превосходить другое, как более сильное более слабое, рождения не будет. Как же может нечто родиться из одного, если оно не рождается даже из многого, если последнее не смешано между собой в хорошей пропорции? Стало быть, коль скоро природа всего прочего, и в том числе человека, такова, необходимо, чтобы человек был не нечто одно, но чтобы каждый из [элементов], вносящий свой вклад в рождение, имел бы в теле силу, пропорциональную своему вкладу. И точно так же необходимо, чтобы при смерти человеческого тела каждый [элемент] возвращался в свою собственную природу: влажное – к влажному, сухое – к сухому, горячее – к горячему и холодное – к холодному. Такова и природа животных и всех остальных вещей: все вещи одинаково возникают, все вещи одинаково умирают. Ибо их природа образуется из всех этих предреченных [элементов] и умирает, согласно сказанному, в то же самое, откуда именно каждая вещь образовалась. [Откуда пришло], туда и ушло.

IV. Тело человека содержит в себе кровь, флегму, желчь желтую и черную: они составляют природу тела, через них [человек] испытывает боль или здоров. Он совершенно здоров, когда они соразмерны между собой в отношении смеси, силы и количества и совершенно между собой перемешаны. Боль же [человек] испытывает, когда одно из них оказывается в меньшем или большем количестве или же отделится в теле и не будет смешано со всеми. […]

V. Я обещал, чем бы я ни объявил человека, доказать, что [эти элементы] всегда те же самые и согласно условности, и согласно природе. Утверждаю же я, что [человек] – это кровь, флегма, желчь желтая и черная. Прежде всего я утверждаю, что имена их разделены согласно принятой условности и что ни одно из них не имеет того же имени, [что и другое]; затем [я утверждаю], что их качественные виды („dšai) разделены согласно природе и ни флегма совершенно не похожа на кровь, ни кровь – на желчь, ни желчь – на флегму. Как можно их считать похожими между собой, если ни цвета их при наблюдении не видятся подобными, ни при ощупывании рукой они не кажутся подобными? Они не горячи в равной мере и не холодны, не сухи и не влажны. Стало быть, коль скоро они настолько различны между собой и по качественному виду („dša), и по свойствам (dΪnamij), необходимо, чтобы они не были чем-то одним, раз уж [мы признаем, что] огонь и вода не одно и то же.

I. Все, кто брался говорить или писать о медицине, положив в основу своей собственной теории исходное предположение (Ψpqesij), «горячее» или «холодное», или «влажное» или «сухое», или что им еще заблагорассудится, сводят до минимума причины, вызывающие человеческие болезни и смерть, до одной во всех случаях, приняв один или два [элемента]. То, что многие из их теорий ошибочны, очевидно, но в особенности они достойны порицания за то, что [ошибаются] в отношении настоящего искусства, к услугам которого прибегают все люди в самых важных случаях и окружают величайшими почестями хороших умельцев и мастеров, [практикующих его]. Бывают мастера неважные, а бывают великолепные: этого бы не было, если бы медицинского искусства не было бы вовсе и если бы в нем не было проведено никаких исследований и ничего бы не было найдено, но все были бы одинаково неискушенными в нем и не-знатоками, и все лечение больных происходило бы как попало. Ан это не так, но как во всех остальных искусствах мастера весьма различаются между собой и по сноровке рук, и по знаниям, так и в медицине. Поэтому я считаю, что она не нуждается в пустых предположениях, как незримое и загадочное, как, например, небесные явления или то, что под землей, в отношении которых по необходимости приходится прибегать к предположениям, если кто берется о них рассуждать; даже если бы кто-нибудь познал эти вещи, каковы они на самом деле, и стал об этом говорить, то ни самому говорящему, ни его слушателям не было бы ясно, истинно это или нет. Ибо нет [критерия], соотнеся с которым [такие утверждения] можно было бы узнать точную истину (tΥ safšj).

II. У медицины же давно уже все есть, и принцип (Άrc») открыт, и метод (Πdj), благодаря которому в течение длительного времени было сделано много замечательных открытий и еще неоткрытое будет открыто, если исследователь будет способным, знающим уже открытое, и будет отправляться от него. Но тот, кто отбросив и отвергнув все, пытается искать иным путем и иным манером и утверждает, что он что-то нашел, тот и сам обманывается и обманывает других. […]

XV. Затрудняюсь я понять, каким это образом сторонники того взгляда, уводящие медицину с этого [т.е. древнего, эмпирического] пути к предположению, собираются лечить людей. Ведь не открыли же они, как я думаю, «горячее само по себе», или холодное, или сухое, или влажное, не причастное никакому другому виду (e‡dei)! Я полагаю, что они имеют дело с теми же видами еды и питья, какие употребляем мы все, и одному из них они приписывают свойство горячего, другому – холодного, третьему – сухого, четвертому – влажного, поскольку предписать больному «принять нечто горячее» – невозможно. Ведь тот сразу спросит: «Что горячее?» Вот и придется либо нести вздор, либо прибегнуть к чему-то известному. […]

XX. Некоторые врачи и софисты [= «философы»] утверждают, что не может знать медицинское искусство тот, кто не знает, что есть человек, и что именно это должен познать тот, кто собирается правильно лечить людей. Однако вопрос, который они ставят, относится скорее к философии, к тому, что писали Эмпедокл или другие о природе, – что есть человек изначально, и как он впервые возник, и из чего образовался. Я же думаю, что все, что сказано или написано врачами и софистами о природе, в меньшей мере относится к медицинскому искусству, нежели к искусству живописи. Я полагаю, что узнать нечто точное о природе нельзя больше ниоткуда, кроме как из медицины, и узнать это можно только тогда, когда правильно постигнешь медицинское искусство, а до этого – нечего и думать (я разумею получение точных сведений о том, что есть человек, и в силу каких причин он возникает и прочее). Ибо по-моему, врачу необходимо знать о природе и всячески стараться узнать (если он собирается исполнять свои обязанности), – что есть человек по отношению к еде и питью, и что – по отношению к другим занятиям, и что приключится каждому от каждого [из них] и т.д.