Ga 148 Восемнадцать лекций, прочитанных в 1913-1914 г г. В разных городах

Сегодня нам прежде всего предстоит остановиться на разговоре Иисуса с его матерью, которой мало-помалу удалось добиться понимания сына. С ней произошла колоссальная перемена. Из духовных миров в нее низошел дух другой Марии, родной матери Иисуса. Теперь она несла его в себе. Выясняется, что разговор Иисуса с его матерью имеет глубочайшее значение для подлинного понимания Мистерии Голгофы с точки зрения духовно-научного исследования. Мать все лучше понимает Иисуса. То было своего рода понимание на уровне восприятия Теперь Иисус мог говорить о тройном изведанном им страдании. То, что он говорил, было своего рода обобщением всего того, что происходило в его душе начиная с 12-го года жизни. Он говорил матери о своих переживаниях с 12-го по 18-й год. Он говорил о великих учениях Бат-Коль. Говорил о том, что никто не в состоянии его понять, что он не может говорить о том, что настоятельно требует быть сообщенным другому. Он сказал матери, что даже появись теперь древние учения, не сыскалось бы людей, чтобы их понять.

Далее он говорил о втором роде мучительных переживаний. Рассказал о тех событиях перед запустелым жертвенным алтарем, и как он проник в древние мистерии, при которых божественно-духовные существа спускались непосредственно вниз, при том, что также и в этом отношении случился упадок. Вместо старых добрых языческих богов теперь в жертвенных празднествах принимали участие демоны. Иисус говорил о великих космических событиях, о, так сказать, перевернутом «Отче наш». То был замечательный в своем роде разговор, который он вел со своей матерью. Иисус рассказывал, как ему довелось узнать про то, как Люцифер и Ариман бежали от ворот ессеев и приходили к другим людям, которые не могли следовать строгим правилам ордена. Обо всем этом и говорил Иисус. Это было все равно как развертывание всей его прошлой жизни. То был разговор, направление которого задавалось тем, что слова были не просто словами повествования, что слова несли в себе не просто то, что обычно несут в себе слова, но то, что говорил Иисус, было напечатленным на словах глубиннейшим переживанием, выраженными в словах болью и страданием, претворенными в бесконечную любовь, болью, обернувшейся любовью и благожелательностью. Слова эти текли к матери, словно некая реальность. То, что исходило от Иисуса и переходило к матери, представлялось какими-то частями души. В немногие часы вместилось все то, что было больше, чем просто переживанием. То было космическое переживание в наиподлиннейшем смысле слова. Иисус из Назарета мог произносить только слова, но в словах этих была часть его души. О многом нужно поведать, если хочешь описать то, что содержит хроника Акаши. Так, в ходе разговора в Иисусовой душе прояснилось то, какой именно точки достигло развитие человечества. Теперь в нем со все большей отчетливостью брезжило сознание того, что в нем пребывает душа Заратустры. Так что Иисус почувствовал, как он в качестве Заратустры оставил за своими плечами историю тогдашнего человечества. Иисус обращался к матери не с теми словами, которые я произношу теперь, но старался выражаться так, чтобы ей было понятно. Он говорит матери о том, что всякое человеческое существо наделено определенными силами, и это очень важно. Был такой период в жизни человечества, древнеиндийская культура, когда люди были особенно огромными вследствие того/Что вся их жизнь была пронизана ребячески-солнечными силами раннего детства. Что-то из этих сил все еще существует в нас с первого по 7-й год жизни.

Затем наступил второй период, древняя персидская эпоха, одушевлявшаяся силами, которые действуют в человеке и теперь, с 7-го под 14-й год.

Далее Иисус обратил внимание на третью эпоху, египетский период, в который властвовали силы, действующие теперь в человеке с 14-го по 21-й год, где особенно большая роль в развитии индивидуума отводится душе чувствующей. В эту египетскую эпоху культивировались астрономические и математические науки.

И теперь перед Иисусом возник следующий вопрос: какую эпоху мы проживаем теперь, что может испытывать человек в возрасте с 21-го по 28-й год жизни? И он почувствовал, что то, что господствовало во внешней жизни, было силами, пролившимися на греко-римскую культуру, но силы эти — уже последние.

Идея индивидуальной человеческой жизни явилась взору Иисуса во всем своем значении. С 28-го по 35-й год человек таким образом пересекает середину жизни и начинает приближаться к старости. Никаких новых жизненных сил здесь более нет; унаследованные силы богов исчерпаны. До сих пор находящиеся на подъеме силы здесь присутствовали, но к середине жизни они уже потреблены. И что дальше? Нигде не было видно чего-то нового, откуда человечеству могли явиться новые силы. Если не произойдет что-то новое, человечество обречено иссохнуть. Какое-то время Иисусу пришлось переживать мысль относительно этого кризиса, после чего «Я» Заратустры, обладание которым только перед этим мгновенно ему открылось, это «Я» высвободилось. Иисус словно бы до такой степени самоотождествился с развитием человечества, что пока он говорил, «Я» Заратустры перешло к матери. При нем остались лишь три оболочки, и Иисус снова сделался тем, кем был в 12 лет, однако со всем тем, что ему удалось увлечь в свои глубины благодаря переживаниям Заратустры. Теперь это сделалось чем-то вроде толчка, увлекшего его на Иордан к Иоанну Крестителю. И здесь в Иисуса из Назарета погрузилось то, что должно было влиться в процесс развития человечества, чтобы человечество не иссохло: существо Христа. Этот импульс Христа пришел в момент, когда люди были менее всего готовы к тому, чтобы его воспринять. В своих сердцах люди могли чувствовать тягу к Христу, однако никакой мудрости и энергий прежних эпох более не имелось. Так что поначалу Христос действовал лишь как сила, а не учитель. Но еще и теперь человечество не слишком далеко продвинулось в

понимании импульса Христа.

Поначалу действенность Христа не зависела от понимания, которое он находил в людях. На протяжении всех трех лет существо Христа погружалось в Иисуса из Назарета. То, что Бог вселился в человеческое тело, касалось вовсе не одних только людей, но и напрямую затрагивало высшие иерархии. Воплотиться в человеческом теле — до сих пор ни одному богу не довелось пройти через это. Вот что здесь потрясает и изумляет: жизнь Бога в человеческом теле на протяжении этих трех лет. Однако это было необходимо, чтобы перед людьми вновь открылась возможность движения вверх.

На первых порах существо Христа было слабо связано с Иисусом из Назарета, однако на всем протяжении продвигавшегося вперед поступательного развития он все теснее и теснее связывался со своим телом — вплоть до самой крестной смерти. С тех пор человечество нисколько не продвинулось в понимании духовных предметов. Иначе сегодня было бы невозможно появление такой книги, как «О смерти» Метерлинка. Это никчемная книга. Здесь говорится: когда человек лишается тела, он делается таким образом духом, а значит он больше не в состоянии страдать. Однако это полная противоположность тому, как все обстоит на самом деле. Страдать всегда обречен дух, а не тело. По мере того, как ныне происходит рост индивидуальности, вырастают также и боли, вырастают ощущения. Так что и современному человеку недоступно понимание страданий, которые испытал воплотившийся Бог.

Одна из женщин хотела найти Христа в гробнице. Он был духовным телом. Христа невозможно было отыскать с помощью материальных чувств. Словно бы повторением этих поисков были Крестовые походы в средневековье. То были те же самые напрасные поиски. И как раз примерно во времена этих Крестовых походов появились немецкие мистики, которые вновь надлежащим образом отыскивали связь с Христом. Христос действовал также и там, где его учение не присутствовало; он действовал во всем человечестве как сила.

Вслед за крещением в Иордане Христос был все еще слабо связан с телом Иисуса. Первый, кто ему повстречался, был Люцифер. Он давал разгуляться всем тем силам, которые способны раскрываться в существе в связи с тем, что связано с проявлениями надменности. «Если ты меня признаешь, я вручу тебе все земные царства».

Это нападение было стремительно отбито. При втором искушении Люцифер и Ариман явились вместе, когда они желали вызвать в Христе чувства испуга и страха своими словами: «Низвергнись вниз».

На третий раз Ариман явился один с призывом: «Вели, чтобы эти камни сделались хлебом». Этот вопрос Аримана оставил после себя неразрешенный остаток; окончательного ответа он не получил. То, что это и не могло произойти, связано с глубиннейшими силами развития Земли, поскольку сюда принадлежит также и человек.

Здесь мы имеем нечто вроде вопроса денег. Ведь он тесно связан с аримановым вопросом. Ариман сохранил часть своей власти над Иисусом Христом. Это дало о себе знать в Иуде Искариоте. В предательстве Иуды продолжил свое действие этот неразрешенный вопрос.

Далее говорилось также о том, что только в темноте было возможно, чтобы импульс Христа при крестной смерти сообщился Земле. Было ли то затмением Солнца или же темнота происходила от какой-то иной причины, пока еще с точностью установить не удается. Под конец — весьма настоятельная просьба относительно сохранения этих откровений в тайне.

Некоторые обязанности, возлагаемые на человека из духовного мира, сделали для меня необходимым провести в последнее время кое-какие исследования относительно жизни Христа Иисуса. Вы знаете, что через так называемую хронику Акаши возможно получить доступ к событиям, имевшим место в прошлом. Вот и была сделана попытка получить доступ к важнейшему событию в развитии Земли, событию, связанному с Мистерией Голгофы. Здесь выяснилось многое из того, что может послужить дополнением к тем более духовнонаучным изложениям, которые предлагались вам в связи с Мистерией Голгофы по различным поводам. Иной характер имеет то, что выяснилось теперь из хроники Акаши; речь здесь идет, так сказать, о чем-то более конкретном, некоей совокупности фактов, относящихся к жизни Христа Иисуса. С течением времени, следует надеяться, эти факты соединятся в своего рода Пятое Евангелие, и на следующем вечернем заседании секции мы будем говорить о том, почему именно в наше время возникла необходимость в том, чтобы извлечь из оккультных источников то, что в определенном отношении может быть названо Пятым Евангелием.

А сегодня я первым делом хотел бы вам представить несколько относящихся к юности Иисуса из Назарета эпизодов, которые должны увенчаться важным разговором, состоявшимся у него с приемной матерью. Кое-что из того, что будет теперь обсуждаться в качестве Пятого Евангелия, г-жа Штинде уже довела до некоторых из вас; но ради связности я кратко упомяну также и те вещи, что были изложены.

Сегодня я хотел бы начать свой рассказ с того события, которое мне уже неоднократно приходилось вам излагать, с перехода «Я» Заратустры в телесные оболочки того мальчика Иисуса, который происходил из натановой ветви дома Давида. Я хотел бы кратко упомянуть, что в соответствии с исследованиями в хрониках Акаши два мальчика Иисуса появились на свет приблизительно в одно время. Один происходил от того, что мы могли бы назвать соломоновой ветвью дома Давида, другой — из натановой ветви дома Давида. Они были очень несхожи меж собой в том, что касается всей жизни мальчиков. В том теле, что происходило из соломоновой ветви дома Давида, содержалось то же самое «Я», которое некогда жило на Земле в качестве Заратустры, и оно продвинулось до такой духовности, что хотя, как это и бывает в таких случаях, первые 12 лет жизни действовало в нем вполне по-детски, однако выказало себя наделенным величайшими талантами, молниеносно выучивая все то, чего удалось достичь человеческой культуре на тот момент. Чрезвычайно одаренного мальчика мы будем (в соответствии с тем, что можно заключить на основании хроники Акаши), мы можем называть его мальчиком из соломоновой ветви дома Давида. Другому, мальчику из натановой ветви, мы таких свойств приписать не сможем. В сущности, это был мальчик, которого вполне можно было бы назвать лишенным дарований насчет всего того, чему люди могут выучиться благодаря достижениям земных наук и искусств. Он даже обнаружил едва ли не нерасположение к тому, чтобы обучаться чему-либо из того, чего добилось человечество. Напротив того, этот мальчик Иисус выказал в высшей степени глубокую гениальность сердца; уже в самом раннем возрасте от него так и излучалась самая горячая любовь, какую только можно представить, и впитывал в себя в сфере человеческо-земных представлений все то, что способно подвести к раскрытию жизни в любви.

Также мы знаем, что когда оба мальчика достигли приблизительно 12-летнего возраста, «Я» Заратустры покинуло свое тело, как это подчас случается в оккультных процессах земного развития человечества. Оно вышло из исчахшего после этого тела мальчика Иисуса из соломоновой ветви и перешло в телесные оболочки другого мальчика Иисуса. Евангелие Луки указывает на это, повествуя о том, как этот мальчик Иисус уселся тогда среди книжников и давал достойные изумления ответы, так что его собственные родители едва его признали.

Итак, вот перед нами, начиная с 12-го года жизни, растет и развивается тот мальчик Иисус, что был наделен сердечным даром, но одновременно словно бы соединил в себе также и совокупность всех человеческих даров, связанных с чувством и душевностью. Перед нами соединение «Я» Заратустры с тем мальчиком Иисусом, который тогда еще даже и не ведал, что с ним произошло: что то было «Я» Заратустры, которое покинуло тело соломонова мальчика Иисуса и переселилось в него, и уже начало действовать в его телесных оболочках, так что два этих элемента пронизывали друг друга со все большей степенью совершенства.

Ещё мы знаем, что родная мать натанова мальчика Иисуса, как и отец соломонова мальчика, вскоре умерли, так что из двух семей, из которых происходили два мальчика Иисуса, сделалась одна семья и у натанова Иисуса появились приемные братья и сестры из другой семьи, а родная мать соломонова Иисуса стала его приемной матерью, или мачехой. В этой-то семье в Назарете он теперь и рос. Выдающаяся одаренность, проявленная им, когда он давал книжникам в храме те грандиозные, полные мощи ответы, которые привели всех в изумление, продолжала возрастать и далее. Можно только поражаться тому, что происходило в душе этого натанова Иисуса с 12-го по 18-й год жизни: как из неисследимых глубин его душевной жизни восходило нечто такое, что был не в состоянии испытать никакой другой человек той эпохи; о себе заявляли грандиозная зрелость духовного суждения наряду с глубинной самобытностью его душевных способностей. К изумлению его окружения, к душе Иисуса все отчетливее обращался тот грандиозный божественный голос из духовных областей, который в тайных иудейских учениях именовался Бат-Коль. Но великая Бат-Коль обращалась к этому подраставшему мальчику иначе, нежели к книжникам, на возвышенный лад. Она нисходила к нему как чудесное внутреннее озарение. Вот и случилось так, что уже в юности Иисус из Назарета мог себе сказать, будучи в угрюмом расположении духа: «Что сделалось с иудейским человечеством с тех времен, когда человечество это внимало древним пророкам, тем древним пророкам, которые еще сами благодаря своей инспирации и интуиции обретали духовные тайны из высших миров?» И здесь Иисусу из Назарета открылось через внутреннее озарение, что некогда между древними иудейскими пророками и божественно-духовными силами

существовало тесное сообщение; что через исполненный важности и святости голос великой Бат-Коль древним пророкам становились доступны величайшие тайны. Но времена менялись — вплоть до настоящего времени, в которое жил тогда Иисус из Назарета. Здесь были ученые, сухие книжники, но были также и некоторые пророки, способные улавливать лишь отзвуки, слабые отзвуки того, что некогда воспринимали великие пророки в качестве откровения. Однако все, чего могла достигнуть современность, было лишь тенью древних учений. Что же касается того, что в качестве традиции сохранялось в писаниях, насчет этого Иисус ощущал и чувствовал (а ему все это давалось лишь благодаря непосредственной внутренней инспирации, благодаря тем светочам, что разгорались в нем день ото дня все ярче и ярче), что хотя все это здесь и присутствует, однако современность более неспособна это понять. Его жизнь была наполнена такими инспирациями.

Колоссальной силы впечатление получает человек, устремивший духовный взор в данную точку развития Земли, когда он видит, как то, что некогда, в древние времена открывалось праотеческим пророкам, снова проблескивает в душе Иисуса из Назарета, и когда он наблюдает, как одиноко Иисусу посреди человечества, которое понятия не имело о том, что он переживал. Вот и пришлось Иисусу сказать самому себе: «Раздайся сейчас с небес, громко и отчетливо, голос великой Бат-Коль, нет здесь людей, которые смогли бы его понять. Что сделалось с человечеством?» Это легло на его душу колоссальной мукой. Так мы видим, как мальчик входит в пору юности. Что ни неделя, он обогащался новыми познаниями, однако каждая новая идея сплеталась для него со все более умножающейся болью, с глубоким и неизбывным страданием по поводу всего того, чему человечество разучилось, что оно забыло, что оно больше не в состоянии понять. Вся нисходящая линия человечества навалилась на душу Иисуса из Назарета. Многому можно выучиться от боли и страданий, которые приходится вытерпеть, когда направляешь духовный взор на эволюцию человечества.

Но колоссально впечатление, которое получаешь исходя из той души, которая из чистого сострадания к человечеству ощущает доведенную до бесконечности, концентрированнейшую боль относительно упадка человечества, относительно того, что человечество более неспособно воспринимать от того, что было ему приуготовлено из духовных миров. Боль эта еще увеличивалась оттого, что во всем окружении Иисуса из Назарета в промежуток с 12-го по 18-й год жизни не было никого, с кем бы он мог хоть как-то перемолвиться на этот счет. Даже самые лучшие ученики такого великого ученого, как Гиллелъ, не понимали того великого, что открывалось в душе Иисуса из Назарета. Он был одинок со своими откровениями и со своей бесконечной болью, охватывающей человечество бескрайним сочувствием. С этим душевным настроем Иисуса из Назарета мне и хотелось в первую голову вас ознакомить. Между тем как он внутренне все это переживал, между тем как внутри него возникали и гибли миры, он продолжал внешне непритязательно трудиться в заведении своего отца, своего рода столярной, плотничной мастерской. Так он созревал вплоть до 18-ти лет. Тогда по желанию семьи он должен был отправиться в некоего рода странствие по миру, переходя с места на место, чтобы какое-то время работать там и сям. Так он и сделал. И тем самым мы переходим ко второй эпохе в юности Иисуса из Назарета, продолжавшейся приблизительно с 18-го по 24-й год.

Он побывал во многих местах как внутри Палестины, так и за ее пределами. Он появлялся во всевозможных языческих местностях; уже тогда он посещал как иудеев, так и язычников. Нечто своеобразное можно было подметить в этой личности, что неизменно входит в круг наиболее поучительных представлений, когда мы пытаемся исследовать тайны глубин человека: можно было заметить, что колоссальная боль, которую ему довелось испытать в своей душе, претворилась в колоссальную любовь, как это, - часть бывает с болью, когда она бескорыстна, в любовь, заявлявшую о себе не только в словах, но и уже одним присутствием. Когда Иисус появлялся в семье, посреди которой ему предстояло работать, то по одной только манере, как он себя преподносил, просто по тому, каким он был, было видно, что из этой души лучится любовь, которая только вообще способна исходить от человека, любовь, которая всем во благо, в атмосфере которой хотелось жить всем, кто ее замечал. А любовь эта была претворенной болью, была метаморфозой боли. Много было моментов, приводивших к тому, что у людей, среди которых он жил, возникало впечатление, что здесь они имеют дело с таким человеком, который еще никогда не являлся на Земле. Днем Иисус работал, по вечерам семья собиралась в том месте, где он трудился, и там он находился среди нее. В таких семьях было живо все то, что могла из себя излучить его любовь. Люди думали, что перед ними не просто человек, когда он произносил свои безыскусные слова, которые были напитаны всем тем, что им было пережито с 12-ти до 18-ти лет. И после, когда Иисус уже отправился дальше, в этих семьях, когда они усаживались вместе, жило впечатление, что он все еще среди них, словно никуда и не уезжал. Его присутствие продолжало ощущаться без какой-либо паузы. Более того, случалось так, что у всех сразу возникало реальное видение: в то время, как они говорили о том, что услышали, пока они внутренне ликовали от того, что удавалось им задним числом ощутить от его присутствия, они видели, как будто он проходил в двери, усаживался среди них, ощущали его столь любезное присутствие, слышали, как он говорит. Телесно его здесь не было, и все же то было общее для всех видение.

Постепенно во многих местностях сформировалась общность между Иисусом из Назарета и людьми, с которыми он на протяжении времени приходил в соприкосновение. И повсюду люди рассказывали о человеке великой любви. На него переносилось также и многое из того, что значилось в священных письменах. Люди не понимали священные письмена, да и его самого рассудком они не понимали, но тем задушевнее ощущали они сердцем его любовь, беспримерность его существования и производимых им действий. Он приходил не только в иудейские, но и в языческие местности, где пришли в упадок языческие учения. Он познакомился со многими языческими посёлками, в которых пришли в запустение

древние капища.

И вот однажды Иисус явился в такое место, по которому особенно больно ударил упадок языческого культового центра, старинного языческого священства.

Последним своим взглядом, которым Иисус из Назарета обозрел народ еще в обычном своем сознании, он увидел, как вместе с народом разбегаются и демоны; но другие демоны все еще его окружали. А затем повседневное сознание покинуло его, и он ощутил себя как бы вознесшимся в высший духовный мир, из которого некогда изливались благословения языческих богов, соединявшиеся с жертвами. И точно также, как он воспринимал когда-то голос великой Бат-Коль, теперь он услышал звучания, доносившиеся из божественно-духовных царств, от тех иерархий, к которым принадлежали благие языческие боги. В этом отрешенном состоянии воспринял Иисус человеческое пра-откровение. Я попытался выразить по-немецки то, что он тогда услыхал, насколько мне удалось передать то, что слышалось ему. И вот что важно: мне удалось впервые огласить эти слова при закладке первого камня нашего дорнахского строения. Это все равно как перевернутый христианский «Отче наш», который ему лишь много времени спустя довелось обнародовать так, как это всем известно. Теперь, однако, это подействовало на него так, как если бы некогда, прежде развития Земли, это могло быть открыто в качестве космического «Отче наш». Вот как это звучит по-немецки:

Аминь

Засилие бедствий

Чужое прегрешение — самости вина

Переживается в насущном хлебе,

В котором нет воли Неба

Поскольку человек отделился от Вашего Царства

И забыл Ваши имена

О Отцы что на Небесах.

Значит, так:

Аминь

Засилие бедствий

Чужое прегрешение — самости вина

Переживается в насущном хлебе,

В котором нет воли Неба

Поскольку человек отделился от Вашего Царства

И забыл Ваши имена

О Отцы что на Небесах.

Так что то, что обратилось к нему тогда из областей, из которых некогда действовали боги язычников, было для него как великое, грандиозное откровение. Эти слова, поначалу представляющиеся чрезвычайно незамысловатыми, на самом деле заключают в себе тайну всей инкарнированности человека в материально-земную телесность, его связанности с материальной земной телесностью. Эта тайна содержится в них. Как я убедился в ходе повторяемого вновь и вновь

медитирования этих слов, через них ты подходишь все ближе и ближе к переживанию заключенных в них колоссальных глубин. Можно даже сказать, что все исконно-древнее языческое небо, высказавшее само себя в этой тайне человеческого становления как некоем макрокосмическом «Отче наш», воздействовало тогда на простершегося Иисуса из Назарета, пребывавшего в отрешенном состоянии. А когда он снова пришел в себя, то увидел последних убегавших демонов, заступивших на место древних благих языческих богов, а в отдалении различил разбегавшийся народ. Ему же теперь в дополнение к боли, испытанной ранее из-за откровений Бат-Коль, до которых человечество не дозрело, пришлось претерпеть еще и вторую муку, поскольку он принужден был признать: в упадке пребывает также и то, что обращалось некогда к язычеству, что было духовно-душевными откровениями для язычества. И прозвучи сегодня все небесные голоса, у человечества отсутствует способность их воспринять. Вот что он вынужден был сказать самому себе.

Колоссально впечатление, которое получаешь, наблюдая за тем, как много боли потребовалось, сколько ее должно было скопиться в одной душе, чтобы прошла подготовка Мистерии Голгофы. Впечатление становится еще грандиознее, когда все это позволяет узнать, что за боль должна была влиться в тот импульс, который мы называем импульсом Христа, для дальнейшего развития Земли. Так Иисус познал также и сущность язычества и сущность его упадка.

Когда Иисусу было приблизительно 24 года, он вернулся к себе домой; в это же примерно время умер и его родной отец. Теперь он остался один со своими братьями и сестрами, которые все были ему сводными, и с приемной матерью. Здесь выяснилось нечто необычное: мало-помалу любовь к нему приемной матери становилась все горячее, она понимала его все лучше, братья же с сестрами его не понимали. В ней открылся величайший сердечный талант. Сердцем своим она мало-помалу (пускай хотя бы мало-помалу) шла к пониманию этого одиночки, носившего в себе боль человечества, в то время как братьев это нимало не заботило.

Но вначале ему следовало познакомиться с чем-то еще: с общиной, указавшей ему, так сказать, третий аспект упадка человечества. Ему предстояло познакомиться с общиной ессеев. Эта община ессеев, чья головная резиденция находилась на Мертвом море, была тогда очень широко распространена в мире. То был строгий, замкнутый и непроницаемый извне орден, стремившийся через определенным образом упорядоченную, полную самоограничений жизнь вновь проникнуть на те ступени, с которых человечество спустилось в своем нисхождении. Упражняя душу, ессеи намеревались воспарить до тех душевных высот, на которых вновь могло бы быть воспринято нечто — безразлично, называть ли это великой Бат-Коль на иудейский лад или древним откровением в языческом смысле. Ессеи желали достичь этого строгой душевной муштрой и отгороженностью от всего того, чем занималось прочее человечество. То, к чему они были устремлены, привлекало к ним многих. По всему краю у них имелись владения. Кто намеревался сделаться ессеем, должен был передать в общественное достояние все то, что досталось или еще только могло достаться ему по наследству. Никто не смел сохранять собственность за собой. У многих ессеев имелись дома и земли, отписанные ими ордену. Благодаря этому орден повсюду располагал отделениями, которые были рассыпаны по областям Передней Азии, главным образом в Палестине, в том числе и в Назарете. Все должно было быть общим. Орден ессеев совершал великие благодеяния. Никто ничем не владел. Всякий имел право уделять средства из общественного владения тому, кого считал бедным или немощным. Благодаря работе над душой ессеи обретали определенную целительную энергию с необычайно благотворным действием. У них было правило, совершенно невозможное в наши дни, тогда же оно строго соблюдалось: всякий мог оказывать поддержку из общественного имущества человеку, которого почитал достойным, но ни в коем случае — не своему родственнику. Он должен был держаться в стороне от всех материальных связей, соединявших его с внешним миром.

Собственно говоря, Иисус из Назарета, как и Иоанн, с которым он ненадолго свел знакомство у ессеев, не сделался ессеем; но благодаря тем колоссальным богатствам, которые скрывала его душа, в ордене к нему относились с величайшей доверительностью. С ним обсуждали многое из того, что вообще-то было достоянием исключительно членов высокой степени посвящения. Так он узнал, как они вновь устремлялись к высотам, с которых прежде спустились люди. И нередко ему казалось, что он мог бы сказать самому себе: «Да, среди нас есть люди, которые вновь восходят к тому, что некогда, в пра-времена открывалось человечеству, но чего человечество в целом сегодня не понимает».

И вот как-то однажды, после того, как в рамках ессейской общины у Иисуса состоялся особенно проникновенный разговор насчет мировых тайн, ему было дано изведать великое, грандиозное переживание.

Выходя от них через ворота, он увидел в некоем видении две фигуры. Признав в них Аримана и Люцифера, он заметил, что они убегают прочь от ессейских ворот. Он понял, что они бегут ко всему остальному человечеству. И такое вот видение повторялось теперь у него неоднократно. У ессеев был такой обычай, что они не могли проходить через обычные ворота города или дома той эпохи, которые были украшены какими-либо изображениями. От таких ворот им приходилось отворачиваться. Но поскольку ессеи были многочисленны (в тогдашней Палестине жило столько же ессеев, сколько и фарисеев), их нужды принимали во внимание и возводили для них совсем простые ворота. Итак, ессеи не могли проходить в

какие-либо ворота, на которых имелись какие-либо украшения. Это было связано со всей их душевной организацией. Поэтому в городах существовали особые ессейские ворота. Иисус из Назарета уже неоднократно проходил через такие ворота. И всякий раз он видел, как Люцифер с Ариманом удаляются от ворот каким-то особенно угрожающим человечеству образом. Действительно, видите ли, когда о таком узнаешь теоретически, это уже, разумеется, производит впечатление; но когда узнаешь об этом так, как можно это сделать, всматриваясь в хронику Акаши, когда ты действительно видишь фигуры Люцифера и Аримана при таких условиях, как увидел их Иисус из Назарета, впечатление окажется совершенно иным. Здесь ты начинаешь проникать в величайшие тайны не просто интеллектом, не просто разумом; нет, эти величайшие тайны ты не просто «знаешь», но их пережидаешь, становишься с ними единым целым.

Лишь скудными словами способен я описать то, что свалилось теперь на душу Иисуса в качестве третьего великого страдания: он узнал, что хоть в его эпоху и возможно обособиться и достичь высшего узрения, однако лишь так, что прочее человечество окажется тем более отрезано от всякого развития души. Такие люди, — сказал он самому себе, — отыскивают совершенства собственной души за счет прочего человечества, и поскольку они стремятся к такому развитию, которое не дает Люциферу с Ариманом к ним приблизиться, те вынуждены бежать. Но между тем, как эти единичные люди от них освобождаются, Люцифер и Ариман бегут к другим людям. И люди эти оказываются в том большем упадке, чем выше восходят в своей обособленности те, первые. Естественно, это произвело чудовищное впечатление на Иисуса из Назарета, который испытывал безраздельное сострадание ко всем людям, но не мог без величайшей, неизбывной боли воспринимать то, что отдельным людям приходилось подниматься в своем душевном развитии за счет человечества в целом. Так у него сформировалось представление: Люцифер и Ариман получают все большую власть над человечеством как раз потому, что некоторые индивидуумы желают быть чистыми, быть ессеями. То была третья великая боль, даже наичудовищнейшая боль, ибо теперь его душу нередко обуревало нечто вроде отчаяния относительно судьбы земного человечества. Тайна судьбы земного человечества налегла на него всей своей чудовищной тяжестью. В сжатом виде он нес эту судьбу мира в собственной душе.

И вот, приблизительно на 29-м или 30-м году жизни Иисуса, между тем как мать, приходившаяся ему приемной матерью достигала с ним все большего сердечного взаимопонимания, как-то раз, почувствовав взаимно с ней, что их души способны друг друга понять, он вступил с матерью в беседу, беседу, оказавшуюся бесконечно важной для развития человечества. Ныне, в ходе этого разговора, Иисус из Назарета заметил, что и в самом деле способен излить в сердце матери то, что пережил начиная с 12-го года жизни. Теперь он мог мало-помалу выразить в обращенных к ней словах все, что ему довелось испытать. И он сделал это. Он описал ей свои чувства в связи с упадком иудаизма и язычества, в связи с ессеями, в связи с ессейским отшельничеством. И случилось так, что эти слова, которые переходили из души Иисуса в душу приемной матери, действовали не как обыкновенные слова, но так, словно бы каждому слову он мог придать что-то от всей своей души. Слова окрылялись всем, что ему пришлось выстрадать, что перешло непосредственно из его страдания — в любовь, в святость души. Он сам был тесно связан со своей болью, со своей любовью, так что нечто и от него самого перелетало на крыльях его слов — в душу этой приемной матери.

А затем, после того, как Иисус рассказал то, что так вот пережил, он поведал еще нечто такое, что было ему дано как знание и что я хотел бы теперь обобщить в слова, полученные нами в духовной науке. Впрочем, тем самым все, что сказал Иисус из Назарета своей приемной матери воспроизводится мною по одному только смыслу, сами же слова я буду подбирать ориентируясь на то, чтобы вы могли их легче понять, предпочитая это тому, чтобы непосредственно проговаривать по-немецки то, что получилось у меня из образов хроники Акаши. Иисус из Назарета рассказал своей приемной матери как на основе всей этой боли ему открылась тайна развития человечества, того, как развивалось человечество. И вот он ей сказал: «Мне стало известно, что некогда человечество оставило позади себя древнейшую эпоху, в которой оно, само этого не сознавая, с чистейшей детской силой восприняло высшие существа». Этими словами он указал на то, что мы в духовной науке именуем первой послеатлантической культурной эпохой, когда священные риши индийского народа могли доносить до человечества свои великую, грандиозную мудрость. Но Иисусу из Назарета эта мудрость виделась в том аспекте, что он мог сказать сам себе: «Как восприняли святые риши эту мудрость, какие силы действовали в душах риши и вообще в душе древнейшего индийского народа?» То были энергии, которые вообще-то действуют лишь в детстве, с рождения и до 7- летнего возраста ребенка, а затем они отмирают для отдельного человека; тогда же они изливались на всю человеческую возрастную ступень. Вследствие того, что силы детства распространялись на весь целиком возраст человечества, эти наидревнейшие священные божественные истины вливались в человеческую душу, обращаясь инспирацией, интуицией. Но с этой первой эпохой человечества, которую мы именуем древнеиндийским культурным периодом, а Иисус из Назарета сравнил его, обращаясь к матери, с первым детским возрастом, с завершением этой эпохи минула также и возможность сохранять силы детства на более поздних возрастных ступенях. Они иссякли, и поэтому человечество было больше не в состоянии воспринимать и сохранять то, что открывалось ему когда-то. Далее Иисус из Назарета заговорил о том, что затем последовала эпоха, которую можно сравнить с человеческим возрастом с 7-ми до 14-ти лет, в которую, однако, силы, присутствующие вообще-то лишь с 7-го до 14-го года жизни, изливались на всю человеческую жизнь, так что люди ощущали их даже будучи уже стариками. Вследствие же того, что даже и более старшие возрасты могли быть пронизаны этим, во вторую, древнеперсидскую

эпоху, имелась возможность обрести ту мудрость, которая признается нами в качестве мудрости Заратустры, теперь же, как видел Иисус из Назарета, она отвергалась человечеством вследствие непонимания. В третью эпоху, на которую теперь мог оглянуться Иисус из Назарета и о которой он рассказывал теперь своей матери, на все человеческие возрасты изливалось то, что вообще-то переживалось с 14-ти лет до 21-го года, так что даже и в 50, в 60 лет люди все еще обладали теми силами, которые действуют лишь до 21-го года. Тем самым этой третьей эпохе были доступны те важнейшие науки о природных процессах, которые так поражают нас, когда мы проникаем в египетскую и в древнюю халдейскую науку, проникаем в истинные основания их астрологического знания, того знания, в котором речь идет не просто о Земле, но о мировых тайнах в их действии на человека, и в чем впоследствии лишь очень слабо могло разобраться человечество. Однако Иисус из Назарета увидел, что миновала также и третья эпоха. Как стареет отдельный человек, — сказал он, — так состарилось и человечество.

Греческая культура получила сильнейшие импульсы от мистериальной мудрости, вызвавшей в ней величайший расцвет философской мысли и искусства, но приведшей также и к переходу к четвертому культурному периоду, в котором мы собственно и живем, где происходит обращение к человеческой самостоятельности и создаются новые социальные порядки, порывающие с зависимостью от древней мистериальной традиции. Упадок древних мистерий начинается с подъемом новых государственных структур и их соперничеством между собой; но с этим также связан и стремительный интеллектуальный рост. Теперь здесь имеются лишь те силы, которым доступно понимание самых незначительных вещей, когда они оказываются распределены по всем человеческим возрастам. Мы живем среди человечества, которое способно понимать лишь с помощью тех сил, что присущи человеку в возрасте с 21-го года до 28-ми лет. Но когда минет также и этот культурный период, человечество вступит в пору среднего возраста; тем самым будет достигнута определенная точка максимального подъема, удержаться на которой невозможно. Должен начаться спад, пускай поначалу очень постепенный. Человечество вступает в такой возраст, когда силы отмирают, примерно так же, как и отдельный человек на четвертом десятке достигает возраста, когда начинается спад. Упадок всего человечества начнется уже со следующей эпохи, — так сказал Иисус из Назарета, поскольку его душу пронизала вся боль относительно этого будущего заката человечества. Само человечество, сказал он, вступает в такую эпоху, когда изначальные силы пресеклись. В то время как для отдельного человека юношеские силы все еще могут продолжать свое действие, для человечества в целом такое невозможно. Оно должно вступить в непреодолимый период старости, если только в него не вольются какие-то новые силы. Он предвидел запустение культуры на Земле, если только не появятся какие-то новые силы. Природные силы иссякают, когда человечество вступает в такой возраст, который для единичного человека приходится на период с 28-го по 35-й годы жизни. И если никакой иной источник сил не появится, человечество одряхлеет.

Примерно так, если коротко, говорил Иисус из Назарета своей матери. Что же будет с человечеством, если его постигнет судьба еденичного человека? Перед колоссальностью этого вопроса Иисус (а вместе с ним и — мать) ощутил необходимость нового духовного импульса. Что — то должно было прийти, и прийти оно могло только из вне: то, чего не было в самом человечестве, поскольку после достижения этого, среднего возраста в человеке более не могло в свободной форме содержаться что — либо новое — в смысле внутречеловеческих, не связанных с чувственным миром сил. Следовало ожидать извне чего — то такого, что вообще — то появляется в возрасте с 28 — го по 35 — й год жизни изнутри. И здесь с колоссальной силой, рядом с которой просто нечего поставить, из души Иисуса из Назарета вырвалась боль относительно того, что в окружающем его мире нет ничего, что могло бы излить энергию обновления в приходящее в упадок человечество.

Лишь в таких словах, как можно установить на основании взгляда в хронику Акаши, способен я охарактеризовать то, что увидели эти ессеи в душе Иисуса из Назарета: они почувствовали эту душу сквозь его тело, то есть через его физическое, эфирное и астральное тела, увидели, как она взирает на них, ее восприняли. Нелегко было им вынести близость с ним; ибо сказывалось действие бесконечной любви, бывшей в то же время словно бы и упреком им. Близость к Иисусу из Назарета воспринималась ими как нечто чрезвычайно притягательное, но одновременно они испытывали желание удалиться. Все же один из них набрался смелости, поскольку они знали Иисуса по многим разговорам, которые состоялись между ними, и спросил его: «Куда держишь путь, Иисус из Назарета?» Слова, которые произнес тогда Иисус, я мог бы перевести по-немецки примерно так: «Туда, куда души, подобные вам, не желают смотреть, где боль человечества может отыскать лучи забытого света!» Ессеи не поняли сказанного им, и они заметили, что он не ведает, кто они.

По его отчужденному взгляду, который был непохож на взгляд того, кто взирает на знакомых ему людей, по всему его поведению и по тому, как он выговаривал слова, они подметили, что он их не узнаёт. И здесь один из ессеев собрался с духом еще раз и сказал: «Иисус из Назарета, ты нас не узнаешь?» И тот произнес в ответ нечто такое, что я также могу передать исключительно в следующих словах немецкого языка: «Что вы за души? Где ваш мир? Зачем вы облекаете себя обманчивыми оболочками? Почему внутри вас горит огонь, зажженный не в доме моего Отца?» Они не понимали, что с ними происходит, не понимали, что произошло с ним. Один из ессеев еще раз спросил: «Иисус из Назарета, так ты нас не узнаешь?» Иисус ответил: «Вы как заблудшие овцы; я же был сыном пастуха, от которого они убежали. Если вы меня признаете теперь, вы тут же вновь убежите. Уже так много времени прошло с тех пор, как вы сбежали от меня в мир». И они не знали, что о нем и думать. Тут он заговорил вновь: «На вас клеймо искусителя. Своим пламенем он сделал вашу шерсть блестящей. Волосы этой шерсти колют мне глаза!» Тут они почувствовали, что эти его слова были чем-то вроде отзвука их собственной сущности, раздавшимся из его существа. Далее Иисус продолжил: «Искуситель повстречал вас после вашего побега. Он напитал ваши души высокомерием!» Здесь один из ессеев приободрился, потому что почувствовал нечто знакомое, и сказал: «Разве мы не указали искусителю на дверь? Больше он не имеет к нам отношения». На это Иисус из Назарета отвечал: «Да, вы указали ему на дверь; но он перебежал к другим людям и на них наскочил. Так что он не при вас, он в других людях! Вы видите его повсюду. Уж не думаете ли вы, что возвысились, указав ему на дверь? Вы остались на той же высоте, на какой и были. Вам кажется, что вы стали выше, потому что вы принизили других. В преуменьшении других вам кажется, что вы поднялись ввысь».

Здесь ессеям стало страшно. Но в тот самый миг, когда на них нашел бескрайний ужас, у них возникло ощущение, словно Иисус из Назарета растворился в облако и исчез у них из виду. Однако их взоры оставались и далее околдованы этим существом Иисуса из Назарета, так что они не могли отвести глаз от того места, куда они были направлены. Здесь их взгляд словно бы переключился в космическую даль и упал на колоссальных размеров явление, выглядевшее словно безмерно увеличенная фигура Иисуса из Назарета, которого они только что видели. Те же самые речи, с которыми он только что обращался к ним в обычном своем виде, звучали теперь из уст этой увеличенной фигуры, которая их словно бы околдовала. Они были не в состоянии оторвать глаза от этого видения, чей взор был направлен на них как бы издали. Тем самым в их души закралось нечто наподобие упрека, который, с одной стороны, виделся им вполне заслуженным, но, с другой, казался невыносимым. Увеличившийся до исполинских размеров Иисус представился этим двум ессеям превратившимся во что-то вроде фата-морганы на дальнем небосводе, и сама ситуация, которую эти слова описывали, также показалась им увеличившейся до грандиозности. Со стороны этого видения, со стороны этого призрака прозвучали слова, которые по-немецки можно было бы воспроизвести примерно так: «Тщетны ваши стремления, потому что пусты ваши сердца, поскольку вы исполнились духа, обманчиво скрывающего под обличьем смирения гордыню».

Вот что сказало существо, повстречавшимся ессеям после того, как «Я» Заратустры высвободилось из телесных оболочек Иисуса, и Иисус вновь сделался таким же, только выросшим, каким он был на 12-м году жизни, но теперь его пронизывало все то, чем смогли загрузить это необычное тело «Я» Заратустры и все то пережитое, о чем я рассказывал. О необычности же этого тела говорило хотя бы то, что сразу после появления на свет он смог произнести поразительные слова мудрости на языке, понятном лишь чувству матери.

Вот что хотелось мне рассказать вам сегодня в рамках безыскусного повествования, которое доходит вначале до предпринятого Иисусом из Назарета после разговора с матерью путешествия к Иоанну Крестителю, на Иордан. Послезавтра мы продолжим рассказ и попробуем навести мосты к тому, что пытаемся постигнуть как значение Мистерии Голгофы.