Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

из-под власти секса (<Души моей ты не затронул>, -

говорит в анекдоте русская женщина употребившему

ее мужчине) и исполняется духовным Эросом. Теперь

любовь существует как вечная рана в сердце Татьяны,

в душе Онегина - и в этой взаимной боли и боже-

ственном несчастье они неизменно принадлежат друг

другу и на век России соединены.

ходит высокая поэзия неосуществленной любви^, <В

разлуке есть высокое значенье>, - писал Тютчев.
Но нельзя рябине к дубу перебраться:

Видно, сиротине - век одной качаться, -

Ей - в другую сторону, -

вой, - верно, для того, чтобы усиливались духовные

тяготения и чтобы стягивалась из конца в конец вся

необъятная Русь перекрестными симпатиями рассеян-

ных по ней существ, чтобы, как ветры, гуляли по ней

души тоскующих в разлуке - и таким образом бы

народ, который не может на русских просторах рас-

полагаться плотно, тело к телу, но пунктирно: <Как

точки, как значки, неприметно торчат среди равнин не-

высокие твои города> (Гоголь, <Мертвые души>, Т, 1,

гл. XI), - чтобы этот народ тем не менее представлял

бы собой монолитное спаянное существо, единую

семью, - и вся бы Русь, земля, родная, бедная, сочи-
^ Когда же любовь, осуществленная, как в романе Чернышев-

ского <Что делать?>, она не прекрасна. Теряет поэзию и Наташа

Ростова - жена Пьера и мать детей.
лась, дышала и была бы обогрета любовью. Отсюда в

России у каждого человека такое щемяще живое чув-

ство родины - ибо ее просторы не пустынны, но ове-

яны, перепоясаны любвями. И русские пути-дороги -

словно маршруты любвей. Недаром идеалы русских

женщин воплотились в декабристках, любовь которых

усеяла верностью и преданностью сибирские санные

пути. И когда <дан приказ ему - на запад, ей - в

другую сторону>, комсомолец, расставаясь, просит ее

написать письмецо:

Как узнаю я твой путь?

- Все. равно, - сказал он тихо, -

Напиши куда-нибудь.

Русь - родина, распростертый воздушный океан люб-

ви, и везде там и его любовь - к родной. В России

пишут без адреса (<на деревню дедушке> пишет чехо-

вский Ванька Жуков: Плеханов и Ленин пишут <Пись-

ма без адреса>; Гоголь писал на Русь <из прекрасного

далека>, а Белинский так же отвечал вроде и ему -

письмом к Гоголю, а по сути так: в русское простран-

ство) - и все равно любовь и слово души не пропа-

дает, а где-то залегает бороздой в ее путях-дорогах

пространственных и исторических. Недаром в русском

языке самое любовное слово у возлюбленных - это

не <дорогая> (darling) и не <любимая>, а <родная>, <род-

ненький>, <родимый>; то есть русская любовь между

мужчиной и женщиной - той же природы, что и лю-

бовь к родине. Но это значит и обратно: что и мужчина

от любви к женщине ждет не огненных страстей, но

того же упокоения, что дает родина = мать-сыра земля:

Спрятать в мягкое, в женское, -

го. И русская женщина, прижимая буйную головушку,

лепечет: <Сына мое>, и ее чувство - материнское.
И вот русская женщина словно и для того создана,

чтоб быть сосудом, вместилищем, источающим и рас-

сеивающим по России именно такую любовь - как

бы с дистанционным управлением: чтобы отталкивать

от непосредственного слияния, зато тем мощнее удер-
живать страсть на расстоянии, чтобы перегонять секс

в дух, огненную влагу - в воздух и ветер.

на инфернальная, огненная. Она как жар-птица, русская

шаманка. Она все время хохочет и вскрикивает - как

крылами бьет, и все время увиливает из всех силков,

вариантов упокоенной жизни, что ей расставляют муж-

чины. Они ее ловят, однако выходит так, что она их

поймала, заворожила, а сама не далась - опять вольна,

на ветру, крыльями хлопает, ветер производит и гор-

танно хохочет и все расплескивает вокруг себя искры

страстей. Ведь вот, кажется, <счастье так близко, так

возможно>; князь Мышкин и она узнают друг в друге

тех, чей образ в душе носили еще до встречи (как и

Татьяна: <Ты в сновиденьях мне являлся...>), и он пред-

лагает ей руку, брак, и ему наследство привалило, а

ей - избавленье от адской своры самцов, вьющихся

около нее, - так нет же, она отвергает! И права. Это

в ней русская любовь инстинктивно самозащитно от-

талкивает свое реальное осуществление - чтобы пре-

быть: уже вечно существовать в тоске, воспоминании,

что <счастье было так близко, так возможно>. Ее лю-

бовь с князем уже состоялась, и свой высший миг она

уже пережила: в узнавании души душой - как родных.

Чего же боле? Она и осуществлена уже, сбылась по-

русски. Потому ей, жар-птице, единственно оста-

лось - на костер: сгореть, как самосжигавшиеся рас-

кольники. Из нее источается сексуальная сила, но ог-

ненную влагу своей плоти она засушивает (она, содер-

жанка, пять лет мужчинам из гордости не давалась!),

раздувает на ветер, жизнь свою в пространство швы-

ряет, а огнем своим устраивает самоубийственный по-

жар всему - в том числе и деньгам: так Русь подпа-

лила Москву в 1812 году.

лиями>; недаром этот образ так часто травестируется

в романе <Идиот>. Но в отличие от мягкой, нежной,

влажной француженки - это сухой огонь, фурия,

ведьма: секс в ней изуродован и попран с самого на-

чала, чувственность ненавистна. И это лишь кажется,

что она - жертва. Ей, по ее типу, именно этого и

надо и желательно. То есть ее высшее сладострастие -

не соитие, а разъятие: ходить на краю бездны секса,

всех распалять - и не дать себя засосать: то есть это

надругательство русского ветра, духовного Эроса над
огненно-влажной землей секса. И потому место телес-

ных объятий, метаний, переворачиваний, страстных поз

занимает свистопляска духовных страстей: гордости,

унижения, самолюбия: кто кого унизит? Здесь, жертвуя

собой, в самом падении испытывают высшее упоение

самовозвышения, когда заманивают друг друга, чтоб по-

пался в ловушку: принял жертву другого - ну на, возь-

ми! Слабо?

низа растекся в грандиозное клубление людей - об-

лаков в духовных пространствах. Перед нами искусст-

во создания дыма без огня. Потому совершенно без-

различен или мало значащ становится акт телесного

соединения влюбленных или обладания. Напротив, как

ни в одной другой литературе мира, развито искусство

любить Друг друга и совокупляться через слово. Если

у Шекспира, Стендаля разнообразные и пылкие речи

влюбленных предваряют и ведут к любовному делу, то

здесь скорее действие романа начнется после совер-

шенных любовных дел: они питают своей кровью по-

следующее духовное расследование - как истинную

любовную игру. В <Бесах> расхлебываются дела став-

рогинского сладострастья (Хромоножка, жена Шатова).

В <Братьях Карамазовых> соединение Федора Павло-

вича с Елизаветой Смердящей (везде подчеркнута урод-

ливость плоти) было когда-то, а на сцене его плод -

Смердяков и отмщение чрез него. Катерина приходит

отдаться к Дмитрию Карамазову -но он не берет ее,

ибо главного: насладиться унижением ее гордости -

уже достиг. И ее кажущаяся любовь к нему потом и

жажда самопожертвования - есть месть за унижение.

Гордость сломить другого любой ценой - вот истинное

обладание, по Достоевскому, и достигается оно, как в

шахматах, предложением жертвы: отдав себя в жертву,

унизившись; если ты примешь жертву, ты попался, я

возобладаю над тобой. Потому каждый боится прини-

мать жертву и, напротив, щедр на провокационное

предложение себя в жертву.

зание, страдание, и в этом - наслаждение. Словно

здесь в единоборство вступили два из семи смертных

грехов: гордыня и любострастие, - чтобы с помощью

одного то ли справиться, то ли получить большее на-

слаждение от другого, Телесной похоти нет, зато есть

похоть духа.
Под стать женщине - и мужчина в России.

Тютчев, сгорая в геенне шумного дня, умоляет:

Твой тихий сумрак и роса!?

го мужчины (<Не мужчина, а облако в штанах!> -

Маяковский), с израненной и опаленной землей:
Ведь для себя не важно

и то, что бронзовый,

и то, что сердце - холодной железкою!
(тот же Маяковский, и там же), жаждет прохлады

веянья тихого ветерка и журчанья влаги. Лермонтов в

ского блаженства и сладострастия. И что сюда входит?

рызганный душистой...> <Студеный ключ струится по

оврагу...>.
Манифест русского Эроса - в следующем стихо-

творении Пушкина:

Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,

Стенаньем, криками вакханки молодой,

Когда, виясь в моих объятиях змеей,

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний,

Она торопит миг последних содроганий!

О, как мучительно тобою счастлив я,

Когда, склонясь на долгие моленья,

Ты предаешься мне нежна без упоенья,

Стыдливо-холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь, не внемлешь ничему

И оживляешься потом все боле, боле -

И делишь наконец мой пламень поневоле!

(Пушкин)
Пламенная вакханка - жрица секса - оттесняется

стыдливо-холодной русской женщиной. Выше сладо-

страстья - счастье мучительное, дороже страсти -

нежность.

ному. В русском народе говорят <жалеть> - в смысле

женщины к мужчине преобладает материнское чувство:

пригреть горемыку, непутевого. Русская женщина ус-

тупает мужчине не столько по огненному влечению

пола, сколько из гуманности, по состраданию души: не

жару, сексуальной пылкости не в силах она противить-

ся - но наплыву нежности и сочувствия.
То же самое и в мужчине русском сладострастие

не бывает всепоглощающим. Мефистофель в пушкин-

ской <Сцене из фауста> насмешливо напоминает Фа-

усту:
Что думал ты в такое время,

Когда не думает никто?
Значит, в самое острое мгновенье страсти дух не

был связан и где-то витал...

женщина - Анна Каренина, Катюша Маслова... Хотя

последняя - вариант русской <дамы с камелиями>, как

и Настасья Филипповна, только не инфернальной, а

земной, но и для нее тоже высшее наслаждение -

гордость, отвергать жертву, предложенную Нехлюдо-

вым - этим рафинированным Тоцким, который через

нее теперь душу спасти хочет, как раньше тело услаж-

дал. Но и здесь любовная ситуация распластывается на

просторы России, растягивается на путь-дорогу: только

тут уже мужчина заменяет место декабристок и со-

провождает умозрительную возлюбленную - идею

своего спасения: ибо к Катюше-ссыльной давно уже

не чувствует Нехлюдов ни грана телесного влечения

(и здесь духовный Эрос воспарил на попранном сексе).

Такая ситуация невероятна в любой другой литературе

(де Грие влачится за Манон, продолжая именно стра-

стно любить ее), а в русском мире она оказывается

абсолютно естественной.
Толстой не мог примириться с тем, что эта бездна

секса, чувственно-страстного Эроса остается для рус-

ской литературы неисповедимой, за семью печатями

тайной; чистоплюйство русского слова в этом отноше-

нии ему претило - и он подвигнулся и предался ее

испытанию. <Человек переживает землетрясения, эпи-

демии, ужасы болезней и всякие мучения души, но на

все времена для него самой мучительной трагедией бы-

ла, есть и будет трагедия спальни> - так, по словам
Горького, говорил старик Толстой*. Но почему <траге-

дия спальни>? Ну да! Эрос - трагичен. Недаром тра-

гедия и возникла как <Песнь козлиная> во время ди-

онисийских разгулов.

женщины и для русского мужчины? Это не есть дар

Божий, благо, ровное тепло, что обогревает жизнь, то

сладостное, естественное отправление прекрасного че-

ловеческого тела, что постоянно сопутствует зрелому

бытию, чем это является во Франции и где любовники

благодарны друг другу за радость, взаимно Друг другу

приносимую. В России это - событие; не будни, но

как раз стихийное бедствие, пожар, землетрясение,

эпидемия, после которого жить больше нельзя, а ос-

тается лишь омут, обрыв, откос, овраг. Катерина в <Гро-

зе> Островского зрит в душе геенну огненную и бро-

сается в Волгу: Вера в гончаровском <Обрыве> оправ-

ляется от этого, как от страшной болезни, словно из

пропасти выходит: Анна Каренина и та, что у Блока,

остаются - <под насыпью, во рву некошеном...> И

вступившие в соитие начинают люто ненавидеть друг

друга, страсть становится их борьбой не на живот, а

на смерть. Катерина своей смертью жутко мстит сла-

бому Тихону и безвольному Борису - после ее смерти

они всю жизнь могут ощущать себя лишь ничтожест-

вами. Между Вронским и Анной сладострастие сопро-

вождается усиливающимся взаимным раздражением,

уколами, оскорблениями, видно, за то испытываемое

ими унижение своего человеческого достоинства, что

они своей чувственной страстью друг другу причиняют.

И когда Анна идет на смерть, она опять страшно мстит

всем, оставляет после себя полное разорение: Врон-

ский торопится на войну, чтобы погибнуть, ибо видит

только кошмар раздавленной головы; Алексей Алексан-

дрович лишен всякого стимула жизни: и две сироты

брошены в холодный, запутанный мир.

это и надо? И в природе вещей? Ведь как рассуждает

С. 55.
герой <Крейцеровой сонаты>: <Мужчина и женщина

сотворены так, как животное, так что после плотской

любви начинается беременность, потом кормление, та-

кие состояния, при которых для женщины, так же как

и для ее ребенка, плотская любовь вредна... Ведь вы

заметьте, животные сходятся только тогда, когда могут

производить потомство, а поганый царь природы -

всегда, только бы приятно>^.
И в самом деле: ведь акт зачатия есть один из ка-

тастрофических моментов в жизни живого природного

существа; к нему оно готовится, зреет и, когда готово,

отдает в нем свой высший сок, передает эстафету рода,

и дальше, собственно, его личное существование в ми-

ре становится необязательным. Недаром самцы в раз-

ных животных царствах гибнут после оплодотворения,

а в мировосприятии русской литературы, как правило,

мать умирает после рождения ребенка (таковые сироты

с материнской стороны - большинство героев Досто-

евского, да и в <Дубровском> Пушкина и т.д.). Значит,

может быть, именно то отношение к Эросу - как к

грозной надвигающейся величавой стихии, а к соитию -

как однократному священнодействуй, - и есть то, что

присуще, нормально для природы человека; и напротив:

размениванье золотого слитка Эроса на монеты и бу-

мажные деньги секса, пусканье Эроса в ходовое об-

ращение - противоестественно?

мерная сексуальная жизнь?

животных так, то, значит, у разумного существа дол-

жно быть наоборот, - то да. Как раз у животных

лишь раз в году - или в иные периоды - происходит

течка, а в остальное время полы спокойны друг к другу.
^Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 14-ти тт. М.: ГИХЛ, -

1953. Т. 12. - С. 33-34.

Недаром так популярна в русской литературе идея ночей

гибну я, но прежде я в упоительной надежде...>, <я пью вол-

шебный яд желаний...>: и у Лермонтова в балладе о грузинской

царице Тамаре поведано о том, кому уготовано ложе сладостра-

стья и кто наутро хладным трупом летит в волны Терека; и

Настасья Филипповна, швыряя сто тысяч в огонь, говорит: <Я

их за ночь у Рогожина взяла. Мои ли деньги, Рогожин?> -

<Твои, радость! Твои, королева!>
А так как тенденция человека - сделать свою жизнь

независимой от природы, ее законов и ритма: для того

и труд, одежды, дома, города, наука, разум, культура,

любовь, искусственные катки летом, бассейны под от-

крытым небом зимой и т.д., - то можно заключить

отсюда и об Эросе: что эту стихию человеку свойст-

венно укротить и, как река процеживается по отсекам

гидроэлектростанции, употреблять его с приятностью и

в малых дозах, без риска, без ощущения смерти и

трагедии.

ностью. Попробуем идти не от рецептов логики, а от

живого представления человека.
Что есть чувственность? Это - тонкокожесть, ос-

трая реактивность нашего покрова-кожи, той пленки,

что отделяет (и соединяет) теплоту и жизнь нашей

внутренности - от мира кругом. В этом смысле чело-

век наг и гол по своей природе: лишен панциря, тол-

стой кожи, шкуры, меха, волос - и всю жизнь он

имеет вид новорожденного животного, и, значит, ему,

словно по Божьей заповеди, предназначено быть веч-

ным сосунком, младенцем. В оборону нам, вечным де-

тям природы, и предоставлено быть мудрыми, как змеи:

дан разум, мысль, труд и искусство, чем мы и нара-

стили над собой шкуру одежд, панцирь домов, рощи

городов. Это те соты и паутины, что мы себе выткали.

Но в глубине существа человек знает и чует себя, что

он наг и сосунок, и, когда ложится спать и скидывает

одежды, все его детство и младенчество проявляется:

он зябко кутается, свертывается клубком - словно

вновь в утробу матери возвращается. Потому все: даже

гнусные люди и злодеи - во сне умилительны, и даже

справедливо убивающий сонного (леди Макбет) потом

всю жизнь казнится, ибо душа сонного безгреховна.
Животное же, и когда спать ложится, все в своем

панцире, в дому и в отъединенности от мира пребывает:

одежд ему не скинуть, кожа толста. Самец и самка даже

когда в одном логове и гнезде спят, не суть плоть едина,

ибо каждый своей шкурой прикрыт, единолично в своем

доме жить продолжает. А вот когда под одной крышей

оказываются мужчина и женщина, они - два существа

под одним панцирем, а когда на одном ложе и под одним

одеялом - уже два беззащитных новорожденных мла-

денца-сосунка, каждый уже полусущество (пол == поло-

винка, секс = секция, часть, рассеченность), несамостоя-
тельное и несамолежательное, и эта их неполноцен-

ность, нежизненность друг без друга влечет их к соеди-

нению, в чем они и становятся плотью единой (<Жена и

муж да пребудут плотью единой>, - сказано недаром

именно про людей, а не про всех живых существ), вос-

создают собой целостного Человека, который не случай-

но двуполым создан, так что идею его мужчина и жен-

щина выражают каждый лишь частично; и потому, когда

в женском вопросе женщина вопрошала: <Разве женщи-

на не человек?> - ей следовало добиваться не ответа:

мужчина тоже не человек и что лишь вместе они - Че-

ловек^. У <божественного Платона> недаром есть миф о

первоначально двутелых человеческих существах - ан-

дрогинах (<муженщинах>, по-гречески), отчего потом,

распавшись на половинки, каждая всю жизнь ищет свою

родную - и это неодолимое влечение есть Эрос и лю-

бовь.
БЕЛЫЕ НОЧИ И ЛЮБОВЬ

в русский Космос, в его ночь и день.

сказывала мне с удручением, как любит один недавно женив-

шийся жену, которая и мало красива, и вроде не умна, ничего

особенного, - только вот чистенькая, уют кругом создала, все

перышки почистила, все пылинки сдула - и правда ли, спра-

шивала она меня, что мужчине, в сущности, именно это и нуж-

но от женщины - как ей объяснил один ее умудренный зна-

комый? Но ведь такая женщина, блюдя дом, именно их общую

кожу ткет: есть лара и пенат, ангел-хранитель целости и здо-

ровья единого из них двух Человека - так, чтобы половинки

его прилегали друг к другу без зазоров: притирает мужа к себе,

чтоб он привык, что без нее никуда, без нее его нет, и он сам

ничего не может, не особь; обволакивает взаимно друг друга

пеленой - паутиной, что ткет из своих соков и души (уют и

есть эта пелена и покрывало), - и пеленает мужа, как младенца,

и он растопляется в первичном блаженстве новорожденности и

детскости - то чувство, что и пристало испытывать именно с

женщиной, ибо все остальные свои потенции: как воин, мыс-

литель, дух высокий и творец и проч. - он имеет где проявить:

в дневной жизни в обществе. Детскость же свою и новорожден-

ность - только с женщиной. В <Анне Карениной> Кити, истая

женщина-жена, везде дом создает: и в поездке, и у постели

умирающего брата Левина...
Пушкин в отрывке <Гости съезжались на дачу> об

этом же размышляет: <На балконе сидело двое муж-

чин. Один из них, путешествующий испанец (Пушкину

нужен генетический ему средиземноморский глаз: Ис-

пания расположена на севере того водоема, на юге

которого - Африка; и наибольшая в русской литера-

туре эллинская гармоничность и пластика - в творче-

стве как раз Пушкина. - Г.Г.], казалось, живо наслаж-

дался прелестью северной ночи. С восхищением глядел

он на ясное, бледное небо, на величавую Неву, оза-

ренную светом неизъяснимым (свет невечерний, беле-

сый, бестелесный - неизъяснимый, ибо не от причины:

не от солнца, не от точки, а просто марево, как некая

субстанция бытия в стране, где мир называют: <белый

свет>. - Г.Г.), и на окрестные дачи, рисующиеся в

прозрачном сумраке.

наконец, - и как не жалеть об ее прелести даже под