Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

журнала и предложил написать для загра-

ничного читателя статью на тему: <Почему секс не стал

магистральной темой русской литературы?> - так, ре-

кламно-зазывательно, ее обозначив. Ну что ж? Этой

ли темой не увлечься? Да еще в тот бурно-кипящий,

страстный период моей жизни, когда я отдирался от

первой жены и семьи и прилеплялся уже намертво к

жене-любови новой... Тут и чтоб разобраться в косми-

ческой силе, что тебя и хлещет и мытарит - и воз-

носит и вдохновляет, - за соломинку Слова ухватиться

жизненно потребовалось, при этом и себя сею вол-

шебною палочкой завораживая, утихомиривая... Так и

пошла и вся жизнь, и писание того года под эгидой

этой проблемы, и образовалась в итоге странная руко-

пись <Русский Эрос>, где рассуждение о русской ли-

тературе переходит в исследование русской природы

и истории; затем вторгается дневник личной жизни, и

житейские ситуации трактуются как диалоги и сшибки

сверхидей бытия и культуры.

щине^ и там мне внезапно открылась тайна русского

секса. И вот каким образом. В избе, где я кормился,

к хозяйской девочке Наташе, лет 11, во время моих

приходов слетались ее подружки и щебетали на дива-

не, наблюдая за мной. И как-то раз я поднялся, сделал

страшную гримасу, выпучил глаза, растопырил руки,
^ Милая деревенька Верховая Рославльского уезда (района),

родина тестя моего, Григория Алексеевича Семенова, подпол-

ковника, военкома, ныне уж покойного... Основная еда там -

картошка, в разных видах - блюдах: <жидики>, <густики>,

вился к дивану, и сделал рывок, будто бросаюсь, и

издал звериный рык. Эффект был потрясающий. Когда

я только встал из-за стола - они замерли, когда на-

правился - как завороженные смотрели, когда стал

подходить - стали съеживаться, когда же издал рык -

они затрепетали, и из них вырвался писк, визг - все-

общий ликующий клекот! С тех пор мне не было про-

ходу: как только я подходил к избе, слеталась стайка

беленьких девочек и умоляла меня: <Дядька Гошка, по-

пугайте нас!> Испуг в детях - эротическое чувство.

И для беленьких русских девочек я, черный, смуглый,

средиземноморский этнический тип, жидоболгарин, да

еще тогда не брившийся и зараставший бородой, -

выглядел этаким Бармалеем, Приапом.
И вдруг я понял <Руслана и Людмилу> Пушкина.

Это же сон о смертельно-страстном соитии. С брачной

постели похищают Людмилу. Но именно этого ждет

дева от <тайны брачныя постели>: что похитят ее как

деву, сорвут покров ее девственности. Само похищение

представляется как явление колдуна - карлы борода-

того. Черномор - это фаллос собственной персоной^,

обросший волосами, - Приап в сознанье русских дев.

Черномор уносит с собой Людмилу (Людмила - чисто

женское начало - ему отдается). В ходе деяния, ко-

торое есть сногсшибательное головокружение и ощу-

щается как полет, скачка и транс, проносятся видения:

ей чудится, как она бродит по райским садам, по замку

- в то время как над ней работают, за нее борются,

толкая друг друга, четыре здоровых мужика = богатыри

Руслан, Рогдай, Фарлаф, Ратмир.

в небо на бороде Черномора - восхищение, упое-

ние битвы, - и вот удар, срезана борода - и сила

истекает, наступает сладкая истома, тишина, утро и

пробуждение^. A propos усекновение Русланом боро-

ды Черномора - это русский вариант всемирного

и вот еще элемент их глубинного художнического сродства.

15.1.86 г.

о
Надо сказать, что, впившись в эту тогда проблему, ум во

всем стал маниакально прозревать явления Эроса, и тут его

весьма занесло... И все же свой частичный смысл эти догадки

и гипотезы имеют. 15.1.86 г.
космического мифа, который у Гесиода в <Теогонии>

выступает в рассказе об оскоплении Кроносом отца

своего Урана (древнейшее проявление Эдипова комп-

лекса). Суть этого мифа - отнятие эротической си-

лы у прежнего поколения титанов, преисподних ду-

хов, гномов, укрощение стихий Хаоса, поворот круга

времени (Хронос) и начало Космоса, установление в

мире нового строя: власть новых богов - олимпий-

цев - наступит.
Вообще Пушкин - один из наиболее одаренных

пониманием Эроса русских поэтов, и как про Гомера

и Гесиода говорили, что они дали эллинам их богов,

так и Пушкин русский мифотворец: он открыл рус-

ские варианты космических событий. Так, его поэма

<Медный всадник> о том, как река = космическая

женская влага отомстила городу, Петру (petra - ка-

мень по-гречески) за насилие над собой, есть рус-

ский вариант мифа о потопе, известного по Библии,

по греческому преданию о Девкалионе и Пирре и

др. В поэме <Гавриилиада> он открывает то, что, по

аналогии с Эдиповым комплексом, можно бы поиме-

новать <комплексом Марии>: дева Мария в поэме

Пушкина размышляет:
Один, два, три! - как это им не лень?

Могу сказать, перенесла тревогу:

Досталась я в один и тот же день

Лукавому, архангелу и Богу.

любви: чтобы она одновременно была и ангельски свет-

лой, духовной, божественной; и огненно-страстной,

дьявольской; и просто человеческой; она хочет испы-

тать зараз рай, ад и землю. И недаром подобные же

хороводы мужчин заводят вокруг себя героини Досто-

евского: Настасье Филипповне нужен и князь Мышкин

= ангел света, и черномазый Рогожин (который и за-

колет ее кинжалом = тоже эротический символ - про-

бодения), и мелкий земной бес Ганя Иволгин, и свора

разной нечисти и пузырей земли. То же самое и На-

таше Ростовой пришлось пройти через романтически-

идеальную любовь к неземному князю Андрею, чувст-

венную преисподнюю страсть к Анатолю Курагину, по-

ка не сочеталась с земным Пьером Безуховым (были

еще рассудочный Борис Друбецкой и лихой гусар Де-

нисов). И в <Братьях Карамазовых> Грушенька играет
мужским множеством, в которое входят: человечный

Митя, инфернальный Вельзевул - сладострастник-

отец - Федор Павлович Карамазов^ но ее влечет при-

близить к себе и чистого ангела Алешу. Кроме того,

на втором плане вокруг нее увиваются: рассудочный

Ракитин, какой-то поляк - любовь девичества и т.д.

мужской артелью. Не случайно и Эдипов комплекс в

России совершенно точно выражен в романе Досто-

евского множеством братьев (Иван, Алеша, Митя Ка-

рамазовы и Смердяков), которые так или иначе при-

частны и совершают убийство отца Карамазова,

Везде здесь на месте западного принципа единолич-

ности русский принцип артельности, соборности,

множества.
Это имеет связь с типом любовного восторга рус-

ской женщины, который можно проследить по сну

Татьяны. Сон Татьяны - тоже восхищение девы.

Поток в снегу - это видение эротической влаги ми-

ра; мосток через него хрупкий - это как покров

девственности; пройти через мосток, оставить его за

собой помогает медведь: от него исходит эротиче-

ский испуг; бегство и погоня, продирание через лес -

это перегонки самого страстного действа в ритме те-

лодвижений: она падает, запыхивается. Само страст-

ное действо, как езда на перекладных, состоит из

нескольких актов - ступеней слияния с бытием,

причащения к разным кругам мироздания (совершает-

ся в сжатом виде то же паломничество пилигрима

сквозь мир, как и в <Божественной комедии> Данте).

Так, Татьяна, проваливаясь на новый этаж эротиче-

ского исступления, попадает на шабаш чудовищ:

<Один в рогах с собачьей мордой, // Другой с пе-

тушьей головой, // Здесь ведьма с козьей бородой...

а вот // Полужуравль и полукот, // Вот рак верхом

на пауке, // Вот череп на гусиной шее> и т.д. Химе-

ры, составленные из разных частей, - это в шабаше

Эроса носятся и соединяются разные суставы, члены

тел - и порождаются дивные новые существа от

смешения: всесильный космический Эрос в своей

ха, на <кара> = <черный> (в соседних к России тюркских язы-

ках) и <мазов>, так что в итоге получается <черномазый> -

эпитет чёрта.

страстной свистопляске все что угодно соединить мо-

жет*.
Но, видя этих чудовищ, Татьяна именно в себе об-

наруживает эти возможности: что и в ней <хаос ше-

велится>. Ведь если то, что мы видим днем, наяву -

это нам данное как объекты извне, то уж сновидение -

это извлечение того, что таится в нутре нашем, - это

выявление состава нашего <я>. И, проваливаясь в ходе

страстного соития все глубже на новые этажи бытия,

человек узнает свое родство со все новыми и новыми

стихиями, чудовищами мира: у Татьяны это поток, лес,

медведь, бесстыжая пляска химер - но это одновре-

менно новое откровение мира себе и себя миру: сры-

ваются покровы, существа мира отверзаются навстречу

друг другу, и между них воцаряется открытость - ис-

чез эгоизм, и установилось всепонимание.

обозначен всеобщий русский мужской <Он>^. Начина-

ются замирания и судороги: <Он засмеется - все хо-

хочут: // Нахмурит брови - все молчат>. Завязывается

захватывающий поединок за нее между нечистью и

Онегиным (как в <Руслане> поединки богатырей). В нее

вонзаются различные стержни: <Копыта, хоботы кри-

вые, // Хвосты хохлатые, клыки, // Усы, кровавы язы-

ки, // Рога и пальцы костяные, // Все указует на нее>.

Близится высший миг. Входит Ленский = предтеча, как

архангел в <Гавриилиаде>. <Вдруг Евгений // хватает

длинный нож, и в миг // Повержен Ленский>. Нож

обнажился - режущий, колющий. <...Нестерпимый

крик // Раздался... хижина шатнулась... И Таня в ужасе

проснулась... Глядит, уж в комнате светло>.
Как видим, сон Татьяны имеет структуру, сходную

с сюжетом поэмы <Руслан и Людмила>. Это сон вещий:

в нем предугаданы последующие события романа -

гибель Ленского от руки Онегина. Но он вещий именно

оттого, что он эротический в своей подоснове: так как
Отсюда видно, что и всякая чертовщина в гоголевских <Ве-

черах на хуторе близ Диканьки> имеет тоже своей подоплекой

особую разновидность Эроса.

f)
Гениальный слух Пушкина в этом имени сгустил ряд сти-

хий русского Космоса. Во-первых: здесь спрятан огонь - в от-

личие от женского начала воды. Но это русский огонь - хо-

лодный <лед и пламень>, снег, что тоже обжигает. Здесь и нега,

а в соединении с именем Евгений Онегин - слышится игра:

ген - нег (<ген> - род по-гречески).
все в мире пронизано Эросом, то во всяком явлении

жизни можно узреть универсальную структуру страст-

ного действа: зарождение, разгорание, движение, куль-

минация и гибель. Потому сны всегда <в руку>: сбы-

ваются.
Итак, в сне Татьяны - самом целомудренном слове

русской поэзии, сне, который так упоенно декламиру-

ют идеальные русские девы, - открылось, как и там,

в самом сокровенном, вгнездился и бьет пульс высо-

кого Эроса. Приоткрой эту тайну - девы с ужасом

разбегутся, но деваться им некуда будет, ибо увидят,

что они преданы, что подвело их самое интимное и

дорогое - их собственное существо, - и там нет

укрытия! А чего доброго - еще исключат сон Татьяны

из программы средних школ...

слове русской поэзии, как же тогда можно говорить,

что он не составляет <магистральную линию русской

литературы>. Отгадка в том, что это - сон. Перед нами

- не реальное страстное событие, а сон, мечта о нем,

выраженная причудливой игрой духа и фантазии. То

есть секс представлен здесь в высшей степени косвен-

но, и не сам по себе. дорог, но богатством чувства,

игрой духа, которые он питает и дает повод развер-

нуться. Пройти из одного угла сцены в другой можно

по прямой за двадцать шагов и в несколько секунд,

Но вот выходит пара танцоров и превращает этот пя-

тачок сцены в мировое пространство, где проносятся

эльфы, эфирные тела, в мириадах телодвижений явля-

ют великолепие каждого шага, изгиба руки, божест-

венность любой позы, - и забыто время - устанав-

ливается вечность. В русской литературе в высшей сте-

пени развиты сублимированные, превращенные формы

секса, где он выступает как Эрос сердца и духа.
Причины этого могут быть или в том, что сексуаль-

ное чувство в России не обладает такой силой и ин-

тенсивностью, чтобы весь Эрос мог в нем, хотя бы на

время, сосредоточиться, или в том, что другие виды

Эроса: любовь сердца, творчество духа - имеют боль-

ший удельный вес в его составе. Собственно, и то и

другое справедливо, и одно вызвано другим. Чтобы

весь Эрос мог совпасть с плотью, человеческое

тело - этот торжественный плод родной земли - дол-

жно сочиться солнцем, быть пропитано всеми стихиями

национального космоса, быть божественно, тогда и вку-
шение его будет полным священнодействием. Но неда-

ром так редка в русской живописи обнаженная натура,

недаром, в сравнении с другими искусствами, слабовата

скульптура: только тело русского мужчины или жен-

щины принципиально не содержит основного состава

национального космоса и не может полностью выра-

зить существо русского человека - напротив: преиму-

щественное изображение его и его жизни и влечений

дезориентировало бы, так как перетягивало б интерес

к тому, что не самое главное, не столь существенно.

Отчего бы это? Ведь мы знаем по античной пластике,

по фламандской живописи (Рубене), что прекрасная

плоть людей может восприниматься как главный цвет

и плод общества: в пышных, сочных формах женщин,

в натюрмортах с рыбами, плодами фламандцы наслаж-

дались плодородием земли, отвоеванной ими у моря и

любовно возделанной их трудом. А в каких народах и

странах может быть прекрасно прямое изображение

сексуального влечения - в слове? Бесспорно, наибо-

лее богатой культурой в этом отношении отличается

французская литература: Рабле, Лафонтен, Парни, Мо-

пассан. И самые смелые сцены у них почему-то не

коробят нравственного сознания, так что даже Лев Тол-

стой, столь отчаянно отбивавшийся от власти чувствен-

ной страсти над человеком, восторженно писал о Мо-

пассане (в предисловии к его сочинениям -в 1894

г.), в котором чернь выискивала скабрезность и порног-

рафию, как о писателе, пробуждающем в человеке ос-

трое нравственное чувство. Очевидно, здесь сбылась

некая гармония между Эросом и Логосом. В этом на-

роде, живущем среди природы, которая во всех отно-

шениях: и плодородие земли, и влага, и тепло и яркость

солнца, и воздух - соблюдает идеальное чувство ме-

ры, в общем нет ни гипертрофии духовности, ни раз-

росшейся и подавляющей своими запросами дух телес-

ности. Лишь единственно, может, некоторый избыток

chaleur (жара) имеется, который заставляет дымиться

сочное, влажное тело земли в бодлеровских odeurs,

parfums (запахах и ароматах) и вливает в sang (кровь)

избыточный огонь и живость. Сладострастие здесь, сле-

довательно, вздымается как естественное дыхание на-

ционального Космоса - и слову, Логосу, обществен-

ному сознанию ничего не остается, как любовно от-

талкивать наступающий Эрос, удерживать его в своих

границах, но отсюда между ними непрерывные контак-
ты, хороводы и обхаживанья друг друга, балансиро-

ванье на грани. И живость французского острого ума

(esprit) - в галантности и изяществе: в том, что он и

дает сексу проявиться, и в то же время увиливает от

его поползновений и сохраняет независимость духа и

полет ума, так что секс во французской литературе

представляет собой сцены игр между Логосом и Эро-

сом. Как французы уступают грекам в скульптуре, т.е.

пластике нагого тела, но превосходят все народы в

модах - т.е. искусстве сочетания наготы и одежды, в

искусстве в меру приоткрывать покровы, - так и

французской мысли и слову чужды англосаксонская и

германская глубинная туманность мысли, тянущейся к

безднам, славянская стихийность и аморфность - т.е.

всякая обнаженность и беспредельность духа, - зато

в высшей степени развит стиль, приодетость мысли,

форма слова. Да и секс есть как бы домашний, при-

одетый, прикудрявленный и припудренный Эрос, ли-

шенный космичности и стихийности вакханалий и вве-

денный из мирового пространства в помещение салона

и будуара, где Эрос стал Эротом, амурчиком.
Уже Платон отличал в <Пире> двух Эросов: один -

первоначало бытия, прародитель всего, а другой - сын

Афродиты - уже порожденный, малый Эрос, Эрот,

то, что мы ныне обозначаем как <секс>,

введением <первых покровов> связывает резкое обо-

стрение эротического влечения у прежде невинных

пингвинов: <Вот и сейчас на берегу - две-три четы

пингвинов занимаются любовью на солнышке. Погля-

дите, с каким простодушием! Никто не обращает на

них внимания, и даже сами участники, кажется, не

слишком увлечены своим занятием. Но когда пинг-

винки прикроют себя одеждами, то пингвин не столь

ясно будет отдавать себе отчет в том, что именно

влечет его к ним. Неясные желания породят всякого

рода мечтания и иллюзии; словом, отец мой, он по-

знает любовь с ее нелепыми муками. А меж тем

пингвинки, опустив глаза и поджав губы, будут де-

лать вид, что под своими одеждами хранят сокрови-

ще!..> И когда переодетый монахом Магисом дьявол

приодел первую неказистую пингвинку и толпы мо-

лодых и старых с вожделением потянулись за ней,

злорадствующий змий воскликнул: <Полюбуйтесь, как

они шагают, устремив взоры на сферический центр

прикрыт розовой тканью>*.

страстей, т.е. искреннего Эроса, обращался к Италии,

а в высшем обществе своей страны его удручало раз-

витие любви-тщеславия как господствующей. .

(<Мадам Бовари>, например), в России - за политику и

атеизм, а на нравственность даже литература слабо по-

кушалась... Если перебрать книги русских писателей, то

образов чувственной страсти окажется ничтожно мало.

В поэзии начала XIX века все эти амуры, Киприды, Аде-

ли отзываются скорее условным поэтическим ритуалом,

навеянным французской или античной литературой...

каково вещество русской телесности? Если взять в ка-

честве шкалы эллинские четыре первоэлемента: земля,

вода, воздух и огонь, - из которых посредством Люб-

ви и Вражды (соединения и распада) возникает все и

всякая вещь в мире, - то Россия с этой точки зрения

явит следующую картину.
3емля= мать-сыра, не очень плодородная, серая,

зато разметнулась ровнем-гладнем на полсвета беско-

нечным простором - как материк без границ: рельеф

ее мало изрезан, аморфен, характеры людей не резко

выражены, даль и ширь мира важнее высоты и глубины

(в отличие от горных или морских народов). Недаром

за определенностью, резкой очерченностью характеров

и страстей тянулись русские писатели на юг: на Кавказ

(Лермонтов), к Черному морю (<Бахчисарайский фон-

тан>, <Цыганы> Пушкина).

белое, низкое. Солнца немного: оно больше светит, чем

греет, не жаркое, так что в России из стихий важнее

расстилающийся ровный, данный свет (и связанные

с ним идеи: <белый>, <снег>, <чистота>), чем огонь -

как начало <я>, индивидуальной, все в себя превраща-

ющей всепожирающей активности. Отсюда цвета и
1франс А. Остров пингвинов. - М.: ГИХЛ, 1934. - С. 41.
краски в России - мягкие, воздушные, акварельные,

В России в изобилии воздуха и воды.

земли (как запахи и краски Франции), но чистый, кри-

стальный, прозрачный (== зрак!) - т.е. на службе ско-

рее у неба и света, чем у земли, - и более открыт

в мировое пространство, чем атмосферен.
В России легко дышится, и дух человека легко уно-

сится ветром в даль (которая здесь по святости

занимает то же место, что высь у других народов);

душа не чувствует себя очень уж привязанной к телу -

отсюда и самоотверженность, готовность на жертвы, и

не такая уж обязательность телесных наслаждений, ко-

торые легко переключаются на радости более духов-

ные. Чувственность тела - это его как бы огненная

влажность, его дыхание, его ум. В России же, изобиль-

ной водой, влага - более сырая, вода чистая, белая,

светлая - как и воздух. Недаром и национальный на-

питок - водка - жидкость бесцветная, тогда как во

Франции - вино, красное, как кровь (sang). И если

вино пробуждает, то водка глушит чувственность. Секс

исходит из чувственности: это истечение влаги из стра-

стного касания тел.

ставе и характере русской женщины и определяет тот

род любви, которую она вызывает. <Не та баба опасна,

которая держит за... а которая - за душу>, - сказал

однажды Лев Толстой Горькому^.
И вот Татьяна; когда она девочка, в ней меньше

женской прелести, чем в сестре Ольге: когда дама -

избыток, но это не убавляет и не прибавляет в ней

способности любить. Если прелесть - зависимая от

времени, переменная величина, то любовь - незави-

симая, постоянная. Но постоянной любовь может ос-

таваться именно потому, что она - неосуществленная,

не увязла в сексе:

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна.
^Горький М. Собр. соч. М. - Л.: ГИХЛ, 1933.

Т. XXII. - С. 55.

она жила с одним, любила другого - и все трое были

равно несчастны. Да, но что было бы, если бы Татьяна

отдалась по любви Онегину? Да они оба бы угробили

свою любовь - осуществлением, И Татьяна здесь так

же инстинктивно опасается адюльтера - могильщика

любви, как Онегин опасался супружества: <...привык-

нув, разлюблю тотчас>. А так, когда женщина любит

одного, но вынуждена жить с другим, - любовь изъята