Гаспаров М. Л. Занимательная Греция

Времена были простые, и царская жена сама пекла им хлеб. Вдруг она стала замечать, что

кусок, который она отрезает младшему, сам собой увеличивается вдвое. Царь встревожился и

решил пастухов прогнать. Юноши потребовали заработанной платы. Царь рассердился, показал

на солнце и крикнул: "Вот вам плата!" Времена были бедные, царское жилье было простой

избой без окон, лишь через дымовую трубу солнечные лучи светлым пятном падали на

земляной пол. Вдруг младший брат наклонился, очертил ножом солнечный свет на земле,

трижды зачерпнул ладонью солнца себе за пазуху, сказал: "Спасибо, царь" - и вышел. За ним

то же сделали и братья. Когда царь опомнился, он послал за ними погоню, но не догнал. Братья

нашли приют у соседних племен, выросли, вернулись и отбили у царя царство. Их потомками

называли себя все македонские цари.

Македония мало переменилась с тех пор. Конечно, цари жили уже не в избах, а во

дворцах, и добра у них было побольше. Но городов в стране по-прежнему не было, а была

старозаветная селыцина, где знатные землевладельцы составляли конницу, гарцевавшую вокруг

царя, а крестьяне - кое-как собранную пехоту. Конница была хорошая, а пехота - плохая, и

македонского войска никто не боялся.

Все пошло иначе, когда царем стал Филипп Македонский. В детстве он был заложником в

Фивах, в доме Эпаминонда, и насмотрелся на лучшее греческое войско. Став царем, он сделал

из неопытных македонских ополченцев несокрушимую фалангу самым простым способом. Он

удлинил воинам копья: у первого ряда бойцов копья были в два метра, у второго в три и так

далее, до шести. Задние бойцы просовывали копья между передними, и фаланга щетинилась

остриями впятеро гуще обычного. Пока враг пробовал к ней подступиться, на него ударяла с

флангов македонская конница и дорубалась до победы.

Рядом с Македонией была Фракия, во Фракии были единственные близ Греции золотые

рудники. Филипп первый сумел отбить их у свирепых фракийцев и удержать за собой. До сих

пор в Греции монета была серебряная, золотую чеканил только персидский царь; теперь ее стал

чеканить и македонский царь. Вдоль Эгейского берега стояли греческие города - Филипп

подчинял их один за другим. Некоторые считались неприступными - он говорил: "Нет такого

неприступного города, куда не вошел бы осел с мешком золота".

Греция сама впустила к себе опасного соседа. Фиванцы стали теснить своих западных

соседей - фокидян. Фокида была бедная страна, но среди Фокиды стояли Дельфы. Греческое

благочестие охраняло их до поры до времени - теперь время это кончилось. Фокидяне

захватили Дельфы, захватили богатства, копившиеся там, наняли такое наемное войско, какого

здесь еще не видывали, и десять лет держали в страхе всю среднюю Грецию. Дельфы считались

под защитой окрестных государств, но те не могли справиться с отважными святотатцами сами

и пригласили на подмогу Филиппа. Македонская фаланга вошла в Грецию. Перед решающим

боем Филипп велел бойцам надеть на шлемы венки из Аполлонова священного лавра; увидев

строй этих мстителей за дельфийского бога, фокидяне дрогнули и были разбиты. Филиппа

прославляли как спасителя Греции; Македония была признана греческим государством, и

притом (хотя об этом не говорили) самым сильным государством.

Филипп старался побеждать не только силой, но и ласкою. Он говорил: "Что взято силою,

то я делю с союзниками; что взято ласкою - то только мое". Ему предлагали занять войсками

греческие города - он отвечал: "Мне выгодней долго слыть добрым, чем недолго - злым".

Ему говорили: "Накажи афинян: они бранят тебя". Он удивлялся: "А после этого разве будут

хвалить?" - и добавлял: "От афинской брани я делаюсь только лучше, потому что стараюсь

показать всему свету, что это ложь".

Таков он был и среди своих ближних. Ему говорили: "Такой-то ругает тебя - прогони

его". Он отвечал: "Зачем? Чтобы он ругался не перед теми, кто меня знает, а перед теми, кто не

знает?" Ему говорили: "Такой-то ругает тебя - казни его". Он отвечал: "Зачем? Лучше

позовите его ко мне на угощение". Угощал, награждал, потом осведомлялся: "Ругает?" -

"Хвалит!" - "Вот видите, я лучше знаю людей, чем вы".

Однажды после победы он сидел на возвышении и смотрел, как пленников угоняют в

рабство. Один из них крикнул: "Эй, царь, отпусти меня, я твой друг!" - "С какой это стати?"

- "Дай подойти поближе - скажу". И, наклонясь к уху царя, пленник сказал: "Одерни, царь,

хитон, а то неприглядно ты сидишь". - "Отпустите его, - сказал Филипп, - он и вправду мне

друг".

сторонники и противники Филиппа; одних кормило македонское золото, других - персидское.

Противники пересилили: началась война. Македонская фаланга сошлась с афинской и

фиванской при Херонее. На одном крыле Филипп дрогнул перед афинянами, на другом - сын

его, юный Александр, опрокинул фиванцев; увидев это, Филипп рванулся вперед, и победа

была одержана. "Священный отряд" фиванцев полег на месте до единого человека, все раны

были в грудь. Греция была в руках Филиппа. Он объявил всеобщий мир, запретил

междоусобные войны и стал готовить войну против Персии. Ему советовали: "Разори Афины".

Он отвечал: "Кто же тогда будет смотреть на мои дела?"

Упражняясь в гимнасии, он упал, посмотрел на отпечаток своего тела на песке и вздохнул:

"Как мало земли нам нужно и как много мы хотим!" Он сумел научиться у греков чувству

меры, его тревожило собственное счастье: "Пусть бы боги нам послали за все доброе немного и

недоброго!" Тревога его была не напрасной: через два года после Херонеи его убили.

ДЕМОСФЕН ПРОТИВ МАКЕДОНИИ

Вождем всех врагов Филиппа Македонского в Афинах был оратор Демосфен. Он

понимал, что македонская власть над Грецией будет началом мирной и спокойной жизни, но

зато концом свободы и независимости. И он звал афинян броситься в последнюю борьбу:

лучше погибнуть, но с честью.

Смолоду Демосфен был слаб голосом и косноязычен. Нечеловеческими усилиями он

заставил себя говорить громко и внятно. Он набивал рот камешками и так учился шевелить

языком сильно и точно. Чтобы не пасть духом в своей решимости, он выбрил себе пол головы и

спрятался жить в пещеру на берегу моря, пока у него вновь не отрастут волосы. Здесь, на берегу

моря, он упражнялся в речах, стараясь пересилить голосом шум морского прибоя.

Речи его были суровы. Народ в собрании привык, что ораторы говорят с ним льстиво, и

роптал. Демосфен сказал: "Афиняне, вы будете иметь во мне советника, даже если не захотите,

но не будете иметь льстеца, даже если захотите". Филипп Македонский, сравнивая его с его

учителем Исократом, говорил: "Речи Исократа - атлеты, речи Демосфена - бойцы".

Подкупить Демосфена, чтобы он выступал за неправое дело, было невозможно. Ему платили

только за то, чтобы он молчал. Один актер похвастался: "За один день выступления мне

заплатили талант серебра!" Демосфен сказал ему: "А мне за один час молчания заплатили пять

талантов серебра". Чтобы уклониться от речи, он говорил, что у него лихорадка. Афиняне

смеялись: "Серебряная лихорадка!"

Главной схваткой Демосфена перед народом было состязание в речах с Эсхином: Эсхин

говорил за македонян, Демосфен - против. Эсхин был прекрасный оратор, но Демосфен его

одолел. Эсхину пришлось уехать в изгнание на остров Родос. Родосцы любили красноречие и

попросили Эсхина повторить перед ними свою речь. Эсхин повторил. Изумленные родосцы

спросили: "Как же после такой великолепной речи ты оказался в изгнании?" Эсхин ответил:

"Если бы вы слышали Демосфена, вы бы об этом не спрашивали".

Демосфен сделал чудо: убедил афинский народ отдать государственную казну не на

праздничные раздачи, а на военные расходы. Демосфен сделал второе чудо: объехал греческие

города и собрал их в отчаянный союз против Филиппа Македонского. На этом чудеса

кончились: была война, битва при Херонее и жестокое поражение. Филипп хорошо помнил, кто

был его главным врагом и над кем он одержал победу. В ночь после Херонеи он не выдержал,

напился пьян на победном пиру и пустился в пляс между трупами в поле, приговаривая:

"Демосфен, сын Демосфена, предложил афинянам..." А утром, протрезвев, он содрогнулся при

мысли, что есть человек, который одной речью может сделать то, что он, Филипп, может

сделать лишь многими годами войн. Он кликнул раба, приказал каждое утро будить его

словами: "Ты только человек!" - и без этого не выходил к людям.

Прошло два года, Филипп был убит; Демосфен вышел к народу в праздничном венке, хотя

у него всего лишь семь дней как умерла дочь. Но радость была недолгой. Прошел еще год, и

над Грецией уже стоял сын Филиппа Александр и требовал от афинян выдать ему десятерых

врагов его отца с Демосфеном во главе. Народ колебался. Демосфен напомнил ему басню:

"Волки сказали овцам: "Зачем нам враждовать? Это все собаки нас ссорят: выдайте нам собак,

и все будет хорошо..." Оратор Демад, умевший ладить с македонянами, выговорил десятерым

вождям прощение.

Время было недоброе. Александр воевал в далекой Азии, но власть македонян над

Грецией была по-прежнему крепка. Демосфену пришлось уйти из Афин в изгнание: за него

никто не заступился. Выходя из городских ворот, он поднял голову к статуе Афины, видной с

Акрополя, и воскликнул: "Владычица Афина, почему ты так любишь трех самых злых на свете

животных: сову, змею и народ?"

По дороге он увидел нескольких афинян из злейших своих врагов. Он решил, что его

задумали убить, и хотел скрыться. Его остановили. Демосфен был такой человек, что его

уважали даже враги. Они дали ему денег на дорогу и посоветовали, куда направиться в

изгнании. Демосфен сказал: "Каково мне покидать этот город, где враги таковы, каковы не

всюду бывают и друзья!"

Наконец из Азии долетела весть, что Александр умер. Афины закипели; Демад кричал:

"Не может быть: будь это так, весь мир почуял бы запах тления!" Вновь затеялось восстание

против Македонии, вновь Демосфен поехал по греческим городам, склоняя их к союзу с

Афинами. Ему говорили: "Если в дом несут ослиное молоко, значит, там есть больной; если в

город едет афинское посольство, значит, в городе неладно!" Он отвечал: "Ослиное молоко

приносит больным здоровье; так и прибытие афинян приносит городу надежду на спасение".

Как первая борьба Афин с Филиппом кончилась Херонеей, как вторая борьба Афин с

Александром кончилась разорением Фив, так и эта третья борьба Афин с македонским

наместником Александра кончилась разгромом и расправой. Ораторов, говоривших против

Македонии, хватали и казнили; Гипериду перед казнью вырезали язык. Солдаты пришли к

храму, в котором скрывался Демосфен. Демосфен попросил лишь дать ему написать завещание

и обещал потом выйти. Ему позволили. Он взял писчие дощечки и грифель, с задумчивым

видом поднес грифель к губам, замер ненадолго, а потом его голова упала на грудь, и он

свалился мертвым. Яд для самоубийства он носил в головке своего грифеля.

Потом, когда афиняне поставили у себя на площади статую Демосфена, то на подножии

этой статуи они написали:

Если бы мощь, Демосфен, ты имел такую, как разум,-

Власть бы в Элладе не смог взять македонский Арес.

ФОКИОН ЗА МАКЕДОНИЮ

Главным врагом македонян в Афинах был Демосфен, а главным сторонником македонян

был старый Фокион. Демосфен боролся словом, Фокион - делом. Он был хорошим

полководцем, ходил.в походы с Ификратом и Тимофеем, а теперь он твердо говорил: воевать

Афины больше не могут, им нужен мир.

За твердость характера его называли новым Аристидом. Его никто не видел ни

смеющимся, ни плачущим. Гиперид с товарищами подсмеивался при всех над его всегда

сумрачным лицом. Фокион отвечал: "Смейтесь, смейтесь! но от моей хмурости никому худа не

было, а от вашего смеха уже немало было слез".

Когда Фокион вставал в народном собрании, чтобы выступить, то Демосфен,

презиравший всех остальных ораторов в Афинах, шепотом говорил друзьям: "Вот топор,

который поднимается рубить мои речи". А между тем Фокион не считал себя оратором и

говорил, как деловой человек, ясно и сжато. "О чем ты думаешь?" - спрашивали его, когда он

обдумывал речь. Он отвечал: "Думаю, чего бы убавить".

Фокиона избирали полководцем сорок пять раз, сорок пять лет подряд, и всегда без его

просьбы, а по собственной воле народа. А между тем он, как и Демосфен, не льстил народу. Он

говорил в собрании: "Афиняне, вы можете заставить меня делать то, чего я не хочу, но не

можете заставить говорить то, чего я не хочу". Когда однажды на какие-то его слова весь народ

начал рукоплескать, он оборотился к товарищам и спросил: "Не сказал ли я чего-нибудь

дурного?"

Демосфен говорил Фокиону: "Когда-нибудь афиняне казнят тебя!" Фокион отвечал: "Да,

если сойдут с ума; а тебя - если возьмутся за ум".

Его упрекали, что он не хочет добра отечеству. Он отвечал: "Или умейте побеждать, или

умейте дружить с победителем; а что умеете вы?"

Народ и сам чувствовал, что его силы на исходе. Толстый Демохар, племянник

Демосфена, поднимаясь на Акрополь, говорил, переводя дух: "Я - как Афинское государство:

пыху много, силы мало". Но признаться в этом было обидно, и народ волновался. Решался

вопрос, воевать или не воевать с Филиппом Македонским. Собрание бушевало. Гипериду

кричали: "Ты хочешь нарушить закон!" Гиперид кричал в ответ: "За лязгом македонского

оружия нам уже не слышно законов!" Демаду кричали: "Вчера ты говорил нам одно, сегодня -

другое!" Демад кричал в ответ: "Я могу перечить себе, но не могу перечить благу государства!"

Изысканный Гиперид бранился с трибуны последними словами, народ возмущался: "Мы хотим

слушать твою речь, а не брань!" Гиперид отвечал: "Лучше не думайте, речь это или брань, а

думайте, во вред вам или на пользу эта брань!" На Демада кричали: "Наши отцы не говорили и

не делали так, как ты!" Демад отвечал: "Наши отцы управляли государственным кораблем, а

мы - его обломками!"

Фокион стоял на своем: войны Афины не выдержат. Ему кричали: "Боишься?" Он

отвечал: "Не вам меня учить отваге, и не мне вас трусости". Один сикофант спросил: "Ты -

полководец, и ты отговариваешь от войны?" Фокион сказал: "Да, хоть я и знаю, что на войне я

тебе начальник, а в мире ты мне начальник".

Демосфен пересилил: война была объявлена. Стали обсуждать план войны. Демосфен

предлагал вести войну подальше от Аттики. Фокион сказал: "Надо думать не о том, где воевать,

а о том, как победить: при победе военные опасности всегда далеко, при поражении - всегда

близко". Он говорил народу все, что он хотел, но делал то, чего хотел народ: он принял

начальствование и повёл ополчение. Ополченцы обступили его и давали советы; он сказал:

"Как много я вижу полководцев и как мало бойцов!"

Херонейский разгром был горем не только для врагов, но и для друзей Филиппа в

Афинах. Дряхлый Исократ, много лет призывавший греков объединиться под македонским

царем, при вести о Херонее уморил себя голодом, чтобы его похоронили в тот же день, что и

павших бойцов. Филипп хотел наградить тех афинян, которые стояли за него в прошлые годы.

Он предложил Фокиону богатый подарок. Фокион спросил гонца: "Почему мне?" Гонец

ответил: "Потому что царь только тебя считает в Афинах честным человеком". Фокион сказал:

"Пусть же он мне позволит и впредь оставаться честным человеком".

Филипп Македонский умер. Афиняне ликовали и хотели принести богам

благодарственную жертву. Фокион не позволил им этого, сказав: "Со смертью Филиппа в

македонской армии стало меньше только одним человеком!"

Филиппа сменил Александр Македонский. Он тоже предлагал Фокиону богатый подарок;

Фокион опять отказался. Александр сказал: "Прими эти деньги если не для себя, то для сына".

У Фокиона был сын, который пошел не в отца: это был самый известный в Афинах забулдыга и

мот. Фокион ответил: "Если он будет жить, как я, - этого ему слишком много; если будет

жить, как живет, - этого ему слишком мало".

Умер Александр Македонский, и в Афинах опять началось ликование, и опять Фокион его

удерживал: "Подождем подтверждений: ведь если он мертв сегодня, то будет мертв и завтра, не

так ли?" Подтверждения пришли, и опять Фокиону в его восемьдесят лет пришлось воевать

там, где он хотел бы дружить. Поначалу афиняне одерживали победы, но Фокион им говорил:

"Берегитесь: вы хорошие бегуны на короткие дистанции и плохие - на длинные". Он

тревожился: "Когда же мы кончим побеждать?" - "Ты не рад нашим победам?" - "Рад

победам, но не рад войне". Побеждать афиняне кончили скоро; это Фокиону пришлось

выпрашивать для них у македонян тяжкий мир, по которому погибли Гиперид и Демосфен.

Фокион погиб в смутах, когда началась борьба наследников Александра за власть и краем

задела Афины. Его и других поборников македонской власти бросили в тюрьму и приговорили

к казни. Ему дали, как Сократу, выпить чашу яду, но он был крепкого здоровья, яду не хватило,

а больше у палачей отравы не было. Фокион сказал: "Неужели в Афинах даже умереть нельзя

по-человечески?" Сосед Фокиона плакался, что тоже должен умереть; Фокион сказал ему:

"Разве мало чести умереть вместе с Фокионом?" Его спросили: "Что завещаешь сыну?" Он

сказал: "Завещаю не мстить за меня афинянам".

Херсонесская присяга

Развалины греческого города Херсонеса находятся возле нынешнего Севастополя. Там

была демократия афинского образца с советом и архонтами, называвшимися "демиургами".

После какого-то покушения на эту демократию (как раз в конце IV в. до н.э.) все херсонесцы

принесли вот такую присягу. Она сохранилась в надписи на камне.

"Клянусь Зевсом, Землей, Солнцем, Девою и богами и героями нашими! Я буду

един со всеми в заботе о свободе и благоденствии города и граждан и не предам ни

Херсонеса, ни укреплений, ни окрестностей его ни эллину, ни варвару, а кто замыслит

такое предательство, тому буду врагом. Я не нарушу народовластия, а кто захочет

нарушить, тому не позволю и раскрою его умысел пред народом. Я буду служить

народу в качестве демиурга и члена совета как можно лучше и справедливее и в суде

буду подавать голос по закону. Я не буду разглашать ничего во вред городу и

гражданам, я не дам и не приму дара во вред городу и гражданам. Я не буду

замышлять ничего несправедливого против граждан, верных закону, и другим того не

дозволю; если же окажусь связан клятвою с кем-либо неверным закону, то да будет

нарушение этой клятвы мне и моим близким во благо, а соблюдение во зло. Хлеб,

свозимый с равнины, я не буду ни продавать, ни вывозить в какое-либо иное место, но

только в Херсонес. Зевс, и Земля, и Солнце, и Дева, и боги олимпийские! Если я

соблюду это, да будет благо мне и дому и роду моему, если же не соблюду, да будет

зло мне и дому и роду моему, и пусть ни земля, ни море не приносят мне плода, и

пусть жены..."

На этом каменная надпись обрывается.

ТИМОЛЕОНТ, ДВАЖДЫ ТИРАНОБОРЕЦ

В эти годы крушения свободы в Афинах неожиданной вспышкой мелькнуло недолгое

восстановление свободы на другом конце Греции - в Сиракузах. Героем этого подвига был

коринфянин по имени Тимолеонт.

Когда Тимолеонт появился в Сиракузах, он был уже тираноборцем со стажем. Дело было

так. У Тимолеонта был брат Тимофан. Тимолеонт его любил и во всем ему помогал. Но тот

употребил эту помощь во зло: он встал во главе наемников и сделался в Коринфе тираном.

Тимолеонт умолял брата отречься - но тот только насмехался над ним. Тимолеонт пришел к

нему с двумя друзьями - тиран стал гневаться. Тогда Тимолеонт заплакал и закрыл лицо

плащом, а друзья его выхватили мечи и уложили Тимофана на месте. Коринфяне радовались

свободе, но на Тимолеонта смотрели с восторгом и ужасом: вот человек, который во имя закона

государства попрал закон родства. Мать Тимолеонта и Тимофана затворилась в доме и

отказалась видеть сына. Это сломило душу Тимолеонта: он мучился тоской, чуждался людей и

пытался уморить себя голодом. Так, на краю безумия, он провел двадцать лет.

В это время в Коринф явились послы из Сиракуз. Они просили помощи: ведь Сиракузы

были колонией Коринфа. После Дионовых смут здесь снова взял власть недоброй памяти

Дионисий Младший, а против него восстал новый соперник, еще хуже, чем он, и привел с

собою на Сицилию карфагенян. Карфагеняне распоряжаются в Сицилии, как у себя дома:

требуют чего хотят, говорят: "Иначе с вашим городом будет - вот", - вытягивают перед

собой руку ладонью вверх и переворачивают ладонью вниз. Коринфяне взволновались. В

помощь Сиракузам собрали отряд добровольцев, а вести его предложили Тимолеонту. Ему

сказали: "Бели победишь - останешься для нас тираноубийцею; если нет - останешься

братоубийцею". И Тимолеонт радостно пустился в путь - желанным подвигом загладить

память о нежеланном подвиге.

Поход был победоносен, Сиракузы освобождены. Дионисий давно уж сам был не рад

своей власти и бросился к Тимолеонту, как к спасителю. Сопернику Дионисия велено было

жить простым обывателем близ Сиракуз, а когда он вновь поднял мятеж, его казнили. Крепость

сиракузских тиранов срыли до основания; на месте наемнических казарм поставили здание

суда, а над карфагенянами Тимолеонт одержал такую победу, что воины после боя гнушались

медной добычей, а брали только золотую и серебряную. Вслед за Сиракузами стали свергать

тиранов и другие города. Свергнутых распинали на крестах в городских театрах, чтобы

граждане любовались редким зрелищем - заслуженным наказанием тирана.

Дионисий Младший отрекся от власти, и Тимолеонт послал его жить в Коринф: пусть все

греки видят ничтожество павшего тирана. Ожиревший, подслеповатый Дионисий стал здесь на

старости лет школьным учителем, бранился с мальчишками, таскался по рынкам, пьянствовал и

судился с уличными мерзавцами. Он нарочно старался жить так, чтобы все его презирали:

боялся, что иначе заподозрят, будто он снова хочет стать тираном, и расправятся с ним. Страх

его был не напрасен: его действительно трижды привлекали к суду как опасного человека и

трижды оправдывали из презрения. Его спрашивали: "Как это твой отец был никем, а стал

тираном, ту же был тираном и стал никем?" Он отвечал: "Отец пришел к власти, когда люди

измучились от демократии, а я - когда измучились от тирании". И вспоминал: "Отец,

попрекая меня за разгул, говорил: "Я был не такой"; я ему: "Так у тебя же не было

отца-тирана"; а он мне: "А у тебя, коли так, не будет сына-тирана". Его дразнили: "Что,

Дионисий, помогла тебе философия Платона?" Он отвечал: "Конечно. Это благодаря ей я

спокойно переношу перемену счастья".