Гаспаров М. Л. Занимательная Греция

написали, будто автор ее - Каллисфен, племянник Аристотеля и спутник Александра), с

греческого ее перевели на западе по-латыни, на востоке - по-сирийски, а с этих языков - на

все остальные, прозою и стихами. И полторы тысячи лет не было на западе и востоке более

любимого чтения, чем этот "Роман об Александре", "Искандер-намэ", "Повесть о бранях",

"Александрия" или как он еще назывался.

НАСЛЕДНИКИ АЛЕКСАНДРА

Пророчество умирающего Александра сбылось! Тридцать дней тело Александра лежало

неприбранным: полководцы спорили за власть. Двадцать лет по всем землям и морям от Афин

до Вавилона не утихали войны: полководцы боролись за власть. Александр оставил двух

малолетних сыновей, брата, властную мать - все были перебиты, чтобы не мешали

сильнейшим. Полководцы сходились в битвах, как бы пробуя силы, и после каждой битвы

кто-то погибал и выбывал из большой игры.

Это были сверстники Александра, удальцы в цвете лет и сил. Об одном рассказывали, что

он удержал за рога бешеного быка, несшегося на Александра; о другом - что он заступился

перед Александром за казнимого, был сам брошен в яму на съедение льву, но одолел льва

голыми руками и стал любимцем Александра. Александр не жалел для них ничего: когда один

попросил у него на приданое дочери, Александр дал пятьдесят талантов. "Достаточно

десяти", - сказал тот. "Тебе достаточно, а мне недостаточно", - ответил царь. Азиатская

добыча пьянила их, они купались в роскоши: один ходил в башмаках, подбитых серебряными

гвоздями, другой раскидывал шатры длиною в стадий, третий возил за собой на верблюдах

египетский песок, чтобы обсыпаться при гимнастике. И они же умели, вскочив с пурпурных

ковров, неделями мчаться по горным бездорожьям, замучивая войска ночными переходами,

чтобы напасть на соперника врасплох и чтобы тот погиб, не успев понять, с кем он бьется.

Цель каждого была одна: стать царем. Только один, может быть самый талантливый,

надеяться на это не мог. Его звали Евмен; он был грек, а македоняне не потерпели бы над

собою грека. Он бился не за себя, а за единство распадающейся державы. При Александре он

был секретарем - среди македонян с копьями он ходил с писчими табличками в руках. Теперь

он воевал, побеждал сильнейших, бойцы его любили, но все равно на военных советах он не

смел сидеть во главе македонян, а ставил там пустое кресло и говорил, что это место царя

Александра. Его взяли изменой. В плену он тосковал: "Пусть меня отпустят или убьют!" Ему

сказали: "Смерти ищут не в тюрьме, а в сражении". - "Я искал, но не нашел сильнейшего". -

"Значит, нашел теперь: терпи же его волю". Его уморили в тюрьме голодом.

Победителя Евмена звали Антигон Одноглазый. Он был старше всех соперников, воевал

еще при Филиппе, потерял глаз в войне с Афинами. Он первый из соперников объявил себя

царем - повязал лоб белой перевязью, диадемой. Льстецы поспешили объявить его и богом -

он сказал: "Это неправда, и о том лучше всех знаем я да тот раб, что выносит мой ночной

горшок". Держался он запросто; однажды, слушая кифариста, он стал пререкаться с ним, как

надо играть, пока тот не воскликнул: "Пусть тебе, царь, никогда не придется так худо, чтобы

знать мое дело лучше меня!" Его упрекали за большие поборы: "Александр так не делал". Он

отвечал: "Александр пожал жатву с Азии, а я лишь собираю за ним колоски".

Антигон владел почти всей Азией. Обладать Грецией он послал своего сына, отважного

красавца Деметрия: "Эллада - это маяк нашей славы, свет которого льется на весь мир".

Деметрий высадился в Афинах с грузом хлеба и созвал народное собрание, чтобы его раздать.

Говоря речь, он сделал ошибку в языке, кто-то тотчас перебил его и поправил. "За эту

поправку, - воскликнул он, - я дарю вам еще пять тысяч мер хлеба!" Обнищалые афиняне не

знали, как восхвалить благодетеля. Его поселили жить в Парфеноне; где он сошел с колесницы,

там поставили храм Деметрию Нисходящему; месяц мунихий переименовали в деметрий и

даже вместо оракула постановили спрашивать вещанья у Деметрия. "Безумцы!" - сказал

кто-то. "Безумнее было бы не быть безумцами", - отвечал старый Демохар.

У Деметрия было прозвище Полиоркет - "Градоимец". Его осадные машины вселяли

ужас. Когда он осаждал Родос, то боевые башни его были семиэтажной высоты, а с моря город

запирали корабли не в три, а в пятнадцать рядов гребцов. Это тогда он не взял город потому,

что боялся сжечь мастерскую художника Протогена. Сняв осаду, он бросил машины на Родосе,

и от продажи их родосцы нажили столько денег, что воздвигли на них в своей гавани чудо света

- колосс Родосский, самую большую статую в мире, у которой, говорят, корабли проплывали

между ног.

Но могущество Антигона и Деметрия было недолгим: против них сплотились четверо

младших соперников и пересилили. Это были: Птолемей, умнейший из правителей, хитростью

залучивший в свою столицу Александрию драгоценные останки великого Александра; Лисимах

- тот самый, который был брошен льву и убил льва; Селевк - единственный повторивший

поход Александра на Индию и получивший от индийского царя пятьсот слонов; и Кассандр,

который будто бы отравил Александра Великого и теперь не мог смотреть даже на его статуи.

Решающая битва произошла в Малой Азии. Антигону было восемьдесят лет, он сидел на коне,

как исполин; ему крикнули: "Царь, в тебя стреляют!" - он ответил: "В кого же им еще

стрелять?" Слоны Селевка решили исход боя. Антигон погиб, Деметрий бежал. Победители

поделили державу: Египет - Птолемею, Азию - Селевку, запад Малой Азии и Фракию -

Лисимаху, Македонию - Кассандру.

Деметрий Полиоркет остался царем без царства. Он метался из страны в страну, им

восхищались, его прославляли, но закрепиться он нигде не мог. Окруженный в Малой Азии, он

сдался на милость Селевка; сыну своему, Антигону Младшему, он переслал приказ: "Считай

меня мертвым и, что бы я тебе ни писал, - не слушайся". Антигон умолял Селевка отпустить

отца и предлагал себя взамен - Селевк не слушал. Деметрий умер, пьянствуя в плену у

Селевка. Сын его, однако, сумел отбить последний, малый, но почетный кусок державы

Александра - Македонию.

За царскими победами приходили царские будни: огромными державами нужно было

управлять, а это давалось трудно. Еще Деметрию в Греции приходилось высиживать целые дни

перед народом, принимая просьбы и разбирая споры. Однажды, изнемогши, он встал; его

ухватила за плащ какая-то старушка: "Выслушай и меня!" - "Нет времени". - "Если нет

времени, то нечего и царствовать!" Селевк говорил: "Если бы я знал, чего стоит царская власть,

я не наклонился бы поднять упавшую диадему". Антигон Младший говорил сыну: "Помни:

царская власть - это только почетное рабство". Сына тоже звали Антигон. Когда против него

вспыхнуло восстание, он вышел к народу без стражи, швырнул в толпу царский пурпурный

плащ и сказал: "Найдите или такого царя, который бы вам не приказывал, или такого, какого

бы вы слушались, а мне ваше царство не в радость, а в тягость!" И народ утих.

Царским обычаем стало держать советников-философов. "Читай книги, - говорил

Птолемею старый Деметрий Фалерский, ученик Аристотеля, - они скажут тебе то, чего не

посмеют друзья", и Птолемей собирал великую Александрийскую библиотеку. А когда умер

несокрушимый стоик Зенон, царь Антигон Младший воскликнул: "Для кого же мне теперь

царствовать?"

Время шло, из наследников Александра остались в живых только двое: Лисимах и Селевк.

Враждовать им было не из-за чего, но им, помнившим Александра, скучно было доживать век

среди молодых деловитых царей-политиков, и они пошли друг на друга, как богатыри, в

единоборство. Лисимаху было за семьдесят, Селевку под восемьдесят. Лисимах пал в бою,

Селевк был зарезан в походе на Македонию. Это была последняя жертва на тризне Александра.

АЛЕКСАНДРИЙСКАЯ БИБЛИОТЕКА

Пусть сопутствует счастье переписавшему эту книгу, взявшему ее в руки и читающему ее.

(Надпись на рукописи речей Демосфена)

Рассказывали, будто Александр, основывая Александрию, начертал на поданном ему

плане пять первых букв алфавита: АБГДЕ. Это значило: "Александрос Василеве Генос Диос

Эктисе" - "Александр-царь, порождение Зевса, основал..." Это было предзнаменование, что

городу суждено прославиться словесными науками.

Александрия была самым большим городом греческого мира. Она была выстроена

по-научному, улицы пересекались под прямыми углами, главная была шириной в 30 метров;

обнесенная колоннадой, она тянулась на целый час ходьбы, от Ворот Солнца до Ворот Луны.

На центральном перекрестке была площадь, а на площади - исполинский мавзолей с телом

Александра Великого. Ближе к морю стоял царский дворец, а при нем - дом, посвященный

Музам: Мусей.

Мусей не был музеем в нашем смысле слова: хранить обломки древних культур греки не

любили. Это было место, где шла работа над живой культурой, нечто вроде академии наук

пополам с университетом. Мысль о Мусее подал царю Птолемею Деметрий Фалерский; здесь

на царские деньги велась та самая разработка всех наук сразу, о которой мечтал в своем Ликее

учитель Деметрия Аристотель. Царь Птолемей сам приглашал в Александрию лучших ученых и

поэтов со всех концов мира. "Курятником Муз" называл Мусей один непочтительный философ.

Здесь был двор для прогулок, зал для разговоров, комнаты для занятий с учениками,

лаборатории, обсерватории, столовая для общих трапез. А главное, была библиотека.

До сих пор у нас не было речи о библиотеках и очень мало было речи о книгах. Нам

странно это представить, но Афины обходились без книг или почти без книг. В маленьких

городах, где каждый знал каждого, культура усваивалась с голоса: незнающие спрашивали,

знающие отвечали. Кто хотел иметь, предположим, сочинения Платона, тот шел в Академию и

сам переписывал их у его учеников. Теперь, после Александра, все переменилось. Мир

расширился, люди снялись с насиженных мест, спросить "как жить?" было теперь не у кого -

только у умных книг. Люди бросились читать, покупать, собирать книги; в ответ на спрос

появились мастерские, где книги переписывались уже на продажу. Самой большой книжной

мастерской был Египет: здесь рос папирус, а книги писались на папирусных свитках. И самым

большим собранием книг была Александрийская библиотека.

Папирусные свитки греки научились делать у египтян. Шириной они были с эту книгу, а

длиной - метров шесть. Бывали и длиннее, но ими уже было неудобно пользоваться. "Большая

книга - большое зло", - говорил александрийский библиотекарь, поэт Каллимах. Текст

писался на них столбцами шириной в длинную стихотворную строчку. Обычно в свитке

помещалась тысяча с лишним строк. Писатели к этому привыкли и сами делили свои сочинения

на разделы - "книги" - приблизительно такой длины. Начало и конец свитка приклеивались

к палочкам, чтобы за них держать. Держали свиток правой рукой, а разворачивали левой и,

читая, перематывали его постепенно с задней палочки на переднюю. Если вы увидите

какое-нибудь древнее изображение человека со свитком - приметьте, в какой руке у него

свиток. Если в правой, то это книга еще не прочитанная, а если в левой - уже прочитанная.

Строчки разлиновывали свинцовым колесиком, писали тростниковым пером, чернила

делали из черного сока каракатицы или из "чернильных орешков" - наростов на дубовых

листьях. Ошибки смывались губкой или попросту слизывались языком. Заглавия и заглавные

буквы писались красным - отсюда выражение "с красной строки". Если книга делалась на

продажу, то писец писал аккуратными прописными буквами: буква под буквой, как по

клеточкам ("по-печатному" -сказали бы мы); если для себя - то скорописью, как попало.

Писалинеразделяяслов, а чтобы легче было читать, иногда

расставлялинадстрокойзнакиуда-рения. Паузы отмечали вертикальной черточкой. Много веков

спустя из этой черточки получилась наша запятая.

У книготорговцев были книжные мастерские, где изготовлялось сразу по многу

экземпляров нужной книги. Ученые рабы-писцы (стоили они очень дорого) сидели в ряд и

писали, а начальник прохаживался перед ними и внятно диктовал. Потом, в средние века, книги

стали переписываться иначе: писец-монах сидел один в своей келье, держал перед собой

нужную книгу и списывал с нее. Ошибок и те и другой делали очень много, но ошибки были

разные: у древних переписчиков - слуховые, у средневековых - зрительные. Вместо слова

"Иония" античный писец, недослышав, писал "Еония", а средневековый, недосмотрев, -

"Нония".

вашего учебника записали со слов учителя какое-то добавление. Если учебник печатный, а

ваше добавление, понятно, написано от руки, то спутать их невозможно. Если же и учебник, как

в древности, рукописный, и добавление ваше рукописное, то легко подумать, что это случайно

пропущенная фраза из учебника же и ее надо вставить куда-то в текст. Так античные

переписчики и делали, а если получалось нескладно, то подправляли текст по своему

разумению. Иногда ошибок нагромождалось столько, что ученые до сих пор не могут

восстановить, что же было в первоначальном тексте.

Поэтому александрийские ученые очень старались раздобыть для своей библиотеки самые

древние, самые надежные рукописи. Царь Птолемей отдал приказ: на всех кораблях, что

заходят в александрийский порт, производить книжный обыск; если у кого из

путешественников найдется при себе книга - отбирать, делать копию и отдавать хозяину эту

копию, а книгу оставлять для библиотеки. Самые надежные рукописи трагедий Эсхила,

Софокла и Еврипида хранились в Афинах, в архиве при театре Диониса. Птолемей попросил

под большой залог эти рукописи, чтобы сверить с ними книги своей библиотеки. Афиняне

дали, и, конечно, царь пожертвовал залогом, вернул копии, а рукописи оставил в Александрии.

Не обходилось без соперничества. Цари малоазиатского города Пергама тоже собирали

библиотеку. Узнав об этом, египетский Птолемей V запретил вывоз папируса из Египта, чтобы

в Пергаме не на чем было писать. Тогда там изобрели новый писчий материал - пергамент.

Это были овечьи и телячьи кожи, тонко вычищенные и выглаженные. Из них не склеивали

свитки, а складывали тетрадки и сшивали их в книги, вроде наших. Пергамент был гораздо

дороже папируса, зато прочней; кроме того, пергамент можно было изготовлять везде, а

папирус - только в Египте. Это решило будущую победу пергамента: в средние века, когда

вывоз из Египта прекратился, вся Европа перешла на пергамент. Но в древности папирус

господствовал, и Пергамская библиотека так и не смогла догнать Александрийскую.

Около 700 тысяч свитков было собрано в Александрийской библиотеке. Здесь хранилось

все, что было когда-нибудь написано на греческом языке. Сам список этих книг (со справками

об авторах и о содержании) занимал 120 свитков; составил его тот самый Каллимах, который

сказал: "Большая книга - большое зло". Кроме главного книгохранилища при Мусее,

пришлось выстроить второе, при храме Сераписа. Они простояли шесть с лишним веков. Малая

библиотека была разорена в 390 г. н.э., когда христианские монахи громили храм Сераписа. А

большая библиотека была сожжена в 641 г. н.э., когда мусульманский халиф Омар взял

Александрию. Говорят, он сказал: "Если в этих книгах то же, что в Коране, - они бесполезны;

если не то же - они вредны".

"БЕТА-АЛЬФА - БА"

В Александрийской библиотеке занимались всеми науками. Но все науки начинались с

одного - с азбуки. Так заглянем же теперь в греческую школу: в этом неказистом месте

закладывались основы всего того великого и прекрасного, о чем говорится в этой книге.

Школы были маленькие: человек на двадцать-пятьдесят, чтобы со всеми мог управиться

один учитель, в лучшем случае - с помощником. Ютились они где попало - обычно на дому

у учителя (а мы знаем, что такое греческие глиняные дома) или в каком-нибудь городском

портике, задернувшись занавеской от улицы. Платили учителям мало - примерно как средней

руки мастеровым, так что были они люди бедные. Учитель сидел на высоком стуле, а дети

вокруг - на складных табуреточках. Столов не было, писали на коленках. Старшие и младшие

занимались одновременно: пока одних спрашивали, другие выполняли задание. Занимались и

утром и вечером, с большим перерывом на обед. Выходных не было - только городские и

семейные праздники. Когда в городе Лампсаке умирал философ Анаксагор и горожане

спросили, чем почтить его память, он сказал: "Пусть в день моей смерти у школьников не будет

занятий".

Читать учились по складам: "бета-альфа - ба, гамма-альфа - га, бета-ламбда-альфа -

бла, гамма-ламбда-альфа - гла..." и так далее, перебирая все возможные сочетания, пока они

не начинали узнаваться с одного взгляда. Времени и сил на это уходило невероятно много. Но

учителя были неумолимы. Они твердо считали, что чем корни учения горше, тем плоды его

слаще, и напоминали ученикам об олимпийских бегунах: на тренировках они подвязывают себе

свинцовые подошвы, чтобы потом на состязаниях лететь, не чуя ног. Наш нынешний способ

обучения грамоте (не "по буквам", а "по звукам": м-а - ма...) был изобретен всего сто с

лишним лет назад и пробивал себе дорогу с боем: еще Лев Толстой утверждал, что

по-старинному, по складам, учились лучше. Одолев склады, читали первые слова - имена

богов и героев: "Зевс. А-фи-на. А-га-ме-мнон". За первыми словами - первые фразы; обычно

это были поучительные стихотворные строчки:

Прекрасен тот, кто вправду человек во всем...

Приятно, если умный сын в дому растет...

Пусть все несут совместно бремя общее...

Читали только вслух: греческие строчки, где не было пробелов между словами, а были

ударения, иначе читать было трудно. Даже на исходе античности на тех, кто умел читать про

себя, смотрели как на чудо света. Очень много учили наизусть. Были такие любители, которые

знали наизусть всего Гомера; правда, их почему-то упорно считали дураками. У

профессиональных ораторов, которым нужно было держать в уме большие судебные речи,

память бывала почти фантастическая: они умели, например, прослушав впервые сто строк

стихов, тут же повторить их от конца к началу.

Писать учились на дощечках величиной с ладонь, покрытых воском и скрепленных

шнурками в книжечку. Писали палочкой, заостренной с одного конца: острым концом

выцарапывали буквы, тупым заглаживали неправильно написанное. Это оказалось очень

удобным: так писали потом почти все средневековье. Многие такие деревянные тетрадки

сохранились; надо признаться, что буквы в них часто бывают почти неузнаваемы, и ученые с

трудом их расшифровывают. Что делать: на воске хорошо пишутся прямые линии, но очень

плохо - изогнутые. (Кто хочет - пусть проверит.) Часто можно видеть: верхние строчки на

табличке - четкие и аккуратные (они были обведены по трафарету или написаны для образца

учителем), а дальше - чем ниже, тем хуже. Впрочем, в современных школьных тетрадках

бывает то же самое...

Для упражнения в счете служила клетчатая доска - "абак". В ней были клеточки для

единиц, десятков, сотен и так далее; на клеточки клали камешки или бобы, от одного до девяти.

На таких клетчатых счетах нетрудно было научиться сложению, вычитанию и даже умножению

(делению - гораздо труднее), а потренировавшись, можно было производить эти действия и в

уме. Тем не менее с арифметикой древним было тяжело: до нас дошло много случайных

обрывков хозяйственных счетов и прочего скучного материала, и ошибок там больше, чем в

тетрадке у любого из вас. "Прогресс науки, - сказал один современный математик, - не в

том, что мы умеем делать, чего раньше не умели, а в том, что сейчас каждый умеет делать то,

что раньше умели лишь талантливые".

Кроме чтения, письма и счета, нужно было учиться музыке и пению: каждому гражданину

предстояло хоть иногда участвовать в праздничных шествиях и хорах. Пение было проще, чем

теперь: только в унисон, без нынешнего многоголосья, чтобы отчетливее было слышно слова.

Зато учиться пению было труднее: перенимать можно было только с голоса, нот не было, в

лучшем случае были значки для подкрепления памяти. Пение сопровождалось игрой на кифаре

с семью струнами, по которым ударяли костяным бряцалом. Сперва упражнялись и на дудке, но

потом бросили: решили, что раздувающиеся щеки уродуют лицо, а стало быть, дудка

недостойна свободного гражданина, который должен быть обязательно красив, и дудку

оставили рабам.

Вот на эту начальную премудрость тратил юный грек лет шесть-восемь своей жизни -

примерно до четырнадцати лет. Эту школу проходили все: неграмотных в Греции не было или

почти не было (полуграмотных - сколько угодно). А затем, если у тебя был интерес,

способности и деньги, ты мог брать уроки у специалистов - словесников, математиков,

врачей.

БОЛЬШАЯ ПОРКА

лишней будет и вот такая сценка в стихах, сочиненная поэтом Геродом как раз в то время, о

котором мы рассказываем. Называется она "Учитель", действие происходит в школе; к

учителю Ламприску является старая мать одного из школьников и тащит за собою сына.

Мать. Ламприск, любезный, пусть тебя хранят Музы!

Будь добр, возьми ты моего сынка в руки,

Да растяни, да всыпь погорячей розог!

Вконец он разорил меня игрой вечной

В орлянку - бабок, видишь ли, ему мало!

Небось давно забыл он дверь твоей школы,

А вот кабак, где пьянка да игра, - помнит!

Доска его вощеная лежит праздно,

Пока он не посмотрит на нее волком

Да и не соскребет с нее всего воска.

В письме не разберет он ни аза, если

Ему не повторить раз пять подряд буквы.

Попросим мы с отцом его прочесть вслух нам

Стихи, какие в школе наизусть учат, -

Он цедит, как по капле: "А-пол-лон - свет-лый..."

"Послушай, говорю, я не была в школе,

Но уж и я и первый беглый раб этак

Прочесть сумеем!" А ему ничто: весел,

На крышу влезет да сидит, спустя ноги;

Его-то мне не жаль, а только жаль крышу:

Как завернут дожди, так это мне, бедной,

За черепицу каждую платить надо!

Ох, дура я: ослов ему пасти впору, "

А я-то грамоте его учить стала,

На черный день подспорье чтоб иметь в сыне!

Ламприск, прошу я, сделай для меня милость:

Отделай мне сынка, чтобы вовек помнил!

Учитель. Давно готов, не надобно и просьб лишних!

Эй, Эвтий, Финтий, взять его, держать крепче!

Каков малец! Из бабок, говоришь, вырос,

А с голытьбой в притоне биться рад в деньги?

А ну-ка, где мой бич, где бычий хвост едкий,

Которым я лентяев по спине мечу?

Сын. Ой, милый, ой, Ламприск, ой, всех богов ради,