Генри В. Мортон от рима до сицилии прогулки по Южной Италии Итальянская мозаика
жүктеу/скачать 0.89 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Приложение Правители Южной Италии Норманнское завоевание
- Гийом Дрого Хамфри
- Роберт «Гвискар», или Мудрый Роджер
- Норманнские короли Сицилии (Неаполя)
- Гогенштауфены
- Анжуйская династия
8 Моя неудача найти Сибарис отравляла мне настроение, хотя я и знал, что квалифицированные археологи тщетно искали его с 1879 года. Куратор музея в Реджио-ди-Калабрия сказал мне, что в надежде отыскать Сибарис истрачено огромное количество времени, профессионализма и денег, и в данный момент этим занимается объединенная итальяно-американская группа, на помощь которой пришли все виды электрических детекторов последнего поколения. Недавно опубликована книга на английском и итальянском языках «Поиски Сибариса, 1960–1965 гг.». Ее опубликовали фонд Леричи в Риме и музей университета Филадельфии, США. Два больших тома, из которых один содержит карты, представляют внушительный отчет о неудачных поисках. Такое стремление заслуживает награды. Год за годом археологи приезжают сюда с техническими средствами, которые привели бы в изумление старых специалистов, знавших только лопату. Люди, разыскивающие Сибарис, рыщут по равнине с фургонами, забитыми электрическим оборудованием. Их можно увидеть со странными устройствами, носящими такие имена, как «цезиевый магнитометр фирмы „Вэриан ассошиэйтс“», «прибор для измерения электрической проводимости в геомах» или «протоновый магнитометр». Электрические приборы прощупали землю, но отклика не встретили. Столь знаменитый в древности Сибарис (книга содержит шестьдесят восемь ссылок античных авторов на этот город) хранит упорное молчание. Если верить древним историкам в том, что Сибарис погиб в 510 году до новой эры, то жители Кротона, одержав победу над сибаритами, изменили течение реки Кратис, так что она затопила и уничтожила город. Проблема нахождения Сибариса, казалось бы, не представляет трудности, тем не менее исследователи никак не могут ее решить. Территория невелика, и, если античным авторам можно верить, греческий город, крепостные стены которого составляли более восьми миль, должен находиться — самое большее — на глубине восемнадцати футов под нынешней долиной и на расстоянии пяти миль от моря. Почему Сибарис не дает всем покоя, трудно сказать. Возможно, слова «сибарит» и «сибаритский» вызывают в людях определенный интерес, хотя стоит прочитать все античные ссылки, и сибаритство окажется ничем не примечательным. Ну что, собственно говоря, там такое? Пиры, затенение улиц, замечательные повара, экипажи, в которых горожане ездили в свои имения, мальтийские декоративные собачки, которых женщины носили на руках, домашние обезьянки, пурпурные плащи, перевязанные золотыми лентами, надушенные волосы, перенос дымного и шумного производства в отдаленные кварталы — все это отражает стандарты жизни, которые можно найти в любом богатом районе того времени. Почему античные авторы избрали Сибарис в качестве символа невероятной роскоши, понять трудно. Может, он был чем-то вроде греческого Абердина, являлся мишенью для насмешек юмористов? Некоторые рассказы о Сибарисе, например о человеке, испытавшем восторг при виде рабочих, занятых тяжелым трудом, так же глупы, как и истории о жителях Абердина, поглощенных заботой об экономии. Довольно странно, что большое событие в истории Сибариса, о котором я упомянул в этой книге, не имеет отношения к изнеженности его жителей и к их любви к комфорту. Напротив, поразительна энергия, с которой они основали торговый порт Пестум на берегу Тирренского моря. Такую работу не смогли бы осуществить расслабленные люди. Я сочувствую профессору Фройлиху Рэйни, директору музея при университете в Филадельфии, который во вступлении к книге, которую я упомянул, пишет: «Много Раз за годы, посвященные поискам конкретного доказательства существования Сибариса, я чувствовал, что знаменитый город — всего лишь миф. Руины современных греческих городов, стоявших некогда вдоль побережья Ионического моря, такие как Локры и Метапонт, найдены на поверхности либо раскопаны на глубине, не превышающей и метра. Почему же Сибарис, самый большой и знаменитый город, все еще не обнаружен?» На этот вопрос, конечно же, следует ответить, что его там, возможно, и нет. Роберт Рейке выдвинул оригинальную теорию: он считает, что землетрясения и нагонная волна, возможно, поглотили Сибарис, и этот потоп «стал легендой, согласно которой произошло умышленное разрушение города жителями Кротона». Книга изобилует техническими терминами и не предназначена для широкого читателя. В ней делается упор на планы, диаграммы и применение электроники, первоначально разработанной для спутников. Но, несмотря на трудности в поисках города, я решил вернуться в долину и по возможности посмотреть, как там работают американцы. От Кротона надо было проехать около восьмидесяти миль. Дорога отличная, но еще более пустынная, чем та, что идет на юг. Железное полотно, как и всегда, составляет ей компанию со стороны моря. Иногда шоссе и железная дорога делают поворот к материковой части, но потом снова сворачивают к морю и долгие мили бегут мимо пустых бухт и пляжей. Каждые несколько миль я проезжал по балочным мостам, перекинутым через реки. Города и деревни встречались крайне редко. Признаков жизни нигде не видно, за исключением маленьких железнодорожных станций, чей штат, даже тридцать лет назад, считал свою работу ссылкой. Не верится, что малярия здесь побеждена, хотя москитных сеток на окнах я не видел. Уничтожение москитов, на мой взгляд, возможно — главное чудо на юге Италии. Пейзаж, который долгие годы осаждала малярия, кажется больным. Наверное, не скоро в этой части Калабрии поселятся фермеры. Я вспомнил еще об одном, некогда малярийном побережье. Это в Турции, к югу от Измира. Я не забыл, как квакали лягушки в болотах возле Эфеса и как старались люди, знавшие эти места, прийти домой до темноты. Я снова увидел на холме Россано и поднялся в горы к Корильяно, где во время моего первого посещения фермер дал мне кусок манны. Затем спустился в долину Сибариса. Под выцветшим небом пульсировала жара. Урожай был давно уже собран, и долина покрылась желтым жнивьем. В Реджио мне посоветовали пойти на железнодорожную станцию и спросить americanos; но станция оказалась закрыта, а вокруг не было ни души. Наконец я подошел к каким-то бунгало из красного кирпича. На крыльце одного из них за столом сидела женщина. Она была поглощена своей работой и не услышала, как я отворил калитку и пошел по дорожке. Возле нее стояло несколько деревянных ящиков, наполненных черепками. Черепки она складывала один подле другого, словно фрагменты паззла. Женщина оказалась археологом из Голландии. Она работала вместе с командой из Пенсильванского университета, а их работа только что закончилась. Американцы уехали несколько дней назад, и — увы! — никто не смог показать мне, как работает прибор по измерению проводимости! В бунгало имелась небольшая коллекция предметов, найденных в долине, в большинстве своем черепки — некоторые греческие, другие — более поздней эпохи. Они мало что значили, впрочем, эксперт, возможно, ими бы и заинтересовался. Будучи в настроении, которое романистка Роза Маколей назвала бы «упадочническим», я подумал об иронии времени: о том, что дорога к городу, чье имя является синонимом роскоши, должно быть, вымощена черепками кухонной посуды. Археолог спросила, заметил ли я, когда был в музее Реджио-ди-Калабрии, бронзовую доску, найденную в 1965 году по соседству с Сибарисом, с надписью, сделанной на архаичном греческом языке. Ее надо было читать справа налево. Я и в самом деле обратил на нее внимание и сделал по этому поводу несколько записей в свой блокнот. Это был небольшой тонкий лист бронзы, с отверстиями в четырех углах. В этих местах гвозди крепили доску к стене. Запись рассказывает о подвигах атлета, названного звонким спартанским именем — Клеомброт. Доска была посвящена Афине в знак исполнения клятвы. Очевидно, он обещал богине это экс-вото, если она гарантирует ему победу в играх. К сожалению, Клеомброт не сообщил названия своего города. — Почему вы спрашиваете, видел ли я эту доску? — поинтересовался я. — Гм… дело в том, что это я ее нашла, — скромно ответила женщина. Единственный голос из долины, раздавшийся из Сибариса, расслышала эта очаровательная голландка, теперь так прилежно собирающая кухонные черепки. Мы поговорили о жизни и гибели Сибариса, она — с профессиональным энтузиазмом, я — с глубокой меланхолией. Был, однако, человек, предвидевший судьбу Сибариса. Его звали Амирид. Дельфийский оракул изрек, что слава и богатство города продлятся до тех пор, пока жители не будут уважать смертного больше, чем богов. Однажды хозяин побежал за рабом в храм Геры, где, впав в сильный гнев, избил его. Раб выбежал из храма и спрятался в могиле отца своего хозяина. Туда хозяин идти отказался: он слишком уважал память отца. Прослышав об этом, Амирид занялся распродажей своего имущества и обратил все, что имел, в деньги. Затем эмигрировал в Пелопоннес. Он понял этот инцидент как знак приближающейся гибели Сибариса во исполнение пророчества Дельфийского оракула. Его друзья-сибариты смеялись над ним. В то время родилась популярная поговорка: «Амирид сошел с ума». Но, насколько мы знаем, Амирид был единственным человеком, спасшим свое имущество и намеренно уехавшим из обреченного города, в то время как Сибарис казался всем в расцвете своего благосостояния. 9 Я снова направился к Реджио-ди-Калабрия, где оставил чемодан и несколько книг. Ночь провел в Кротоне. Гиссингу было бы интересно узнать, что сейчас здесь три отеля третьего класса и два — четвертого. Те, кто знаком с итальянскими гостиницами, могут их себе представить. Мой отель не был оборудован кондиционерами, и ванной комнаты при номере тоже не имелось, однако мне было вполне комфортно, и незваные гости мою постель не посетили. Я пошел в собор. Там висели праздничные занавеси, красные и золотые. Я высидел долгую службу, смотрел на голубые облачка ладана, поднимавшиеся над алтарем. Пламя свечей сверкало на золотых сутанах. Невероятное ощущение: сидишь в соборе на площади, названной площадью Пифагора, и видишь дымок от ладана, поднимающегося к богине Гере, почитаемой здесь в качестве Мадонны-ди-Капо-Колонна. Нет необходимости иметь под рукой прибор для измерения проводимости, чтобы обнаружить Великую Грецию: нужно лишь пойти в церковь. Я вернулся в отель, восхищаясь теми талантливыми путешественниками, кто, после торопливого осмотра чужой страны, способны решать проблемы, перед которыми встают в тупик эксперты. Я сидел в сумерках, глядя на жителей Кротона, проходивших под разноцветными электрическими гирляндами. Где-то в стороне привычно взорвалась праздничная ракета. Я подумал, что любой лектор из Лондонской школы экономики, видевший то, что увидел я, способен продолжительно, на ученом жаргоне, рассуждать о том, движется ли Южная Италия к «жизнеспособной» экономике. Я на это не способен. Античное крестьянское общество вросло корнями в прекрасное, но неплодородное плоскогорье, и теперь я видел, как эту землю тащат в индустриальный век. Повыраставшие фабрики намереваются обеспечить пресловутую жизнеспособность; и все же как мало рабочих требуются даже большой фабрике. Такие гигантские концерны, как нефтеперегонный завод в Бари и сталелитейный в Таранто, относятся к другому разряду. Это и в самом деле «большой бизнес», и на европейский общий рынок они смотрят как на главного потребителя своей продукции. Мне по душе земельные схемы, примером тому — впечатляющие равнины Метапонта. Здесь, где еще в древности греческие миллионеры выращивали пшеницу и растили лошадей, тысячи мелких фермеров, при поддержке государства — каждая ферма с водными угодьями и с трактором — вернули эту богатую землю к жизни. Куда ни взгляни, видишь фруктовые сады, овощные и табачные поля. Воздух пропитан жизнерадостной энергией. Проблемы решены, и с помощью кооперации урожай плавно движется к рынкам. Может быть, не все знают, что юг Италии стал местом, где земельная реформа принесла самые впечатляющие результаты среди некоммунистических стран. Двадцать лет назад государство взяло, главным образом у отсутствующих землевладельцев, около трех тысяч квадратных миль сельскохозяйственной земли. С долей официального юмора им заплатили по их собственной оценке… основанной на доходах после уплаты налогов! Земля была поделена на участки по двенадцати акров, и люди завладели ими по ипотечной государственной схеме. Огромная территория (равнина Метапонта составляет лишь ее часть) теперь процветает. Но в бедной горной местности такое обновление ограничено, и подобные схемы здесь проведены быть не могут. Во времена удивительных перемен, совершающихся на Юге, Фонд развития Южной Италии продолжает вливать биллионы в эти земли, но старые женщины в черных одеждах все еще ходят по горным тропам с вязанкой хвороста на голове. Они идут босиком к фонтанам, и, возможно, об этом фонде никогда не слыхали. Но даже они видят перемены. На их глазах исчезли москиты. Их соседи покинули горные селения и безбоязненно переселились вниз, в долину. Некоторые даже видели по телевизору высадку человека на Луну, а самое важное — все они ездили в автобусе в ближайший город. Сложность южных проблем усиливает парадокс, что эта депрессивная зона в огромной степени управляет итальянским государством. Большинство губернаторов и префектов, большая часть профессоров, лекторов, чиновников — в общей сложности, весь огромный класс властных персон со сравнительно невысоким окладом, объединенных словом «профессионалы», являются выходцами с Юга. Синьор Луиджи Бардзини пишет в книге «Итальянцы»: «Южане мыслят в основном политическими, а не экономическими терминами». Он отмечает, что северянин предан обретению богатства, la richezza. «Только богатство, верит он, обеспечит защиту и благосостояние семьи. С другой стороны, южанин знает, что этого можно добиться только с обретением власти, престижа, авторитета, славы». Это проницательное наблюдение, возможно, объясняет то, что иной раз я видел на Юге: нежелание образованных людей сказать доброе слово о материальном благополучии; скептическое пожатие плечами при известии о большой индустриальной схеме; отрицание того, что Север может чему-нибудь научить Юг. Бардзини, похоже, попал в точку, когда написал: «Индустриализация предполагает, что южане станут северянами при условии, что окружат себя правильными политическими и экономическими структурами». Не только южанин отличается от северянина, но и сами южане сильно отличаются друг от друга — общительные, исполненные энтузиазма неаполитанцы не похожи на серьезных жителей Калабрии, которые в холодные вечера в горах заворачиваются до глаз в плащи, словно в черные тоги. Эти хладнокровные смуглые мужчины наводят на мысль об Эль Греко и Испании. При слабом знакомстве иностранец — не лучший, разумеется, судья — может улыбнуться, подумав, что южанин безразличен к деньгам. Что до алчности, то Север и Юг ничем друг от друга не отличаются. Гиссинг даже пишет, что «на Юге Италии деньги — единственный предмет, поглощающий все мысли человека». Мне показалось, что отношение к южанину северянина напоминает усталое недоумение при виде человека, которого он считает ничуть не талантливее себя — скорее, наоборот, — но тем не менее богатого, успешного, в то время как сам он остается бедняком. «Если бы только был способ заработать деньги, не работая на ужасных, уродливых фабриках!» Хотя никто мне этих слов не говорил, я всегда ждал, что мне это скажут. Более того, однажды мне показалось, что я прочел их в темных умных глазах. Конечно же, способ есть, и каждый южанин знает это. Эмиграция. Как и шотландцы с ирландцами, итальянцы часто процветают вдали от родной земли, добиваются успеха и уважения, которых они никогда не надеются получить у себя дома. Даже если бы Юг был способен предложить всем своим сыновьям обеспечение, думаю, что люди не смогут противостоять соблазну чужеземных возможностей и приглашению родственников, устроившихся за границей. Часто забывают, как много стран, кроме Соединенных Штатов, чувствуют себя обязанными итальянской эмиграции. Я получил письмо от друга из Мельбурна, мистер Альфреда Стирлинга, который несколько лет работал австралийским послом в Италии. «Вслед за шотландцами, англичанами и ирландцами, — написал он, — идут итальянцы, внесшие самый большой и важный вклад в Австралию и продолжающие делать это. Они стали приезжать сюда со времен золотой лихорадки, более ста лет назад, и даже раньше. В 1846 году в Сиднее была поставлена опера Верди „Аттила“, и это через год после премьеры в Венеции. (Римская премьера состоялась в 1965 году.) В общей сложности, сюда приехал почти миллион итальянцев, из них — 350 000 за последние двадцать лет. Около восьми процентов здешнего населения оставляют люди итальянского происхождения. В одном только моем штате, Виктория, находятся 250 000 итальянцев, и 200 000 живут в Мельбурне. Одним из самых больших успехов итальянцев является фирма „Трансфилд“, ее строители работают по всей Австралии. Фирму основали два молодых инженера, один из Турина, второй — из Милана. Итальянцы внесли большой вклад в строительство гидроэлектростанции в Снежных горах. Эта гидроэлектростанция не хуже той, что находится в Теннесси. Где бы ни осуществлялась работа с бетоном, непременно встретите итальянцев. Они принимали участие в строительстве небоскребов, мостов, дорог, линий электропередач, туннелей. Итальянцы совершили Революцию в гастрономических пристрастиях австралийцев. Рестораны, пиццерии и кафе-мороженое предлагают хорошую итальянскую еду. Итальянцы владеют выпасными лугами, молочными фермами, выращивают табак, апельсины, лимоны, грейпфруты и другие agrumi,69 а также широкий диапазон овощей. Австралийская автомобильная промышленность использует в своем штате двадцать процентов итальянцев. Одним из основателей австралийской хирургии был генерал Томаско Фьячи. Его память увековечена скульптурным фонтаном, копией флорентийского „Porcellino“; а в Мельбурне есть пятирядный бульвар, посвященный Катаньи, градостроителю, жившему более ста лет назад». Эмиграция по праву считается трагедией Италии, особенно на Юге. С другой стороны, известно, что динамизм и амбиции, которые никогда бы не нашли развития дома, расцвели в новых местах. Многие страны будут процветать благодаря мастерству и артистичности самой талантливой нации в Европе. Безветренным утром — на небе ни облачка, на море штиль — я направился к югу, миновал маленькие марины, сгруппировавшиеся вокруг залива Сквиллаче. Горы уходили в глубь материка; на каждой вершине стоял залитый солнцем древний город. На расстоянии эти города выглядели романтично, но я знал, что многие из них умирают, ведь они населены стариками. Каждые полмили видел белые речные русла, летом они забиты песком и камнями. Горы, почти до вершины, одеты деревьями, кустами и цветами. Такой же пейзаж видели греческие колонисты, а ведь было это до Рождества Христова. Несколько дней провел в Реджио-ди-Калабрия, одном из самых жизнерадостных и приятных южных городов. Снова пошел в музей, полюбовался экспонатами Великой Греции. После того как я облазил камни Локров и видел золотую, точно мед, колонну храма Геры в Кротоне, эти экспонаты имели для меня еще большее значение. Я не встречал более любезного музейного персонала. Когда они увидели, что мне по-настоящему интересно, куратор лично провел для меня экскурсию, открыл витрины и дал мне подержать предметы, которые меня особенно привлекали. По вечерам я смотрел с балкона на Мессинский пролив и Сицилию. Иногда вдалеке на небе появлялся слабый красноватый отблеск. Это заявляла о себе Этна, в другой раз, отражая настроение вулкана, на небе загоралось сердитое темно-красное зарево. На противоположном берегу гостеприимно подмигивали огни городов и деревень. Мне страшно хотелось пересечь узкий пролив, и однажды я даже заглянул в расписание. Мне хотелось бы постоять возле могилы «Поражающего Вселенную» в Палермо и увидеть захоронения Отвилей в Монреале, но — увы — человек не может сделать все сразу. Сидя в одиночестве в ароматной ночи, я смотрел, как на побережье Сицилии вспыхивают огни и надеялся, что когда-нибудь мне повезет и я пересеку соблазнительные воды. Приложение Правители Южной Италии Норманнское завоевание В начале XI столетия норманнские рыцари возвращались из паломничества в Святую Землю. В Южной Италии, разрываемой ломбардцами, византийцами и сарацинами, они увидели выгодную территорию для военной авантюры. Первым норманном, сделавшим там себе имя, стал Райнульф (1030). За военную помощь он был вознагражден городом Аверса, поблизости от Неаполя. Он стал первым графом Аверсы (1030–1045); и его город сделался рынком для норманнских наемников. Великими завоевателями были Отвили, сыновья скромного землевладельца Танкреда де Отвиля, Отвиля-де-Гишара из Нормандии. От двух браков у него родились двенадцать сыновей. Его трое старших сыновей заложили основу нормандской власти в Южной Италии. Это были: Гийом Дрого Хамфри (Железная Рука) Гийом стал графом Апулии (1042–1046), ему наследовал Дрого (1346–1351) и Хамфри (1051–1057). Двумя самыми знаменитыми сыновьями от второго брака были: Роберт «Гвискар», или Мудрый Роджер (1015–1085) (1031–1101) Роберт был старшим сыном от второго брака, Роджер — младшим. Они контролировали всю Южную Италию. Когда Роберт Гвискар умер (1085), он был герцогом Апулии и одним из самых могущественных правителей в Европе; Роджер подчинил себе сарацинов в Сицилии и основал там королевскую династию. Он умер в 1101 году и был известен как «Великий Граф». Норманнские короли Сицилии (Неаполя) 1112–1154 Роджер II, сын Роджера I, «Великого Графа» 1154–1166 Вильгельм I «Злой», сын Роджера II 1166–1189 Вильгельм II «Добрый», сын Вильгельма I. (Его женой была Иоанна Английская, дочь Генриха II и сестра Ричарда Львиное Сердце.) Он не оставил детей и завещал королевство своей тетке Констанции (дочери Роджера И), которую выдал замуж за Генриха Гогенштауфена, ставшего императором Генрихом VI. После смерти Вильгельма II трон узурпировали 1189–1194 Танкред, незаконнорожденный кузен покойного короля 1194Вильгельм III, ребенок, сын Танкреда, смещен и убит. Генрих VI и Констанция заявили права на королевство и основали столицу в Палермо. Гогенштауфены 1194–1197 Генрих VI, император Священной Римской империи (сын императора Фридриха I «Барбароссы») 1197–1250 Фридрих II, единственный сын Констанции, стал императором, известен как Stupor Mundi, «Поражающий Вселенную» 1250–1254 Конрад IV, император, сын Фридриха II 1264–1266 Манфред, незаконнорожденный сын Фридриха II Анжуйская династия Папа, желая уничтожить Гогенштауфенов как врагов папства, предложил королевство Карлу Анжуйскому, брату Людовика IX Французского. Карл убил Манфреда в бою (1266), но, не сумев покорить Сицилию, сделал своей столицей Неаполь. Сицилийцы, проявив свою ненависть к французам в восстании, прозванном «Сицилийская вечерня» (1282), предложили трон Петру III Арагонскому, мужу Констанции, дочери Манфреда. Два соперничающих двора правили одновременно в Южной Италии: французский — в Неаполе, испанский — в Палермо (основан Констанцией, наследницей Гогенштауфенов). жүктеу/скачать 0.89 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|