Вопрос: достижима ли объективность исторических феноменов

Вопрос: достижима ли объективность исторических феноменов

Правда, для научного понимания феномен, по Бультману, выступает как однозначный и не должен подвергаться произвольным толкованиям; однако всякий исторический феномен оказывается многосторонним, поскольку подлежит разным вопросам — вопросам истории духа, психологии, социологии и всевозможным иным, — поскольку они вырастают из исторической связи интерпретатора с феноменом. Бультман признает, что всякая такая постановка вопроса приводит, если интерпретация осуществлена методически корректно, к однозначному пониманию и к объективному знанию, т.е. к знанию, соразмерному предмету, поскольку последний вовлечен в постановку того или иного вопроса. Было бы бессмысленно называть “субъективной” саму постановку вопроса на том основании, что она всегда выбирается каким-либо субъектом: достаточно продумать то обстоятельство, что всякий феномен являет различные аспекты, т.е. притязает на значение в разных ракурсах, и каждый интерпретатор обретает такую постановку вопроса, в которой феномен должен заговорить именно для него.

Роль оценочного чувства историка: ценностно ориентированная интерпретация

Теперь, изложив учение Бультмана, я перейду к критике. Мне представляется, что в этом учении в целом можно показать одно неприметное смысловое смещение. Если мы сумеем его раскрыть, то этот ход мысли, я думаю, потеряет всю свою логическую убедительность. Итак, связь с феноменом и высшая жизненность субъекта, который позволяет феномену захватить себя и опрашивает тексты на предмет возможностей человеческого бытия как бытия собственного? Что ж, это можно принять в качестве условия возможности исторического истолкования; однако мы должны точно знать, как обстоит дело с исторической “репродукцией” душевных содержаний чувственного характера (там, где они исторически релевантны). Апелляция к “чувствам”, если они не допускают перевода в точно артикулированные и доказуемые суждения, т.е. в понятийно оформленный опыт, не поддается научной верификации: она свидетельствует только о психологическом происхождении гипотезы в сознании историка. И если эта гипотеза остается на стадии собственных оценочных чувств, то нет никакой гарантии, что они хоть сколько-нибудь соответствуют чувствам исторических персонажей, в которых историк пытается вникнуть. “Толкование” этого типа, основанное на субъективном чувстве, не является ни историческим познанием реальных взаимосвязей, ни тем, чем оно могло бы быть помимо этого, а именно ценностно ориентированной интерпретацией.

Здесь я ссылаюсь на исследования Макса Вебера⁴⁹. “Ценностно ориентированной интерпретацией” М. Вебер называет “толкование”, в котором объект оценивается с эстетической, этической, интеллектуальной точки зрения или с точки зрения любой возможной культурной ценности, причем это толкование не становится составной частью чисто исторического (historischen) описания, но скорее — будучи рассмотрено с точки зрения реального исторического процесса (Geschichte) — представляет собой “формование” исторического индивида, т.е. выявление ценностей, которые воплощает для нас объект, и той индивидуальной формы, в которой мы можем их в этом объекте увидеть: тем самым это толкование попадает в область философии истории. Оно и в самом деле имеет “субъективирующий” характер в том смысле, что значимость этих ценностей не может быть для нас эмпирическим фактом. Ибо ценностно ориентированная интерпретация нацелена не на то, что чувствовал сам субъект, исторически причастный к созиданию оцениваемого объекта, но на те ценности, которые мы можем или даже должны в этом объекте обнаружить. В этом последнем случае ценностно ориентированная интерпретация ставит перед собой цели нормативного (выверенного догматически) рассмотрения (эстетика, этика, правоведение) и оценивает объект сама. В первом же случае она базируется на диалектическом анализе ценности и выявляет только “возможные” ценностные отношения объекта. Благодаря такой ориентации она выполняет важную функцию, обеспечивая выход из сферы неопределенных данностей “вчувствования”, и приближение к той особой определенности, что достижима в познании содержаний индивидуального сознания. Ибо “ценностью” мы называем — в противоположность голому “чувству” и вчувствованию, в котором выражается жизненность понимающего субъекта, — именно то и только то, что способно составить содержание некоторого воззрения, того или иного сознательно артикулированного “суждения”: т.е. нечто, что подступает к нам с претензией на собственную “значимость” и ожидает ценностного ответа; нечто, чью ценностную значимость для нас мы же сами признаем или отвергаем или оцениваем в многообразных суждениях смешанного характера. Притязание этической, эстетической или юридической ценности всегда подразумевает определенное “ценностное суждение”. Для нашей критики важно зафиксировать одно: именно определенность содержания вызволяет постигнутый в ценностных суждениях объект из сферы голого “вчувствовании” и переводит его в сферу познания. Требование признать справедливым ценностное суждение о том или ином обстоятельстве, не имело бы смысла, если бы содержание этого суждения в его существенных пунктах не встретило идентичного понимания: отнесение индивидуального к возможным ценностям всегда означает известную степень преодоления того, что дано в чисто созерцательном чувстве. Исторический индивидуум может быть только искусственным единством, произведенным посредством отнесения к ценностям, поэтому “оценивание” является нормальным психологическим этапом, подготавливающим интеллектуальное понимание: при всей его необходимости для исторического познания, оно служит ноэтическому пониманию лишь средством родовспоможения. Тем самым я — следуя указанию М. Вебера⁵⁰ — обозначил и те границы, в которых ценностно ориентированная интерпретация занимает подобающее ей место в процессе исторического познания.

жүктеу/скачать 286.5 Kb.

Достарыңызбен бөлісу: