Глеб Булах ссылка. В армии в иране записки инженера, часть третья

ПЕХЛЕВИ

Так же как до сих пор работать приходилось немало - у нас был двенадцатичасовой рабочий день. В остальном жизнь была санаторной. А ведь в это самое время - в начале лета 1944 г., открывался второй фронт, наши войска окружали немцев под Минском и сра­жались возле старой румынской границы и на Западе Прибалтики, Финляндия уже выходила из войны, в Италии Скорцени выкрадывал Муссолини, а немецкие генералы готовились к свержению Гитлера. А мы работали и наслаждались жизнью в поистине райском уголке - Пехлеви.

Самым большим наслаждением было купание перед работой, в обеденный перерыв и перед ужином. В Пехлеви, как и на всём Каспийском побережье, был изумительный песчаный пляж, почти всегда пустынный, так как местные жители предпочитали купаться в широкой реке, впадавшей в море, возле порта. Из местных жителей на этом пляже постоянно бывало только семейство начальника порта, важного иранского вельможи.

Почти каждое утро мимо окон нашего дома по набережной шла торжествен­ная процессия жён начальника порта, со слугами и служанками. Слуги, несомненно, были евнухами, о чём можно было догадаться по их безбородому бабьему лицу и по широкой в бёдрах фигуре. Процессия выходила на берег, слуги разбивали на песке нечто вроде шатра, жёны раздевались в нём, после чего поочерёдно выходили из шатра. Стоило только пошевелиться занавеси шатра, как два евнуха подносили к выходу из шатра покрывала, укуты­вали ими выходящую женщину и провожали её до тех пор, пока вода не закрывала её по самую шею. Выход из воды совершался в обратном порядке, но у уреза воды уже наготове стояли служанки с сухими покрывалами, и, укрыв свою госпожу, доводили её до палатки и вместе с ней входили в шатёр. На солнце эти благородные дамы никогда не лежали, и, вероятно, с негодованием смотрели на нас и наших женщин на пляже.

Почти каждый день и я, и мои товарищи находили время пройтись по торговым рядам и купить себе что-либо из еды до­полнительно к общему столу. Бόльшей частью мы дополняли свой стол «портянками», так прозвали мы тонко-тонко раскатанные и очень вкусные иранские лепёшки, которые мы с удовольствием ели с чаем вместо хлеба.

Иногда мы покупали и солидные вещи. Особенно внимательно я присматривался к наручным часам, и, в конце концов, мне уда­лось приобрести швейцарские часы себе и моему старшему сыну Кире. Кроме того, моих иранских денег хватило на покупку кожаного пальто, оказавшегося изготовленным из какого-то суррогата ко­жи, и потому быстро пришедшего в негодность. А швейцарские часы были настоящими и долго служили и мне, и сыну.

По роду своей работы я оказался подчинённым того самого капитана Бурштейна - начальника техотдела, который при первом знакомстве произвёл на меня отвратительное впечатление своим солдафонством. После приезда Павла Георгиевича Николаева, он быстро обтесался, и с ним уже стало возможно работать.

В мои обязанности входило проектирование, расчёт и наблюдение за строительством мостов. Ни­каких альбомов с проектами подобных сооружений в военно-строительном отряде не было, как не было вообще никакой литературы. Мне приходилось все расчёты арок и сводов делать, пользуясь своими знаниями, сохра­нившимися с того времени, что я преподавал строительную меха­нику в Ленинградском автодорожном институте. Эти знания и их приложение на практике, в резуль­тате чего рождались проекты мостов, внушали большое уважение ко мне со стороны сотрудников техотдела, и в особенности со стороны капитана Бурштейна, у которого после института, видно, осталось очень немного инженерных знаний.

По-прежнему мне приходилось разъезжать по линии, но теперь уже на всех её участках. В резуль­тате я хорошо узнал всю дорогу от Решта (южнее Пехлеви) почти до самой советско-иранской границы. Езда по лесной дороге была восхитительна, так как местами на большом протяжении она шла в чаще высоких, раскидис­тых, цветущих мимоз. Аромат их, тонкий и нежный, был слышен уже за несколько километров. Даже теперь через много лет, закрыв глаза и мысленно сосредоточившись, я могу увидеть извилистую лесную дорогу, бегущую среди деревьев с белыми и розовыми цветами.

В расположении штаба моего бывшего 83 отряда я бывал без удовольствия из-за неприязни к его командиру. Но в третью роту всегда приезжал, как в себе домой.

В это время на трассе земляные работы велись в основном нашим иранским подрядчиком. Что касается мостов и труб, то они строились главным образом нашими солдатами. Рабо­тать им было нелегко из-за отсутствия даже таких машин, как бето­номешалки, и бетон солдатам приходилось готовить вручную. Но, несмотря на все трудности, по всей линии возводились ароч­ные бетонные мосты, оставшиеся после войны в наследство Ирану.

Прочие строительные работы производились самими иранцами - мест­ными жителями, нанятыми нашим подрядчиком. Интереснее всего, что этим подрядчиком был хозяин крупнейшей иранский строи­тельной конторы «Игорь Бейлин и Ко». Этот Игорь Бейлин был киевлянин, оказавшийся, вероятно, в первые годы после рево­люции в Иране и сумевший сохранить советское подданство. Никто из нас не мог понять, как можно было совмещать советское подданство с владением самым настоящим капиталистическим пред­приятием, но это и было так на самом деле. Бейлина нам предложил посол СССР в Иране, и командованию возражать ему не приходилось.

Рассказывали, что И.Бейлин, хотя и платил советские на­логи, но в СССР никогда не появлялся, постоянно жил он в Теге­ране и разъезжал по всему свету, кроме СССР. В начале войны в 1941 году он купил в США боевой самолет и подарил его нашему правительству. А совсем недавно за свой счёт приобрел в США несколько танков и тоже подарил их СССР. В Пехлеви Бейлин никогда не появлялся, и все дела в совет­ской зоне оккупации вели его доверенные лица, главным образом иранские армяне, хорошо говорившие по-русски, и как они сами рассказывали, жившие в СССР до 1936 года, когда начали высе­лять иностранных подданных.

Среди доверенных лиц Бейлина техническим руководителем работ была интересная и загадочная личность - прекрасно говоривший по-русски, хорошо знакомый с русскими техническими порядками инженер Василий Васильевич. Выговор у него был чуть-чуть остзейско-немецкий, и пото­му я подозревал, что его звали не Василий, а скорее Вильгельм. Но он не называл ни своего настоящего имени, ни фамилии. Единственное, о чём он как-то сказал (правдиво или неправдиво - не знаю), было то, что, якобы, в начале тридцатых годов он был доцентом в одном из московских втузов. Что с ним было после этого и почему он оказался в Иране, он никогда не обмолвился ни одним словом. Работы он вёл чётко и хорошо, и ни с кем из нас не пытался сближаться. Мои сослуживцы предполагали, что у него в СССР осталась родня и потому, не желая доставлять ей неприятности он и маскируется, как только может.

Были и такие служащие у подрядчика, которые не только не чурались нас, но наоборот, втирались к нам, сколько возможно. Один из них, армянин, то же до выселения иностранцев, живший где-то в СССР, особенно любезен был со мной и не раз допы­тывался, какова моя национальность, так как судя по фамилии, он предполагал, что мои предки были мусульмане (что соответст­вовало действительности). Мало помалу он начал подъезжать с вопросами о том, нет ли у меня в Иране родственников, на что я отвечал отрицательно, хотя и предполагал, что в первые годы после революции, еще до советизации Закавказья, один их моих бакинских родственников, тоже Булах, мог оказаться в Иране.

И вот однажды этот армянин отзывает меня в сторону и приглашает зайти к нему на квартиру, где меня уже якобы ждёт мой двоюродный брат. Не знаю, была ли это провокация или про­верка, или, в самом деле, меня ждал какой-нибудь однофамилец или родственник. Я категорически отказался от предложенных свиданий, и так резко, что с тех пор он со мной даже перестал раскланиваться. Да-с, время было опасное…

Выезжал на строящиеся объекты я иногда один, но большей частью с начальником и в его виллисе. Шофёр Павла Георгие­вича - сержант Кравец держал машину в идеальном порядке, и по­тому в дороге из-за неисправностей машины мы никогда не задер­живались и всегда во время возвращались в Пехлеви, где Павла Георгиевича ждала дочка и жена.

Как тесен мир! С Павлом Георгиевичем мы учились в одном институте, а с его женой, оказывается, в 1918 году могли встре­чаться на седьмом этаже дома собственников на Бассейной улице, 60. Там был большой зал, где в первую послереволюционную зиму устраивались в частном порядке концерты и вечера с танцами, на которые вход разрешался только избранным барышням и моло­дым людям из «порядочного» общества. И вот через четверть века встреча в Пех­леви!

И ещё встреча, но заочная. Как-то у дороги мне впервые довелось увидеть настоящий средневековый замок, с необыкновенно толстыми стенами, с большим тронным залом, с бассейном внутри какого-то большого помещения - как я думаю, гарема. Говорили, что замок заброшен уже лет двадцать пять или тридцать назад. Персией до того правила старинная династия Каджаров. Когда в 1910 году я поступил в первый класс Николаевского кадетского корпуса, в нём в седьмом классе учился и был вахмистром из кадет наследный принц Каджар. По окончании корпуса он в 1911 году уехал домой, а через несколько лет, после смерти шаха-отца, вступил на престол. Потом династию свергли. Владелец замка у дороги не то бежал из Ирана, не то был казнён.

В начале июля 1944 года стало известно, что нас в скором времени будут переводить в СССР на Военно-Грузинскую дорогу, являющуюся продолжением трансиранской трассы, по которой не­прерывным, всё возрастающим потоком шли в СССР колонны аме­риканских машин с техникой и продовольствием.

От нас на Военно-Грузинскую дорогу в Пассанаури, где намечалось наше местопребывание, был направлен в роли квартирмейстера старшина-автомобилист Устинов. Вернувшись в Пехлеви, он и мне привез известие. Оказывается в Пассанаури в той воин­ской части, которая уступала место нам, по вольному найму слу­жила М.Н., сыгравшая немалую роль в моей жизни. Он рассказал мне также и некоторые подробности её личной жизни с двумя детьми – девочкой и мальчиком, из которых старший ребенок, восьмилетняя Магдочка, была моей дочерью.

Очень интересные слухи привёз Устинов, относительно возможности войны с Турцией с заходом через Турцию в немецкий тыл на Балканском полуострове в славянские страны. Это были и волнующие и интересные для меня слухи, возрождающие надежды на активное участие в войне.

Что касается предстоящих нам работ на Военно-Грузинской дороге, Устинов рассказал о том, что по этой трассе ежедневно проходят тысячи американских машин, идущих через Тавриз и Ере­ван. Узнали мы и о трагической участи одной из таких колонн. Когда она миновала Крестовый перевал и шла уже к Коби, с гор двинулась громадная снежная лавина, засыпавшая почти всю колонну. Откопать удалось лишь меньшую часть машин с замёрзшими в кабинах шоферами, и лишь немногие остались живыми. Под громадными грудами снежной лавины в ущелье под дорогой всё ещё погребены сотни машин.

НАЗАД В СССР

Предстоящий отъезд в СССР военно-строительных рот и подчиняющихся ему военно-дорожных отрядов не раз­глашался, но кое-кто из иранских начальников знал об этом. Знал об этом и начальник порта, решивший даже пригласить к себе на прощальный обед наших старших офицеров.

Наступил день отъезда, мы погрузились в студебеккеры и тронулись в путь. Начальник с семьёй ехали в своём виллисе. По дороге к нам присоединялись машины с людьми и имуществом четырёх военно-дорожных отрядов, выезжающих с нами.

В последний раз я глядел на улицы Пехлеви, на придорожные леса, на наши брошенные лагеря, на выст­роенные нами мосты, на реки, которые никогда в жизни мне уже не придётся увидеть. Благополучно миновав границу в Астаре, (таможенники не отобрали у нас наших заграничных приобретений), мы оказались в Талышском районе советского Азербайджана, очень похожем на только что оставленный нами иранский Азербайджан. На ночёвку мы остановились в Ленкорани, и там в последний раз искупались в Каспийском море.

На следующий день мы прибыли в Баку, где было Главное командование наших кавказских дорож­ных войск. В Баку произошло неприятное событие. В багажнике одного из студебеккеров была обнаружена молоденькая женщина, иранская подданная, в которую влюбился командир одной из военно-строительных рот, казах по национальности, и с её согласия и согласия её родителей забрал её с собой. Он рассчитывал жениться и отправить жену на свою родину в Ка­захстан. Но это не вышло. Иранку отправили обратно, беднягу-казаха – в штрафную роту на фронт.

Там же в Баку я узнал и об одной грязной истории, связан­ной с нашим выездом из Ирана. В штабе и отряде об отъезде ничего не говорилось до самого последнего срока. Но за несколько дней до этого командование ВДО объявило, что намерено закупить партию риса и сухофруктов у местных торговцев. Мгновенно весть о выгодной торговой операции стала известной всей округе и торговцы начали привозить свой товар, предлагая его даже в кредит, так велика была конкуренция. На следующий день после доставки това­ра, за который ничего не было и не могло быть заплачено, наш военный караван снялся с места и выехал в СССР. Несчастные поставщики, увидев опустевший лагерь, кинулись в Пехлеви и начали осаждать советские представительства и консульство. Получили ли они, в конце концов, плату - не знаю, но думаю, что никаких расписок в получении от них товара им не было дано.

Выехали мы из Баку уже значительно меньшей колонной. До Пассанаури ехали очень медленно, и я не знаю, чем это объяснить, так как машины были хорошие и дорога вполне сносная. На пути от Баку до Пассанаури мы пять раз останавливались на ночлег - в Шемахе, Агдаше, Кировобаде, Казахи, Тбилиси, и только на шестой день оказались в Пассанаури. Между тем, всю эту дорогу можно было бы проехать за сутки, и так проезжал её наш бакинский технорук полковник Бирюков, когда ездил из Баку для осмотра работ на Военно-грузинской дороге.

Ничего особо примечательного по этой дороге не было, кроме того, что встретилось на третий день пути, перед приез­дом в Кировобад. В пустынной степи показалось издали видное похожее на храм здание. Подъехав ближе, мы увидели неподале­ку от дороги мавзолей великого поэта Низами. В молчании мы сошли с машин, поднялись по лестнице в центральную комнату мавзолея и увидели каменную гробницу поэта и вечный огонь возле неё. На всём пути от Баку до Пассанаури гробница Низами оставила у меня самое сильное и незабываемое впечатление.

К вечеру мы прибыли в Пассанаури, где нам были уже приго­товлены и помещения для конторы и жилье. Я остановился в комнате, где жила теперь одна М.Н. c обоими детьми.

Были первые числа августа 1944 года, а я все ещё сидел в глубоком тылу. Слабая надежда оставалась на войну с Турцией и на помощь маршала Шапошникова, которому я написал, рассчитывая на то, что он вспомнит моего отца, бывшего главным врачом 23-й пехотной дивизии в первую войну. В этой же дивизии служил и поручик Шапошников, знавший тогда моего отца. Но из моих попыток ничего не вышло, и я про­должал оставаться в далёком тылу.

Будучи в Иране, я сознавал, что, находясь здесь, я всё же приношу пользу нашей армии своей инженерной деятель­ностью. Это сознание вскоре после приезда на Военно-Грузинскую дорогу сменилось сознанием того, что меня может заменить любой инженер, не желающий подвергать себя опасностям настоящей воен­ной жизни. Да и характер основных работ здесь был далёк и от моих практи­ческих знаний и интересов, т.к. в основном на Военно-Грузинской до­роге велись работы по устройству асфальтированных покрытий и кое-где по ремонту мелких искусственных сооружений и подпорных стенок. Я несколько раз пешком прошел участок дороги от Млетского спуска до Пассанаури. Все мосты, трубы и стенки были в приличном состоянии, и текущий их ремонт мог без нашей помощи производиться местными дорожными мастерами-грузинами, очень хорошо знающими своё дело.

По прямой моей линии дел было немного, и потому я был очень мало загружен. Поэтому мне зачастую давали поручения не по моей прямой специальности, иногда даже снабженческого характе­ра, и я их охотно, по мере возможности, выполнял, чтоб только не сидеть зря в конторе. Нередко приходилось бывать с такими поручениями в Тбилиси, где бывало немало интересных встреч

Встретил в Тбилиси я и старых своих знакомых - профессора К.С.Завриева и многих других, и в их числе моего бывшего уче­ника инженера Владимира Жоржоладзе. Он и его друг Илико Глонти в 1932 году учились в Ленинграде на курсах усовершенствования дорожников и слушали мои лекции по строительной механике. Оба они были немногим моложе меня, и потому вне лекций мы были просто знакомыми, и мне доставляло большое удовольствие болтать с ними о моём любимом Тифлисе. Оба в начале войны попали в Армию. После ранения Жоржоладзе устроился в тылу на штабной работе, а Илико погиб на фронте.

Встречаться в Тбилиси со старыми знакомыми и находить новых знакомых было, конечно, очень приятно. Но очень неприятно было натыкаться на военный патруль, следивший за тем, чтобы офицеры и солдаты были одеты по форме, с чистым подворотничком, в блестящих начищенных сапогах и чтобы они лихо, по всем правилам козыряли друг другу и начальству. Такие встре­чи иногда кончались тем, что приходилось во дворе комендатуры несколько часов маршировать по плацу под командой службиста-сержанта. Так как мои погоны без звёздочек в глазах патруля могли усугубить мои прегрешения, то, будучи в Тбилиси, я всегда старался ходить по боковым улицам.

Война в Тбилиси ощущалась только по тому, что существовала карточная система, хотя прожить, имея деньги, можно было и без карточек. И потому каждое посещение Тбилиси мне снова напоминало о том, как далеко от претворения в жизнь, то о чём я думал в поезде из Алма-Аты в Красноводск. Временами мне казалось, что было бы лучше и для дела и для себя самого оставаться в Алма-Ате с куском мела в руках, чем рваться в армию, где мне пришлось не то, что держать в руках оружие, а наоборот, прятать его под тюфяком.

Возвращаясь из Тбилиси в Пассанаури, я попадал в привычную служебную обстановку и грустно-иронические мысли заслонялись текущими обязанностями. Завтра надо съездить в Млеты и осмотреть строящуюся подпорную стенку, а послезавтра проверить, как идёт заготовка камня у дорожного мастера Васо в начале Кайшаурской долины. День за днём проходил в разъездах по линии, а вечерами мы часто собирались у Павла Георгиевича и разыгрывали пульку.

Месяца через два после приезда в Пассанаури нас решили перебросить на новую стройку - авто­мобильную дорогу Баку-Акстафа. Капитана Бурштейна и меня отправили как квартирмейстеров в город Геокчай. На грузовой машине за два дня мы доехали до Геокчая, бы­стро подыскали подходящие помещения для управления и для жилья сотрудников. Ехавшие вместе с нами квартирмейстеры, нашли удобные места для своих военно-дорожных отрядов возле Евлаха, Халдана, Карамарьяна и в самόм Геокчае.

В конце июля, при передислокации военно-дорожных отрядов из Ирана в СССР, я равнодушно отнёсся к природе нашей части Азербайджана, не такой пышной и яркой, как на юге. Но теперь, в осеннюю пору, советский Азербайджан по­казался мне тоже очень красочным. Всюду на дороге были видны фрук­товые деревья, увешанные яркими плодами, среди которых особен­но красивыми были спелые лилово-красные крупные гранаты.

В конце ноября свершился наш переезд в Геокчай, и «воен­ная» жизнь на новом месте потекла по-старому. Моя инженерная деятельность была здесь такой же серой и неинтересной, как и на Военно-грузинской дороге. Приходилось проектировать и участвовать в стройке мелких мостов и труб из тех материалов, которые оказывались поблизости. Условия жизни были легче и проще, чем возле блистательного Тбилиси. Ничего приме­чательного я не встречал при разъездах по трассе, кроме того, с чем столкнулся в одной поездке за пределы нашего участка.

Надо было выяснить возможности получения кое-какого дорожно-строительного оборудования в одном из местных дорожно-эксплуатационных участков. С этой целью меня командировали в город Закаталы в северо-западном углу Азербайджана. Я выехал рано утром на грузовой автомашине вдвоём с шофёром Нетребой. Был студёный ясный февральский день. Быстро мы доехали до посел­ка Халдан, где был лагерь последнего нашего отряда, и затем круто повернули на север.

Уже в полдень мы оказались в старинном городке Нуха. Центр Нухи был окружён древними крепостными стенами, за кото­рыми когда-то население укрывалось от нападения горцев. Пообе­дав в местной харчевне, мы отправились в Закаталы по замеча­тельно красивой проселочной дороге, обсаженной ореховыми деревьями. То и дело через дорогу переходили красавцы фазаны и ещё какие-то яркие незнакомые мне птицы. В Закаталы проехать нам не удалось из-за разлива речки за городом Кахи. В горах была гроза, речка вздулась, и все мосты через неё оказа­лись снесёнными. Узнав в городе Кахи от дорожного мастера, что в Закаталах нет требующегося нам оборудования, мы верну­лись в Нуху и переночевали на полу в Доме колхозника. Утром я прошёл в контору местного дорожного участка, чтоб узнать, нет ли в Нухе того оборудования, за которым я пытался проехать в Закаталы.

Начальник участка был в командировке, но каково было моё удивление, когда его секретарша, спросив мою фамилию, сказала мне, что её начальник инженер Агаев, будет страшно огорчён тем, что не увидит своего учителя. С этими словами она про­вела меня в кабинет начальника и показала групповой снимок выпускников Ленинградского автодорожного института, среди которых я увидел и себя и ещё нескольких преподавателей. Оказывается, Агаев учился у меня в той же группе, что и грузины Глонти и Жоржоладзе. В далёкой Нухе он много лет хра­нил снимок, и все его сотрудники знали, кто изображён на этом снимке и что читал, каждый преподаватель. Меня это очень рас­трогало. Ещё больше я был тронут, когда секретарша, как почёт­ному гостю, представила мне нескольких сотрудников, попросила их занять меня, а сама куда-то исчезла и потом появилась с большим мешком.

«Товарищ Агаев не простит мне, если его учитель уедет из Нухи без подарка», - сказала она и вручила мне мешок чудесных грецких орехов, которыми в Геокчае я долго угощал своих сослуживцев.

Весной 1945 года П.Г.Николаев получил повышение и назначе­ние начальником 33 военно-строительного управления в Сухуми. Оно проводило реконструкцию автомобильной доро­ги от Зугдиди до Туапсе. Сразу же после первомайских праздников Павел Георгиевич, взяв меня с собой, на виллисе выехал из Геокчая в Сухуми. Его семья ещё раньше вернулась в Ленинград. И вот, распрощавшись с сослуживцами по Ирану, Пассанаури и Геокчаю, мы всё с тем же Кравецом за рулем выехали из Геокчая.

7 мая мы были в Тбилиси, где по делам службы нужно было пробыть два дня. Война подходила к концу, по радио мы слышали о знамени, водружённом на Рейхстаге, о смерти Гитлера и Геббель­са, о сдаче немецких войск в Берлине. И, наконец, 9 мая после капитуляции праздновался ДЕНЬ ПОБЕДЫ! Что творилось в Тбилиси, - трудно себе представить. Орудийные залпы, стрельба на улицах из личного оружия, пистолетов, винтовок и даже из охотничьих ружей. Толпы людей, песни, крики на улицах, ракеты, иллюминация. А у меня на душе мрак и тяжёлые мысли. Девятое мая 1945 года впервые чётко и ясно сказало мне, что лучшая часть жизни уже прожита и что в будущем предстоит не жить, а доживать. Вот почему и было так тяжело и мрачно у меня на душе в этот день всеобщей радости.

На следующий день мы вы­ехали из Тбилиси и через два дня были в Сухуми. Остановиться пришлось в гостинице «Абхазия», полностью отведённой для военнослужащих. Сразу же по приезде у меня начался очередной, и очень сильный, приступ малярии. Её я подцепил в последние дни пребывания в Иране, и первые приступы появились у меня сразу же по приезде в Пассанаури. Трясло меня на Военно-Грузинской дороге не очень часто. Но после перехода в Азербайджан, приступы стали и чаще и сильнее и менее регулярны. Иногда трясло раз в неделю, иногда два-три дня подряд.

Несмотря на изнуряющую болезнь, я много работал в техническом отделе военно-строительного управления и разъезжал по трассе, по которой ещё до войны неоднократно ездил, как турист. Однажды мне пришлось до­ехать до Сочи для переговоров с Сочинским дорожным управлением. Там я встретил одного из своих бывших студентов-дорожников из ЛАДИ. Но это была чисто деловая встреча, и той теплоты, которую я ощутил в Нухе, не было и следа.

На ночлег я остановился у своего двоюродного брата Кирил­ла Аркадьевича Гордона, в его доме над приморским обрывом, в доме, в котором в про­шлые годы я часто проводил летний отпуск у тёти Мани. Я, помнится, уже писал, что это сестра моей мамы Мария Яковлевна, урождённая Акимова-Перетц. Она уехала с маленьким сыном в Сочи, кажется, ещё в 1902 году и вышла замуж за доктора Аркадия Львовича Гордона, усыновившего Киру и давшего ему свою фамилию. Сколько было в те мои давние приезды хорошего и радостного! А в этот раз, поговорив немного с Кириллом, я почувствовал приближение приступа малярии, слёг, пролежал весь следующий день и только через сутки смог вернуться в Сухуми.

В Сухуми меня ожидала приятная новость. Для утверждения проекта реконструкции Приморской дороги Павла Георгиевича вызы­вали в Москву, и он распорядился, чтобы в помощь ему, выехал и я. Неделю спустя, я был уже в Москве в Главдорупре Советской Армии, но помощи Павлу Георгиевичу мне оказать не удалось, так как я снова на несколько дней слёг с тяжелым приступом малярии. А когда я смог выйти, то узнал, что Павел Георгиевич на некоторое время выехал в Ленинград к семье и оставил мне раз­решение на отпуск для поездки в тот же Ленинград. После ссылки, все ещё осуждённый, я вновь увидел и Москву, и свой родной город!

Совершенно больной, я приехал к сестре в Ленинград, и она выхлопотала для меня разрешение на лечение в военном отделении Государственного институт для усовершенствования врачей. Он помещался в бывшей клинике Елены Павловны на Кирочной улице, совсем вблизи от квартиры сестры, что было очень удобно.

В клинике меня долго обследовали на разные лады. Результатов не было, болезнь бушевала. Наконец, я потребовал, чтобы меня из категории кроликов перевели в категорию больных, которых лечат: «Дайте мне хину или акрихин, и я сам буду лечиться». Через шесть недель меня выпустили из клиники, и знакомый сестре главный врач военного отделения устроил мне через военную медкомиссию месячный отпуск, который я провёл на даче сестры в Лисьем Носу.

В сентябре 1945 года я уже ехал в Сухуми. Перед этим ко мне заехал Павел Георгиевич и намекнул на свои планы перевода на дорожное строительство в районе Ленинграда и на возможность перетянуть и меня туда же. Невероятные это были перспективы для «врага народа».

Подъезжая к Сочи, я почувствовал рецидив малярии и вынужден был несколько дней отлеживаться у двоюродного брата. Вернувшись в Сухуми, я показался местному врачу и выяснил, что полуторамесячное пребывание в ГИДУВе никакой пользы мне не принесло, кроме той, что я пожил в Ленинграде, в котором не был больше пяти лет. Спасибо врачам за это лечение моей души! Мне пришлось лечь в Сухумскую городскую больницу, где немедленно установили, что у меня одновременно две формы малярии - четырёхдневная и трёхдневная, и именно из-за этого приступы нерегулярны и в крови перепутаны живые плазмодии с умирающими.

Павла Георгиевича в Сухуми уже не было - он был переведён в Ленинград в Управление строительства № 17 Гушосдора МВД СССР. Вместо него начальником был М.Ф.Довгаля, впослед­ствии Министра шоссейных дорог УССР.

Однажды в октябре М.Ф.Довгаль вызвал меня к себе, предложил мне срочно выехать в Гагры и конфиденциально пояснил, в чём дело: «Иосиф Виссарионович решил в ближайшие дни выехать на отдых в правительственную дачу в Мюссере. Дорога от Гагр до Мюссере при­шла в совершенно неудовлетворительное состояние, мосты развали­ваются. Туда уже послано необходимое количество дорожных войск, и они приводят в порядок проезжую часть дороги. Вам надлежит в течение суток спроектировать и изготовить чертежи двух крупные мостов. Пролётное строение спроектируйте из двутавровых балок, которые я приказал грузить и доставить на место работ. В помощь вам для изготовления чертежей даю капитана Воронина. Помните, что задание это исключительной важности и, доверив его выполне­ние вам, я рассчитываю на вас, как на самого себя. Ступайте, и выполняйте!».

Откозыряв, я немедленно разыскал капитана Воронина, в отделе снабжения узнал количество, номера по сортаменту отгружаемых балок, забрал из техотдела необходимую бумагу и чертёжные принадлежности и на управленческом виллисе выехал в Гагры, в штаб Военно-строительного района. Там для меня и Воронина уже была приготовлена рабочая комната, и мы принялись за работу. К полу­дню следующего дня всё было вчерне готово, и я прилег немного вздремнуть, пока чертежи перечерчивали набело. К вечеру мы с ка­питаном Ворониным уже могли выехать на своем виллисе на дорогу в Мюссеру, чтобы лично передать чертежи полковнику, командиру от­рядов, брошенных на приведение дороги в порядок. Бедняга-полков­ник уже дважды за эти сутки приезжал в Гагры и заходил ко мне, беспокоясь о чертежах мостов.

Пока мы ехали, уже стемнело, и у моста мы оказались, когда наступила ночь. Было прохладно, и на плечах у меня была кавказская бурка, купленная мной ещё в Пассанаури. А капитану Воронину было не холодно и в его щёгольской шинели.

Несмотря на наступившую ночь, в лесу у дороги было достаточно светло из-за множества костров, разложенных работающими солдатами. Всюду были видны силуэты солдат, роящих землю, перено­сящих на носилках грунт, забивающих вручную сваи, таскающих брёв­на и другие тяжести. Остановив виллис у оврага, через который нужно было строить мост, я в своей бурке вышел из машины. За мной с сумкой и чертежами в руках шёл чуть поодаль капитан Воронин.

Где полковник? - спросил я одного из солдат.

- Не могу знать! Разрешите, сбегаю за комвзвода? - ответил солдат и, получив разрешение, побежал за ним. Стоя на обочине, я рассматривал овраг и вдруг увидел стремглав бегу­щего молодого офицера, а с ним посланного солдата. Не добежав до меня десять шагов, лейтенант остановился как вкопанный, и чуть-чуть отдышавшись, прерывистым голосом отрапортовал: «По...вашему ...приказанию,.. я.. я... явился, лейтенант такой-то».

Удивясь его поспешности, я сказал ему, что мне нужно ви­деть полковника. Не успел я сказать, для чего мне нужно видеть полковника и что я сам к нему пройду, как лейтенант выкрикнул: «Есть вызвать полковника!» и, повернувшись через левое плечо, припустился так, что я не мог бы его даже остановить, если бы хотел. Через несколько минут я снова увидел лейтенанта, бегущего обратно вместе с полковником, тяжело дышавшим и хватающимся за сердце. Добежав до меня, он, задыхаясь, хриплым голосом выдохнул: «А где же Лаврентий Павлович?» Я поздоровался с ним, ска­зав, что ничего об этом не знаю, и вдруг увидел, что лейтенант делает какие-то знаки полковнику и показывает ему на меня.

- Что ты говоришь? Где он? Говори же скорее! - прошипел полковник, а лейтенант по-прежнему пытался ему что-то объяснить зна­ками.

Наконец, выяснилось, что лейтенант принял меня за Берию и тем самым привёл полковника в страшное волнение. Кое-какое сходство с Берией у меня и в самом деле было, тем более, что в те годы я носил не очки, а пенсне. Бурка закрывала плечи, на кото­рых вместо моих погон могли быть маршальские, сзади меня в позе адъютанта стоял капитан, что могло создать впечатление о том, что он сопровождает особу более высокого звания, чем он сам. И, наконец, на дороге, срочно готовящейся к проезду Сталина, вполне мог появиться и настоящий Берия.

Бедному лейтенанту здорово досталось от полковника, и толь­ко через час-полтора полковник успокоился настолько, что смог разобраться в привезённых чертежах и выслушать инструкции о том, как надо выстроить оба моста.

К утру, мы, две ночи не спавшие, вернулись в Гагры, выспались, потом осмотрели построенные за сутки мосты и уехали обратно в Сухуми.

В конце октября в воинскую часть пришёл приказ о переводе меня в Ленинград под начало Павла Георгиевича. Накануне Октябрьских праздников четвёртого или пятого ноября я уже был в Ленинграде. Был страш­ный холод, снег, метель, когда я явился на Малую Садовую в Уп­равление строительства дорог № 17 МВД. В нём я проработал до 1949 года.

Летом 1946 года я был демобилизован, и на этом моя военная служба закончилась. Я получил паспорт, в котором уже не было отметки, подобной той, что мне поставили в 1943 году в Алма-Ате, и ничто, казалось бы, не напоминало о том, что я был в ссылке и что на мне поставлено клеймо. Но это было заблуждение, подоб­ное многим другим.

Как только в Ленинграде началась очередная кампания, после того, как Берия сгубил ленинградское руководство, мне не помог ни мой чистый паспорт, ни две медали, полученные за время воен­ной службы, которая в моём наивном представлении должна была меня очистить от клейма. Ведь, помимо паспорта и медалей, были анкеты, в которых я должен был отвечать на вопросы и отвечал, ничего не скрывал.

Создались такие невыносимые условия, что я «добровольно» ушёл сначала из Управления строительства № 17, а затем из Института им. Кирова и вынужден был искать работы вне Ленинграда.

Теперь всё это уже в далёком прошлом, но думается иногда, что зря я был так обрадован, когда 15 марта 1944 года рассыль­ный принёс мне повестку о мобилизации.

Сражаться на фронте и даже, если не сражаться, то хотя бы строить военные сооружения на фронте, мне не пришлось. То, что я делал, будучи в Иране и потом на Кавказе, приносило кое-ка­кую пользу фронту, но коэффициент полезного действия моей деятельности был очень малым. А то, о чём я думал лично для себя, - получение «чистого» паспорта, не избавило меня от клейма до тех пор, пока в 1953 году не была поставлена точка на всём том, что теперь называется эпохой «культа личности».

И потому мне иногда в голову приходит мысль, что тогда, в Алма-Ате, может быть, правильнее было бы взять броню от военной службы, продолжать преподавать в Горном институте. Я бы уже давно был доктором технических наук, а после 1953 года получил бы такую же реабилитацию, как и все, с выдачей двухмесячного оклада и справки «о прекращении дела за отсутствием состава преступления». Всё это, безусловно, очень разумные мысли и рассуждения, но...

... Но я не жалею о том, что я поступал неразумно в своем стремлении в тяжелые для страны годы не сидеть в глубоком тылу. И не моя вина в том, что и на военной службе я был в ты­лу, а не на фронте.

Оглавление

Дорога в ссылку……….3

Начало новой жизни……….15

Год в Илийске……….22

Первая военная осень……….38

Я приступаю к диссертации……….45

Сегодня ссылка кончилась!……….56

Русские женщины……..59

Призыв в армию……..67

Дела иранские…….73

Пехлеви……..87

Назад в СССР……….93

Журнальные публикации записок Г.Д.Булаха

___________________________________________________________________________

1. Служба в Иране // «Русское прошлое». СПб. 2001. 9.

2. Миг в «Машине времени» // «Нива». Астана. 2003. 5.

3. Эта ужасная молодёжь! // «Санкт-Петербургский

университет». 2004. 5.

4. Арест. Тюрьма. Допросы // «Дерибасовская/

5. Петроград. Из жизни молодого инженера // «История

6. В те давние годы // «Невский архив». СПб. 2006. VII.

________________________________________________________

Книги Глеба Булаха

Херсон. Путь в неизведанное. Киев. 2004. 124 с.
Молодость, ты прекрасна! Записки инженера. СПб.

2008..
Радость жизни. Тюрьма. Записки инженера, часть

вторая. СПб. 2008.
Ссылка. В армии в Иране. Записки инженера, часть

третья. СПб. 2008.
Мгновения жизни стремительной. Записки

инженера, часть четвёртая. СПб. 2008. .
Глеб Дмитриевич Булах

ссылка. В АРМИИ В ИРАНЕ

Редактор Р.Н.Беркутов.