Глеб Булах ссылка. В армии в иране записки инженера, часть третья

1 9 4 3-й ГОД

После превращения ресторана в закрытую столовую никаких концер­тов и эстрадных выступлений в ней, разумеется, не было. Приходили в столовую по дороге домой утомлённые после работы люди в обычной одежде военного времени. Они усаживались за свой столик у знакомой официантки и быстро обедали, чтобы освободить место ожидающим своей очереди людям, прикреплённым к той же столовой.

В этот новогодний вечер всё преобразилось. Записавшиеся на встречу Нового Года приоделись, побрились, дамы хорошо причесались, зави­лись, приукрасились. Официантки надели свежевыглаженные и накрахма­ленные фартуки и наколки. Зал был украшен и хорошо освещён, а на эстраде, как и в довоенное время, играл квартет музыкантов и пианистка. На каждом столике была поставлена бутылка шипучего вина - исключительная редкость в военное время. Даже кушанья, изготовленные из нормирован­ных продуктов, отпускаемые по карточкам, напоминали, что-то прежнее, довоенное. После поздравлений с Новым Годом с эстрады послышалась танцевальная музыка, и начались танцы. Владимир Вильгельмович Стендер, встречавший Новый год не там, где я, а в одном из театральных клубов для избранных, рассказывал мне потом, что так же шикарно прошла встре­ча и у него. При этом он не мог удержаться от удовольствия похвас­таться тем, что один тур вальса он прошёл с дамой Галиной Сергеевной Улановой.

Каждый день появлялись радостные сводки военных действий и сообщения Информбюро. Хотя второй фронт в Европе ещё не был открыт, союзники уже высаживались в Африке и теснили Роммеля в Ливии. И то, что было сказано Сталиным 6 ноября 1942 года, уже не воспринималось так, как ещё год назад воспринималась пустая похваль­ба о Ворошиловском залпе и войне на чужой земле. Сталин цитировал заявление Гитлера: «Мы уничтожим Россию, чтобы она больше никогда не смогла подняться». И далее Сталин говорил о наших задачах: «Наша первая задача в том именно состоит, чтобы уничтожить гитлеровское государство и его вдохновителей. Наша вторая задача состоит в том, чтобы уничтожить гитлеровскую армию и её руководителей. Наша третья задача состоит в том, чтобы разрушить ненавистный "новый порядок в Европе" и покарать его строителей. Таковы наши задачи».

Моя работа над диссертацией успешно подходила к концу. Я уже докладывал отдельные вопросы, рассмотренные в диссертации, на различных горняцких кафедрах и всюду получал одобрительные отзывы. Оставалось отсинить чертежи и графики, и хоть на очень скверной се­рой бумаге, но диссертация была отпечатана. Удалось даже переплести её. Теперь можно было пере­давать диссертацию моим оппонентам профессору горного дела А.В. Бричкину и профессору теоретической механики И.М.Воронкову.

В это время, поздней весной 43 года Люся очень осторожно, боясь внезапным сообщением нанести мне тяжёлый удар, сказала о полученном ею письме о смерти моей мамы. Это известие, как ни странно, я принял спокойно. Слишком далеко была мама и слишком нереально было всё, что в пос­ледние годы с ней было связано.

7 июня 1943 года на Учёном совете состоялась моя защита диссер­тации. Отзывы оппонентов были хорошие. Были выступления нескольких членов совета, также одобривших мою диссертацию. Особенно польсти­ло мне выступление известного математика профессора Н.И. Ахиезера. Он очень хвалил мою работу и даже сказал, что эта диссертация лишь совсем немного не дошла до уровня докторской и что мне необходимо только развить несколько вопросов, чтобы после этого претендовать на учёную степень доктора технических наук. Выступление это было очень приятным, но я, конечно, счёл похва­лы преувеличенными. Учёная степень кандидата технических наук была присуждена мне единогласно. На этом я и остановился и совета профессора Ахиезера не послушался, за докторскую диссертацию не засел. Надо было отдохнуть и вкусить все прелести алма-атинского лета в ожидании знаменательного для меня 20 сентября. В этот день заканчивался срок моей ссылки, и я должен был получить паспорт и права свободного человека.
СЕГОДНЯ ССЫЛКА КОНЧИЛАСЬ!

Лето прошло очень неплохо в таких же, как и в прошлом году, прогул­ках весёлой компанией по горам, в хождении к детям, снова уехавшим с Люсей на стройку каскада гидроэлектростанций. Работать до изнеможе­ния, как в прошлом году, уже не было надобности - диссертация была поза­ди. Но всё же помимо институтских занятий я немного работал по сов­местительству в Институте связи, эвакуированном из Ленинграда. Рабо­тал также на кафедре В.В.Стендера по хоздоговорной теме. Всё это да­вало мне небольшой приработок и заполняло пустоту, образовавшуюся в моём времени. Чаще прежнего ходил в кино и в театр. В кино самое большое впечатление у меня осталось от документальных фильмов об оборо­не Сталинграда, а также от английского документального фильма о войне в Северной Африке.

В оперном театре я пересмотрел все балеты и прослушал все оперы. Не один раз ходил на самые мои любимые оперы "Севильский цирюльник", "Кармен", "Евгений Онегин". Однажды я попал на симфонический концерт под управлением Натана Рахлина и услышал глубоко взволновавшую меня Седьмую сим­фонию Шостаковича, исполнявшуюся в Ленинграде в самые тяжёлые дни бло­кады. Особенно сильное впечатление осталось от надоедливого, наглого бравурного марша победоносной германской армии.

Свою радиоточку я включал, как только приходил домой и забирался в свою нишу. Шли бои на Курской дуге. Новая, последняя попытка немцев победить нас была неудачной, все их хвалёные новейшие танки ничего не могли сделать с нашей армией. И вскоре началось отступление, почти бегство немецких рыцарей на запад. Наши войска дошли уже до Днепра. С жадностью слушал я все сводки Информбюро, гадая, когда же будет освобождён Киев, Одесса, Минск. И лишь о Ленинграде было слыш­но по-прежнему очень мало, и немцы как стояли, так и оставались стоять в непосредственной близости к городу, подвергая его артиллерий­скому обстрелу. Об этом я знал из сводок, но не мог реально представить сейчас, что значит такой вражеский обстрел. Лишь в 1945 году, когда уже по окончании войны я попал в Ленинград, я понял, что пришлось пережить моим близким в осаждённом Ленинграде. На многих улицах я увидел разбитые снарядами дома. Видел целиком отвалив­шуюся после взрыва снаряда фасадную стену четырехэтажного дома на улице Пестеля. Всё, что было внутри этого дома, можно было видеть с улицы - уцелевшие перекрытия, остатки мебели, домашние вещи. Даже ещё висели картины на неразбитых внутренних стенах. И всюду на уцелевших стенах домов виднелись нанесённые несмываемой синей краской надписи: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Менее опасно бы­ло прятаться на противоположной стороне улицы. Эти надписи много лет после окончания войны ещё можно было видеть на ленинградских домах.

С началом учебного года дети вернулись в город, а Люся ещё неко­торое время оставалась на строительстве, и поэтому все заботы о питании сыновей легли на меня, так как заня­тия в институте у меня начались только в октябре, а сентябрь я был в отпуске. Жили мы втроём очень хорошо. Пока сыновья были в школе, я готовил им обед на комнатной печурке и, насколько я помню, обед всегда приходился всем по вкусу. После обеда Андрюша играл во дворе с соседс­кими мальчиками, а Кирюша раза три в неделю уходил ко мне в институт на работу, как он думал. Дело в том, что, замечая интерес Киры ко всякого рода механизмам и машинам, я подговорил заведующего кафедрой электротехники профессора Гескина поручать Кирюше какие-нибудь неслож­ные работы - сборку моделей машин для лаборатории и т.д. А чтобы Кира серьёзно относился к этому делу, я договорился с Гескиным о том, что он скажет Кирюше, что будто бы он взят на временную оплачиваемую работу. И для большей правдоподобности в конце каждого месяца я передавал старшему лаборанту небольшую сумму денег, и тот выдавал её Кирюше как зарплату и даже заставлял его расписываться в какой-то ведомости.

Посещение лаборатории сделалось для Ки­ры в его понимании не простой забавой, а настоящей работой, за кото­рую он получал деньги, которые мог тратить по своему усмотрению и вызывать этим зависть знакомых мальчиков. Недавно, когда я раскрыл тайну инженер-капитану 2 ранга К.Г.Булаху, тот был очень удивлён, так как до этого считал, что он в самом деле работал и получал настоящую зарплату у профессора Гескина.

Наступил долгожданный день конца ссылки – 20 сентября 1943 года. В районном отделении милиции мне выдали паспорт, по виду такой же, как у всех. Но в одной из граф стоял какой-то незнакомый номер какого-то постановления. В.В.Стендер, на два или три месяца раньше меня получивший паспорт, уже выяс­нил значение этого постановления, и от него я узнал, что оно означает запрет жить в, так назы­ваемых, режимных городах. Если я вздумал бы приехать, например, в Ленинград, то меня не прописали бы и выслали из города за 100 километров. Но в Алма-Ате, тоже режимном городе, жить мне не запретили, так как всю ссылку я отбывал именно в нём по ходатайству моего мужественного зятя известного киноартиста Владимира Ростиславовича Гардина.

Утешением от волчьего паспорта было только то, что одновременно я получил и военный билет. Я подал заявление в НКВД и облвоенкомат с насто­ятельной просьбой отправить меня в любом звании в войска, действую­щие против немцев, всё ещё осаждавших Ленинград. Кроме мучений и терза­ний, ничего из этого заявления не вышло. Не только у меня самого, но и у некоторых моих хороших знакомых и друзей старались выпытать при­чину того, что человек уже не молодой, никогда не бывший военным, только что освободившийся из ссылки вдруг решается проситься на фронт, да ещё в любом звании, даже рядовым солдатом.

Так без просвета на призыв для меня прошла вся осень, и наступил 1944 год. По-прежнему я часто ходил в театр, смотрел всё те же оперы и балеты, которые много раз видел и здесь в Алма-Ате, и в прежней моей жизни в Ленинграде. И вот однажды, 19 января 1944 года, выходя из оперного театра, я услышал из уличного репродуктора голос Левитана, говорившего о прорыве Ленинградской блокады, о нашем мощном наступлении по всему фронту немецких войск, окружавших Ленинград. Блокада кончилась, немцы бегут.