Х ceu р. Н. Дандекар от вед к индшю эволюционирующая мифология

счастью, избежали жреческой обработки и сохранились в своей первоначальной форме. Такие места в большинстве случаев могут стать отправной точкой для нового понимания ведийской мифологии. Это особенно относится к так называемым малым богам ведийского пантеона. В связи с этим надо отметить и то, что новые исследования в области сравнительной мифологии не должны отставать от сравнительной филологии, а также от антропологии и фольклористики, используя все значительные достижения двух последних.

Мы начнем наш анализ с упоминания Ямы, которое обычно считается темным и непонятным. В РВ Х.13.4 читаем:

devebhyafr kam avrnlta mrtyurh prajayai kam amrtam navrnlta/ brhaspatiih yajfiam akmvata rsim priyam yamas tanvarh prarireclt// 'Ради богов, истинно, [он] избрал смерть; ради потомства [он] не избрал, поистине, бессмертие; [боги] сделали Брихаспати, [самого] риши, жертвой. Яма покинул свое [собственное] милое тело'. Нет необходимости приводить здесь множество свидетельств в пользу изначально божественного происхождения Ямы ^[5]. Яма был одним из богов и поэтому тоже обладал обычным бессмертием богов. В другом месте (1.83.5) вообще прямо говорится о присущем Яме бессмертии. Помня об этом, рассмотрим отрывок Х.13.4. Хотя Яма по своей природе бессмертен, он, как здесь сказано, отказался от бессмертия и принес свое тело в жертву^[4]*. Этим актом самопожертвования Яма послужил на благо и богов и потомков. Кажется ясным, что боги организовали это жертвоприношение ради, сотворения вселенной и создания человечества. Для него, как сообщается, Яма предложил себя в качестве жертвы. Из этого самопожертвования возникла праджа — потомство. Второе полустишие указывает, что при этом жертвоприношении, которое мы здесь можем назвать первичным, сам Яма и был Брихаспати — главным жрецом и жертвователем. Мотив космического жертвоприношения человека как основы возникновения мира и человечества очень распространен в древних космогониях. Во многих первобытных сообществах считалось, что некое первосущество «божественной» или космической природы, наделенное тем не менее человеческим обликом, было принесено в жертву и из частей его тела возникли различные элементы творения. В этой связи можно упомянуть вавилонский миф о сотворении неба и земли из двух половин тела богини Тиамат и аналогичный миф о великане Паньгу^[5*]. Много дает в этом контексте рассмотрение древнегерманского мифа о Туисто и Имире. В «Эдце» читаем: «В начальное древнее время жил Имир. Земли тогда не было; не было неба; ни морского песку, ни холодной волны; ни земли, ни неба вверху; из тела Имира земля была сотворена, из крови его океан, горы из его ребер и деревья из волос; из его черепа по-

лучилось небо» . Этот мотив, нужно отметить, встречается во многих древних мифологиях, как индоевропейских, так и неиндоевропейских^[3] .

Что касается РВ, то космогонический мифологический мотив первичного жертвоприношения имеет в ней ,два основных варианта: один — в гимне Х.13.4, где упоминается Яма, а второй — в знаменитом гимне «Пуруша-сукта»^[37]. Причем второй гимн можно назвать всего лишь более детализированным и усложненным жреческим вариантом первого. Согласно версии в Х.13.4, один из богов отдает свое тело для жертвоприношения во имя и богов и потомства. Этот бог, Яма, тем самым отличен от других богов. На необычность Ямы в РВ указывает тот факт, что в ней Яма не называется ни богом (поскольку он отказался от бессмертия), ни человеком (поскольку его акт самопожертвования во имя творения слишком «космичен» или «божествен» для обычного человека), но просто мартъя 'смертный'. Таким образом, два понятия — «космического» или «божественного», с одной стороны, и «человеческого» — с другой, отражены здесь в полном объеме. В «Пуруша-сукте» жертва в первичном жертвоприношении богов названа agratah jata purusa 'в начале рожденный Пуруша' (Х.90.7), и такие эпитеты его (Х.90.1), как sahasraslrsan 'тысячегла-вый', sahasrak§a 'тысячеглазый', свидетельствуют о том, что этот Пуруша разительно отличается от обыкновенного пуруши (букв, «человек»). Этот Пуруша еще и amrtatvasya isana 'властвующий над бессмертием' и всеобъемлющий. Итак, и в этом гимне сделана попытка сохранить указанное выше представление о космической, божественной природе в сочетании с человеческим обликом, характерное для всех мифов о первичном жертвоприношении. Основной мотив в случае Ямы и Пуруши поэтому тот же, а именно самопожертвование богочеловека во имя творения .

Существует и еще одно важнейшее представление, зачастую связанное с мотивом принесения в жертву первосущества. Подобно тому как первосущество считалось наделенным чертами «бога-человека», оно наделялось чертами мужчины и женщины одновременно, т.е. чертами гермафродита^[39].

Облик Пуруши как существа с неразделенными полами явствует из начальных стихов «Пуруша-сукты» и из того обстоятельства, что Пуруша создает из себя женскую форму, Вирадж. В случае с Ямой, с другой стороны, нигде прямо не упоминается о его двуполости. Однако по аналогии с другими древними мифологиями и на основе лингвистического анализа имени «Яма» вполне можно предположить, что такая идея была известна. Как показал Гюнтерт , слово yama можно лингвистически связать с двумя рядами слов. Это, с одной сторо-

93

ны, авест. уэта, латыш, jumis, ср.-ир. emuin со значением «близнецы», а с другой — лат. geminus, gemellus и греч. didymos , которые одновременно означают и «близнец», и «гермафродит». Более тщательный анализ слов этого типа показывает, что понятия «близнец» и «двуполое существо» обычно выражались сходными словами. Доскональный анализ Гюнтертом имени «Имир» и исландских мифов, связанных с этим именем^[4]', весьма поучителен в этом отношении. Имир «Эдды» и ведийский Яма соответствуют друг другу и мифологически и лингвистически (морфологически и фонетически). Они являются двумя ИЕ вариантами основного мотива, когда двуполое первосущество приносит себя в жертву во имя сотворения вселенной и человечества^[42]. В «Пуруша-сукте» Пуруша представляет собой лишь жреческую модификацию первоначальной мифической концепции Ямы. Можно указать, что этот же космогонический мотив двуполого прасущества (Urwesen) представлен в БрУп 1.4, где говорится: atma va idam agra asit purusavidhah... sa ha etavan asa yatha, stripumamsau sarhparisvaktau 'вначале [все] это было лишь Атманом в виде Пуруши... Он стал таким, как женщина и мужчина, соединенные в объятиях'. Тот же смысл имеют места в КатхС ХШ.7, где рассказывается, что Праджа-пати, не найдя себе пары, стал двуполым, и в АйтБр Ш.ЗЗ, согласно которой Праджапати принял облик козла, соединившегося со своей сестрой^[43].

Это первый этап эволюции мифологии Ямы, который можно выделить в РВ. Этот этап характеризуется первобытным представлением о двуполом первосуществе — творце вселенной и прародителе человечества. Подтверждение этому находим и в имени «Яма», которое в основе своей значит «двуполое существо», и в том факте, что аналоги Ямы в других древних космогонических мифах обладают теми же признаками. Следует, однако, сказать, что — нередкий случай в ведах— изначально очень выразительное имя «Яма» утратило свое главное значение, выродившись в бесцветное наименование. Другое характерное для этого этапа представление о принесении в жертву богочеловека ради совершения акта творения, к счастью, сохранилось в прямом упоминании о самопожертвовании Ямы (Х.13.4). Связь Ямы с жертвоприношением имеет поэтому совершенно особую природу. Он — первый жертвователь, он первым натянул ткань человечества и жертвоприношения (VII.33.9), которую продолжил ткать Васиштха. Он же стал первым жертвенным приношением. Только это может убедительно объяснить, почему в отдельных местах вед, иначе непонятных, Яма так превозносится в связи с жертвоприношением (yajna) (АВ XVIII.2.32). Стихотворные размеры, символизирующие магическую силу жертвоприношений, тоже, как утверждается, хранит Яма

94

(X. 14.16). Более того, Яма иногда, как видим, возвышается едва ли не до положения верховного божества, поскольку он отождествляется со вселенной. Тесную связь Ямы с Агни (Х.51.1-3; 64.3; 92.11) тоже можно объяснить мотивом первичного жертвоприношения Ямы.

Древний мотив принесения в жертву двуполого первосущества ради сотворения вселенной иногда несколько модифицируется. Первоначальный миф стал считаться слишком грубым и необработанным, особенно в том, что касалось сотворения человечества. Двуполое прасущество поэтому стало изображаться разделившимся на мужчину и женщину, которые и были признаны прародителями человечества. Поскольку их обоих породило одно существо, то их должны были воспринимать как брата и сестру. Они считались также близнецами. Именно это, видимо, произошло в процессе эволюции мифологии Ямы. Яма — двуполое прасущество — уступил место паре близнецов, которые и считались родителями человечества^[44]. Благодаря любопытному языковому феномену, о котором уже говорилось, слово «Яма» имело два значения: «двуполое существо» и «близнец». Даже на этом, втором этапе имя «Яма» сохранилось за близнецом мужского пола, хотя характер и функция этого Ямы уже в корне отличались от тех, которыми обладал Яма на первом этапе. Яма и его сестра-близнец Ями, чье имя явно образовано в подражание имени Ямы, стали прародителями человечества . Поэтому первоначальная функция Ямы — творца вселенной претерпела существенное ограничение. Именно этот аспект мифологии Ямы во всем своем развитии оказался запечатлен в гимне РВ X. 10. Однако там он представлен в совершенно новом свете. Представление о кровосмесительной связи между близнецами — братом и сестрой, Ямой и Ями, в результате которой возникли люди, вошло в прямое противоречие с общепринятой моралью ведийских поэтов и жрецов. Поэтому действительная тема этого эпизода была полностью изменена и представлена под совершенно другим углом зрения. Яма изображен здесь решительно протестующим против любовных заигрываний своей сестры-близнеца Ями. Он привлекает внимание Ями к закону риты (Х.10.2, 6, 8), запрещающему инцест между братом и сестрой. Ведийский поэт пытается намекнуть, что Яма и Ями не были прародителями людей, потому что у них самих были родители— Гандхарва и Водная нимфа (Х.10.4). Поэт далее намекает, что Яма и Ями не были первыми людьми, заставляя Яму отправить Ями к кому-то другому (Х.10.8, 10, 12, 14), словно этот другой действительно существовал. Но, несмотря на все усилия, ведийскому поэту не удалось полностью исключить из гимна отдельные детали, которые выдают истинную природу этого мифа. В этом гимне Ями страстно

95

жаждет родить и продолжить свой род. То, что здесь выражен женский инстинкт продолжения рода, не подлежит сомнению. Более того, в этом гимне очень четко сказано, что Яма в то время был единственным мужчиной (Х.10.3). Неужели это не показывает, что Яма был первым человеком? Бесцветность и безликость так называемых родителей Ямы и Ями сразу же выдают, что они включены в гимн позднее, задним числом. Ведийский поэт пытался обратить древний миф о Яме и Ями в инструмент для проповеди морального закона риты, но явно безуспешно. Не поэтому ли складывается впечатление, что гимн резко обрывается? Поэт так и не уточняет, состоялся инцест или нет, — конечно потому, что ответ на этот вопрос свел бы на нет все его усилия. Поэтому нет причин сомневаться в том, что гимн содержит, несмотря на тенденциозные искажения поэтом, отразившие мораль своей эпохи, заведомые следы того состояния мифологии Ямы, когда считалось, что близнецы — брат и сестра, Яма и Ями, породили человечество в результате кровосмесительного союза.

Мотив двуполого прасущества, разделившего себя надвое, ясно сохранился в «Пуруша-сукте». Прасущество — Пуруша — сотворило из себя самого женскую форму, Вирадж^[46], которая, в свою очередь, произвела на свет пурушу, как бы символ последующего размножения (Х.90.5). Первородный Пуруша таким образом делается творцом и макрокосма и микрокосма; правда, творения эти происходили разными путями. Мы видим, что миф о самопожертвовании двуполого Ямы, соответствующий первому этапу эволюции мифологии Ямы, так же как и миф о близнецах Яме и Ями — прародителях человечества, соответствующий второму этапу, в модифицированном виде сохранился в «Пуруша-сукте». Хотя первоначальный Яма — двуполый богочеловек и первый близнец-родитель— сохранился только в отдельных и туманных упоминаниях^[47], но в «Пуруша-сукте» он, фигурально выражаясь, воскрес уже как Пуруша. Итак, первоначальный миф о Яме и миф о Пуруше органически связаны друг с другом.

Несомненно, однако, что среди приверженных традиции ведийских жрецов и поэтов существовало сильное предубеждение против этого мифа о кровосмесительном союзе двух близнецов. В результате такого предубеждения ведийской «верхушки» Ями исчезла из мифов о Яме так же незаметно, как и появилась. В РВ Ями больше не упоминается. Соответственно от пары близнецов остался один только Яма, перворожденный прародитель человечества. В РВ мы находим и слабые следы того, что Яма был правителем земли^[4] , и это связано с его ролью прародителя человечества. Будучи «смертным», Яма считался вождем людей, их царем, правящим в земном раю. Этот аспект особенно подчеркивается у иранского аналога Ямы — Йимы (Джамшеда),

который был (Вендидад П.4-19) царственным правителем в Золотой Век человечества . Сам Ахура Мазда повелел Йиме продолжить и умножить жизнь в мире. Изобилие жизни и приплода были основными чертами правления Йимы. В ведах не говорится специально об этом аспекте мифологии Ямы, однако некоторые признаки несомненно свидетельствуют о нем. Яме принадлежит падбиша — путы для ног (Х.97.16), которые соответствуют петле-лаша Варуны и могут рассматриваться как символ верховной власти; очевидно, это остатки царского положения Ямы. Особую связь Ямы с Варуной (Х.14.7), который со временем стал считаться в ведийской мифологии типичным верховным владыкой, можно адекватно объяснить только тем, что и сам Яма — верховный владыка. Идея власти над человечеством — это естественное продолжение идеи его порождения. Такое предположение подтверждается наличием аналогичных явлений в других древнейших мифологиях^[50].

Примерно в это же время в ведийской мифологии развивается еще один миф о прародителе человечества — миф о первом человеке Ману. Ману называется в ведах отцом человечества (1.80.16) и первым жертвователем (VIII.43.13; Х.63.7). Легенда о том, как рыба спасла Ману во время потопа (ШБр 1.8.1.1), ясно свидетельствует о его функциях прародителя и повелителя людей^[51]. Он — сын Вивасвата, и Ману Ваивасвата стал считаться символом «первого человека», «первого жертвователя» и «первого правителя». Ману, таким образом, в какой-то степени «двойник» Ямы. Поэтому вполне естественно, что мифы о Ману и Яме оказываются в тесном взаимодействии. Во-первых, отметим, что миф о Ману полностью затмил тот этап в развитии мифологии Ямы, который сейчас был рассмотрен. Образ Ямы как прародителя человечества и первого владыки был почти забыт, и о нем мы можем судить лишь по отдельным свидетельствам в ведах. Сильное предубеждение ведийской иерархии против мифа о Яме и Ями уже подготовило почву для этого. Легенды же о Ману были таковы, что вполне соответствовали традиционному мировосприятию ведийских поэтов-жрецов. Мотив инцеста в мифологии Ямы, вероятно, стал основной причиной исключения Ямы из ведийской космогонической мифологии и переноса акцента на двойника Ямы — первого человека Ману. Роль Ямы как первого жертвователя, связанная с мифом о жертвоприношении в начале времен двуполого богочеловека, быстро становится неприемлемой для ведийских жрецов и поэтов и впоследствии переходит к Ману. Во-вторых, параллелизм мифов о Яме и Пуруше способствовал сближению мифов о Яме и Ману вследствие любопытного факта языка. Слово «ману» значит и «прародитель» человечества, и просто «человек». Таким образом, это слово и слово

4 — 5526

«пуруша», которое тоже значит «человек», — синонимы. С другой стороны, Яма и Пуруша по образу и характеру практически идентичны. На основе двух этих тождеств — лингвистического «Пуруша=Ману» и мифологического «Пуруша=Яма» — естественно было сделать следующий шаг к отождествлению Ямы и Ману. Мы уже указывали на сходство мифов о Яме и Пуруше. Поэтому мотивы и имена во всех мифах о Яме, Пуруше и Ману в достаточной степени перемешаны. Можно предположить, что первоначальная природа и функции Ямы, которые тенденциозно отодвигались на задний план по причине ведийской традиционности, все же сохранились, хотя и в модифицированной форме, у Пуруши и Ману.

Прежде чем Яма как прародитель человечества окончательно уступил место Ману, оба мифа существовали бок о бок, и поэтому ощущалась необходимость их взаимного приспособления. Несомненные попытки в этом направлении в ведийской мифологии уже сами по себе свидетельство в пользу Ямы как прародителя человечества. В ведийской мифологии Яма и Ману стали считаться братьями — сыновьями Вивасвата. Так — поверхностно и искусственно — Вивасват был введен в мифологию Ямы в качестве отца Ямы. Ви-васват, сообщает РВ (Х.17.1 и ел.), вступил в брак с Саранью, дочерью Тваштара. Они были родителями Ямы. Позднее боги укрыли бессмертную Саранью от смертных и, сотворив другую деву, внешне такую же, по имени Саварна, отдали ее в жены Вивасвату. От Вивасвата и Саварны родился Ману^[52]. Таким образом делается попытка подчеркнуть, что Яма и Ману не одно и то же. Яма происходит от богов, а Ману — нет. Вряд ли стоит добавлять, что это явно поздний домысел.

Несмотря на все это, мифологию Ямы не удалось полностью устранить из ведийской литературы. При этом вышла на первый план и оказалась интерпретированной совсем по-иному совершенно неожиданная черта первоначального образа Ямы. Как мы уже видели, Яма предложил себя в качестве жертвы ради богов и потомства. Из трех концепций, вошедших в этот космогонический миф, — о двуполом первозданном богочеловеке, о творце вселенной и человечества и о самопожертвовании —выделенной оказалась только третья. Яма принес себя в жертву в начале существования, другими словами, Яма оказался первым умершим. Таким образом, согласование мифов о Ману и Яме значительно упростилось. Ману был «первым родившимся», а Яма — «первым умершим». Дальнейшее развитие мифов о Яме хорошо прослеживается в ведах. Яма умирает первым и оказывается на небе раньше всех остальных. Покинув царство рая земного, он становится владыкой рая небесного. Он проложил путь всем покинувшим

тело душам и стал их проводником. Там он правит блаженными как благосклонный отец «отцов», его почитают вместе с питарами как первого свидетеля бессмертия, которым наслаждаются предки и которое подобно бессмертию, вкушаемому богами. В связи с этим необходимо помнить о том, что, хотя Яма тесно связан с духами мертвых, он никогда не превращается в ужасного демона смерти. Именно этот этап развития мифологии Ямы, когда Яма считался правителем блаженных, прежде всего сохранился в РВ. Важная черта древнейшего культа мертвых и их правителя — представление о двух псах, охраняющих мир мертвых, — теперь переносится в мифологию Ямы^[53].

Именно на этом этапе мифы о Яме начинают испытывать значительное воздействие мифов о Рудре ^[4]. Соответственно связь Ямы со смертью как таковой получает все большее значение. Смерть называется путем Ямы (РВ 1.38.6), Яма упоминается наряду с Мритью и Антакой и даже отождествляется с Мритью (РВ Х.165.4; МайтраС П.5.6; АВ VI.28.3; 93.1). Благосклонный правитель блаженных душ, готовый прийти на помощь отец «отцов», который изначально не имел вообще никакого отношения к смерти и чьи настоящие функции, даже если судить по более позднему этапу эволюции, начинались «после смерти», теперь был отождествлен со смертью. Псы смерти, зловещие вестники смерти соъ&-улука и голубь-капота, а также путы для ног — падбиша, которые теперь стали считаться орудием наказания, — все эти атрибуты облегчили превращение Ямы в источник ужаса. Представлению о Яме как о страшном и «обуздывающем» боге смерти, вероятно, способствовала и народная этимология слова yama, возводившая его к корню yam 'обуздывать'. В целом она возможна, но в данном случае неприемлема, потому что тогда оказались бы нарушены правила ведийской акцентуации. Именно этот аспект облика Ямы лучше всего сохранился в позднейшей мифологии индуизма.

(Впервые опубликовано: B.C. Law Volume. 1945, pt I, c. 194-209.)

99

^[5] Ср.: RdV, с. 532-533. Здесь можно упомянуть о сабхе (дворец, букв, «собрание») Ямы, описанной в Мбх II.8.

' Ehni. Op. cit., с 26.

" Mueller M. India. What Can it Teach us? С 219-224; он же. Lectures on the Science of Language. II, с 563.

" См. выше.

100

101