И. Вольская путь к себе

Драйзера всегда считали отъявленным атеистом. Но в дальнейшем, после его смерти, стали публиковаться прежде неизвестные его рукописи и появились высказывания о его обращении к религии.

«Тот факт, что он, в конце концов, пришел к вере в Творца, кажется почти невероятным и, конечно, не особенно известен», - писала Маргарет Чедер в 1965 году. Пишут, что статья «Мой Творец» - нечто вроде раскаяния в прежнем неверии. И все-таки, по-видимому, дело обстоит не так просто.

Материалы, изданные в Америке в 1974 году, содержат опубликованные и неопубликованные ранее статьи Драйзера, преимущественно философского содержания. Я частично перевела некоторые из них. Вот отдельные отрывки.

Драйзер еще в 1939 году писал в одной из статей («Во что я верю»), что человеческие иллюзии ценностей, должно быть, необходимы, но непременно существуют некие цели, неведомые нам. Но ведь это еще не говорит о его религиозности.

А о чем пишет он в статье «Мой Творец»? О разнообразии форм, например: «Чей это замысел? Чье осуществление? Кто этот создатель? Бог? Творческая сила? Природа?». Он благоговейно восхищается творениями человеческой мысли, таланта, но видит в них копию. А кто создал первоначальные образцы? «Бог? Творческая сила? Природа?» Это не похоже на категорическое утверждение религиозного фанатика. Это лишь вопросы пытливого ума, который хочет заглянуть далеко за привычные горизонты.

Что дало повод говорить о религиозности Драйзера? Интерес к проблеме первопричины бытия? Но это интересовало всех философов. Тут, может быть, другое дало повод - признание тайны, скрытой за пределами познаваемого. Но вообще познаваемого или пока что познанного? Он, пожалуй, и сам не знал.

Как писал Гете:

Хоть ум людей и смел –

Лишь первую страницу

Едва прочел он в книге мирозданья.

Пришел ли Драйзер в конце концов к вере в Творца?

Вот что писал он еще в 1896 году, когда устроился с помощью брата Пола в захудалый журнал «Эври манс», в отделе «Размышления» за подписью «Пророк»: «Если нами не руководит Высший разум, тогда все красоты природы - отвратительны и человек - такая же непонятная нелепость». Это было не «в конце концов», а скорее вначале.

А потом в другой статье («Во что я верю», 1929) - дерзкие богоборческие мысли: «Мне говорят физики и биологи, что не может быть «почему?», лишь «каким образом?». Мне говорят, что понять «как?» - это значит в конце концов понять «почему?». Но все равно я сижу сейчас, в этот самый момент, я торопливо пишу нечто, о чем я в конечном счете ничего не знаю, хуже того - о чем никто мне не может ничего сказать, и я тем не менее хочу знать -«почему?». Конечно, я могу обратиться почти к любой религии и услышать, что Бог существует и правит, что он мудр, добр, и если мы будем достаточно смиренными, почтительными, он может нас спасти, дать нам более приятное будущее. Но зачем было создавать нас - беспокойные нелепые существа или те несколько химических и физических процессов, из которых мы состоим,-чтобы затем спасать нас? Не надо ему было создавать нас, тогда бы не надо было и спасать. Он избавил бы себя от лишней заботы».

Складывается впечатление, что внезапного (или постепенного) поворота к религии не было. Проблема разумности, заданности происходящего на земле, проблема управления вселенной и первопричины бытия занимала Драйзера всегда. Он всю жизнь над этим думал, сомневался, готов был действительно поверить и недоумевал.

Нешаблонный ум не перестает удивляться. Драйзер смотрит на обычные здания. Кирпич, камень, стекло, дерево, краски, а в конечном счете - электроны, протоны, постоянное движение атомов и молекул. А что такое человек? Тоже сочетание молекул, атомов, электронов, протонов и т.д., образующих мозг, почки, мускулы, кровь, кости. Зачем, почему неведомая сила проявляет себя таким образом через все эти протоны, электроны, атомы? Все, что я могу сказать, - у меня нет ни малейшего представления о том, зачем все это, заключает наконец Драйзер.

Итак, судя по имеющимся у нас материалам, в основе этого лежит не религиозность, а скорее попытка философского и поэтического осмысления всего окружающего. Восхищение эстетическим совершенством всего, что он видит и что зовется жизнью: «Огромная невероятная сила, создающая - солнца, планеты, все многообразие форм живой и неживой природы. Эта сила способна достигнуть, и достигает эстетического целого - красоты - с помощью тех же элементов, какие содержатся в клопах и вшах, в отдаленных солнцах или звездных системах, в огне и цветах, в Шелли и Христе».

Но как же все-таки решает он извечный вопрос о первопричине всего существующего? Скорее всего, он его никак не решает, считая себя не в силах его решить, и, по крайней мере, честно в этом признается. Материалист он или идеалист? Ни то ни другое. Или, может быть, и то и другое.

Его Юджин в «Гении» тоже пытался разрешить эти вопросы, читал и перечитывал философские и религиозные книги, Драйзер описывает, как однажды его герой натолкнулся на мысли о вселенной и ее управлении, о том, что существует «Божественный разум», или «Центральная мысль».

В другой раз Юджину попался отрывок, в котором излагалась теория современного ему физика. Там говорилось о микровселенной, «не менее чудесной, чем звездный мир». «Каждое движение здесь управляется разумом, -утверждал физик, описывая миллионы мельчайших частиц, движущихся с неимоверной быстротой по геометрически правильным траекториям под геометрически правильными углами, всегда различными для каждого отдельного мира».

В конце концов, Драйзер, как и Юджин, пришел к выводу, что «не знает, чему верить».

Вот характерное для него высказывание, напечатанное в феврале 1939 года в газете «Сан-Франциско кроникл». Элен Драйзер приводит его в своих воспоминаниях: «Нам дано только быть субстанцией, через которую действуют и проявляются силы природы. Наших пяти чувств недостаточно, чтобы определить, являются ли эти силы проявлением Божественного разума, гораздо более великого, чем наш, или они просто случайны. Я не беру на себя смелость утверждать, что знаю это. Вселенная настолько необъятна, что смешно думать, будто мы на нашем крохотном земном шаре способны хотя бы приблизительно угадать природу этих сил или разума. Мы можем только приспособиться к ним. Но никто из нас, богат он или беден, не может избежать горестей и ударов -каждый получает свою долю...».

А религия - это извечное стремление установить общение с предполагаемым Высшим разумом и просить, умолять его о помощи? Что Драйзер об этом думал? «Если бы меня спросили, что такое религия, я бы сказал, что это примочка, накладываемая человеком на душевные раны, что это раковина, куда он заползает, чтобы укрыться...».

25. Поиски новых путей

Еще в 1926 году Драйзер собирал материалы о деятельности Йеркса в Лондоне. Работа над «Стоиком» продолжалась и в 1932 году. Теперь Драйзер завершал трилогию, над которой периодически работал свыше тридцати лет.

Он иногда мечтал заново переписать все свои романы, отжав лишнее. Но это была безумная мысль. На ее осуществление потребовалось бы несколько жизней. А он был уже совсем стар. Высокий сутулый старик.

Некогда Микеланджело засыпал усталый на полу возле своей скульптуры. Гению было жаль времени, которое он затрачивал на сон и еду. Пусть, конечно, не до такой степени, но страшную нехватку времени ощущал и Драйзер. Знал ли он, что «Оплот» еще весьма далек от совершенства? Не мог не знать. Настоящий писатель всегда безошибочно чувствует, что и как ему удалось.

Следовало бы, закончив, спрятать «Оплот» в какой-нибудь дальний ящик. Однажды вдруг блеснет мысль, накатит непреодолимое стремление что-то выразить, будет извлечен труд из дальнего ящика, и какие-то искры осветят в нем новые возможности. Но времени уже не оставалось. Так и не дошел «Оплот» до уровня лучших творений Драйзера.

В «Титане» он расстался с Каупервудом, когда тот потерпел неудачу, так и не достигнув желанной цифры в 50 миллионов долларов. Теперь Каупервуд тоже постарел. Конкуренция с более молодыми и не менее, чем он, ловкими финансистами стала трудней. Но он полон замыслов: «Словно искусный шахматист, Каупервуд обдумывал ходы, с помощью которых можно было бы перехитрить всех, кто... противодействовал его планам прибрать к рукам лондонскую подземку...». Все эти ходы Каупервуда приходилось обдумывать Драйзеру.

Но кто же в романе «стоик»? При чем тут эта философская школа, проникнутая идеями смирения и покорности судьбе? Уж не Каупервуд ли стоик? Немного да. Во всяком случае он им становится к концу жизни. Мысли о кратковременности жизни, о том, что все люди приговорены - только с разными сроками исполнения приговора, до поры до времени не тревожили ни Драйзера, ни Каупервуда. Теперь они оба состарились. Каупервуд, правда, не изнурял себя заботами о судьбах человечества. Но когда обнаружилось, что у него смертельная болезнь почек, тогда «впервые мысль о быстротечности бытия поколебала его обычную невозмутимость».

Его по-прежнему одолевают заботы, связанные со строительством метрополитена, - конкуренты, иски, судебные процессы по всяким мелочным поводам. Но одновременно он начинает готовиться к уходу: «Каупервуд почувствовал себя одиноким - очень одиноким. Он только сейчас понял, что ни он сам, да и никто другой ничего не знает о жизни и ее Творце. Вот он стоит на пороге перемены, которая приподнимает для него завесу над великой, удивительной тайной, а как это получилось, почему - кто знает... Рухнули все его планы, и о чем бы он ни думал, все вызывало в нем чувство безграничной усталости».

Драйзер привык за долгие годы к своему герою и по-прежнему несколько его идеализирует. Как ни безжалостно эгоистичен Каупервуд, ему нельзя отказать в обаянии, даже порой в справедливости, великодушии - по крайней мере к тем, кого он любит или любил. Вот каким видит его в гробу Эйлин, его покинутая жена: «Какой высокий лоб! Какая благородная красивая голова! Волнистые каштановые волосы, почти не тронутые сединой... Как знакомы ей эти резкие, властные черты! Весь его облик говорит о силе, о незаурядном уме, которые весь мир бесспорно признавал за ним!».

В общем, у Драйзера получилась личность «наиболее приспособленная», как сказал бы Спенсер, к определенному преходящему (и жестокому) этапу существования человечества.

Кто-то писал, что наличие волка повышает в лесу «тонус жизни». Уж не такую ли роль играет и Каупервуд в романе?

Но теперь все было овеяно атмосферой прощания.

Миллионы Каупервуда рассеялись, как это произошло в свое время с капиталами Йеркса. Эйлин умерла.

Беренис, оставшись одна, решает найти место в жизни, а для этого «перестроить ум и душу». Заниматься этой перестройкой она хочет в Индии, припав к источнику древнеиндийской мудрости, благо средства и досуг у нее имеются. Уложив Каупервуда в гроб, Драйзер сделал теперь Беренис выразительницей своих последних поисков.

Его Беренис и прежде была выше примитивного меркантилизма. И прежде мысли ее наряду со светской суетой были временами поглощены «беспредельностью вечно безгласного времени и пространства». Вот, к примеру, ее размышления при осмотре древнего католического собора: «Вооружиться знанием, проникнуть пытливой мыслью, найти какой-то смысл, оправдание жизни!.. Вот здесь... сейчас... в этом месте, пронизанном воспоминаниями прошлого и лунным светом, что-то говорит ее сердцу... словно предлагая ей мир... покой... одиночество... самоутверждение...».

Если уж говорить о проблесках религиозности, веры, то они в какой-то миг промелькнут и в безотчетных, интуитивных ощущениях героини. И совсем их не чувствуешь в трезвом, хотя и поэтическом анализе самого Драйзера.

Но поэзия поэзией, а зачем все-таки ей понадобилась Индия? Духовность Беренис позволяла выразить все, что так или иначе занимало в то время самого Драйзера.

Раньше, уязвленная жизнью, обществом, она видела в Каупервуде союзника и опору. С уходом Каупервуда «тонус жизни» в романе явно понизился.

«Ты пария, - и я тоже, - размышляла прежде Беренис. - Мир пытался сокрушить тебя. А меня он пытался выкинуть из той сферы, к которой я по природе своей и по всем чувствам своим должна принадлежать. Ты негодуешь - и я тоже. Так давай заключим союз: союз красоты, смелости и ума...».

Теперь, после смерти Каупервуда, она и сама становится немножко стоиком.

Ей, например, становится известно, что в Индии в уединенных убежищах живут якобы мудрецы, «учителя великих истин». Они учат людей управлять не только своими физическими, но и духовными силами. Люди к ним обращаются «в часы скорби, отчаяния или крушения надежд» и узнают, что в них самих есть духовные силы, постигнув которые «они сумеют исцелиться от своих горестей. Беренис тоже надеялась таким образом «обрести свет и покой».

В Индии Беренис постигла искусство «управления собой», «созерцания», «сосредоточения». Сверх того ей преподали религиозно-философское учение, согласно которому атомы, составляющие вселенную, разъединяются и вновь соединяются, образуя новые сочетания. Когда-нибудь в вечности повторятся те же сочетания, и так бессчетное множество раз. В этом круговороте вещества заключается якобы суть бессмертия, и уничтожение одной материальной формы - только прелюдия к возникновению другой. Учение это идеалистическое, оно усматривает за всеми превращениями духовное, Божественное начало.

Сходные мысли Драйзер высказывал еще в 1929 году в статье «Во что я верю». Но с одной существенной разницей: он ни тогда, ни после не утверждал с категоричностью, что именно стоит за всеми превращениями - Бог, творческая сила или просто природа, «причина себя самой».

Индийские «учителя великих истин», как и американские квакеры, сопровождают свое учение замысловатой религиозной фразеологией, за которой подчас теряется суть. В чем же суть наставлений, которыми снабдили Беренис? Лишь тогда обретешь ты счастье, если во всем будешь видеть Всевышнего... Не прилепляйся к земным благам. Во всем люби Всевышнего. И тогда ты будешь жить так, как учит и христианство: «Ищите прежде Царствия Божия». В общем, это почти то же, что исповедовал и Солон Барнс. Фактически опять за всей сложностью - простая мысль о необходимости духовного совершенствования для всеобщего благоденствия и покоя. Рациональное зерно, еле различимое за идеалистической оболочкой.

Ведь главная суть религии - миролюбивые, светлые отношения между всеми людьми - искажалась на протяжении веков. Религия часто использовалась как знамя для дел, ей противоположных, чтобы их приукрасить. Инквизиция, религиозные войны, всевозможное взаимное мучительство, распри - все это противоречит религиозной сути.

Отрешившись от всепоглощающего эгоизма и оглянувшись вокруг, Беренис, как Счастливый Принц в известной сказке Оскара Уайльда и как сам легендарный Будда, впервые заметила ужасающую бедность и социальный гнет в стране, породившей столь возвышенную философию. Потом оказалось, что и в американских городах есть трущобы, где условия человеческого, существования непереносимы. Она этого прежде не замечала. «Что значит былинка человеческой доброты в необозримом море нищеты и отчаяния?».

Пора было завершать книгу. Но к какому берегу вести Беренис, пережившую остальных героев «Трилогии»? Известно, что сказочный Счастливый Принц, будучи статуей, раздал страдающим золото, которым был облицован, а люди в благодарность стащили его с пьедестала. Он им не нужен был такой - облезлый, жалкий. Будда нашел якобы выход в отказе от желаний: «Рождение - страдание, старость - страдание, смерть - страдание, пребывание с немилым - страдание, недостижение желаний - страдание и, словом, вся привязанность к земному - страдание».

Чем закончить «Трилогию желания»? Робкой мыслью о тщете желаний? Натуре Драйзера, активно творческой, это было явно чуждо. Но делать из своей героини поборницу борьбы за социальные преобразования - на данном этапе это было бы натяжкой. Работая над очередной главой, Драйзер торопливо набрасывал заметки для последней. В ней должны были выявиться новые вопросы, поиски. Не конец, а начало нового пути. Беренис предстояло «идти дальше, приобретать опыт и знания, чтобы лучше понять, что такое жизнь и для чего живет человек». После праздничной беззаботной жизни впереди должен ощущаться каменистый долгий путь познания, полезной деятельности. Вот в преддверии этих новых усилий и должно было остановиться повествование. Но выразить все это предстояло художественными средствами.

Драйзер вступил в коммунистическую партию США в 1945 году. Он считал ее выразительницей идей, которым принадлежит будущее. Он писал Менкену в 1943 году: «Что касается коммунистической системы, как я наблюдал ее в России в 1927 и 1928 годах, я за нее - целиком и полностью».

Знал он о репрессиях, жертвах? Вероятно, далеко не в полной мере. Что-что, а маскироваться Сталин умел. К тому же многим тогда казалось, что строительство нового справедливого общества эти вынужденные жертвы оправдывает. Ведь иначе страдания большинства, эксплуатацию многих немногими не преодолеть, слишком велико сопротивление благотворным переменам. Враги, войны, Гитлер... Казалось, без ленинской или сталинской беспощадности не выстоять. Относительность прекрасных Божьих заповедей в этих условиях казалась очевидной: люди явно до них в большинстве своем еще не доросли. В таком случае буквально исполнять все эти заповеди опасно.

Непоколебимой ясностью взгляды Драйзера не отличались. Он скорее всего был просто гуманным и эмоциональным человеком, жаждущим справедливости. «Видишь ли, Менкен, в отличие от тебя я не могу быть беспристрастным. Я родился бедняком. Было время, когда я ходил в ноябре и декабре босым, потому что у меня не было ботинок. Я видел, как страдала от нужды мать, которую я любил, видел ее отчаяние. Вероятно, поэтому -независимо ни от кого и ни от чего, - я выступаю за такую социальную систему, которая, может быть, действительно будет лучше нашей», - так он отвечал на упреки Менкена, осуждавшего его политические воззрения.

О, сияющие далеко впереди цели! Так хотелось их приблизить, поскорей осчастливить человечество. И они вдруг начинали сиять где-то рядом... где-то в стороне от общей дороги. Там, в глухих дебрях, возникали миражи. Учителя вели к ним по бездорожью во тьму, заставляли при этом твердить искусственный, специально составленный катехизис.

Эти зигзаги дороги устланы трупами жертв. Потом люди с муками возвращаются на общую, тоже нелегкую, страдальческую дорогу. И по ней к немеркнущей далекой цели, тесня и толкая друг друга, кто впереди, кто поотстав, идет человечество, медленно преодолевая собственное несовершенство.

(Хорошо бы нам сейчас выйти на современный участок пути, а не на какой-нибудь пройденный другими этап «дикого», первоначального капитализма.)

При всех сомнениях, противоречивости, сложности Драйзер не был безнадежным пессимистом. В его сознании сомнения в возможности изменить

немедленно в массовом масштабе эгоистичную человеческую природу каким-то образом уживались с верой в способность человеческого разума когда-нибудь счастливо устроить жизнь на земле в собственных интересах. До самого конца в той или иной форме он возвращался к мысли, которую высказал однажды: «...на всякий вопрос есть ответ, если бы даже для отыскания его нам пришлось перестроить самих себя, общество, в котором мы живем, весь мир».

В долгой суете земных блужданий, Загубив немало сил и дней, Встретишь ты внезапно миг прощанья С жизнью отлетающей твоей.

В заключительном монологе своей «Трилогии» Драйзер хотел изложить, суммировать свои взгляды на мир. «Дней моих на земле осталось уже мало», - мог бы он повторить слова Бунина. Но, собственно, оставался уже только один день, и уже некогда было писать этот главный монолог.

Давно, еще в 1929 году, в уже упоминавшейся статье «Во что я верю» Драйзер писал о своем понимании жизни и смерти. Приведем еще один отрывок из этой статьи. Он вполне соответствует моменту: «Я считаю себя атомом в огромном механизме. Когда я умру, я распадусь на частицы, я уйду навсегда. Мое электрохимическое и физическое содержание станет частью, хотя бы мельчайшей, света, тепла, энергии, планет, солнца, цветов, крыс, королей. Если я буду существовать, то именно во всем этом. Как сказал поэт, «мой баркас, утонув, поплывет в иные моря».

Какая бы ни была у писателя болезнь, умирает он главным образом от застарелой усталости, от истощения нервных сил. 27 декабря 1945 года была закончена предпоследняя глава «Стоика». Драйзер сидел над рукописью весь день. Работа его измучила. Два романа были написаны почти один за другим.

В одной из глав «Стоика» описан приступ, случившийся у Каупервуда: «Он вдруг почувствовал такую острую боль, какой еще ни разу не испытывал за все время своей болезни. Казалось, кто-то воткнул ему острый нож в левую почку, медленно его повернул, и боль мгновенно отдалась в сердце». Описываются и последние минуты Каупервуда, когда окружающие прислушивались к его тяжелому дыханию, а оно «то становилось громче, то замирало». Драйзеру предстояло нечто подобное. Если прежде в своих романах он воспроизводил уже пережитое, то на этот раз в «Стоике» он многое предвосхитил.

В конце дня они с Элен поехали к океану подышать воздухом. А ночью сильная боль в области почек подняла Драйзера с постели. Потом он свалился на пол, скорчившись от боли. Врачи. Уколы. Кислородная подушка. Элен вспоминает, что на следующий день ему стало лучше, только похолодевшие руки нельзя было согреть. Видимо, угасало кровообращение раньше сознания.

Кто знает, о чем он в это время думал. Вероятно, он чувствовал сильную слабость, может быть, временами боль, когда проходило действие уколов. Проносились ли в его памяти воспоминания? А может быть, он ничего не вспоминал, только мысленно просил Бога, в существовании которого сомневался, помочь, облегчить боль, предсмертные страдания.

Так прошло много времени, потом дыхание стало прерывистым, кончики пальцев посинели. По лицу разливалось мирное спокойствие. Наконец замерло дыхание.

«О, небо!

Перемены,

К которым мы стремимся

С такою радостью...
О что же это такое - Путь, которым я прошел?»

это строчки из стихотворения Драйзера, начертанного на его могиле. В них по-прежнему недоуменный вопрос.

Художник, наделенный искрой Божьей - определенными особенностями психофизического аппарата. Стечение разных, порой случайных обстоятельств помогло ему реализовать свои способности, надежды. Ему удалось создать мир, которому присуща достоверность подлинного, и внести в жестокую суету своекорыстия милосердие, вдохновение, пытливую мысль.

Непреодолимым было его стремление к творчеству. И при этом – страх бедности, тяготение к благам, эгоизм... Не стоит никого идеализировать. Но при всех противоречиях жизнь Драйзера - путь к себе подлинному, к реализации врожденного таланта. Он всю жизнь стремился быть собой. В конце концов это ему удалось. Одному из немногих - ведь каждый по-своему талантлив, не всегда только знает об этом. Когда-нибудь каждый научится находить свой путь через все препятствия, соблазны, заблуждения.

Мириады семян ежегодно разносит ветер по земле, и лишь небольшая часть прорастает и дает всходы. Почти то же и с талантами. Каменистая почва, погодные условия, да мало ли что. «Я лично не жалуюсь на жизнь, она обошлась со мной хорошо», - признавал сам Драйзер.

И все же сколько напрасных усилий, терзаний, ненужных затрат! Кто-то, кажется, Стефан Цвейг, писал, что «препятствия создают гения». Если это так, то у Драйзера было достаточно возможностей стать гением: его долго преследовала нищета, его не миновали клевета и непонимание (например, в одном из городов его родного штата Индиана попечители местной библиотеки сожгли все его произведения), после первой же книги его довели до нервного заболевания, до попытки самоубийства. Все это - признаки несовершенства общественной жизни.