Интервью разных видов, «спроектированная ситуация»

РЕТРО НА ПУТИ К БУДУЩЕМУ

Как встретишь Новый год – так его и проведешь. ТВ всех каналов развлекало нас в новогоднюю ночь старыми песнями в исполнении новых певцов. Вроде и усмешливо, и ностальгически.

– Ретрокультура в такой же степени наша, как мы дети и внуки своих отцов и дедов. Надоело делить культуру на поколения, – заявили авторы зрелища.

Дмитрий Крылов в новогоднем «Телескопе», намекая на второе пришествие коммунистов, советовал изучать опыт Гостелерадио.

Продолжая в том же духе, посмотрим, как возвращаются мотивы и приемы ретро в нашу телевизионную журналистику.

Александр Политковский закрыл свое «Политбюро» на канале ОРТ, достал прежнюю клетчатую кепочку и отправился репортерствовать в глубинку для «ТВ-6». Возврат к самому себе, к естественному амплуа можно только приветствовать.

На канале РТР с блеском возродил старый метод «спровоцированной ситуации» воронежский журналист Владимир Герчиков. Два черно-белых телевизора местного завода стали яблоком раздора среди деревенских старушек. Кто спел, станцевал – тому телевизор. Кто поленился – теперь ворчит, завидует, злится.

Больше других ностальгические ассоциации рождают передачи телерадиокомпании "Мир", идущие по каналу ОРТ.

Прежде всего, потому, что напоминают о тех связях, которые были у нас с Алма-Атой и Кишиневом, с Ташкентом и Ереваном – летишь куда хочешь, и везде ты как дома.

Может быть, передачи «Мира» имеют вполне определенный, в чем-то консервативный характер потому, что с самого начала компания ввела для своих сотрудников этический кодекс, некие ограничения:

Рано или поздно этические кодексы придется принимать всем телерадиовешателям. Мне кажется, есть смысл подробнее посмотреть, к чему ведут самоограничения творческого пространства на примере передач «Мира» – как прошедших в эфир, так и не допущенных к эфиру.

Первой строкой в редакционных планах ТВ лет двадцать назад стояли эпические полотна типа «От съезда к съезду» или «Республика рапортует». Выступление первого лица, кое-что об экономике... Нет, не кое-что, а непременно достижения. Новостройки пятилетки, соревнование в промышленности, борьба за высокий урожай на селе. И под занавес немного о культуре. Отчего это сегодня вспомнился самый помпезный, навсегда и без сожаления похороненный жанр? А оттого, что просмотрел я две большие передачи «Мира»: «Беларусь сегодня» и «День республики Казахстан». И понял: жанр обозрения не виноват, если не превращать его в похвальбу и показуху. И даже выступление первого лица может содержать некий «момент истины». Для меня, например, откровением прозвучали слова президента Назарбаева:

– Наконец, я должен выразиться более определенно. Создавать национальную буржуазию – я имею в виду казахстанскую – надо приступить самым настоящим образом: полным протекционизмом и полной поддержкой. И хватит стесняться в выражениях.

Никогда от постсоветских политиков я не слышал столь определенно сформулированной задачи. Что-то плетем о «рыночной экономике», а «буржуазию» по-прежнему воспринимаем как ругательство. Анекдотики рассказываем про «новых русских». В Казахстане же, оказывается, строят капитализм «самым настоящим образом» – с буржуями, то есть, простите, с уважаемой буржуазией, просвещенными и богатыми людьми. Назарбаев так развивает свой тезис:

– Я надеюсь только на будущую национальную буржуазию, которая прежде всего будет думать об интересах этого государства. Надеюсь, им не безразлично, что надо поделиться сегодня, когда трудно, с бедными. Надеюсь, поймут, что в этих условиях мы должны срезать большие доходы, чтобы не возмущался народ, чтобы мы продвигали реформы. И они не будут хапать, как дальнее зарубежье и ближнее, те, которые хотят только использовать дешевую рабочую силу, вывезти сырье, нажиться. Они будут надолго капитально работать, поэтому мы должны полностью повернуться к частным структурам в Казахстане и сделать все, что мы можем в этих трудных условиях. Вас это устраивает?

Президент обращался как раз к молодой буржуазии, которую мы затем смогли рассмотреть более подробно. Сюжеты телеобозрения посвящались людям, на которых надеется Назарбаев. К концу передачи возникло ощущение, что его надежды не беспочвенны. Нагляднее всего вышла новелла о руководителе стройтреста, ныне акционерного общества. Что делают остальные в своих холдингах и лизингах – не знаю, они ведут беседы с корреспондентом, не выходя из-за письменных столов, однако впечатление благоприятное: умные лица, хороший русский язык, здравые мысли. К примеру: лишь бы люди не уезжали, на этой территории нужно большое население, чтобы ее освоить как следует. Имеем 16 миллионов, нужно бы 50–60. Сначала мы, – казахстанцы, а потом уже казахи, русские, немцы, евреи, не всеми это осознается, к сожалению.

Кстати, в одном из коттеджей, построенных героем передачи, то есть представителем буржуазии, справляет новоселье русская семья. А коттеджи тянутся аж за горизонт. А герой посещает стройку 12-этажного дома, монолитного, значит, надо бетон подавать круглые сутки. Ей-богу, стройка эта на экране показалась мне ближе и роднее, чем тусовки и презентации. В Москве по поводу строек принято только ворчать: мол, все разрыли, не проехать, лучше бы по десятке к празднику раздали. В Москве не принято показывать Москву на экране. Как-то стесняются: всюду реклама, витрины, новые особняки. Буржуазия! Не показали, а было бы любопытно, как «ограбленное антинародным режимом население» тащит с бывшей ВДНХ телевизоры, видеомагнитофоны, микроволновые печи, как их продают с грузовиков, словно картошку.

Вот и в белорусском обозрении не поймешь, капитализм там строят или социализм, у населения денег не хватает «семью кормить», как сказала одна гражданка на улице, или микроволновку купить. Вроде бы, все в передаче присутствует – и новое производство инсулина, и нищий музыкант, приехавший с Украины, и школьники, пишущие сочинение, и предсовмина с рассуждениями об «управляемой инфляции», и даже социологические данные – а понять решительно ничего невозможно. Ну, как бы вы ответили на такой, к примеру, вопрос:

С каким из суждений вы более согласны? (так в титрах).

– Правительство отвечает за благополучие своих граждан и их уровень жизни – 77%.

– Люди сами отвечают за свое благополучие и сами решают свои проблемы – 23%.

Правительство в самом деле отвечает? Тогда 77% – высокая оценка его деятельности. Но, скорее всего, это суждение о том, что правительство по идее должно бы отвечать за граждан. Во всяком случае, мне кажется, опрашиваемые не совсем поняли, чего от них хотят. О зрителях я уж не говорю.

О чем мы спрашиваем приезжего из бывшей братской республики в первую очередь? Об уровне жизни. Прежде, в СССР, одним из «секретов» было то обстоятельство, что белорусы, скажем, живут лучше, чем русские в Поволжье. На Минском тракторном заводе возле проходной не было объявлений «требуются рабочие», на заводской территории действовали, кроме столовых, шашлычная и блинная, а в восемь утра после ночной смены мы со сталеваром Долгопятом выпили, едва выйдя за проходную, по стакану сухого вина. Завершая съемки в девять вечера, заехали в магазин, где можно было купить не только любые продукты, но и предметы быта – от сервиза до электролампочки. Это было в СССР, но рассказывать об этом, чтоб не волновать Поволжье, мы не могли. Может, и сейчас белорусы что-то скрывают от нас, не хотят обижать?

Откровенные разговоры всегда оставались за кадром.

– Черт возьми, когда же у нас в России можно будет в десять вечера купить сервиз и выпить пива! – воскликнул я, потрясенный магазинным великолепием белорусского городка Борисова в середине 80-х годов.

– А никогда, – меланхолически откликнулся белорусский звукооператор.

– Но почему?

– Вас в России слишком много, вот порядка и нет.

Если теперь белорусы хотят с нами воссоединяться, – значит... Что это значит? Передача «Беларусь сегодня» ответа не дает.

Что же Россия показывает на экране «Мира»? Вначале – о «крамольной» передаче, которую в эфир не выпустили.

Сразу скажу – жаль, что не выпустили. Жаль, пропала череда редких по душевной открытости экранных портретов. Перемонтировать бы, расставить акценты. Но автор и режиссер Ратмир Луценко как-либо корректировать свою работу не захотел.

Что же, по его мнению, должны были узнать о России в узбекских кишлаках и в тех же уютных городках Белоруссии?

Мы видим автора, спешащего на поезд. Он едет в Вологду. А там ждет его белая «Волга-31». И на этой машине он, молодой и красивый, в белоснежных брюках, неожиданно появляется перед сельскими ребятишками и пытается заговорить с вологжанами. Поначалу ему не рады, но постепенно скованность исчезает. Ратмир шутит, заставляет людей включиться в игру. Дает, к примеру старушке микрофон: вроде бы не он корреспондент, а она.

– Вы какую телекомпанию представляете?

– Нет у нас никакой компании.

– Как этот поселок называется?

– Наша деревня? Сущево.

– Так и говорите: Сущевское телевидение. Вопросы задавайте, что вы хотели бы от меня узнать.

И тут деревенская жительница блестяще включается в игру, но только на несколько секунд:

– Расскажите, вы-то хорошо, наверно, живете. Да и мы ничего живем, чего обижаться-то больно-то, пенсии хватает на хлеб и молоко.

Снова проезды на машине, а между ними – теперь уже трагические рассказы. О любви к погибшему полвека назад мужу. О том, как человек отсидел ни за что десять лет. Как соседка повесилась. Как дети сгорели заживо. Как пьет и не ночует дома дочь-школьница. Единственные счастливые люди – армянин Овик, прижившийся на вологодчине, и пятнадцатилетняя Жанна, зарабатывающая тем, что раскачивает кабины качелей в городском парке. Она хочет учиться на следователя, потому что жалко тех ребят, которые ни за что сидят.

Все это чистое золото правды. Рассказы волнуют. Это не случайные встречи. По-видимому, отбор героев провели помощники-вологжане, которых автор благодарит в конце, в титрах. Тогда зачем изображать из себя этакого заезжего пижона, который даже не знает, в какой деревне находится? Ведь выходит, что трагедии у нас на каждом шагу. Куда ни поедешь –ничего, кроме трагедий.

Тоже ведь получилось обозрение. И если честно обозначить принцип отбора героев для съемки, если вместо пижонства задуматься и осмыслить людские судьбы – весьма незаурядная вышла бы передача. А так – лишний аргумент моему белорусскому звуковику: вас, мол, там слишком много, и никогда у вас ничего путного не будет.

Передача называлась «Вологодские переезды» из цикла «Не ждали». Изначально неверный посыл. Ждали, ждут и надеются на сочувствие и соучастие. Теперь такого цикла, похоже, не будет. Пожертвовать своим легким стилем автор не захотел, побоялся упреков в старомодном реализме. Быть серьезным теперь на ТВ стыдно. «Публицист» звучит как ругательство. «Публицистика» – синоним занудного морализаторства. И вот задумчивый Ратмир в белых штанах, по-есенински перекинув пиджак через плечо, проходит мимо золотистых скирд, мимо людских судеб.

Другая передача из российской глубинки, в отличие от предыдущей, вышла в эфир, хотя тоже явно требовала тактичного редакторского вмешательства. Интеллигентных авторов, а вернее, посланцев богемы, пробующих себя на ТВ, поначалу смущает требование простоты, даже примитивности в построении очерка, репортажа, эссе. Все должно быть понятно с первого раза, ибо он же и последний! Автор этих строк, в отличие от случайного зрителя в ауле, специально уселся к телевизору для восприятия передачи Е. Дюрич о переселенцах в Борисоглебске. И только на 15-й минуте начал понимать, о чем, собственно, речь.

Слишком просто было бы для Е. Дюрич выйти перед камерой и сказать с самого начала: я приехала в Борисоглебск потому, что здесь укореняются, надеясь обрести родину, русские переселенцы из Средней Азии. В большинстве не привыкшие к сельскому труду люди городских профессий. Местные власти надеются, что они поднимут духовный потенциал города... Нет, это было бы слишком просто. Репортер начинает с опроса прохожих – какая же теперь передача без опроса? И странно звучит ее вопрос: ну как переселенцы, жить не мешают? Выяснила: не мешают. И пошла в швейную мастерскую, чтобы поделиться со зрителями своими школьными воспоминаниями о снах Веры Павловны. Зритель чешет в затылке: что, какая-то Вера Павловна в Борисоглебск переехала?

Словечка не вымолвит в простоте! И это та самая Е. Дюрич, замечательный репортаж которой из выставочных залов я отмечал в «Журналисте». Выходит, говорить о жизни сложнее, чем о ее отражении на полотнах. Судьбы переселенцев в Борисоглебске требовали серьезного подхода, как и судьбы вологжан в предыдущем примере.

Лучше всех среди авторов «Мира» показывает российскую глубинку Сергей Логинов. Он ведет свои теленаблюдения в районе города Рыбинска. Его камера не попрыгунчиком скачет по округе, а поселяется прочно: в библиотеке, в клубе, в доме старой женщины, пекущей хлеб, и молодого предпринимателя. Камера Логинова позволяет нам наблюдать настоящую народную жизнь.

Если вспомнить, что Сергей получал когда-то призы на всесоюзных фестивалях за телевизионные фильмы о героях соцтруда и о бригадном подряде на Калужском турбинном заводе – можно смело записывать и его, и меня в ретрограды.

Как и Герчиков в Воронеже, он тоже использует «спровоцированные ситуации». Логинов делает своими соучастниками жителей Рыбинска. Молодая соседка дотошно расспрашивает старую, как она хлеб печет, а та и рада показать, рассказать. Красивая библиотекарша расспрашивает о житье-бытье постоянных читателей, они, похоже, и не подозревают о телекамере. А в клубе устраивают конкурс телевизионных ведущих – это ли не повод узнать их вкусы, запросы, духовный кругозор! Конечно, их кумиры – Демидов из «Музобоза» и Пельш, конечно, они путают Пушкина с Лермонтовым. Но каждый день идет на работу и участливо общается с читателями красивая библиотекарша, и родниковой чистоты мелодии рождаются у местного композитора, и приглашают ансамбль в Америку, а предприниматель, разукрасивший округу деревянными скульптурами, выпускает отличную мебель и рассказывает байку по мотивам Льва Толстого. Как убрал один мужик сено, а другой поленился, и сгнило оно. У первого дом – полная чаша, второй думает: надо брать топор, идти отнимать, а то с голоду помру. Такая вот революционная ситуация.

Скажете – не модно: пропаганда передового опыта, лениться не надо... Что это – новая информация? Из уст рыбинского предпринимателя, смею утверждать – новая. Конкретная и полезная.

Да, Логинов делает то, что делал и десять лет назад. Стал шире, раскованнее. Основы мастерства – прежние.

А вот запрещенная когда-то к эфиру кассета. О Чечне. В первый раз съемочная группа «Мира» побывала там в 1993 году, во второй – в 1995-м. Праздничная демонстрация по поводу годовщины независимости – и руины того же Грозного. Вот интеллигенция наслаждается звуками классической музыки под сводами прекрасного здания. Вот руины этого здания. Монтажные стыки сделаны мастерски: картины мирной жизни словно бы вспыхивают огнем, красный цвет заливает экран. Невольно вспоминаешь подобный прием в фильмах о мирной жизни советских людей до 22 июня 1941 года где-нибудь в Киеве. «Вероломное» нападение – пламя, кровь, варварство, разрушения, оккупация. Так и здесь. В 93-м свадьбы, в 95-м - смерть.

Запоминается молодой человек из числа беженцев, живущих в железнодорожных вагонах. Он мечтает о том, чтобы на нашу планету напал кто-нибудь из Космоса. Тогда земляне сплотились бы, забыв, кто чеченец, а кто русский. Чеченский имам играет на гитаре, поет песню Окуджавы и рассуждает, что Аллах един, лишь пророки на Земле были разные, Мохаммед, а до него Исса. Авторы фильма выходят к концу на вечную проблему: граница меж Добром и Злом проходит не по карте, а по нашим сердцам. Мне кажется, с этой мыслью надо было приступать к съемкам.

Тогда фильм можно было бы показать в эфире немедленно.

А пока эти художественные наблюдения, будь они показаны, подлили бы масла в огонь кавказской войны. Источник Зла указан однозначно – это Москва. Кроме прочего, такой подход противоречит этическим принципам телекомпании «Мир». Приведу еще одну цитату.

«Основной принцип – объемный, многомерный подход к каждому факту, событию, явлению. При подготовке передач следует учитывать: а) интересы данного объекта (предприятия, города, народа); б) интересы его партнеров по данной конкретной ситуации (других предприятий, городов, государств); в) интересы некоей общей структуры (отрасли, конгломерата народов, содружества стран); г) интересы и законы здравого смысла. Передачи строятся на принципе диалога, конечная цель которого – поиск конструктивного решения».

Если бы авторы поставили задачу найти границы Добра и Зла в чеченской войне и вспомнили бы, почитав кое-что перед выездом, предысторию нынешних военных действий, им, как ни жалко, пришлось бы отказаться от эффектного противопоставления «мирного» 93-го и военного 95-го. Ведь в то самое время, когда они снимали свадьбы и концерты, в Чечне происходило и другое. Например, регулярное разграбление поездов. Нападали на поездные бригады, уносили из вагонов все вплоть до цемента и металла. Целые селения жили этим промыслом. А Москва посылала тогда не карательные экспедиции (оцепление – обыск – арест воров). Москва посылала новые поезда. Грабится десятый поезд, сотый – посылали еще и еще. А истории с «отмыванием» сомнительных денег, с «чеченскими авизо», с нападениями на автобусы в Минводах! Все это осталось за кадром в этнографическом показе 1993 года – едва ли правильной точке отсчета.

Судя по репликам на улицах, режим Дудаева был хорош для всех, даже для русских. Воплощение Добра. А Зло – вот оно: мордастый десантник на броне возмущается, что у чеченцев дома двухэтажные, а в домах ковры, возле домов иномарки. Другой говорит: чеченцы не поддаются перевоспитанию, даже дети берут оружие и стреляют.

– Надо всех чеченцев уничтожить? – уточняет корреспондент.

– Так точно! – подтверждает военный собеседник.

Не стоило уходить сразу от темы чеченского «богатства». Не за счет ли нищих российских деревень оно возникло? Да, но не чеченцы тут причиной, а «ленинская национальная политика», отдававшая приоритет «прежде угнетаемым нациям». Разъяснить бы это – но авторы не ставили такой задачи. Они вроде бы объективны. Наше дело показать, а вы разбирайтесь.

Прочеченская ориентация многих российских журналистов в кампании 95 года была понятна и объяснима, и даже благородна – но до известного предела. Любой первокурсник МГУ мечтал побывать в гостях у Басаева, а третьекурсники уже там были. Басаев имел возможность сказать все, что хотел, и во «Взгляде» Любимова, и на канале НТВ у Елены Масюк. Есть, однако, доля справедливости в упреках ретроградов: брать интервью в штабе Масхадова – все равно, что приехать с микрофоном в бункер Гитлера в 1942 году. Когда слушаешь проникновенного Басаева, забываешь, что он зверски угробил сотню жителей Буденновска. Таких же воинов с зеленой лентой на лбу – «свобода или смерть» – полно в не вышедшем на экраны фильме «Мира». И не надо было предоставлять им слово.

В советские времена всякий факт подавался как частный случай чего-то большого и важного. Меж тем в остальном мире правило подачи информации как раз противоположное: от частного – к общему! Это соответствует характеру предметного восприятия мира обыкновенным человеком. Но репортеры «Спектра» (информационных выпусков «Мира») трудятся по старинке. Поначалу порассуждают о том, о сем, и лишь потом дают факты.

– Итак, наш первый репортаж. Его тема не теряет актуальности вот уже шесть лет. Его с нетерпением ждут журналисты, а еще больше жители республики. Ждут с извечным вопросом: быть или не быть? То, о чем так долго говорили в Армении, свершилось. Атомная электростанция родилась во второй раз.

А надо было сказать: после шестилетнего перерыва вновь пущена Армянская АЭС. Слишком просто? Вот и хорошо. Все понятно.

Уже после сообщения факта, на кадрах пуска АЭС, следовало бы пояснить, о чем же спорили шесть лет, почему сидели без энергии. На протяжении этих лет все репортажи из Армении подчеркивали: нет света, нет газа, нет овощей, ничего нет, сидим и бедствуем. В кадре непременно присутствовала свеча. Даже если съемка днем – зашторивали окна и зажигали свечу. И вот серия репортажей, свидетельствующая: армяне взялись за дело, привычка «бить на жалость» преодолена. Открывают церковь, открывают кинотеатр, придумали смешивать уголь с торфом и топить этой смесью печки. Даже лебедей вернули в пруд в центре Еревана. Такая подборка новостей внушает оптимизм.

Поддерживать разумный баланс в новостях – значит поддерживать в народе уверенность в себе, преодолевать безысходность. Положительные примеры обнадеживают: есть свет в конце туннеля, выскочим, прорвемся. Я – за такое «ретро», как положительные примеры и показ реальных достижений нашего хозяйства – народного ли, буржуазного или какое оно у нас сегодня...

Иначе возникает желание развернуться в туннеле и рвануть назад. На рождество, 7 января, по каналу ОРТ показали будни кремлевской роты. У них там есть макет мавзолейного крыльца, и они тренируются. Тянут ногу, шагая по ступенькам, сменяют друг друга под удары колоколов Спасской башни. В тексте сожаление об утраченном красивом ритуале, а съемки вроде бы сегодняшние. Намек: только прикажите, квалификацию солдаты не утратили...

Нет, не надо такого ретро. Не дай Бог. Только вперед. Не забывая старого и всегда нужного профессионального мастерства.

СПЕЦРЕПОРТАЖ

Титром «специальный репортаж» предваряется обычно самый большой, обстоятельный материал в телевизионном выпуске новостей. Иногда он приурочен к событию, иногда – к дате, а порой никакого «оперативного повода» нет – просто попал журналист в интересное место и решил показать, что увидел.

Значит, «что вижу – о том пою»? Ей-богу, напрасно некоторые смеются над этим старым восточным принципом. Если взгляд зорок, подмечает яркие детали, а рассказ талантлив, – отчего бы не сделать спецрепортаж с самого, казалось бы, примелькавшегося объекта.

Шли однажды старшекурсники нашего факультета по переходу между станциями метро. Обратили внимание на какие-то странные узкие колонны в стенах, на металлические щиты, что-то прикрывающие под полом. Тысячу раз здесь ходили, а тут решили поинтересоваться «тайнами» метро. В результате по каналу РТР неоднократно был показан поистине сенсационный репортаж. Когда уходят из метро последние пассажиры, раскрываются таинственные ворота и вылезают из стен, из пола металлические щиты, наглухо закрывающие переход. И выходят на перрон люди в белых халатах и в масках, со странными приборами и ранцами... Репетируется чрезвычайная ситуация. Отключен ток, но по рельсам движется каким-то непонятным образом состав из открытых платформ. На одной из платформ едет наш студент, его снимает оператор. Произносятся ключевые фразы репортажа. Второй дубль, третий... восьмой! Потом ни один из этих дублей в репортаж не войдет, режиссеру показалось, что парень слишком уж спокоен, а надо бы раскрыть глаза пошире, подчеркнуть нестандартность ситуации, своим волнением увлечь зрителей. Журналист в спецрепортаже создает и исполняет свою собственную роль – разведчика, посланца аудитории на объекте.

На Первом телефоруме стран СНГ, проходившем в августе 1998 г., в номинации «Репортер» первенство было присуждено Ирине Марининой из пермской телекомпании «Авто-ТВ». Поверьте, свежепроломленная полынья в пруду, куда свалилась набитая подростками «Нива» (а репортер поясняет – десять человек ехали в соседнее село на гулянку) впечатляет больше, чем привычные уже трупы в «Дорожном патруле». Но мало этого. Репортер выясняет, что бороться с пьяными за рулем в здешнем районе сложно: на их стороне... народный судья! Так считает начальник ГАИ. Маринина, естественно, идет к судье. А тот разговаривать не желает, буквально выставляет репортера с оператором на улицу. И уж тут, на улице, репортер выражает свое отношение к судье.

Стоп! Разве может репортер «выражать отношение»? Разве мы не призываем следовать общепринятому правилу «отделения фактов от мнений»? Разве не лишился эфира один из лучших наших репортеров Владислав Флярковский, как только стал комментировать с места события какое-то особо занудное заседание нашего парламента? Мнение было весьма остроумным, но его сочли неуместным в информационной программе.

Вот тут мы и подходим к толкованию смысла термина «спецрепортаж». Это не просто большой сюжет. В одном из западных пособий я прочел термин «позиционный репортаж». Мы говорим – «проблемный» или «тематический», тоже подразумевая, что репортер здесь (в отличие от протокольной хроники) обязан иметь собственную точку зрения, выраженную в отборе и показе фактов, разных мнений и лиц.

Нашей русской душе тесно в европейских рамках. И вот уже репортер из Липецка подводит безрадостные итоги деятельности уходящего в отставку мэра и делает вывод, что городу нужен свой Лужков, деловой мужик в кепке, но нет таких в липецкой мэрии.

Слышать это, конечно, приятнее, чем угрюмую реплику столичного репортера из «Взгляда»: «Не этому мэру принадлежит будущее». Помните, Лужков совершил путешествие по московским подземным ходам, там же дал интервью «Взгляду» – и там же его, отойдя на три шага, обхамили – вежливо, конечно: кто его знает, что такое «будущее», и кому оно вообще принадлежит, кроме господа Бога?

И, тем не менее, липецкий репортер, как и его московский коллега, переступили ту грань, за которой информация превращается в агитацию «за» или «против». Отношение – да, в спецрепортаже его не спрячешь. Но выводы пусть делает не репортер, а зритель.

Пермячка Ирина Маринина за свой выпад против судьи получила небольшие местные неприятности – и, несмотря на это, приз международного телефорума. Потому что остальные ее репортажи были безупречны и непременно остроумны. Например, захотелось ей обратить внимание сограждан на недостроенный концертный зал – сколько можно ходить мимо этих руин в центре города? А иногда и заходить внутрь – по нужде... И вот перед нами репортаж: «В центре Перми вот уже восемь лет существует общественный туалет на две тысячи посадочных мест. Особенно удобно после митинга на площади – многие устремляются сюда, посмотрите, какая удобная дыра в заборе...» Репортер в модных шортах исчезает в упомянутой дыре. Все. Выводы о том, что надо бы закончить стройку, что это позор для города – делает зритель.

Позволю себе напомнить еще один репортерский принцип: за чем пойдешь, – то и найдешь. Выступивший в качестве репортера Владимир Молчанов поговорил на улицах Ярославля с пожилыми женщинами об их несчастной доле. «А мужчины, которые нам встречались, были нетрезвые и неинтересные». Вот так одним махом... Программа Молчанова делалась «на экспорт», с английскими субтитрами, и должна была подтвердить сформировавшийся на Западе стереотип о повальном пьянстве и нищете в российской глубинке. А телекомпания из Кемерово прислала на форум стран СНГ нечто совсем другое: репортаж с сельского праздника. У нас ведь тоже сложился стереотип: Кемерово – значит голодные шахтеры на рельсах. Оказывается, есть еще другая жизнь. Селяне частушки поют: «... говорим уверенно – раз народ еще смеется, то не все потеряно».

На просторах России можно найти примеры для подтверждения любых идей и представлений. Хорошо бы уметь соблюдать баланс. Один из наших выпускников, работающий для западной телекомпании, снял в зимнем подмосковном лесу кулачную драку. Подъезжают «новые русские» на джипах, кладут доллары в меховую шапку, и выходят бойцы – ну совсем как у Лермонтова удалой опричник Кирибеевич и купец Калашников. «И ударил его посередь груди – затрещала грудь молодецкая...» Выпускник пришел к нынешним студентам с «лестным» предложением: написать сценарный план репортажа о ночной жизни Москвы. Студенты отказались, намекнув старшему товарищу, что продавать такую информацию противно.

Зло, конфликты всегда привлекательней Добра. Во всяком случае, на экране. Акцию «89» НТВ, как я упоминал, спустило на тормозах, потому что там не понимают, чем отличаются российские регионы друг от друга... Да ведь настоящий репортер не то что из разных областей – с самого банального события привезет такое, чего неталантливый не разглядит. Даже в советские времена делом репортерской чести было найти нечто оригинальное – «ход», «изюминку», «лауреатский кадр» – такие были у нас термины. И хорошо, что репортажи из России стали появляться на московском («мэрском») третьем канале в программе, названной задиристо: «За Садовым кольцом». Делает их команда Нины Зверевой, которую для этой цели выписали из Нижнего Новгорода – в столице специалистов по России не нашлось. Смотришь на экран и укрепляешься в мысли: нет, не все потеряно!

Спецрепортаж может служить отправной точкой для комментария ученого (так Николай Шмелев в программе Нины Зверевой комментировал репортажи из города Мышкина), для дискуссии (так бывало в лучших выпусках «Пресс-клуба»), может выходить в эфир как самостоятельная передача (доброй памяти «Репортер» Михаила Дегтяря и Игоря Шестакова на РТР), но чаще всего, как уже сказано, он входит в состав выпуска новостей, будучи слегка обособлен, выделен титром. Скажем, Би-би-си вдруг без всякого повода дает в ночном неторопливом выпуске большой репортаж из Сингапура: «Что-то давненько не бывали мы в Сингапуре, а давайте посмотрим, что там происходит...» Конкурирующая Ай-ти-эн посылает репортеров на арабо-израильскую границу, тоже без повода – так, рядовые разборки, женские перебранки. Спецрепортажи, как камешки в телевизионной мозаике, создают картину мира.

Присланные из глубин России (на форумы и фестивали, коих становится все больше, и это залог выработки общих критериев профессионализма – «что такое хорошо и что такое плохо»), специальные репортажи часто страдают типичными недостатками.

Во-первых, не всегда продумана основная идея: для кого и для чего делается репортаж? О чем, собственно, мы сообщаем? Особенно неудачен показ всевозможных заседаний, конференций, собраний. Вместо скучных лиц заседающих лучше показывать дело, объект, проблему, ради которых они собрались. А под конец «отловить» в кулуарах заведомо интересного человека, «блеснувшего» на трибуне нестандартной мыслью.

Во-вторых, даже если появляется в репортаже небанальный человек – интервью с ним разрушает действие репортажа, оно непомерно длинное. Интервью в репортаже, по мировым стандартам, имеет размер «от одной фразы до небольшого абзаца текста».

В-третьих, репортер не всегда задумывается о четкой драматургии, о развитии действия. В спецрепортаже (в отличие от протокольного) кульминация часто попадает на пленку первой, а уж потом к ней придумываются подходы, перипетии. Скажем, группа Би-би-си, сопровождавшая Александра Солженицына, ухватила в объективы момент прощания писателя с охраной в одном из городов – он подписывал охранникам книги, и стоявший тут же бывший зэк сказал что-то про «кэгэбешников», его стали прогонять, Солженицын вмешался... Может быть, репортеры специально нашли «скандалиста» заранее. А может, отстали от поезда, чтобы поснимать его возле тюрьмы, дома, во дворе за колкой дров... Во всяком случае, эти бытовые кадры и высказывания зэка о писателе («выше его только Бог, но... он двадцать лет здесь не был, он потерял нюх») в монтаже оказались предшествующими сцене на вокзале. Как они ухитрились так снять – неважно, важен результат. В спецрепортаже время и пространство зачастую создаются искусственно. Важно лишь не нарушать жизненной правды. Впрочем, этому понятию надо бы посвятить специальную статью. Киноправда всегда более или менее отличается от самой действительности.

В-четвертых, молодые журналисты не владеют правилами сочетания слова и изображения в репортаже. А ведь, казалось бы, все очень просто. Не надо словами называть то, что и так видно в кадре. Дополнить, пояснить – вот задача репортера. Но кое-кто вообще забывает о «картинке», отрывается от нее слишком далеко, торопясь поведать миру охватившие его мысли и чувства. Не дублировать «картинку» словами и не забывать ее – просто?

В-пятых, правило Горация: передавать словами лишь то, что не может быть показано. Не надо расспрашивать человека о том, что можно показать. Вроде бы очевидно, к чему здесь писать об этом, занимать место? Но смотрю репортаж с Дальнего Востока: журналистка расспрашивает хозяйку кафе, какие у нее блюда, да какие цены. Видно, дама привыкла работать на радио и не заботится о «картинке». Сели бы за стол да попробовали – как в свое время Юрий Черниченко с селекционером в передаче о новых сортах картофеля. За дымящимся чугунком с картошкой, за малосольным огурчиком.

В-шестых, тесно связано с предыдущим – репортеры не умеют придумать для себя роль, действие. Нельзя, конечно, вмешиваться в конфликт на одной из сторон, как делал это Невзоров (автомат в руке, тут «наши», там – «не наши»), но почему бы не положить самому кирпич в реставрируемое здание, не вынести на свалку носилки с мусором, не произвести еще сотню действий, столь обычных для репортеров всех стран мира? На телефоруме я с удовольствием смотрел на азербайджанских девушек-репортеров, которые готовили национальные блюда или ловили падающие, столь редкие в их краях снежинки... «Стенд-ап» не надо понимать буквально – стоять по стойке смирно перед камерой.

Репортаж можно смело называть «самым телевизионным» жанром. Это жизнь «в форме самой жизни», происходящее зритель видит собственными глазами, забывая, что существует отбор, что репортер и оператор направили телекамеру не случайно, а в высшей степени продуманно – если, конечно, они профессионалы, если знают, чего ждет от них руководство телекомпании.

Напоследок – об одном понятии из теории ТВ: «персонификация информации». Персонификация – значит олицетворение. Представление в лицах. Какое лицо у репортера – такова, значит, и пославшая его телекомпания. Но вот что еще важнее: каких героев, какие лица мы выберем для олицетворения идеи своего спецрепортажа. Взять ту же несостоявшуюся идею НТВ «89». Неужели нельзя было в каждом регионе найти двух-трех человек, чьи судьбы, чья сегодняшняя жизнь олицетворяли бы жизнь России? Именно так поступает известная своей порядочностью в подходе к жизни, упоминавшаяся здесь телекомпания Би-би-си. В Сингапуре или в Киеве репортер находит несколько персонажей, через которых показывает город или страну. «Наличие главного героя» – один из параметров, по которым оценивают репортаж и в США.

Отсылаю любезного читателя к шкале оценки репортажей, привезенной репортером НТВ Петром Ровновым – нашим дипломником – из университета штата Миссури. До 72 баллов может заработать репортер, выдержав все критерии, записанные в «одиночном листе репортажа». Для сравнения заметим, что шкала оценок, разработанная в Санкт-Петербурге психологом В. Бойко, содержит 74 параметра.

В американском варианте 3 балла можно получить, если есть ответ на вопрос «А кому это все нужно?» (зачем вообще снимался репортаж). В петербургском даются более точные критерии. Передача имеет право на эфир, если отвечает хотя бы одному (а лучше нескольким) из следующих параметров:

– содержит информацию, имеющую для зрителя прикладной, утилитарный смысл, т.е. зритель скорректирует свои дальнейшие действия в зависимости от полученных сведений; сюда относятся новости «от моды до погоды»;

– содержит информацию, повышающую престиж ее носителя («о чем я мог бы рассказать знакомым»), удовлетворяющую любознательность;

– вызывает сопереживание зрителя;

– вызывает соучастие в игровой ситуации (например, репортер на улице задает вопрос: представьте, что вы поймали золотую рыбку и имеете право загадать желание...);

– имеет эстетическую ценность.

В США 19 баллов можно заслужить хорошей операторской работой (горизонтальный уровень камеры, наличие штатива в случае необходимости, наличие резкости, эффектный начальный кадр, эффектные крупные планы, эффектный финальный кадр и т.п.). В этой группе критериев отметим отдельно то, что связано со звуком: «хороший естественный звук» и «отсутствие в кадре микрофона». «Высший пилотаж» репортера – наговорить в микрофон весь будущий закадровый текст на месте съемок. К сожалению, в российской практике такое – великая редкость. Как правило, после «стенд-апа» (стояния в кадре, произнесения вводных фраз) голос репортера резко меняется, и мы понимаем, что все дальнейшие слова он произносил в иных акустических условиях – не на месте действия, а в студии или в аппаратной. Что касается микрофона, он необходим в кадре при оперативных съемках. В иных же случаях микрофон мешает, разрушает эстетику кадра; зритель в большом интервью будет следить не столько за смыслом слов, сколько за страданиями корреспондентки, вынужденной долго держать «грушу» на вытянутой руке и вовремя манипулировать ею между собственным ртом и лицом говорящего человека; собеседнику тоже не просто быть искренним при подобных манипуляциях. Гораздо лучше микрофоны-петлички, прикрепленные к одежде, или микрофон на «удочке» над головами говорящих (за пределами кадра), или спрятанный за краем стола, в торшере, в радиоприемнике, в букете и т.п. Еще в 70-е годы в больших передачах и тем более в телефильмах наличие микрофона в кадре считалось позором для журналиста, которого именовали «подставка для микрофона».

За текст американский журналист в штате Миссури может заработать 25 баллов (еще 18 – за хороший монтаж). Текст журналиста ТВ – это миниатюрное литературное произведение, он, как правило, более ярок, нежели высказывания непрофессионалов, и поэтому важно найти верное соотношение интервью и собственного текста. Интервью в телехронике должно быть предельно коротким. Правило американцев: видеосюжет содержит «несколько интервью с выражением разных точек зрения». Как шутят в США, «если кто-нибудь заявляет вам, что Земля круглая, вы должны найти сторонника противоположной точки зрения».

Назовем еще несколько требований к тексту из американского «оценочного листа». «Основная идея материала четко выражена», «хорошая подводка ведущего к сюжету», «доказательность утверждений и выводов», «правильная грамматика», «отсутствие жаргона и штампов», «использование разговорного стиля», «идеальное структурное оформление текста». Под «структурным оформлением», очевидно, имеется в виду драматургия сюжета, наличие завязки (экспозиции), развития идеи (или действия), кульминации и развязки. 3 балла дают в штате Миссури за упоминавшийся «персонифицированный подход – наличие главного персонажа».

Разумеется, высокий балл и наличие всех мыслимых достоинств не помогут вашему репортажу выйти в эфир, если его основная идея противоречит политической линии телекомпании – как говорится, «не соответствует моменту». Так, летом 1998 г. репортеры одного из главных телеканалов получили указание поменьше показывать бастующих, голодающих, протестующих людей. Как бы талантлив ни оказался репортаж на такую тему – он был обречен на то, что в газетных редакциях называют «корзиной». Однако и в газетах, и на ТВ бывает так, что обстоятельства круто меняются, материал достают из корзины и ставят в полосу либо в эфир...