Исследование (1967) Вступительное слово Уильяма
жүктеу/скачать 1.48 Mb.
|
Глава XXVIIIПосле 14 марта 1919 года Вильсон ежедневно встречался с Клемансо и Ллойд Джорджем на секретных переговорах и, по словам м-ра Бейкера, "сжав зубы, мужественно сражался, пытаясь посредством чистой логики и воззванием к более высоким мотивам заставить Клемансо изменить свою позицию, убедить его в том, что все эти военные средства никогда не гарантируют Франции того, что она в действительности хочет, и что имеются лучшие - не только более справедливые, но и более практичные - способы обеспечения будущего Франции". В приведенном выше описании лишь одно слово представляется нам до некоторой степени неточным: слово "мужественно", возможно, следует заменить словом "по-женски". Клемансо слушал. 20 марта Хауз, которого Вильсон более не информировал о ходе своих обсуждений с главами государств, спросил у Клемансо, как обстоят дела. "Превосходно, - сказал Клемансо, - мы разошлись во взглядах по всем вопросам". Трудно восхищаться стратегией и тактикой, применяемыми президентом США в его борьбе за достижение того мира, который он обещал человечеству, но невозможно не симпатизировать уставшему, больному человеку, который, цепляясь за свою веру в то, что Всемогущий Отец послал его на Землю для того, чтобы дать миру справедливый и прочный мир, растрачивал свои убывающие силы в призывах к Клемансо и Ллойд Джорджу. В конце концов, Вильсон стоял за человеческое достоинство, и, хотя он был слабым борцом за него, он стоял за дело, защищать которое почетно. Ему было 62 года, уставший и больной, лишившийся единственного близкого друга из-за своего недоверия к нему, он был очень одинок. Он испытывал сильную потребность в друге, который верил бы в его миссию. Вильсон направил свою симпатию на эмоционального Джорджа Б.Херрона, который написал о его сходстве с Христом. Херрон взывал к нему покинуть конференцию, но не идти на компромисс. Клемансо оставался непоколебимым. Ллойд Джордж переходил от вопроса к вопросу с такой ошеломляющей быстротой, что Вильсон не успевал за ходом его мыслей. 26 марта Хауз сказал Вильсону, что "Ллойд Джордж отказывается от данного им накануне обещания включить соглашения о создании Лиги Наций в мирный договор, утверждая, что ничего не обещал". Президент ответил: "Тогда он лжет, ибо он не только согласился, но согласился в присутствии Орландо и Клемансо, которые могут подтвердить это". Бедный Томми Вильсон, который всю свою жизнь боготворил английских государственных деятелей и презирал французских, оказался в кризисной ситуации, презирающим Ллойд Джорджа и уважающим Клемансо. К 27 марта Вильсон, все еще делающий призывы и воззвания, был близок к нервному коллапсу. Клемансо требовал 30-летней оккупации Рейнской области и аннексии Саара. В припадке раздражительности Вильсон ответил, что французы поднимают территориальные вопросы, которые не имеют ничего общего с военными целями какой-либо страны, что никто не слышал об их намерении аннексировать Саарскую область до того, как было подписано соглашение о временном перемирии. Клемансо гневно ответил: "Вы прогерманец. Вы хотите разрушить Францию". "Это неправда, и вы знаете, что это неправда", - ответил Вильсон. Затем Клемансо сказал, что, если Франция не получит Саар, он не подпишет мирный договор. Вильсон спросил: "Если Франция не получит того, что она хочет, она отказывается сотрудничать с нами? В этом случае не лучше ли мне будет вернуться домой? " "Я не хочу, чтобы вы отправились домой, но намереваюсь сделать это сам", - сказал Клемансо и, надев шляпу, покинул совещание. М-р Бейкер следующим образом описывает то, что последовало далее: "В полдень, во время перерыва, президент, глубоко оскорбленный, отправился на продолжительную прогулку в Булонский лес". Во второй половине дня Вильсон выступил с речью, которая, по словам Грейсона, была одной из наиболее сильных речей, когда-либо произнесенных президентом. "Речь Вильсона, - продолжает Бейкер, - очень растрогала м-ра Клемансо. Пожав президенту руку, он сказал: "Вы хороший человек, м-р президент, вы - великий человек". Хотя президент затронул чувства Клемансо, он не смог заставить его уступить. "Разновидность женского рассудка" - так охарактеризовал президент своего трудного оппонента". Мнение Вильсона о том, что Клемансо обладает "разновидностью женского рассудка", проливает больше света на личность Вильсона, чем на личность Клемансо. Нельзя вообразить ничего менее женственного, чем отказ Клемансо быть повергнутым в прах разглагольствованиями Вильсона, и трудно представить себе что-либо более женственное, чем реакция Вильсона на поведение Клемансо в это утро. Клемансо нарушил границы вежливости. Он оскорбил Вильсона, и мало найдется мужчин, которые отказались бы после этого применить те мужские средства борьбы, которые были в руках Вильсона. Но Вильсон в своей речи снова обрисовал свое видение мира. Таким образом, ответ Вильсона был продуктом чистейшей женственности, а его замечание о том, что Клемансо обладает "разновидностью женского рассудка", явно было попыткой убедить себя в том, что его собственное поведение не является женственным, посредством перенесения своего собственного отношения на Клемансо. Как и всегда, он и в мыслях не мог допустить, что женственность взяла верх в его натуре. Комплимент Клемансо был, несомненно, искренним. Четыре дня спустя, описывая Вильсона, он отметил: "Он считает, что является еще одним Иисусом Христом, сошедшим на Землю, чтобы исправлять людей". Клемансо, возможно, ничего не знал о психоанализе, но бессознательное отождествление Вильсоном себя со Спасителем стало настолько очевидным, что вынудило даже тех, кто никогда не изучал более глубокие пласты психики, признать его существование. Комплимент Клемансо произвел на Вильсона большое впечатление. Он считал, что все еще может обратить Клемансо в свою веру посредством слов и добиться обещанного им мира без открытой борьбы. Вечером 27 марта м-р Бейкер предложил Вильсону опубликовать заявление, осуждающее "препятствующие группы", которые высказывают требования о расширении границ и национальном усилении... и своими действиями сеют семена будущих войн. Вильсон отказался опубликовать такое заявление. Вечером следующего дня м-р Бейкер снова побуждал его к открытой атаке. Вильсон, все еще испытывая колебания и надеясь, ответил: "Время еще не пришло, мы не можем рисковать - поставить, под угрозу мирную конференцию". К этому моменту каждому, имеющему отношение к переговорам, за исключением Вильсона, было ясно, что, если он не хочет принять условия Ллойд Джорджа и Клемансо, ему придется использовать мужские средства борьбы, от которых он столь долго отказывался. Херрон, который все еще полностью верил в сходство Вильсона с Христом, умолял его покинуть конференцию. "Президент был очень тронут словами Херрона и, шагая взад и вперед по комнате, восклицал: "Боже мой, я никогда не смогу довести это дело до конца"". К сожалению, это было истинной правдой. В этот момент, когда судьба мира зависела от его личного характера, он не мог найти в себе храбрости сражаться. Единственный источник его мужской храбрости, его реактивное образование против пассивности по отношению к отцу, был направлен не против лидеров союзников, а против Лоджа. Однако в то же самое время он не мог открыто пойти на компромисс. Все его отождествления себя с Божеством не позволяли ему признаться в том, что он был не чем иным, кроме как орудием союзников. Он упорствовал, надеясь и молясь своему Богу Отцу, что он все еще может выиграть, разглагольствуя, как Христос. М-р Бейкер писал: "2 апреля президент дошел до предела своих сил. В моих записях в этот день я нашел следующее: "Президент сказал, что так не может продолжаться долгое время; что, если не будет достигнуто какого-либо решения к середине следующей недели, он определенно вынужден будет взять перерыв..."". Я говорил о чувстве тревоги в мире, о новых восстаниях в Германии и Венгрии и об обвинениях, которые несправедливо направлены против него. "Я знаю об этом, - сказал он. - Я знаю об этом. - Он помолчал. - Но мы должны добиться заключения мира на основании приемлемых для нас принципов или не заключать его совсем". Вильсон избегал, пока только это было возможно, личного контакта с Хаузом. Но вечером 2 апреля 1919 года он позвонил Хаузу по телефону, и Хауз записал в своем дневнике: "Мы обсудили сложившуюся ситуацию от начала до конца... Он заявил, что старик упрям и что он не может заставить его прийти к решению. Что Вильсон в действительности имел в виду, так это то, что он не может заставить Клемансо прийти к его способу мышления... Президент спросил, считаю ли я, что Ллойд Джордж ведет с ним искренний диалог... Складывается общее впечатление о том, что Ллойд Джордж ведет его к разрыву с Францией... Я спросил Вильсона, ведутся ли кем- либо на встречах Совета четырех записи. Вильсон ответил, что профессор Мэнтоукс присутствует на встречах в качестве переводчика сеньора Орландо и делает какие-то записи. Президент признал, что, по его мнению, Мэнтоукс не любит его. И добавил: "Действительно, я не уверен в том, что кто-либо меня любит"". В словах "действительно, я не уверен в том, что кто-либо меня любит" заключен искренний пафос. Они были сказаны президентом США, которого тремя месяцами ранее принимали Франция, Англия и Италия с такой искренней любовью и благоговением, что он казался всем и самому себе Властелином мира. И действительно, по его призыву все еще откликнулись бы и пошли за ним в бой столько людей, сколько их не имел никто ни до, ни после него. Он все еще оставался лидером всех идеалистов. Они были озадачены и обеспокоены, так как он не звал их на битву, но они еще не потеряли веру в него. Он сам потерял веру в себя. Конфликт между его решимостью вступить в борьбу, которая ожидала его, и его страхом борьбы снова сделал из него маленького Томми Вильсона: слабого, болезненного, в очках, с головными болями и диспепсией, который не осмеливался играть с грубыми мальчишками на улицах Огасты, ощущая себя изгоем. На следующий день после своего разговора с Хаузом он занемог, испытывая полное нервное и физическое истощение. "Он был охвачен яростными приступами кашля, которые были столь сильными и частыми, что затрудняли его дыхание. У него была лихорадка с температурой 103 по Фарингейту и сильный понос... его состояние представлялось крайне тяжелым". Ранним утром 4 апреля 1919 года состояние Вильсона резко ухудшилось. Он корчился в постели от болей в животе, его рвало, не прекращался сильный понос с кровью. Он задыхался от кашля, испытывал стреляющую боль от воспаления предстательной железы и неврита в левом плече. Левую сторону лица сводило судорогой. Но физические мучения в данный момент были, возможно, менее страшными для него, чем умственные. Он стоял перед двумя альтернативами, обе из которых были ужасны. Он мог нарушить свои обещания и стать орудием в руках союзников, а не "принцем мира", или мог сдержать свои обещания отказать Европе в финансовой поддержке, заклеймить Клемансо и Ллойд Джорджа, возвратиться в Вашингтон и оставить Европу на - что? - и себя на - что? Он пришел в ужас от возможных последствий применения мужских средств борьбы, преувеличивая опасность и сводя до минимума шанс на успех. Достаточно было одной его угрозы покинуть Францию и оставить ее наедине с Германией, чтобы заставить Клемансо пойти на компромисс; достаточно было одного удара кнутом финансовых санкций, чтобы поставить Ллойд Джорджа на колени. Но больному человеку, прикованному к постели, мир снова начал представляться глазами маленького Томми Вильсона. Он воображал кошмарную картину возможных последствий своих действий. Он страшился, что его отъезд с конференции вызовет немедленное возобновление войны в Европе, что голодающие французские армии пройдут маршем по телам голодающих немцев, австрийцев, венгров, русских и установят в конечном счете мир намного хуже того, чем это может сделать он. Вильсон опасался, что такие события могут вызвать столь широкое революционное движение, что весь Европейский континент подпадет под власть большевизма, и, самое главное, он страшился даже мысли о такой возможности. Он ненавидел и боялся коммунистов гораздо более сильно и глубоко, чем ненавидел и боялся милитаристов. В его теле не было ни искры радикализма. Он был "христианским государственным деятелем", посланным просветить капиталистический мир посредством пересказа божественной проповеди. Его видение совершенного мира было видением "новой свободы" - видением процветающих маленьких городков, подобных тем, в которых он прожил большую часть своей жизни. На самом деле коммунистическая революция как во Франции, так и в Англии была вне границ возможности, но она фигурировала в опасениях Вильсона. Снова и снова в эти дни и ночи, когда судьба мира зависела от его решения, он повторял: "Европа в огне, и я не могу подливать масла в огонь!" А каков будет результат борьбы не на жизнь, а на смерть? Он представлял себе, как его поносят во всем капиталистическом мире, а это был его единственный мир. Пресса Парижа и Лондона уже злобно нападала на него, что причиняло ему крайнюю боль. Он знал, что, хотя он будет превозноситься как пророк либеральными и идеалистически настроенными кругами Америки, основная масса нации пойдет против него. Его назовут "прогерманцем", как назвал его Клемансо. Его обвинят в желании отпустить немцев без наказания. Его назовут большевиком. Пропаганда, которую он начал в Америке с помощью своего друга Джорджа Криля, приносила свои результаты. Американцев приучили ненавидеть Германию и Россию. Престарелые леди требовали крови. Если американцам покажется, что он выступает в защиту Германии и коммунизма, они направят свою ненависть против него. Весь мир станет ненавидеть его, за исключением немногих американских и английских либералов, мнением которых он дорожил, да социалистов и коммунистов Европы, одобрение которых он не мог вынести, с которыми он даже не мог помыслить каким-либо образом отождествить себя. И самое худшее, ему придется вывести США из Лиги Наций. Лига будет основана, но без него. Ему придется лишить себя титула на бессмертие. Таким образом, альтернатива отъезда с конференции была для него непереносима; но его другая альтернатива была в равной степени непереносима. Одним из его самых глубоких чувств было чувство того, что, если он привел США к войне, он должен вести страну к войне за мир. Почти вся энергия его чрезмерно могущественной пассивности по отношению к отцу заряжала его бессознательное отождествление себя с Христом. Пойти на компромисс, уступить означало признать, что он не является "принцем мира". Более того, она нарушит свое слово, его обещания станут предметом насмешек. Он сделает посмешищем идеалы идеалистов. Он разрушит все либеральное движение в Америке, лидером которого он являлся. Его будут осуждать все те люди, хорошим мнением которых он дорожил больше всего. Что скажет Херрон, человек, "который по-настоящему понял его"? Что подумают все те молодые люди, которые верили в него? Что он сам подумает о себе? Он предстанет перед миром не как Сын Бога, который вступил в войну, чтобы добиться королевской короны и получить ее, а как Сын Бога, который вступил в войну и проиграл, когда увидел крестное знамение. жүктеу/скачать 1.48 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|