Исследование (1967) Вступительное слово Уильяма
жүктеу/скачать 1.48 Mb.
|
Глава XXXЧитателю, вероятно, наскучило наше подробное исследование слов и действий Вильсона в феврале, марте и апреле 1919 года. Но мы чувствуем, что нет никакой потребности в оправдании за детальность нашего исследования. Весь поток человеческой жизни может быть изменен вследствие характера одного индивида. Если бы Мильтиад бежал из Марафона или Карл Мартелл бежал из-под Пуатье, западная цивилизация развивалась бы иным образом. И вся жизнь текла бы по-иному, если бы Христос отрекся от своей веры, стоя перед Пилатом. Когда Вильсон покинул Париж, поток западной цивилизации был направлен в такое русло, о котором не очень приятно размышлять. Психологические последствия его морального поражения были, возможно, такими же серьезными, как и политические и экономические последствия. Человечество нуждается в героях, и так же, как герой, который оправдывает веру в него человечества, вносит свой вклад в развитие цивилизации, герой, который предает надежды человечества, снижает уровень развития общества. Вильсон великолепно проповедовал, обещал великие свершения, а затем позорно бежал от данных им обещаний. Обещать и убегать от обещаний не соответствует лучшей американской традиции и не является общепринятой линией поведения в Европе. Западному миру нелегко будет стереть из памяти трагикомическую фигуру своего героя, президента, который обещал и убежал от выполнения обещанного. Поэтому нам кажется, что мы не должны каким-либо образом оправдывать нашу попытку определить точную причину и момент поражения Вильсона. Если бы Вильсон был жив и подвергся психоанализу, могло бы оказаться возможным точно определить, почему и когда он отказался от обещанной им борьбы. В действительности лее, располагая материалами об этом периоде, мы в состоянии указать лишь на возможную причину этого. Ясно, что кризис начался 3 апреля с болезни Вильсона и закончился 10 дней спустя. Так как вечером 7 апреля Вильсон, по-видимому, был преисполнен реши мости вести борьбу и уступил в полдень следующего дня в важном вопросе репараций, никогда более не вступая в борьбу (за исключением второстепенного вопроса о порте Фиуме), то представляется очевидным, что в ночь с 7 на 8 апреля или утром 8 апреля он решил прекратить борьбу. Но 6 апреля он говорил Хаузу, что согласится с "репарационным компромиссом", так что его уступка 8 апреля была уступкой, которую он согласился сделать ранее. Он мог совершить ее с твердой уверенностью ни когда более не уступать, и его окончательное решение идти на компромисс до конца, возможно, было принято, когда он получил каблограмму от Тьюмалти, которая оканчивалась следующими словами: "Отъезд в такое время будет равнозначен дезертирству". Действитель но, начиная с этого времени он, возможно, вообще не принимал никаких решений и просто распадался как личность. С другой стороны, после своей беседы с Хаузом 6 апреля он стал намного более воинственным. Он приказал вернуться кораблю "Джордж Вашингтон" и отдал распоряжение прекратить кредитование союзников. На протяжении всего дня 7 апреля он, казалось, настолько решительно был настроен сражаться, что даже Хауз был изумлен полнотой его капитуляции в полдень 8 апреля. Таким образом, трудно избежать заключения о том, что значительные изменения в его взглядах произошли в период между вечером 7 и полуднем 8 апреля. Без Вильсона невозможно определить точный момент его упадка духа, но создается впечатление, что окончательное решение Вильсона отказаться от борьбы за заключение того мира, который он обещал человечеству, очевидно, было принято ночью 7 апреля. Вероятно, он лежал без сна в эту ночь, раздираемый сомнениями и страхом перед мужской борьбой, который таился в душе маленького Томми Вильсона, никогда в своей жизни не вступавшего в кулачную драку. И он принял решение сдаться. Возможно, так и было. Но Вильсон не умел и не желал смотреть фактам в лицо, и ни одно из его будущих оправданий или действий не указывает на то, что он сознательно понимал правду о себе. Напротив, они указывали на то, что он вытеснил ее, загнав в бессознательное, а сознательно убедил себя в том, что путем компромисса достигнет всего того, и даже большего, что могло бы быть достигнуто вследствие борьбы. Мы отмечали, что для того, чтобы разрешить внутренний конфликт, терзающий его, Вильсон нуждался лишь в нахождении некоторой рационализации, которая позволит ему одновременно уступить и остаться в своей собственной вере спасителем человечества. Мы находим, что он обнаружил не только одну такую рационализацию, а целых три! В месяц, последующий за его компромиссом 8 апреля 1919 года, Вильсон снова и снова повторял три рационализации. Конечно, его самой главной рационализацией была Лига Наций. Каждый раз, когда он шел на компромисс, несовместимый с обещанием, данным ранее человечеству, заключить мир на основании 14 пунктов, он говорил сопровождающим его лицам: "Я никогда не сделал бы этого, если бы не был уверен в том, что Лига Наций пересмотрит это решение". Он убедил себя в том, что Лига изменит все несправедливые постановления договора. Когда его спросили о том, как Лига сможет изменить договор, если она не является парламентом, а каждый член совета Лиги обладает абсолютным вето, он ответил, что в данное время Лига действительно не может изменить договор, но уверен, что когда-нибудь она станет столь могущественной, что сможет изменить его. Таким образом он освободил себя от какой-либо моральной ответственности бороться. В тот момент, когда он поверил в то, что условия мирного договора являются лишь временными и будут заменены постоянной Лигой, он мог поверить в то, что в действительности ничто не имеет большого значения, кроме существования Лиги. В это он крайне хотел верить, так как создание Лиги Наций, по его мнению, даровало ему бессмертие. Он закрыл глаза на тот факт, что Лига может оказаться временной, а условия мира - постоянными, пока они не будут изменены войной. В своем желании быть крестным отцом Лиги он абсолютно забыл о своей точке зрения, которой придерживался в прошлом году, а именно: просить американский народ вступить в Лигу Наций, чтобы гарантировать условия мирного договора, если этот договор будет столь справедливым, что сделает новые войны крайне маловероятными. Он так сильно нуждался в рационализации, что был способен закрыть глаза на тот факт, что Лига по своему существу являлась органом, который должен был гарантировать неизменность условий Версальского договора, а также поверить в то, что Лига по своей сути была органом, созданным для пересмотра тех самых условий мира, которые она должна будет гарантировать как неизменные! Путем использования этой рационализации он смог одновременно подчиниться и сохранить свою веру в то, что все еще является спасителем человечества. Его вторая рационализация была и продолжает быть вызывающей изумление. Он всегда был способен найти некоторый принцип для прикрытия поведения, которое является шокирующим для обычной человеческой личности и порядочности. Тем не менее вызывают удивление его уверения в том, что он сделал Версальский договор вопросом принципа. Вильсон изобрел великолепный софизм: он говорил своим друзьям, что так как прибыл в Европу для установления принципа международного сотрудничества, то должен поддерживать этот принцип и сотрудничать с Ллойд Джорджем и Клемансо даже за счет компромиссов, которые трудно было примирить с 14 пунктами. Его компромиссы, сделанные во имя принципа международного сотрудничества, делали его невозможным. Он боролся за международное сотрудничество, подготавливая решение о репарациях и "польский коридор"! Он применял этот принцип не к реальности, а к своей совести с таким успехом, что снова чувствовал себя освобожденным от обязанности бороться. Действительно, вопросом принципа стало не вступать в борьбу! И опять, как столь часто случалось в его жизни, красивая фраза пришла ему на помощь и убила злобный факт, который угрожал миру в его душе. Его последней рационализацией был большевизм. Снова и снова он рисовал картины того, что произойдет, если он будет бороться и покинет мирную конференцию вместо того, чтобы пойти на компромисс. Сно ва и снова он повторял: "Европа в огне, и я не могу подливать масла в огонь". Таким образом, он окончательно смог убедить себя в том, что подавил свое личное мужское желание вести борьбу для того, чтобы спасти Европу от тех страшных последствий, которые были бы неизбежны при его участии в борьбе. Не сражаться стало для него равносильно принесению себя в жертву. Посредством такого, до некоторой степени окольного, пути рассуждений он смог еще более убедить себя в том, что жертвует собой ради благосостояния человечества и поэтому напоминает Христа. Вильсон, по всей видимости, полностью и окончательно принял эти рационализации во 2-ю неделю апреля 1919 года. Ему хотелось верить в их законность, поэтому он поверил в них. Так крайне удовлетворительным для себя образом он избежал внутреннего конфликта, который мучил его. Но все его рационализации основывались на игнорировании фактов, а факты нелегко игнорировать. Человек может вытеснить знание о неприятном факте и загнать его в бессознательное, но оно остается там, пытаясь прорваться в сознание, и он вынужден вытеснять не только воспоминание об этом факте, но также все тесно связанные с ним другие факты для того, чтобы продолжать не помнить о нем. Его душевная целостность нарушается, и он неуклонно движется в сторону от этого факта, все более и более отрицая его существование. Человек, который "смотрит в лицо" фактам, какими бы неприятными они ни были, сохраняет свою душевную целостность. Те факты, которым Вильсону приходилось "смотреть в лицо", были, конечно, крайне неприятными: он призывал своих соотечественников следовать за ним в крестовом походе за мир. И они последовали за ним храбро и самоотверженно. Он обещал как им, так и врагу, да и всему человечеству, заключить абсолютно справедливый мир, основанный на 14 пунктах. Он выступал как пророк, готовый пойти на смерть ради своих принципов. И он убежал от борьбы. Если, хотя бы очень робко, вместо изобретения успокаивающих рационализации Вильсон сказал бы себе: "Я нарушил свои обещания, так как опасаюсь борьбы", он бы не распался душевно как личность, что с ним произошло после апреля 1919 года. Его душевная жизнь, начиная с апреля и по сентябрь 1919 года, была диким бегством от факта. Такой душевный распад является добавочным указанием на то, что в апреле 1919 года он не мог "смотреть в лицо" своей женственности и страху, а просто окончательно ухватился за рационализации, которые позволяли ему уходить от правды. Во время этого кризиса Вильсон фактически был подавлен своей пассивностью и своим страхом перед отцом. Но, по-видимому, он никогда не позволил знанию этого факта пробиться в свое сознание. Очевидно, что, когда он решил позволить изменить 14 пунктов в Версальском договоре, он осознавал лишь самые благородные мотивы. Он предал то доверие, которое питало к нему человечество, как "дело принципа". жүктеу/скачать 1.48 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|