Исследование (1967) Вступительное слово Уильяма
жүктеу/скачать 1.48 Mb.
|
Глава XXVIНесмотря на триумф бессознательного отождествления Вильсоном себя со спасителем человечества, он был крайне нервозен и истощен. В течение 5 недель в Париже он работал более напряженно, чем когда-либо до этого. Он не привык к напряженной работе. На всем протяжении его правления Грейсон защищал его от истощения, но Париж подорвал его силы. Когда он ступил на борт "Джорджа Вашингтона", он был близок к физическому и нервному истощению, а о его душевном состоянии можно судить по его самообману в вопросе о предварительном договоре. На борту корабля Вильсон услышал неприятные для себя вещи о своем друге Хаузе. Ему рассказали, что зять Хауза - Очинклос - распространяет о президенте сплетни и Хауз одобряет его действия. Вильсон был чувствителен к сплетням, особенно если они подтверждались представительницей матери, и не мог отнестись к этой истории с тем презрением, которого она заслуживала. Его неприязнь к Очинклосу была слишком интенсивной, его бессознательная привязанность к Хаузу - слишком глубокой, и его сознательная зависимость от Хауза - чересчур обширной. Он изолировал себя от всех советников, за исключением Хауза. Он отказался взять с собой Тьюмалти и использовать секретариат американской делегации. Он игнорировал Лансинга и других членов американской делегации. Эксперты из созданной Хаузом организации "Исследование" докладывали ему свои соображения через Мезеса, шурина Хауза. Секретариат Хауза, который вследствие отсутствия у Вильсона своего собственного был единственным находящимся в его распоряжении, возглавлялся зятем Хауза. Его юридический советник был партнером по работе того же зятя Хауза. Сам Хауз был его представителем в Совете десяти. До тех пор пока он ощущал, что полковник является его "независимым Я", эта зависимость от Хауза и от его спутников была для Вильсона приемлемой. Такая внешняя зависимость и внутренняя потребность в отношениях с Хаузом требовали не допускать возникновения даже тени обиды со стороны Вильсона. Поведение Очинклоса было лишь небольшим облачком, но оно угрожало как проводимой им работе в Париже, так и потоку его пассивности к отцу, который находил выход посредством его любви к Хаузу. Вильсон, на основании виденного и слышанного им самим, имел свидетельство того, что Хауз все еще оставался тихим, незаметным, подчиняющимся другом, превосходным маленьким Томми Вильсоном; но, под впечатлением услышанного, он начал думать, что, возможно, за его спиной Хауз был совсем иным. Он, несомненно, вспомнил, что Хауз планировал "подготовить все в течение последующих 4 недель", и, возможно, вспомнил, что Хауз вообще отговаривал его от поездки в Европу. Во всяком случае, отождествление им Хауза с собой как с ребенком претерпело удар из-за Очинклоса. В первый раз Хауз начал более походить на маленького Джо Вильсона, обманщика, соперника и предателя, нежели на маленького Томми Вильсона. 24 февраля 1919 года Вильсон высадился в Бостоне и сразу же "атаковал" своих противников эмоциональным посланием - пытаясь заставить соотечественников "проникнуться духом самопожертвования". Его речь была весьма туманна. Он говорил об американских солдатах как о "сражавшихся за мечту" и следующим образом оценил мощь своих слов: "Я получил сладостное удовлетворение. Говоря с полнейшей откровенностью от имени народа США, я называл целями этой войны идеалы, и одни лишь идеалы, и война была выиграна вследствие такого воодушевления". Его идеалы не просто выиграли войну, но также сотворили дальнейшие чудеса. "А теперь эти идеалы сотворили новое чудо, сплотив все народы Европы и вселив в них дух доверия и надежды, так как они считают, что мы находимся накануне новой эры, когда нации будут понимать друг друга, когда нации будут поддерживать друг друга в любом справедливом деле, когда нации объединят все свои моральные и физические силы для того, чтобы преобладала справедливость. Если Америка в этот момент не оправдает надежд мира, что получится из этого?" На Америку его речь не произвела большого впечатления. Она не походила на истину. Вильсон, по-видимому, пытался устранить факты посредством слов. Американские либералы чувствовали, что не Америка, а Вильсон намеревается не оправдать надежды мира, а американские консерваторы считали, что Вильсон не оправдывает надежд Америки. Противодействие договору в Америке возникло частично вследствие личной неприязни к Вильсону - например, Лодж ненавидел Вильсона почти столь же глубоко, как Вильсон ненавидел его, - но основная сила противодействия вытекала из того убеждения, что такие условия мирного договора не уменьшат возможность войн в будущем и что США окажутся втянутыми в эти войны из-за обязательств, записанных в договоре. Противники договора заняли в 1919 году позицию, в точности аналогичную той, которую занял Вильсон в величественной речи, обращенной к сенату, относительно "мира без победы" 22 января 1917 года, в которой он утверждал, что имеется лишь одна разновидность мира, гарантировать которую может народ Америки: "Договоры и соглашения, которые положат конец войне, должны выдвинуть такие условия, которые гарантируют истинный мир, стоящий того, чтобы его гарантировать и сохранять, мир, который завоюет одобрение человечества, а не такой, который будет служить интересам и сиюминутным целям вовлеченных в войну наций". Вильсон, приписывая договору почти магическую исцеляющую мощь, позабыл о своих убеждениях в предшествующие два года. Он прибыл в Вашингтон и, следуя совету Хауза, дал банкет для членов сенатского комитета по внешним сношениям. Этот банкет не вызвал того восстановления дружеских отношений, на которые рассчитывал Хауз. Сенаторы Лодж и Нокс молчали. Гнев президента был обращен против Хауза, посоветовавшего ему устроить этот банкет. Читатель помнит, что Вильсон, пока находился в Париже, избегал рассмотрения конкретных требований союзников. В Вашингтоне, через каблограммы от Хауза, он впервые осознал условия мира союзников. Хауз при передаче их требований не отзывался о них воинственным образом. Как только цели союзников были сообщены полковнику, особенно цели англичан, о которых он ранее думал как о союзниках американцев в борьбе за заключение справедливого мира, он оставил надежду на то, что заключенный мир будет напоминать тот мир, который Вильсон обещал человечеству. марта 1919 года он записал в своем дневнике: "Теперь очевидно, что мир не будет таким, на который я рассчитывал, или таким, который должен был бы возникнуть вследствие этой страшной бойни... Я испытываю отвращение при мысли о том, что нас принудят заключить этот навязываемый нам мир. Мы можем кое-чего добиться, используя Лигу Наций, но даже она не является совершенным инструментом". марта 1919 года Лодж объявил в сенате, что 3 7 сенаторов обязались голосовать против ратификации договора из-за Лиги Наций. Вильсон тем же вечером ответил Лоджу с вызовом и угрозой, сказав: "Когда этот договор о мире вернется сюда, джентльмены, сидящие здесь, найдут в нем не только соглашение о создании Лиги Наций, но столь много нитей договора, связанных с этим соглашением, что вы не сможете оторвать соглашение от договора, не разрушив всю органическую структуру договора". Так, его прощальная угроза Лоджу перед отъездом из Нью- Форка во Францию, истощенного и осунувшегося, была: либо соглашайтесь на договор с предложенным мною соглашением о создании Лиги Наций, либо не получите никакого договора. Вильсон произнес эту угрозу, так как знал, что народ США желал как можно быстрее прийти к миру, и был уверен, что народ предпочтет немедленный договор, заключающий в себе создание Лиги Наций, неопределенным проволочкам в демобилизации, связанным с военным положением. Таким образом, связывая в одно целое мирный договор и соглашение о создании Лиги Наций, Вильсон надеялся вызвать по отношению к Лоджу, как к противнику быстрого заключения мира, ненависть и принудить его признать создание Лиги Наций. Но он проглядел тот факт, что до своего отъезда в Париж отдал распоряжение о подготовке предварительного мира, включающего в себя военные, морские, территориальные, экономические и финансовые условия, которые могут выбить у него из рук то оружие, которое он выбрал для борьбы против Лоджа. Сенат мог ратифицировать предварительный договор. И, таким образом, заключить мир с Германией и мог отвергнуть последующий "окончательный" договор, который включал в себя создание Лиги Наций. Очевидно, что Вильсон не имел ни малейшего понятия о том, что мирный договор - именуемый "предварительным", - за который он выступал, в действительности мог восстановить мир. Когда он в Нью-Йорке произносил эту угрозу, Хауз, преданно исполняя его приказания, напряженно работал в Париже над подготовкой договора, который сводил угрозу Вильсона к нулю. Вильсон создал для себя дилемму: либо "погубить" предварительный договор, либо "проглотить" свою угрозу Лоджу. Его ненависть к Лоджу стала более яростной, чем когда-либо ранее, и нам представляется важным отметить, что он начал бороться с Лоджем до того, как начал борьбу с Ллойд Джорджем и Клемансо. Мы видели, что Лодж давно уже являлся для него отцовским представителем и что его реактивное образование против пассивности к отцу в течение нескольких лет находило меньший выход посредством ненависти к Лоджу. Мы также видели, что, когда действие этого реактивного образования было направлено против отцовского представителя, как в случае с Вестом, Вильсон мог бороться с беспощадной решимостью; но когда, по той или иной причине, энергия этого реактивного образования была направлена против человека, который в моральном и умственном отношении не уступал ему, он чувствовал себя слабым и не в духе. На всем протяжении 1919 года энергия его реактивного образования против пассивности по отношению к отцу была направлена против Лоджа и ни разу не направлялась против какого-либо европейского государственного деятеля, разве что, да и то ненадолго, против президента Пуанкаре. Вильсон оставался беспощадным и непреклонным в своей оппозиции к Лоджу, но никогда не был беспощадным и непреклонным по отношению к Клемансо и Ллойд Джорджу. Нежелание Вильсона относиться к лидерам союзников с бескомпромиссной враждебностью, несомненно, проистекало из его невежества в делах Европы. Он был на незнакомой почве и мог быть устрашен любыми пугалами, подобно угрозе о том, что его бескомпромиссная позиция по отношению к Ллойд Джорджу и Клемансо ввергнет всю Европу в большевизм. Когда он сражался с Лоджем, он был дома, на родной почве, уверенный в себе. Но основная причина его суровости, когда он сталкивался с Лоджем, и его безвольности при встречах с Ллойд Джорджем и Клемансо заключалась, по-видимому, в том простом факте, что Лодж, а не Клемансо пришел на смену Весту. Его ненависть к Лоджу, по-видимому, съедала всю, или почти всю, его энергию мужественности, которая никогда не была чересчур обильной. Он боролся с лидерами союзников не мужскими, а женскими средствами: воззваниями, мольбами, уступками, подчинением. На всем протяжении его 2-недельного пребывания в Америке он был крайне занят и лишь бегло просматривал каблограммы Хауза из Парижа. Он знал, что его ожидает борьба, но лишь после того, как Хауз рассказал ему о фактах, он осознал чрезмерность требований союзников и размеры битвы, ожидающей его. Вильсон был глубоко шокирован не столько самими фактами, сколько отношением к ним Хауза. Он возвратился во Францию как Сын Бога, собирающийся сражаться за Господа, своего Бога, которым в его бессознательном также был он сам. Он все еще верил в то, что Бог избрал его для того, чтобы дать миру справедливый и прочный мир, и надеялся, что, сделав "безопасность предшествующей миру", он сделал для себя возможным перевести переговоры в русло божественной проповеди. Хауз сказал ему, что основание Лиги Наций ни в какой степени не изменило требований союзников и что их условия мира являются мстительными. Он добавил, что никакие доводы не изменят требований Клемансо и Ллойд Джорджа, и посоветовал Вильсону смотреть в лицо этому факту и, так как человечество нуждается в мире, сразу же пойти на компромисс: как можно быстрее заключить несправедливый мир, который он все равно вынужден будет заключить. Хауз настолько всецело было уверен в том, что компромисс неизбежен и в действительности желаем, по сравнению с открытой борьбой, что в первый же день по возвращении Вильсона во Францию 14 марта 1919 года записал в своем дневнике: "Моим основным желанием в настоящее время является заключение мира с Германией как можно скорее". Все отождествления Вильсоном себя с Божеством протестовали против такой оценки Хаузом ситуации и против совета Хауза. Он не мог примириться с мыслью о том, что для него невозможно повернуть переговоры в Париже в русло христианских идеалов. Он не хотел признать, что после всех его благородных надежд и слов, а также обещаний, после его призыва к Америке следовать за ним в крестовом походе за прочный мир, после того, как тысячи американцев отдали свою жизнь и были затрачены громадные средства, он должен сознаться в том, что является не спасителем человечества, а орудием союзников. Согласиться с Хаузом означало для него признаться в том, что то мрачное предвидение, которое сделало его столь нервным и несчастным летом и осенью 1916 года и преследовало его, во время написания воззвания к народам мира стало реальностью. Принять совет Хауза означало отказ от его веры в свою миссию, в свое сходство с Сыном Божьим. Эта вера стала основой его существа, центральной иллюзией, под которую должны были подгоняться все факты. Его отождествление себя с Христом было фиксацией. Как мы уже указывали, Вильсон уменьшил значение Хауза с "Дражайшего друга" до "Моего дорогого Хауза" в январе 1917 года, так как Хауз противился разрядке его либидо, связанного с этой идентификацией. А ночью 4 марта 1919 года Хауз не только посоветовал ему отказаться от карьеры спасителя человечества, но привел его в ужас мимолетным замечанием, которое было столь шокирующим для него, что он ощутил потребность как можно скорее рассказать кому-либо об этом. Рядом оказался один из друзей, которому Вильсон и поведал о том, что Хауз не выполнил его приказа включить в предварительный договор о мире вопрос о создании Лиги Наций. Постольку поскольку Вильсон ранее приказал Хаузу подготовить именно такой договор, отрицание этого полковником было бы равносильно объявлению о том, что он умышленно не исполнил приказаний Вильсона. Президент забыл, что именно он проглядел вопрос о включении Лиги Наций, когда приказывал Хаузу подготавливать предварительный договор. Поэтому Хауз совершил, по его мнению, предательство. Хауз согласился отделить соглашение о создании Лиги Наций от мирного договора. Он лишил Вильсона его оружия в борьбе с Лоджем. Он пытался украсть у Вильсона титул на бессмертие! Нетрудно понять, что творилось в бессознательном президента США. Там он был Иисусом Христом. А Хауз предал его. Хауз не мог быть никем иным, кроме как Иудой Искариотом. Отождествление Вильсоном Хауза с маленьким Томми Вильсоном получило смертельный удар. Оно не исчезло сразу. Давнишние отождествления умирают медленно. Жизнь понемногу уходит из них с печалью и надеждами на выздоровление. Вильсон продолжал встречаться с Хаузом, как Иисус делил хлеб с Иудой, зная страшный характер своего друга. Но эта дружба умирала, угасала бесповоротно. "Начиная с этого времени и далее отношения между ними становились все холоднее..." - записал Бейкер. "Холодность" целиком была на стороне Вильсона. Хауз всячески пытался спасти дружбу. Но бессознательное является суровым властителем. Два дня спустя после своего разговора с Хаузом Вильсон спросил одного из своих друзей, не кажется ли ему, что полковник Хауз изменился и не является более тем, кем был прежде. В бессознательном Вильсона Хауз действительно изменился и более не был тем, кем он был ранее. Прежде он был маленьким Томми Вильсоном, теперь он стал Джо Вильсоном, Гиббеном, Иудой Так 14 марта 1919 года любовь Вильсона к Хаузу начала перерастать в "холодность". Тот канал, который в течение 8 лет столь успешно давал выход значительной доле его пассивности по отношению к отцу, -был перекрыт. Его бессознательное отождествление себя с любимым Сыном Всемогущего Отца было единственным большим выходом его пассивности по отношению к преподобному Джозефу Раглесу Вильсону, и неудивительно, что по мере уменьшения его любви к Хаузу потребность Вильсона отождествлять себя с Христом становилась все сильнее. С этого времени громадное количество либидо заряжало его отождествление себя со Спасителем. Но пассивность по отношению к отцу была сильнейшим из его влечений, и невозможно поверить в то, что это единственное отождествление могло дать ему адекватный выход. Невольно приходишь к мысли о том, что после 14 марта 1919 года значительное количество его пассивности к отцу не находило выхода, нуждалось в выходе, искало выхода. Непосредственное подчинение мужественному противнику, с сопутствующим материнским отождествлением, предлагало возможный выход. В последующие за охлаждением Вильсона к Хаузу недели он подчинился лидерам союзников. жүктеу/скачать 1.48 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|