Ницше как борец против своего времени

7. Ницше как борец против своего времени

нем не побуждает его говорить «виновен» самому себе или другому за совершенный поступок. Чтобы найти такое «виновен» недопустимым, ему не нужно никакой теории о «свободной» или «несвободной» воле.

Также патриотические ощущения его немецких соплеменников противны инстинктам Ницше. Он не может свои ощущения и мышление делать зависи- мыми от круга мыслей народа, среди которого он рожден и воспитан, или от времени, в котором он живет. «Это так провинциально, - говорит он в своем сочинении «Шопенгауэр как воспитатель», - принуждать себя к взглядам, которые парой сот миль дальше уже не обязательны. Восток и Запад - это меловые штрихи, нанесенные кем-то перед нашими глазами, чтобы обмануть нашу бо­язливость. Я хочу попытаться прийти к свободе, - говорит себе юная душа; и тогда препятствием ей будет то, что случайно две нации ненавидят друг друга и воюют или что между двумя частями света находится море, или что вокруг нас учит религия, которая две тысячи лет на­зад еще не возникала». » 5 (1)

453. «К просто мыслительным основаниям мнения Ницше не имеет доверия. «Во мне существует недоверие к диалектике, даже к основаниям», - пишет он 2 декабря 1887г. Георгию Брандесу. Кто спрашивает его об ос­нованиях его воззрений, для тех он имеет готовый ответ Заратустры: «Ты спрашиваешь: почему я не прина- длежу к тем, которых можно спрашивать об их Почему?>. Не вопрос: может ли воззрение быть логически доказано? является для него руководящим, но: дей- ствует ли оно на все силы человеческой личности так, что имеет ценность для жизни. Он придает значение мысли толь­ко тогда, когда находит ее пригодной способствовать развитию жизни. Он желает видеть человека самым здоровым, самым могущественным, самым творческим. Истина, красота, все идеалы имеют ценность и какое-либо отношение к человеку лишь постольку, поскольку они являются жизнеспособствующими>.

«Истина должна подчинить мир духу и этим служить жизни. Только как условие жизни имеет она цен­ность. - Но нельзя ли пойти еще дальше и спросить: какова ценность самой жизни? Ницше считает такой вопрос невозможным. Что все живущее хочет жить так могущественно, так содержательно, как только возможно, он считает фактом, о котором он больше не размышляет. Жизненные инстинкты не спрашивают о ценности жиз­ни. Они спрашивают только: какие средства существу­
ют для повышения силы их носителей». 5 (2)

«В личности Ницше преобладают такие инстинкты, которые делают человека властным, повелевающим су­ществом. Ему нравится все, что изобличает силу; ему не нравится все, что выдает слабость. Он чувствует себя счастливым лишь до тех пор, пока находится в жизнен­ных условиях, повышающих его силу. Он любит за­труднения, препятствия для своей деятельности, потому что он при их преодоле- нии он осознает свою силу».

«Ницше ощущает как слабость, если в своем мышле­нии и деятельности человек подчиняется т. наз. «вечным, железным» законам разума. Что делает всесторонне раз­витая личность: она не позволяет предписывать себе никакой моральной науке, а только побуждениям соб­ственного «я». Человек слаб уже в то мгновение, когда ищет законы и правила, по которым должен мыслить и действовать. Сильный

определяет образ своего мышле­ния и деятельности из собственного существа».

5 (3)

455. 
     «Ницше со своими отважными мыслительными прыжками нападает, во всяком случае, на более глубокие тайны человеческой природы, чем многие логические мыслители со своим осторожным познанием. Что пользы от всякой логики, если она со своими сетями понятий улавливает только лишенное ценности содер- жание? Если нам будут сообщать ценные мысли, то мы радуемся им, хотя бы они и не были связаны логическими нитями. Счастье жизни зависит не от одной логики, но также и от мыслительной производительности». 5 (7)
     
456. 
     «Он старается узнать характер личностей или народов из их воззрений. Его интересует, указывает ли воззрение на господство инстинктов к здоровью, храбрости, благородству, жизнерадостности, или же оно про­исходит из нездоровых, рабских, усталых, враждебных жизни инстинктов. Истины в себе для него безраз- личны; он заботится о том, как люди образовывают истины соответственно своим инстинктам и как они этим способствуют своим жизненным целям. Он хочет отыскать естественные причины человеческих убеждений».
     

выми. Под господ­ством нравственности оригинальность всякого рода при­обретает дурную совесть». («Утренняя заря», § 9)».

«Истинно свободный дух принимает поистине пер­вое решение; несвободный решает согласно обычаю. «Нравственность является не чем иным, «следовательно и не более!», как повиновением нравам, какого бы рода они ни были; нравы, одна- ко, есть обычный способ действовать и оценивать» («Утренняя заря», §9). Этот обычай есть то, что моралистами обозначается как «вечная воля», «категорический императив». Но каждый обычай является результатом естественных влечений и импульсов отдельных людей, целых племен, народов и т.д. Это такой же продукт природных причин, как условия погоды отдельных местностей. Свободный дух не считает себя связанным этим обычаем. Он имеет свои индивидуальные влечения и импульсы, и они не менее правомерны, чем таковые других. Он превращает эти импульсы в поступки, как туча посылает дождь на земную поверх­ность, когда для этого имеются причины. Свободный дух стоит по ту сторону того, что обычай рассматривает как доброе и злое. Он создает сам себе свое добро и зло». 5 (21)

459. «Свободный дух не притязает на сострадание. Кто хочет сострадать ему, того он должен спросить: ты считаешь меня настолько слабым, что я не могу перенес­ти свое страдание сам? Он стыдится всякого сострадания». Ницше рассматривает отвращение сильного к со­страданию в четвертой части своего «Заратустры». 5 (22)

460. «Поскольку Ницше видит в человеческом обра­зе действий только истечение инстинктов, а эти после­дние различны у разных людей, то ему кажется необходи- мым, чтобы и образ действий у них был различен. Ницше поэтому является решительным противником демократического принципа: равные права и рав- ные обязанности для всех. Люди неодинаковы, поэтому и их права и обязанности должны быть неодинаковыми. Ес­тественный ход мировой истории постоянно обнаруживает слабых и сильных, созидающих и бесплодных людей. И сильные всегда будут употреблять слабых как средство для достижения цели, т.е. как рабов. Ницше, конечно, не говорит о «моральном» праве сильных держать рабов. «Моральных» прав он не признает. Но он придерживается мнения, что преодо- ление более слабых более сильными, которое он считает принципом всякой жизни, необходимо должно вести к рабству.

Естественно также, что побежденные восстают про­тив победителей. Если это воз- мущение не может обнаружиться в действии, то оно обнаруживается, по меньшей

человеку, приобретает он ценность. Лишь посколь­ку труд представляется естестве- нным следствием чело­веческих склонностей, он достоин человека. Кто делает себя служителем труда, тот уничтожает себя. Только че­ловек, не способный сам опре- делить свою ценность, ищет эту ценность в величии своих дел. Это характерно для демократического бюргерства нового времени, что в из­мерении ценности человека оно сообразуется с его тру­дом. Даже Гете не свободен от этого настроения. Ведь он предоставил своему Фаусту находить полное удов­летворение в сознании проделанной работы».

«Также искусство, по мнению Ницше, имеет ценность лишь тогда, когда оно служит жизни отдельных людей. И здесь Ницше выражает взгляд сильной личности и отклоняет все, что высказывают слабые инстинкты об искусстве. Почти все неме- цкие эстетики представляют точку зрения слабых инстинктов. Искусство должно изображать «бесконечное» в «конечном», «вечное» в «пре­ходящем», «идею» в «дейст- вительности». Для Шеллин­га, например, всякая чувственная красота есть только отблеск той бесконечной красоты, которую мы никогда не можем воспринять чувствами. Художественное про­изведение прекрасно не ради его самого и не благодаря тому, что оно есть, а потому, что оно изображает идею красоты. Чувст- венный образ является только средством выражения, только формой для сверх- чувственного со­держания. А Гегель называет прекрасное «чувственным сиянием идеи>. Подобное можно найти также у других немецких эстетиков. Для Ницше искусство является жизнеспособствующим элементом и только тогда, когда оно является таковым, имеет оно оправдание. Кто не мо­жет переносить жизнь какой она непосредственно воспринимается, тот преобразует ее для себя, согласно своим потребностям, и этим он создает художественное произведение». 5 (25, 26)

462. «Два человеческих типа противопоставляет Ниц­ше друг другу: слабого и силь- ного. Первый ищет познания как объективного фактического положения дела, которое должно вливаться в его дух из внешнего мира. Он предоставляет дикто- вать себе добро и зло «вечной мировой воле» иди «категорическому императиву». Он обозначает каждое, определенное не этой мировой волей, а лишь творческим своеволием действие, как грех, который должен влечь за собой моральное нака- зание. Он мог бы для всех людей установить одинаковые права и определять ценность человека внешним масштабом. Он мог бы, наконец, усмотреть в искусстве отражение Боже­ственного, весть из потустороннего. Сильный, напротив, рассматри- вает всякое познание как выражение воли к силе. Он старается путем познания сделать вещи мыс­лимыми и таким образом подчинить их себе. Он знает, что сам является творцом истины; что никто иной, кроме него самого, не может творить добро и зло. Он рассматривает поступки человека как следствие естественных
влечений и считается с ними как с естественными явлениями, которые никогда не следует рассматривать как грех и которые не заслуживают морального осуждения. Он ищет ценность человека в деятельности его инстинктов. Человека с инстинк- тами к здоровью, духовности, красоте, выдержке, благородству ценит он выше, чем та­кового с инстинктами к слабости, безобразию, рабству. Он оценивает худо- жественное произведение по степени, в которой оно способствует повышению сил человека.

Такой человеческий тип подразумевает Ницше под своим сверхчеловеком. Такие сверхлюди могли до сих пор возникать только благодаря совпадению случайных обстоятельств. Сделать их развитие сознательной целью человечества является намерением Заратустры». 5 (27)

«Аполлоническая мудрость имеет серьезный харак­тер. Господство потустороннего, которым она обладает только в образах, она ощущает как тяжелый гнет, как со­противляющуюся ей силу. Серьезной является аполлоническая мудрость, потому что она полагает, что обладает знанием из потустороннего, если даже таковому должны способствовать лишь образы, привидения. Тяжело нагру­женным своим познанием расхаживает аполлонический дух, т. к. он носит бремя, происходящее из другого мира. И он принимает выражение достоинства, т.к. перед про­явлениями бесконеч- ного должен умолкать всякий смех.

Этот смех, однако, характеризует дионисийского духа. Он знает, что все, что он называет мудростью, есть лишь его мудрость, им придумана, чтобы сделать себе жизнь легкой. Только одно это должно быть его мудростью: средство, позволяю- щее ему говорить жизни «да». Дио­нисийскому человеку тяжелое настроение про- тивно, по­тому что оно не облегчает жизнь, а удручает. Самосоз­данная мудрость является веселой мудростью, потому что кто сам себе создает ношу, тот создает ее такой, что может легко нести. С самосозданной мудростью легко движет­ся диони- сийский дух через мир, как танцор». 5 (27, 28)

464. «Только тот человек вполне свободен, который может также производить мысли, ведущие к действиям. Способность создавать чисто мыслительные побуж- дения к действию я назвал в моей книге «Философия свобо­ды» моральной фан- тазией.

Только тот, кто обладает этой моральной фантазией, действительно свободен, т.к. че­ловек должен действовать согласно сознательным по­буждениям. Если он не может сам производить таковые, тогда он должен заимствовать их от внешних авторите­тов или от говорящего в нем в форме голоса совести, обычая. Человек, который предается своим чувственным инстинктам, действует как животное; чело- век, который свои чувственные инстинкты подчиняет чужим мыслям, действует не свободно; только человек, сам создающий свои моральные цели, действует свобо- дно. Моральная фантазия отсутствует в произведениях Ницше, но кто продумы-

вает его мысли до конца, неизбежно должен прийти к этому понятию. Хотя дионисийский человек не является рабом обычая или «потусторонней воли», но он является рабом своих собственных инстинктов.

Ницше направил свой взор на первоначальное, соб­ственно личное в человеке. Он старался это собственно личное освободить из оболочки безличного, в которую его закутало враждебное действительности мировоззре­ние. Но он не пришел к разли- чению ступеней жизни внутри самой личности. Поэтому он недооценил значе­ние сознания для человеческой личности. «Сознатель­ность является последним и позднейшим развитием орга­нического, а следовательно, также менее всего готовым и самым слабым в нем. Из сознательности происходят бесчисленные ошибки, веду- щие к тому, что животное, человек погибает прежде, чем это было бы необходимо «со­гласно судьбе» (Гомер). Если бы сохраняющая связь инстинктов не была насто- лько могущественна, если бы она не служила в целом регулятором, то от своих пре­вратных суждений и фантазирования с открытыми гла­зами, от своей неоснова- тельности и легковерности, коро­че, именно от своей сознательности человечество должно было бы погибнуть», - говорит Ницше («Веселая на­ука», §11).

С этим вполне можно согласиться; однако не менее истинно и то, что человек лишь постольку свободен, по­скольку может создавать мыслительные побуждения для своих действий внутри сознания.... Лишь тот, кто не­достаточно понял Ницше, чтобы быть в состоянии выводить последние следствия из его мировоззрения, несмо- тря на то, что сам Ницше их не вывел, может видеть в нем человека, «нашедшего мужество разоблачать с определенным стилистическим наслаждением то, что может скрыто подстерегать в потаеннейших душевных основах грандиозного раз- рушающего типа... » (Людвиг Штейн, «Мировоззрение Фридриха Ницше и его опасности».) Уровень знаний немецкого профессора все еще не на­ столько высок, чтобы отделить великое личности от ее мелких ошибок. Иначе не дожили бы до того, что критика такого профессора направляется именно против этих мелких ошибок. Я думаю, что правдивое изображение обращается к великому в личности и исправляет ее мел­кие ошибки или додумывает половинчатые мысли до конца». 5 (29)

465. «Нельзя говорить о развитии Ницше без того, чтобы не вспомнить о самом свободном мыслителе, кото­рого произвело человечество нового времени, о Максе Штирнере. Это печальная истина, что этот мыслитель, который в полном смысле соответствует тому, что Ницше требует от сверхчеловека, познан и оценен лишь немно­гими. Еще в сороковых годах этого столетия он выска­зывался в духе мировоззрения Ницше; конечно, не в та­ких насыщенных сердечных тонах, как у Ницше, но зато в кристально ясных мыслях, по сравнению с которыми афоризмы Ницше, в самом деде, часто выглядят как про­стое бормотание.

По какому пути пошел бы Ницше, если бы не Шопен­гауэр, а Макс Штирнер стал его воспитателем! В сочи­нениях Ницше не заметно никакого влияния Штирне­ра. Собственной силой должен был Ницше от немецкого идеализма проникнуть до мировоззрения, подобного штирнерскому.

Штирнер, как и Ницше, придерживается мнения, что движущие силы человеческой жизни можно искать только в отдельной, действительной личности. Он отвергает

всякие силы, которые хотят извне формировать, опреде­лять индивидуум. Он про- слеживает ход мировой исто­рии и находит основную ошибку прежнего челове- чества в том, что оно ставит перед собой не выращивание и куль­туру индивидуальной личности, а другие, безличные цели. Он видит истинное освобождение человека в том, чтобы он не признавал за всеми такими целями никакой выс­шей реальности, но использовал эти цели как средство для заботы о самом себе. Свободный человек определяет свои цели сам; он владеет своими идеалами; он не позво­ляет им владеть собой. Человек, который не господству­ет как свободная личность над своими идеалами, нахо­дится под их влиянием как умалишенный, страдающий от навязчи- вых идей. Для Штирнера одинаково, вообра­жает ли себя человек «китайским бог- дыханом» или «спо­койным бюргером», если в этом его назначение: быть хорошим христианином, верующим протестантом, лояль­ным гражданином, добродетельным человеком и т.д., - все это одна и та же навязчивая идея. «Кто никогда не пытался и не осмеливался не быть хорошим христиани­ном, верующим протестантом, добро- детельным человеком и т.д., тот оказывался плененным человеком и опутан­ным верой, добродетельностью и т.д. ».

Нужно прочесть лишь несколько фраз из книги Штирнера «Единственный и его достояние», чтобы ви­деть, как родственно его воззрение ницшевскому». «Этот, поста- вивший себя на самого себя, только из себя творя­щий собственник есть сверх- человек Ницше». 5 (30)

466. «Человек воспринимает свое собственное действие двояко: извне - как пред- ставление, и изнутри - как волю. Шопенгауэр заключает из того, что явленное в воспринятом действии тела как представление, есть сама воля. И затем он утверж- дает, что воля лежит не только в основе представления собственного тела и его дви- жений, но что также обстоит дело и со всеми остальными представлениями. Весь мир, следовательно, по мнению Шопенгауэра, есть, в сущности, воля и явля- ется нашему интеллекту как представление. Эта воля, утверждает да­ лее Шопен- агуэр, есть единое во всех вещах. Только наш интеллект является причиной того, что мы воспринимаем множество отдельных вещей.

Посредством своей воли, согласно этому воззрению, человек связан с единой миро- вой сущностью. Поскольку человек действует, в нем действует единая пра-воля. Как отдельная особая личность человек существует лишь в своем собственном предста- влении; в существе своем он идентичен с единой мировой основой». 5 (31)

«Творить реальное - этого Ницше не понимал. Он имел перед собой «стену» своих абстрактных представ­лений (отделявшую его от реальной жизни). Его эф. те­ло было слишком подвижным и слишком мало связано с реальной жизнью; поэтому он отпал от того образа Р. Ваг­нера, который он сам себе создал». Непосредственно до самого Вагнера там дело просто не дошло («Падение Вагнера»).

Увлечение книгой Пауля Рее «Моральная совесть» отразилось в работе Ницше «Человеческое, слишком че­ловеческое». Ему нравилась работа Дюринга «Филосо­фия действительности». Но его восприятие ее было иное, чем у тех, кто писал подоб-

ные книги. Ему была чужда их «радость творчества», и он хотел подняться над ними. Здесь он снова подступает к вратам Духовной науки, в нем рождается идея сверхчеловека, перевоплощений «веч­ного возвращения». Но сверхчеловек не был для него переживанием, а лишь всплеском чувств, выразившемся лирически в его «Так говорил Заратустра». «Это пла­менное описание предчувствия, увидеть которое он не мог. Подобно вопросу является нам его гимн сверхчеловеку». «Его последняя работа «Воля к власти» особенно отчет­ливо показывает, что ни к какому наполнению своей души страстно желанным духовным содержанием он прийти не смог. Его абстрактная воля к власти лишена содержа­ния; он не говорит нам, что такое вла- сть». 57 с. 362-365