К 90-й годовщине Советской Армии и Военно-Морского Флота



жүктеу/скачать 0.8 Mb.
бет2/15
Дата24.07.2016
өлшемі0.8 Mb.
#218663
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   15

Я от рассвета до заката занимался ротой, обеспечением ее всем необходимым и только с наступлением полной темноты возвращался к себе на квартиру, падая от усталости. Естественно, я ежедневно докладывал командиру 3-го батальона о проделанной работе, а он в свою очередь в штаб полка.

Не буду описывать как мне было трудно, молодому и неопытному офицеру, формировать роту, но мне во всем помогал мой старшина роты, более опытный, чем я в вопросах подготовки солдат к предстоящим боям. К большому сожалению, за давностью лет я позабыл его фамилию, помню лишь его имя – Алексей. Благодарность за его помощь и инициативу, распорядительность я сохранил в своем сердце навсегда. Это был настоящий служака и любые мои указания он проводил в жизнь решительно и скоро. Недаром, в Царской армии младший командный состав от младшего унтер-офицера до фельдфебеля на 80% состоял из военнослужащих украинской национальности. Мои усилия и усилия старшины роты, помощников командиров взводов дали мне возможность 6 марта 1944г. доложить командиру батальона, а через него и в штаб полка, что 9-я стрелковая рота полностью сформирована, к бою готова. В моем присутствии начальник штаба полка доложил об этом командиру полка по телефону. Затем, повернувшись ко мне, сказал: « Молодец, гвардии младший лейтенант, скоро в твое распоряжение прибудут три офицера из состава бывшего штурмового батальона. Они, кажется, уже прошли проверку. Распредели их по взводам и готовь роту к маршу. Дальнейшие указания ты получишь скоро через командира батальона».

Довольно теплые и дружеские отношения сложились у меня с дочерью хозяина дома Марийкой. Мы были очень молоды (она была моложе меня на два года), влюбчивы и, кажется, увлеклись друг другом. Марийка с нетерпением ждала момента, когда я возвращался со службы. Она садилась рядом со мной и говорила, говорила мне обо всем, а когда родители куда-нибудь отлучались, она целовала меня, чему я был очень удивлен и, конечно, очень стеснялась. Я ведь рос в деревне и мне были недоступны «вольности», которые имели место в городе. Родители Марийки, естественно, догадывались о наших отношениях, т.к. она, вероятно, обо всем делилась с матерью. Поэтому ее отец много и подробно расспрашивал меня обо всем и неоднократно говорил мне что, когда кончится война и я останусь в живых, то они с радостью примут меня в свою семью.

Опережая события, скажу, что мы переписывались с Марийкой до августа 1944 года. Переписка прервалась, потому что в одном из своих писем, Марийка просила прислать ей туфли и, кроме того, в письме приложила бумажный размер нужных ей туфель. Я здорово тогда рассердился. Шли очень тяжелые кровопролитные бои в Польше, а здесь вот такая «дикая» просьба. Словно я находился в командировке, а не на войне. Я счел, что Марийка мелочная и перестал ей писать. Но, это было позже, а сейчас она так и льнула ко мне. Вскоре посыльный из штаба 3-го батальона принес приказ – с наступлением темноты, но не позже 21.00 6 марта 1944 года выступить на передовую и занять оборону в указанном на карте районе. Это примерно в 5-6 км от нашей улицы, где мы формировались и готовились к бою. Было сыро, темно, ориентиров никаких нет, кругом одни терриконы высотою 30-40 метров. Терриконы – пустая порода, лежавшая поверх залежей железной руды, которую выбрасывали наверх из шахт. Марийка не смотря на возражение родителей вызвалась проводить меня до места назначения. Она хорошо знала окрестные места. Со стороны можно было видеть, как впереди колонны роты шел командир, а рядом с ним шла очень юная молодая девушка. Мы дошли, примерно, через 1,5 часа до места назначения, где нас встретил адъютант младший 3-го батальона. Я на глазах всей роты обнял Марийку и поцеловал. Она заплакала и медленно, медленно пошла обратно домой.

Представитель штаба 3-го батальона показал мне на местности, где должна была занять оборону моя рота. Этот участок местности находился между двумя терриконами. Я, как меня учили в училище и на курсах младших лейтенантов, построил оборону роты углом назад, расположив на флангах пулеметы. В масштабе роты получился небольшой огневой мешок.

Однако, не успели мы открыть окопы и устроить огневые позиции для пулеметов как пришел приказ от командира батальона – переместить роту вправо на 600-700 метров. Снова надо было малыми саперными лопатами отрывать окопы в мерзлой и твердой, как камень земле, устраивать огневые позиции.

Но, это было не самым страшным, что отравляло нам жизнь. Отроешь окоп, а через 1,5 – 2 часа в нем на дне появляляется вода, которая через некоторое время достигала до 15 сантиметров. Учитывая, что весь следующий день шел мокрый снег и кругом была голая каменистая почва, а плащ-палаток нам не выдали и укрыться от снега было нечем, то лишь в страшном сне можно было представить наше положение. Стоять или сидеть в окопе в нашей обуви было невозможно, она сразу же пропускала воду. Вычерпывать воду из окопа котелками – это Сизифов труд, так как через 15-20 минут воды набиралось столько же. Для нас это был настоящий ад.

Мой ординарец около одного из терриконов раздобыл доску шириной 15-20 сантиметров и положил ее в окоп и я, сидя, прислонившись к мокрой стенке окопа мог немного вздремнуть.

К концу первых суток пребывания в таких окопах моя шинель (как и шинели других солдат) была вся в грязи, я был похож скорее на огородное чучело, чем на командира роты.

Ночью я не спал, а обходил взвода, подбадривал солдат. Я говорил, что сидение в окопе скоро закончится и надо немного потерпеть, ведь на войне как на войне.

Сейчас трудно представить себе, чтобы сутками в нечеловеческих условиях человек мог такое выдержать. Сегодня личный состав подобного, да еще в такой экипировке, не выдержал бы и сутки.

Вечером 8-го марта посыльный из штаба нашего батальона привел офицеров из числа бывшего штурмового батальона: одного старшего лейтенанта и двух лейтенантов. Их восстановили (после проверки) в прежних званиях и они на солдатских погонах карандашом нарисовали себе звездочки. По возрасту и по званию они были старше меня, но поскольку они более полутора лет были в плену, им доверили лишь взвода. Я развел их по взводам, познакомил с сержантским составом взводов и приказал усилить наблюдение и ни в коем случае не дать возможность немцам захватить языка или предотвратить перебежку кого-либо к немцам. Нейтральная полоса на участке, где оборону занимала 9-я рота, да и весь наш 3-й батальон составляла 450-500 метров. Противник усиленно освещал местность ракетами и вел беспокоящий ружейно-пулеметный огонь по нашим позициям. К счастью, за трое суток рота от огня противника потерь не понесла.

Примерно в четыре часа утра меня через посыльного вызвал к себе командир нашего батальона. Когда я прибыл на контрольный пункт, там находились командиры 7-й и 8-й стрелковых рот и несколько танкистов. Командир батальона объявил нам, что 9-го марта в 9.00 наш 177-й стрелковый полк после артподготовки перейдет в наступление, и в этом наступлении нас будут сопровождать танки и самоходно-артиллерийские установки САУ-152. Батальону придается рота танков Т-34 (4 танка) и две установки САУ-152.

В полосе наступлении 9-й роты нас будет поддерживать одна САУ-152 и один танк Т-34. Мне было предложено договориться о взаимодействии с командиром танка Т-34 и САУ-152, что я незамедлительно сделал.

9 марта 1944 года в 9.00 началась наша артиллерийская подготовка, которая продолжалась 40 минут. Интенсивность огня, на мой взгляд, была слабой. По сигналу зеленой ракеты через наши боевые порядки прошли несколько танков и САУ-152. Мы дружно поднялись из окопов и вслед за танком и САУ быстрым шагом устремились к немецким позициям. Я оглянулся по сторонам и увидел, что справа и слева от моей наступающей 9-й роты густой цепью наступает наша пехота. Противник по наступающей пехоте открыл артиллерийско-минометный огонь, но он был недостаточно сильным. Мы ускорили движение, чтобы выйти из-под обстрела.

И у немцев не выдержали нервы. Их пехота (не та, что была в 1941-42гг.) выскочила из окопов и стала быстро отходить. Солдаты противника на ходу сбрасывали с себя шинели, бросали одеяла. Расстояние между нами и противником было не более 300-350 метров. Мы шли, иногда бежали и на ходу стреляли по отходящему противнику. Немцев в их поспешном отходе очень здорово «подбадривали» разрывы снарядов наших Т-34 и САУ-152. Некоторые раненые солдаты противника стали отставать от основной массы отходящей цепи, бросали оружие и, упав на колени, поднимали руки вверх и кричали: « Гитлер капут!» На моих глазах справа от меня примерно в 50-ти метрах стоял на коленях немец с длинными рыжими волосами и кричал: «Гитлер капут!» Подбежавший к нему солдат, очевидно, из моей роты с ходу ударил немца штыком в грудь и побежал дальше. Немец опрокинулся и упал на спину. Сцена расправы над раненым, пусть даже врагом, была неправомерна и запомнилась мне навсегда. Я вместе с ячейкой управления быстрым шагом, а порой и бегом, двигался за САУ-152, прикрываясь ее броней.

При подходе к переднему краю обороны противника в глубине 200-250 метров справа от меня вдруг ожил фашистский ДЗОТ и открыл фланкирующий огонь по моей роте и роте, наступающей справа от меня. К счастью, прицел фашистского пулеметчика оказался неверным. Пули веером вздымали фонтанчики земли и снега впереди роты.

Я подумал, что если не уничтожить фашистский пулемет в ДЗОТе, то он может наделать много бед. Тогда я при помощи ординарца забрался на САУ-152 и рукояткой пистолета стал стучать по крышке командирского люка. Люк открылся и из него показалась голова командира орудия. Я указал ему на фашистский ДЗОТ, из которого по-прежнему яростно строчил пулемет. Уяснив в чем дело, командир скрылся в САУ, сделал короткую остановку, немного развернул САУ вправо и выстрелил. САУ дернулась назад, а я же, потеряв равновесие, полетел на землю. Приземление я считал удачным, так как сразу же встал на ноги. От мощного разрыва 6-и дюймового снаряда САУ, вверх полетели бревна, доски и все, что находилось в ДЗОТе. После подавления огневой точки в ДЗОТе, мы ускорили движение вперед. Фашистские батальонные и полковые минометные батареи, видя поспешный отход своей пехоты, снялись со своих огневых позиций и стали поспешно отходить в свой тыл. После этого огонь противника заметно ослаб. Огонь по нашей пехоте вела лишь 75мм и 105 мм артиллерия немцев, и снаряды, как правило, падали и рвались позади пехоты, при этом поражая наших пулеметчиков (с их пулеметами «Максим»), связистов, санитаров, не имеющих возможности идти вместе со стрелковыми цепями нашего полка. Преследуя немцев, мы прошли около шести километров и вышли к населенному пункту « Зеленый Гай». Он разделялся на две почти равные части широким водоемом. На той стороне водоема среди домов находились огневые позиции немецких артиллеристов. На нашей стороне водоема, впереди домов в 100-150 м, множество окопов открытых и замаскированных с немецкой аккуратностью, но брошенных противником. Миновав эти окопы, мы почти вплотную приблизились к домам Зеленого Гая, но были встречены шквальным огнем немецких батарей, которые вели бешеный огонь прямой наводкой по нашей наступающей пехоте. Движущийся в 70-80 м справа от меня танк Т-34, получил попадание под основание башни, загорелся и вскоре был объят пламенем. О судьбе танкистов мне ничего неизвестно. Стоящий рядом со мной САУ-152, открыла огонь по домам, где замаскировались немецкие артиллеристы. От попадания 152 мм снарядов дома разваливались как карточные домики. Немцы в свою очередь открыли огонь по нашей самоходке. Один из снарядов, очевидно 75 мм, попал прямо в лобовую часть САУ, но, не пробив ее, свечей ушел вверх. Однако, получив вскоре второй снаряд в свою верхнюю часть, который тоже, не пробив броню, ушел вверх, САУ дала задний ход и отошла в небольшую лощину, чтобы не быть подбитой. Стрелковые цепи нашей пехоты как справа, так и слева от меня залегли. Мои попытки поднять роту и бросить ее вперед успеха не имели. Назревала угроза крупных неоправданных потерь от огня артиллерии немцев. К нашему удивлению, а может быть и счастью, немцы по неизвестным нам причинам, почти прекратила огонь. Стреляло лишь одно 75 мм орудие по отдельным целям. От огня этого орудия я едва не погиб; снаряд разорвался всего в 70-80 сантиметров от моего окопа. С меня сорвало шапку, и я на некоторое время потерял слух. Последствия разрыва того снаряда я ощущаю до сих пор. Наша пехота стала лежа окапываться в мокрой и еще не полностью оттаявшей земле. Тем часом, немецкая пехота, которую мы гнали впереди себя и которая убежала аж за Зеленый Гай, очевидно, своими командирами была приведена в порядок, получила подкрепление за счет резерв и была брошена к контратаку с целью спасения своих артиллеристов, находившихся все еще на основных огневых позициях.

Густая цепь немецкой пехоты появилась из-за небольшой возвышенности и увязая в раскисшей от мокрого снега пахотной земле, стала медленно продвигаться в нашу сторону, строча во всю мощь из своих автоматов. Наши артиллеристы и минометчики, поддерживающие нас на глубину 3-3,5 километров нашего наступления, по всей вероятности, не сумели сменить свои огневые позиции и по этой причине не вели огонь по контратакующей немецкой пехоте. В свою очередь наш ружейно-пулеметный огонь был мало эффективным и не останавливал немецкую пехоту. Кстати, огонь, который вели немцы из автоматов, тоже не приносил нам ощутимого вреда. Немецкой пехоте нужно было пройти не менее 150-170 метров, чтобы выйти на скошенное травяное поле и броситься в стремительную атаку.

Вот тогда у меня возникла абсурдная мысль – броситься на немцев в штыковую атаку. Сейчас, спустя многие десятилетия мое такое решение кажется диким и фантастическим, но тогда? Тогда я был молод, горяч, да и ротой командовал всего несколько дней. Я почему-то полагал, что встав во весь рост первым и подав команду, за мной поднимется вся 9-я рота, а за ней весь батальон. В штыковой атаке мы обязательно опрокинем немцев и на их плечах ворвемся в Зеленый Гай и на огневые позиции немецких артиллеристов, которые приносили нам больше неприятности короткой перебежкой. Я подскочил к ближайшему солдату ( оказалось, он был ранен в ногу), взял у него винтовку со штыком и привстав на колени, подал команду : « Примкнуть штыки и приготовиться к штыковой атаке, атака по сигналу Зеленой ракеты. Команду передать дальше по цепи!» Однако, до штыковой атаки, в которой я по всей вероятности погиб бы, дело не дошло. Наша 82 мм минометная рота батальона сумела сменить свои огневые позиции и после короткой перестрелки открыла по немецкой пехоте беглый губительный огонь. Видимо, ротой командовал грамотный и отважный офицер.

Немецкая пехота, шедшая в контратаку, вынуждена была, укрываясь от огня наших минометчиков ложиться прямо на мокрую пахотную землю.

Вскоре пахотное поле, на котором была вынуждена залечь немецкая пехота, была накрыта огнем наших гвардейских минометов «Катюш». Когда дым от разрывов снарядов «Катюш» рассеялся, мы увидели, как оставшиеся в живых немцы, бросая оружие, в частности ручные пулеметы МГ-34, убегают с поля боя. Однако и нам воспользоваться паникой, возникшей у противника после залпа наших гвардейских минометов, по различным причинам тоже не удалось. Главная причина – мы упустили время, которое пошло на согласование различного рода взаимодействий. Перешедшую в атаку примерно через полтора часа после залпа катюш нашу пехоту, немцы снова встретили огнем прямой наводкой своей артиллерии и плотным ружейно-пулеметным огнем. И только с наступлением темноты нам удалось захватить одну из улиц Зеленого Гая, которая находилась на нашей стороне водоема. Всю ночь за этот населенный пункт шел напряженный бой, который изобиловал острыми моментами. Немцы яростно сопротивлялись, дрались за каждый дом. Сопротивлялись они видимо потому, что хотели вывезти в тыл свою артиллерию. Однако, полностью сделать это им не удалось. Под напором наших частей они были вынуждены оставить несколько орудий калибра 105 мм, которые немцы очень ценили. К утру, Зеленый Гай был полностью очищен от врага.

После наступления 9 марта и ночного боя за Зеленый Гай в роте в строю осталось 60 человек. Два командира взвода – старший лейтенант и командир пулеметного взвода были тяжело ранены осколками немецких мин и снарядов и эвакуированы в тыл. Вскоре наступление возобновилось, но уже без поддержки САУ и танков.

Продвинувшись от Зеленого Гая примерно на 4-5 километров, мы вновь подверглись контратаке со стороны подошедших резервов противника. На этот раз контратаку немцев, кроме минометов и артиллерии, поддерживали три бронетранспортера, вооруженные эрликонами – спаренными 4-х ствольными пушками калибра 22 мм и предназначенные, в основном, для борьбы с воздушными целями. Бронетранспортеры выскочили на пригорок и стали поливать огнем нашу наступающую пехоту, которая, естественно, залегла. Немцы под прикрытием огня своих бронетранспортеров и артиллерии стали перебежками скапливаться для атаки. В это время впереди меня в 25-30 метрах разорвался снаряд калибра не менее 105 мм. Осколки снаряда со страшным визгом прошли мимо меня, и я понял, что следующий снаряд обязательно разорвется рядом со мной. Я вскочил и бросился в воронку от этого снаряда. За мной побежал и лег рядом с окопом мой ординарец. Осмотревшись, я увидел, что примерно в 140-150 метрах в мою сторону бегут два немца. Гитлеровцы, очевидно, накапливались на рубеже атаки. Я, приподнявшись на колени, из автомата короткими очередями открыл по ним огонь. Немцы, поняв, что по ним стреляют, попадали на землю и стали вести огонь из автоматов. Следует сказать, что наступление от Зеленого Гая на юго-запад, которое началось утром, в целом проходило в спешке, неорганизованно без поддержки бронетехники. Подразделения нашего батальона (да и не только его) перемешались и я потерял управление ротой из-за своей неопытности. Огонь, который вели бронетранспортеры немцев, заставил нашу пехоту залечь. Находясь впереди со своими солдатами (а это была моя ошибка), из командира роты я превратился в рядового автоматчика. Но что поделаешь? В бою бывает всякое, на ошибках учатся.

Стреляя по немцам, я не заметил как один из бронетранспортеров перенес огонь своих «эрликонов» на участок местности, где в глубокой воронке от снаряда находился я со свои ординарцем.

Вскоре у бруствера моей воронки разорвался снаряд, очевидно, эрликона. Один из осколков ударил мне в шею справа. Удар был такой силы, что сначала мне показалось, будто пуля одного из автоматчиков противника попала мне в предплечье. Я прилег на край воронки и увидел, как из-под воротника моей шинели фонтанирует кровь. Сказав ординарцу, что я ранен в шею, и, показав на свою полевую сумку, попросил его вынуть индивидуальный перевязочный пакет и перевязать меня. Это был бравый и опытный солдат, недаром же я его выбрал из многих и он это сделал быстро, но кровь не останавливалась. Тогда он с помощью своего перевязочного пакета снова наложил новую повязку на старую и так, что у меня глаза едва «не вылезли из орбит», но кровь стала идти меньше и затем совсем остановилась. Все мое нижнее теплое белье, гимнастерка, меховой жилет и передняя часть шинели были залиты кровью.

Когда огонь врага немного утих, ординарец взял меня под руку и повел в тыл прямо по полю, которое перестреливалось противником, как говорится, вдоль и поперек, довел меня благополучно до полкового перевязочного пункта. До сих пор остается не ясным, как мы остались целы невредимы. Очевидно, просто счастливый случай и только.

Там же я приказал ординарцу вернуться в роту, найти командира 2-го взвода и временно до решения вопроса вступить в командование ротой. На полковом перевязочном пункте мне сделали укол против столбняка, заменили повязку на шее и сказали, чтобы я своим ходом шел в медсанбат дивизии, который располагался недалеко от того злосчастного кирпичного завода, но я, едва держась на ногах от большой потери крови решил сначала зайти в дом, где прожил несколько дней и где жила, понравившаяся мне Марийка. Я постучал в дверь и вошел в дом. Очень хорошо помню, что хозяйка дома в тот момент стирала белье. Она оглянулась, но не узнала меня. Да как можно было меня узнать? Я был почти весь в грязи, а передняя часть шинели в запекшейся крови.

Я спросил ее: «Узнаете ли Вы своего постояльца?». Внимательно посмотрев на меня, она ахнула и закричала громким голосом: «Марийка, иди сюда, Володя раненый пришел?» Марийка выскочила из своей комнаты, увидев меня, тоже ахнула и бросилась меня раздевать. Глядя на окровавленную меховую жилетку, такую же окровавленную гимнастерку и верхнюю теплую рубашку, обе заплакали. Они нагрели воды и до пояса меня помыли. Затем, сняв с меня сапоги и брюки, до колен вымыли мне ноги.

Больше всех, конечно, старалась Марийка. Она затем уложила меня в постель, и я почти мгновенно уснул. Проспал я, примерно, 11-12 часов. За это время Марийка и ее мать постирали мое белье, гимнастерку и, как могли, отмыли и почистили шинель и меховую жилетку. Я был счастлив от столь внимательного отношения ко мне. Тогда я подумал и сказал об этом Марийке, что если я останусь живым в этой страшной и кровопролитной войне, то обязательно приеду на улицу Набережная Антоновки, дом 29 и Марийке сделаю предложение быть моей женой. Так и было бы, но судьбе было угодно распорядиться иначе - в Кривой Рог больше попасть мне не удалось. Правда, в этом отчасти была виновата и сама Марийка, о чем я писал выше. С тех пор прошло более 6о лет, мы постарели, а имя этой симпатичной доброй девушки мне никогда не забыть. Очень хотелось бы, чтобы судьба Марийки сложилась счастливо, она этого заслуживает.

Полечившись в полевом госпитале 46 армии на станции Долгонькое около 2 недель, меня отправили в отдел кадров армии. Там я попросил направить меня в одну из гвардейских дивизий 46-й армии. Мне предложили 48-ю Криворожскую гвардейскую стрелковую дивизию и назначили командиром взвода противотанковых ружей (ПТР). Кадровый работник меня уверил, что командир противотанковых ружей по денежному содержанию и в правах приравнен к командиру роты. Я дал свое согласие. Прибыв в штаб 48 гвардейской стрелковой дивизии, который находился в районе города Новый Буг, я представился начальнику отдела кадров дивизии, который предложил мне должность командира взвода ПТР в полковую роту ПТР 146-го гвардейского стрелкового полка. В этом полку я провоевал до конца войны, точнее, до конца марта 1945 года. Участвовал в операции «Багратион» по освобождению Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков. В ходе этой операции я имел честь лично сорвать фашистский флаг с Городской Ратуши города Бреста на границе с Польшей, дойти до предместья города Варшавы, Праги, а затем в составе войск 3-го Белорусского фронта с октября 1944 года до конца марта (как я уже сказал выше) в качестве командира батальонного взвода противотанковых ружей, затем командиром стрелковой роты участвовал в боях по освобождению Восточной Пруссии и ее столицы города Кенигсберга. Там же в Восточной Пруссии в декабре 1944 года я вступил в члены КПСС ( тогда ВКП(б)).

Офицерский состав полковой роты противотанковых ружей встретил меня доброжелательно. Взводами командовали:

- первым взводом – старший лейтенант Алексей Ольшанский, белорус из города Витебска лет 30-32.

- вторым взводом – старший лейтенант Костя Заруцкий, родом из Якутии, русский 1923 года рождения, небольшого роста, за что получил от нас прозвище «Волчок».

Ротой командовал капитан – заслуженный воин. К моему приходу в роту он был уже шесть раз ранен и на фронте находился почти с начала войны. Вскоре нашу 48-ю гвардейскую стрелковую дивизию передали в состав 28-й армии, которой командовал генерал-лейтенант А.А. Лучинский. Армию передали в состав 1-го Белорусского фронта и нашу дивизию перевезли по железной дороге и разместили недалеко от города Новозыбков. Здесь мы разместились в небольшом, уцелевшем от войны, населенном пункте. Получили новую материальную часть – пятизарядные противотанковые ружья системы Симонова и пополнение личным составом. С середины мая до середины июня 1944 года мы обучали личный состав владеть оружием и проводили практические стрельбы. Стрелять из противотанкового ружья было не так просто. Во-первых, при выстреле, не смотря на то, что ружье имело дульный тормоз, была сильная отдача назад и, если стрелявший неплотно прижимал приклад ружья к плечу, то мог получить перелом ключицы. Во-вторых, выстрел из противотанкового ружья сопровождался сильным отрывистым звуком, который был значительно сильнее звука при выстреле 45мм противотанкового орудия. Поэтому первый номер расчета при выстреле закрывал глаза, дергал за спусковой крючок, сбивая тем самым, точку прицеливания. Отсюда и точность ведения огня была низкой. Следовательно, чтобы более эффективно вести огонь на поражение, надо было приучить личный состав, особенно первые номера расчета не бояться звука выстрела и отдачи ружья в плечо. На это мы и обращали внимание в ходе боевой подготовки. 10 или 11 июня, теперь уже точно не помню, мы получили приказ – прекратить боевую подготовку и подготовиться к маршу. На следующий день мы походным порядком сначала днем, а затем только ночью двинулись по направлению к фронту. Кстати, когда мы построились в колонну, то все жители села уже знали, что мы идем на фронт и провожали, желая нам скорой победы над проклятым врагом. Это было очень трогательно и вызывало чувство уважения к народу, любящему свою армию. Следует сказать, что участвовать в боях за освобождение Советской Белоруссии в составе полковой роты противотанковых ружей мне не пришлось. На третий день из штаба полка был получен приказ – откомандировать одного командира взвода из полковой роты ПТР в 3-й стрелковый батальон полка на должность командира батальонного взвода ПТР. Ранее, командовавший взводом старший лейтенант Алиев по неизвестным причинам был откомандирован в другую часть. Естественно, выбор пал на меня, так как в полковую роту я прибыл позже всех. Батальонный взвод противотанковых ружей отличался от взвода противотанковых ружей полковой роты тем, что в нем по штату положено иметь девять ружей, в то время как в полковой роте всего шесть. Кроме того, командир батальона взвода ПТР подчинялся только командиру батальона, а в правах и денежном содержании приравнивался к командиру стрелковой (пулеметной роты).

жүктеу/скачать 0.8 Mb.

Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   15



©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз
    Басты бет