К. О. Россиянов Опасные связи: И. И. Иванов и опыты скрещивания человека с человекообразными обезьянами

2. Недостающее звено эволюции

Как утверждал Великий инквизитор в романе Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы», наполнить существование человечества смыслом и сплотить его в единое целое могут только три силы – «чудо, тайна и авторитет». Подобной «тайной» стало само происхождение человека, после того как для проблемы было найдено научное решение. Нападки представителей религиозной ортодоксии на теорию Дарвина воспринимались многими не только как посягательство на свободу научного исследования, но и как отрицание независимости критического суждения вообще, в том числе нравственного. И тот, кто, отвергая религиозные представления о существующей между человеком и животным пропасти, пытался перебросить поверх различий «мост», смотрел на себя как на выступающего за свободу и суверенные права личности. Одной из ставок в этой борьбе стала и проблема гибридизации человека и обезьяны, которая в начале ХХ в. стала привлекать к себе внимание биологов даже и вне зависимости от споров с клерикалами ²⁹.

Согласно представлениям, высказанным Чарльзом Дарвином в «Происхождении человека и половом подборе» (1871 г.), у человека и человекообразных обезьян должен был существовать общий, позднее вымерший предок, а стало быть, промежуточные, связующие звенья могли сохраниться в виде ископаемых остатков. О них, однако, известно было совсем немного. Так, долгое время единственным «претендентом» на эту роль был неандерталец, кости которого были обнаружены в 1857 г. и фигурировали еще в известной книге Томаса Гексли, обосновавшего в 1863 г. анатомическую близость человека к человекообразным обезьянам. В 1891 г., следуя, в свою очередь, представлению знаменитого немецкого зоолога и эволюциониста Эрнста Геккеля (1834-1919) о возможной эволюционной связи между человеком и азиатскими обезьянами, на Яву отправился голландский врач и анатом Эжен Дюбуа (Eugène Dubois), который вскоре открыл там остатки питекантропа, еще более примитивного существа, чем неандерталец. Геккель приветствовал эту находку как открытие связующего звена между человеком и его предками. Последнее, однако, многими оспаривалось, и возражения эти в начале ХХ в. еще более усилились. Насколько животрепещущей была тема «связующих звеньев», можно судить по тому, что на протяжении нескольких десятилетий никаких новых серьезных находок сделано не было. Так называемый «родезийский человек», а также австралопитек и синантроп были открыты только в 1920-е гг.³⁰

И планы скрещивания человека и обезьяны могут быть поняты как реакция отдельных ученых на переживавшиеся дарвиновской теорией трудности. Так, упоминавшийся выше профессор-зоолог В. М. Шимкевич, который еще в начале ХХ в. обсуждал, по-видимому, свои идеи с Ивановым, писал (и, между прочим, в таком широко известном издании, как Словарь Брокгауза и Ефрона), что, поскольку для решения вопроса о предках человека «нам недостает переходных форм, некоторые указания можно надеяться получить путем скрещивания человека с антропоморфными обезьянами, что… станет возможным с усовершенствованием приемов искусственного оплодотворения»³¹.

На рубеже веков были также получены новые поразительные данные о биологической близости человека и человекообразных обезьян: образцы взятой у них крови, исследованные при помощи только что появившихся и еще не вполне совершенных серологических методов, оказались практически неотличимы друг от друга. Тогда же Г. Фриденталь – один из ученых, занимавшихся сравнительным изучением крови разных видов животных и человека, – пришел к выводу о том, что члены подотряда Anthropomorphae, включающего человека и человекообразных обезьян, могут дать потомство при скрещивании: ведь если клетки их крови столь похожи, то сходны должны быть и половые клетки ³².

В 1908 г. осуществить скрещивание человека с человекообразными обезьянами предложил голландский натуралист из Маастрихта Г. М. Б. Мунс, который специально познакомился с методикой искусственного осеменения у практиковавшего в том же городе врача-гинеколога. В отличие от предшественников, высказывавшихся о проблеме бегло, он посвятил ей специальную брошюру, причем претенциозность названия: «Истина. Экспериментальные исследования о происхождении человека» подчеркивала, что обращается он не только и не столько к ученым, сколько к широкой общественности. Причина была проста: как объяснял сам Мунс, возбудить интерес в публике он намеревался, чтобы собрать средства, необходимые для задуманной им (но так и не состоявшейся) экспедиции во Французское Конго. Ведь именно там Мунc планировал осуществить опыты искусственного осеменения горилл и шимпанзе спермой человека. Об этом плане он еще в 1905 г. написал Э. Геккелю, который, в свою очередь, выразил надежду на успех, посчитав его «возможным» и сославшись при этом на результаты серологических исследований. Одобрительно отнесся к предприятию Мунса ученик и ближайший соратник Геккеля Л.Плате, который в рецензии на сочинение Мунса «от всего сердца» пожелал автору удачи.³³

Согласно Плате, положительный исход опытов стал бы еще одним и на этот раз абсолютно наглядным доказательством правильности дарвиновской теории происхождения человека, убеждая в этом даже далеких от науки людей. И здесь мы неизбежно погружаемся в тот полемический контекст, в котором протекала в то время деятельность Геккеля и его последователей. Ведь именно в полемике с религиозными догмами сложилось его философское мировоззрение, главное место в котором заняло представление об исключительно постепенном характере эволюционных переходов, что лишало идею Творения всякого существенного смысла. Геккель и его сторонники усматривали элементы «психической жизни» у простейших организмов и даже… у кристаллов. В результате дуалистическое различие, пропасть между обладающим душой «человеком» и «животным», а равно между живым и неорганическим миром оказывалась «перекрытой» непрерывной цепью постепенных переходов. И это, делая ненужным Творение, позволяло утвердить идею единства Бога и мира (Геккель не был в строгом смысле слова атеистом). В 1906г. Геккель создает организацию единомышленников, т.н. Союз монистов (Monistenbund). Уже через несколько лет он насчитывает тысячи членов, в числе которых и целый ряд известных ученых (например, В.Оствальд).

При этом проблема происхождения человека стала в Германии начала ХХв. полем битвы между наукой и религией именно потому, что полемика велась не только вокруг философских идей, но и конкретных фактов. Важно, что речь шла не о «душе», которую нельзя обнаружить научными методами, но которая, тем не менее, «существует», а об эмпирически наблюдаемой реальности, - биологическом родстве человека и высших обезьян. Вскоре после основания Союза монистов Геккеля публично обвинят в фальсификации, - в том, что, пытаясь доказать сходство эмбрионального развития человека и близких ему видов животных, он в сделанных им схематических рисунках тенденциозно исказил действительное положение дел. На его защиту в 1908г. выступят с коллективным обращением 46 немецких профессоров. Примерно в это же время клерикально настроенный ученый А.Брасс заявил, что фундаментальные различия между человеком и человекообразными обезьянами якобы заметны даже на клеточном уровне: их яйцеклетки можно безошибочно отличить друг от друга при наблюдении под микроскопом. И эти голословные утверждения задевали не только личное достоинство Геккеля как ученого, но и достоинство научного знания. Неслучайно, он вел уже речь о напоминающей преследования инквизиции травле науки «клерикалами» и «иезуитами», а в вышедшей в 1910г. книге писал «о борьбе не на жизнь, а на смерть», о том, что будет отстаивать истину «до последней капли крови». ³⁴

Не приходится, по-видимому, сомневаться: увенчайся опыт скрещивания человека с человекообразными обезьянами «положительным» результатом, «успех» приобрел бы особое значение в контексте оспариваемых фактов эволюционной близости между человеком и другими видами животных. То, что в целом Геккель относился к идее скрещивания благожелательно, подтвердилось еще раз, после того как идея была высказана новым автором, Г. Роледером, - сначала на заседании Лейпцигского отделения Союза монистов в 1915г., а затем и в появившейся тремя годами позднее книге. И несмотря на старость и упадок сил, Геккель вполне заинтересованно переписывался с Роледером, разрешив, в частности, посвятить себе книгу. В отличие от Мунса, Роледер был не натуралистом-любителем, а признанным ученым, одним из основоположников немецкой сексологии, и книга его представляла собой уже не памфлет, как у Мунса, а фундаментальную и строго научную монографию. Роледер намеревался провести опыты искусственного осеменения самок шимпанзе семенем человека в немецком питомнике, созданном еще в 1912 г. на острове Тенерифе (Канарские острова). И только тяжелые обстоятельства военного, а затем послевоенного времени сделали его планы невозможными, - из-за бушевавшей в Германии инфляции станция на Тенерифе была закрыта³⁵.

И как можно, спрашивал Роледер в своей книге, считать получение гибрида делом неестественным, коль скоро опыты эти позволяют воссоздать те переходные ступени, то богатство форм, которое когда-то существовало в эволюционном промежутке между человеком и обезьяной, но было утрачено в ходе последующей эволюции и вымирания связующих звеньев? Нельзя также относиться к опытам как к безнравственным. Согласно его мнению (близкому, впрочем, к тому, что говорилось ранее Ивановым), аморальным может быть «чувство», - половое влечение к животному; в данном же случае какие бы то ни было ощущения и чувства «выносятся за скобки», поскольку скрещивание проводится посредством искусственного оплодотворения.³⁶

Монисты смотрели на себя как на сторонников научного мировоззрения и защитников прав личности, приверженцами же догмы были для них представители религиозных кругов. И все же, веря в сугубую постепенность, абсолютную континуальность эволюционных превращений, они и сами во многом отклонялись от прочно установленного, выдавая в итоге «желаемое за действительное». И в этом смысле идеологическая заданность, – несущая угрозу свободному от каких бы то ни было догм, критическому суждению личности, – бесспорно присутствовала в планах последователей Геккеля: Роледера и Мунса. Совершенно очевидна и другая идеологическая составляющая - присущий Геккелю и его сторонникам доктринальный расизм, который до Второй мировой войны был широко распространен даже в образованной среде. Так, по мнению Роледера, шансы на «успех» возрастут, если в качестве доноров семени выступят местные жители Канарских островов, в жилах которых имелась, по его мнению, значительная примесь крови «низших» рас. В переписке с Мунсом Геккель настаивал: в опытах искусственного оплодотворения следует использовать семя негров, что значительно повысит шансы на положительный исход скрещиваний.

Тем самым биологическая идея гибридизации человека с другими видами животных приобретала намного более широкое значение в рамках «идеологии», – будь то постулирующий сугубую постепенность эволюционных превращений монизм, либо стремящийся немедленно разрушить «буржуазные предрассудки» большевизм, либо искусственно сближавший «низшие» расы с обезьянами расизм. Не эта ли идеологическая значимость опытов заглушила естественное нравственное чувство, позволив в конечном счете осуществить эксперименты на практике? Но если так, то это очевидно противоречит высказанному нами предположению о том, что опыты гибридизации связаны с великой идеей эмансипации личности, – эмансипации от любых принимаемых на веру догм. Или же верно как раз обратное: идеология лишь помогала разрушить оковы отживших, «стадных» предрассудков, заставлявших «обывателя» смотреть на опыты как на нечто неприемлемое и чудовищное?

И здесь, пожалуй, самое время вернуться к тому, как проходило дальнейшее обсуждение планов Иванова в Советском Союзе. Доводы в защиту опытов, адресовавшиеся большевикам, были, как помним, окрашены в атеистические тона, не имея при этом ничего общего с расизмом. Но что говорилось об этих опытах в научной среде? Ведь, как указывалось в предыдущей главе, решение Каменева и СТО о выделении средств Иванову предполагало, что опыты будут одобрены Академией наук.

Не только в Европе и Америке, но даже в России, стране Пушкина, многие антропологи и зоологи как об установленном факте писали тогда о биологическом «неравенстве» рас. С другой стороны, явно выраженных расовых аргументов в документах о подготовке экспедиции Иванова как будто не содержится. Они, по-видимому, не прозвучали и в докладе, с которым он выступил 30 сентября 1925 г. в Академии наук в Ленинграде, прибыв туда по приглашению непременного секретаря Академии С. Ф. Ольденбурга.

Примечательно, что в прочитанном Ивановым докладе не только не приводилось расистских доводов об эволюционной близости негров к обезьянам, но и, в отличие от предшествовавших обращений к большевикам, не было, по-видимому, сказано ни слова ни об атеизме, ни о материализме. Любой намек на это способен был, по-видимому, раздражить присутствовавших, многие из которых могли относиться к религии равнодушно или критически, но при этом не одобрять политику насильственного насаждения атеизма³⁹. Но, несмотря на то, что тон Иванова оставался идеологически нейтральным, в планах скрещивания человека с обезьяной чувствуется ведь и связанная с самими опытами этическая неясность.

Совершенно очевидно, что Академия никогда не взяла бы на себя полную, «единоличную» ответственность за опыты гибридизации человека и обезьяны перед лицом возможного скандала и реакции «обывателя». В официальном командировочном удостоверении, выданном Академией наук Иванову, также говорилось о том, что он посылается в Африку «для работ по вопросам гибридизации антропоидных обезьян». Но ведь, выступая в Академии, Иванов все же открыто сказал и об опытах гибридизации человека с обезьяной. Об этом же говорилось и в представленных им двух «письмах поддержки» за подписями Э. Ру и А. Кальметта⁴⁰. Так почему же Академия против этих планов не возражала?

Отсутствие возражений можно было бы объяснить тем, что деньги на экспедицию были уже ассигнованы и притом – не Академией. К тому же вслед за пышно отпразднованным 5–14 сентября 1925 г. 200-летним юбилеем Академия переживала «медовый месяц» в отношениях с правительством, а непременный секретарь Ольденбург поддерживал тесные связи с Горбуновым, который стал куратором Академии после ее перехода из ведения Наркомпроса в непосредственное подчинение союзному правительству.⁴¹ Однако этих объяснений недостаточно. При всей важности хороших отношений с правительством, а также корпоративной солидарности с Ивановым, который все-таки был для академиков «своим» – представителем старой, дореволюционной науки, Академия не стала бы в угоду правительству поддерживать явно аморальные опыты.

Поскольку об экспедиции Иванова было достаточно широко известно в научных кругах, то можно предположить, что и кто-то из ученых мог, подобно нам, испытывать такое же чувство отвращения против опытов скрещивания человека с обезьянами. Однако ясно сформулировать этические доводы никто, по-видимому, не смог или не захотел. И даже, как помним, нерасположенный к Иванову рецензент его проекта в Главнауке профессор Н. А. Иванцов, написавший в своем отзыве о скандале, который опыты могут вызвать, ни словом не упомянул об их нравственной «ущербности».

Если этические возражения у кого-то и были, то носили такой характер, что их, по-видимому, трудно было принимать всерьез, – подобного мнения придерживался, в частности, Н. И. Вавилов, приславший Иванову накануне его отъезда в экспедицию текст своей работы «Междувидовая гибридизация и ее практическое применение»: «Не обращайте внимания на всю болтовню, которая связана с Вашей поездкой. Черт с ней!» Об этом же, – что возражения против опытов скрещивания человека с обезьяной можно просто отбросить как продиктованные явно обветшавшими представлениями, – писал и директор Зоологического института Московского университета и один из пионеров природоохранного движения в нашей стране профессор Г. А. Кожевников. По его мнению, Иванов поставил перед собой вопрос,

И здесь мы приходим к неизбежному, по-видимому, выводу относительно нравственной оценки опытов Иванова. Неудивительно, что в опытах этих не усматривали ничего дурного большевики, считавшие себя «воинствующими безбожниками» и нравственными реформаторами. Понятно и то, почему опыты поддерживались немецкими монистами – последователями Геккеля. Однако благожелательно отнеслись к ним также и ученые, не имевшие ничего общего ни с большевизмом, ни с монизмом, ни с атеизмом, политически и идеологически не ангажированные. Среди них – Э. Ру, А. Кальметт, В.М. Шимкевич, Г. А. Кожевников, а также В. И. Вернадский и Н. И. Вавилов, известные своей репутацией исключительной честности и порядочности. И это на самом деле говорит о том, что выдвинуть убедительные этические доводы против опытов скрещивания очень непросто, как бы не хотелось нам поверить в обратное. Возможно, сформулировать их и нельзя вообще, если следовать «современной», а не «средневековой» морали. Морали, которая на первый план выдвигает личность, безнравственным же признает то, что приносит вред конкретным людям, но никак не «оскорбление» или «поругание» возвышающихся над личностью «сущностей» (будь «сущностью» даже само родовое понятие «человека» или «человечества»).

Но насколько правдоподобна сама возможность создания гибридов человека и человекообразных обезьян? Ведь только в последние десятилетия в распоряжении экспериментаторов появились технические средства, которым «природа» действительно не сможет «противиться», – вполне реалистично, например, выглядят планы создания химер, либо внедрения больших фрагментов генетического материала человека в геном других видов, что становится осуществимым по мере развития новой техники «искусственных хромосом». Однако достаточно ли для достижения подобного результата - получения гибридных организмов - совсем «простой» методики искусственного оплодотворения? Если кто-то решится смешать половые клетки двух видов, про которые мы точно знаем, что они никогда не образуют развивающегося зародыша (например, человека и крокодила), то можно ли увидеть в этом какую-либо погрешность против морали? В этом случае опыты Иванова следовало бы рассматривать как своего рода исторический курьез, а не прообраз нравственных затруднений современной экспериментальной биологии.

Самому Иванову рождение гибрида казалось не просто возможным (как утверждалось в докладе, написанном для Академии наук), но и настолько вероятным, что перед отъездом в экспедицию он напряженно раздумывал, куда бы поместить оплодотворенных самок шимпанзе по возвращении, – в том случае, если дождаться рождения гибрида в Африке он не успеет из-за ограниченных сроков, а также бюджета экспедиции. Вместе с Г. А. Кожевниковым он предложил организовать специальный питомник обезьян при Институте экспериментальной эндокринологии Наркомздрава. Обращение в ИЭЭ объяснялось тем, что в то время обезьян в Европе уже начали широко использовать в операциях омоложения путем пересадки их половых желез человеку. И действительно, за это предложение прямо-таки ухватился помощник директора ИЭЭ и давний знакомый Иванова ветеринар Я. А. Тоболкин. В результате перед отъездом из Москвы 4 февраля 1926 г. Иванов заручился полномочиями не только от АН и СНК, но и от ИЭЭ, поручившего выяснить возможность закупки обезьян в Европе и Африке ⁴⁴. Впрочем, пребывание Иванова на станции Пастеровского института в Киндии окажется недолгим. Отсутствие на станции взрослых, половозрелых шимпанзе (абсолютно непредвиденное, буквально ошеломившее Иванова обстоятельство), а также приближающийся сезон дождей вынудили его выехать 21 апреля из Африки в Париж, где Иванов и проведет время до ноября, работая в различных лабораториях. Единственным же «достижением» за время пребывания в Африке стало дружеское знакомство с губернатором Гвинеи Полем Пуаре. Оказавшийся ровесником Иванова 56-летний администратор откровенно скучал без образованных собеседников и потому не раз принимал Иванова, ведя с ним долгие беседы, в своем дворце в Конакри. Именно Пуаре поможет ему позднее закупить необходимых для советского питомника обезьян, а также устроить в пригороде Конакри собственный временный обезьянник, в котором Иванов и проведет опыты скрещивания.⁴⁵

Важно, однако, что и с точки зрения современной науки «успех» скрещивания не исключается, и будь Иванов немного удачливей, решать, как поступить с гибридом, пришлось бы уже не нам, а современникам Иванова. Хотя в середине 50-х гг. и было установлено, что у человека и шимпанзе разное число хромосом (46 – у человека и 48 – у шимпанзе), директор Иеркесовского приматологического института в Атланте, один из «отцов-основателей» американской национальной приматологической программы Дж. Борн писал в 1971г. о принципиальной возможности получения – путем искусственного осеменения – жизнеспособного гибрида человека и шимпанзе, недоумевая при этом, что подобные опыты до сих пор не поставлены. В том же году профессор Иельского университета, специалист в области межвидовой гибридизации животных Ч. Ремингтон привел в печати подробную схему таких опытов. Позднее было показано, что сперматозоиды человека способны проникать в яйцеклетку человекообразных обезьян. Различное же число хромосом у родителей еще не означает, что развитие гибридного зародыша невозможно, хотя и резко снижает шансы на то, что полученные гибриды будут в дальнейшем плодовиты.⁴⁶

В СССР профессор Московского университета антрополог и приматолог М. Ф. Нестурх выразил, – открывая в 1973г. научную конференцию и комментируя прочитанное в книге Борна, – твердую уверенность в возможности получения «при помощи искусственного оплодотворения» гибрида между человеком и антропоидными обезьянами и отметил: