Великий каган Аттила получает важный пергамент из рук Зерко

25.Великий каган Аттила получает важный пергамент из рук Зерко

Луна над деревянным городком из желтой стала зеленой и отразилась в небольшом пруду в центре ставки и в мокрой гальке рядом с ним. Белая цапля пролетела в сторону Тиссии, ее крылья полыхали зелеными отсветами, а сама она виднелась изумрудно-зеленой. Где-то на севере далеко, на пределе восприятия слухом, смеялась зубастая гиена. Неслышно, словно огромные летучие мыши, на край пруда сели две ночные утки, и пошли по берегу, переваливаясь и сгорбившись, тихо поцокивая лапками по камешкам и недовольно покряхтывая, как старушки.

Верховный хан Аттила сидит на крыльце своего двухэтажного дворца, смотрит на высокие мерцающие звезды и думает свою мысль. Хорошо удалось осадить зарвавшихся восточных румийцев, которые замышляли даже покушение на него.

Сегодня днем уже отбыли восточнорумийские послы, благородный муж шестидесятилетний Максимин, который примелькался в последнее время в орду своей блестящей плешивой головой (он-то как раз ничего и не ведал о том злодеянии, которое измышляли остальные члены посольства), и его помощник, тридцатичетырехлетний очень грамотный аристократ Приск. Переводчик-телмеч молодой византиец Вигилий остался здесь в орду в арестантской юрте дожидаться выкупа.

Вместе с ними также уехали в Константинополь общегуннский тамгастанабаши Эскам и начальник эльтумена Орест, они получили особые задания от великого кагана -требовать выдачи главного покушающегося – евнуха и первого министра Хризафиуса. Безусловно, верховный сенгир-хан ясно отдавал себе отчет в том, что Восточный Рум ни за что не выдаст ему начальника имперской администрации Хризафиуса, но в будущем это послужит поводом для оправдания каких-либо действий самого кагана в отношении Византа.

Завтра утром отбудут также дипломаты из Западного Рума: пятидесятипятилетний посол, сенатор, патриций и бывший военный трибун Комес Ромул и сорокалетний младший посланник и переводчик-секретарь, также сенатор из высокого всаднического сословия и бывший центурион Примут. Они оба возглавляли посольскую миссию Равенны, которая привезла ему, верховному хану Аттиле, ежегодное жалование магистра милиции (дань золотом и драгоценностями). В этом году западные румийцы выплатили все сполна и без никаких проволочек – они опасаются кагана после завершения им победоносного балканского похода.

Только одним недоволен великий каган – тем, что этот негодный фигляр Зерко снова появился здесь в орду. Год назад сенгир-хан подарил его византийскому послу Анатолию, а в Византе тот прицепился к жасаулу Эдекону и возвратился назад, якобы, за своей женой. Верховный хан хотел было отругать своего скирского начальника охранного полутумена, но тот решительно возразил, что карлик-уродец обладает очень важной и ценной информацией.

Ночное иссера-зеленое небо укрыло деревянную ставку-орду мягкой летней теплотой и полумраком. Воины из суточного караула расхаживали около ограды, ворот, дверей и на улочках между бревенчатыми строениями, поскрипывая кожаными сапогами. Каган окликнул дежурного сотника, проверяющего часовых, и велел разбудить и привести к нему шута Зерко. Вскоре они оба появились перед ожидающим сенгиром, который отпустил молодого юзбащи-хуннагура и стал с интересом смотреть на неуклюже переминающегося перед крыльцом на своих коротеньких толстых ножках карлика. Сморщенное его лицо, однако заканчивающееся объемным затылком, никак не указывало на возраст, полуторалоктевому увальню-уродцу можно было дать от двадцати и до пятидесяти лет. Каган припоминал, что когда этот шут с десяток лет тому назад появился у его братца сенгира Беледы, ему уже тогда было за тридцать. А сейчас ему уже, точно, около сорока.

– Ты чего вернулся-то, Зерко? – вопросил верховный хан, подзывая указательным пальцем правой руки карлика близко к себе на ступеньки дворца, где он сидел.

– Мой верховный хан, – своим тонковатым, и порой переходящим в писклявый, голоском отвечал шут, подаваясь вперед и взбираясь по нижним деревянным ступенькам вверх, – я прибыл преднамеренно, чтобы исполнить очень важное и ответственное поручение, полученное от одной августейшей особы. А то, что я заявлял интересующимся моим возвращением нескромным людям, что я еду за свой законной женой, это не более чем отговорка. Если ты, о хан, позволишь мне забрать мою хатун, то я буду тебе благодарен. Если же откажешь, на то твоя каганская воля, значит, такая у меня судьба. А поручение я имею следующее: я должен передать тебе одно золотое кольцо с бриллиантом и пергаментное письмо, в котором изложено сообщение к тебе.

И уродец-шут полез за пазуху, достал упомянутое кольцо, блеснувшее в лунном свете гранью своего драгоценного камня, и маленький круглый пергаментный сверток, перетянутый шелковым шнурком. Верховный хан взял первым делом письмо, вскрыл его, пытаясь прочесть написанное, но темнота не позволила этого, тогда он крикнул караульному сотнику, чтобы из внутренних покоев принесли свечу. Прочитал пергаментное письмо, обомлел и снова стал вглядываться в строчки латинских букв, написанных слева направо. Некогда юный аманат Аттила долго удивлялся тому, что румийцы-латиняне, да эллины тоже, пишут так, ведь гуннская грамматика требовала противоположного – выводить письмена справа налево. Латинские буквы содержали в своей совокупности следующее сообщение: «Дорогой император Аттила. Пишет тебе румийская августа Гонория, дочь императора Констанция III и августы Галлы Плацидии, сестра императора Валентиниана III. В здравом уме и твердой памяти я сообщаю тебе: я люблю тебя за твои могучие деяния и хочу быть твоей женой. В качестве приданого я могу предложить принадлежащую мне по праву Галлию. Забери меня из Константинополя. Августа Гонория, весна 449 года от рождества Христова».

– Постой, постой, – взволнованно вскочил с места великий каган: – Ты как получил это письмо?

– Я получил его лично из ее рук, мой хан, когда Анатолий взял меня с собой во дворец. Она проживает в большом дворце под одной крышей вместе со своим двоюродным братом – императором Феодосием и его семьей.

Как будто какая-то непонятная глыба упала на плечи главного гуннского сенгира Аттилы. Нет, она не была тяжелая, напротив, она была легкая, ведь не каждому гуннскому хану признавалась в своей любви дочь румийского императора, владетельница огромной и обширной, плодородной и высокотравной Галлии. Но было ясно одно, что за руку и сердце новой возлюбленной придется побороться. Каган покрутил в руках кольцо, оно было маленькое, не налезало даже на мизинец, он сжал его в кулаке, потом запрятал в потайной внутренний карман своего серого бешмета.

– Зерко, ты получишь свою благоверную, она, видать, тоже по тебе скучает. Но ты не принадлежишь мне, ты являешься собственностью румийского сенатора и посла Анатолия. Так что ты должен будешь возвращаться назад, разумеется, со своей женой, в Константинополь. Но после того, как ты достойно выполнишь поручение румийской ханышаки¹²² Гонории, твои тайные действия станут явными. И тебя будут ожидать в Византе серьезные неприятности, когда ты там снова появишься. А если мы попробуем заплатить за тебя выкуп, или же выменять тебя назад на кого-либо из пленных, или же, наконец, вместо тебя послать другого такого шута-весельчака? Давай подумаем вместе, приходи завтра ко мне с утра. А сейчас разойдемся-ка спать и ты, Зерко, и я.

– О великий каган, я также думал об этом и ожидал от тебя именно таких слов, ведь ты никогда не бросаешь в беде людей, доверившихся тебе. А мое возвращение в Константинополь будет, в самом деле, уже небезопасным для моей жизни. У меня есть кое-какие соображения по этому поводу, которые я тебе доложу завтра утром.

После того как карлик, переваливаясь, как уточка, спустился с крыльца и скрылся за оградой, верховный хан и правитель всех гуннов позвал к себе караульного юзбаши и повелел ему:

– Рано утром (а может, даже на рассвете) должны отбыть западнорумийские послы Комес Ромул и Примут. Задержи их на пару дней от моего имени.

Наутро высокородные западнорумийские послы, собравшиеся было к отъезду, получили приглашение на завтрак к великому кагану. Они явились безропотно к обозначенному времени и были приятно удивлены, когда за обильной утренней трапезой верховный хан расспрашивал их об императорском семействе и особо о старшей сестре императора августе Гонории. И знатный сенатор, аристократ-патриций из приморской Равенны Комес Ромул, и благородный член сената, аристократ всаднического сословия из исконного Рума Примут хорошо знали обо всех интересных событиях, происходящих в императорской семье. И поскольку это не относилось к тайнам Великого вечного Рума на Тибре, они оба подробно информировали гуннского кагана и удовлетворили его внезапно возникшее любопытство.

Великий хан составил себе из этих рассказов следующую картину. Юста Грата Гонория, дочь Констанция III и Галлы Плацидии, родилась в 417 году но христианскому летоисчислению в городе Равенне и была на год старше своего родного брата, императора Валентиниана III. Она отличалась редкой красотой и упорным характером. В 433 году она заполучила титул августы – наследницы престола и этот титул поднял ее столь высоко, что у нее не осталось никакой надежды выйти замуж. Также не было у нее никаких шансов приобрести когда-либо реальную власть в империи, которая официально принадлежала ее брату-императору, а неофициально ее матери – соправительнице и регентше. В восемнадцать лет юная августа заводит слишком близкую и предосудительную дружбу с неким молодым аристократом-всадником Евгением, главным распорядителем императорского дворца. И за этого красавицу Гонорию подвергают наказанию и отсылают из Равенны в Константинополь, где она при дворе своего двоюродного брата – императора Восточной румийской империи Феодосия II в настоящее время ведет жизнь монахини. Там она находится под неусыпным надзором и присмотром трех сестер императора, которые являются также и ее кузинами. Самая старшая из них, пятидесятиоднолетняя августа Пульхерия, бывшая только двумя годами старше восточнорумийского императора, между тем приобрела почти безграничное влияние на него. Состоя в качестве августы первым лицом в Византии после царствующего брата Феодосия II, она превыше всего почитает благочестие, а также аскетический и монашеский образ жизни, введенный ею в придворный обиход. Она обрекла на безбрачие не только себя, но и побудила к этому и двух своих младших сестер Аркадию и Марину. Три сестры императора, проводя жизнь в монашеских трудах и заботах, запретили доступ мужчин в свои покои, приняли для себя за образец простую жизнь без никаких празднеств, скромный стол без излишеств и частые упражнения в молитве и пении религиозных песен – псалмов. И вот этим трем богомольным двоюродным сестрам и была отдана на воспитание их западнорумийская молодая кузина августа Гонория, не всегда отличающаяся праведным образом жизни и благочестием, особенно в вопросах, касающихся взаимоотношений с мужчинами.

– Значит, ей всего лишь тридцать два года? – спросил великий каган, выслушав обстоятельные рассказы обоих исконнорумийских посланников.

– Ваше императорское высочество, на мой взгляд, она еще даже не достигла этого возраста, так как родилась в конце осени, – задумчиво возразил старший посол, сенатор Комес Ромул, пытаясь понять интерес кагана гуннов к персоне августы Гонории.

– Самый хороший возраст для рождения детей-наследников, – и верховный сенгир уставился своими голубыми и пронзительными глазами на младшего посланника Примута, который, также обескураженный таким любопытством правителя гуннов, не знал что и говорить.

И тут великий гуннский сенгир заразительно и громко рассмеялся, так сильно хлопая себя по коленкам, что даже задрожал деревянный стол с разнообразной утренней едой и питием. Из вежливости заулыбались и западнорумийские дипломаты; они никак не могли взять в толк, почему это всевластный правитель степного государства интересуется августой Юстой Гратой Гонорией и почему он проявляет в этой связи такое безудержное веселье? Каган решил прояснить ситуацию:

– Я имею желание свататься к этой молодой и красивой женщине, так как хочу породниться с обоими румийскими императорами. Представляете, мы все трое родичей – я, каган Аттила, император Западного Рума Валентиниан и император Восточного Рума Феодосий – заключаем родственный союз. Никто в это поднебесном мире не устоит тогда против нас! Ни сассанидский Иран, ни огромный Синь, ни великий Хань, ни богатейшая Индия – никто!