Из записок Приска Панийского: на приеме и в гостях у короля Аттилы

24.Из записок Приска Панийского: на приеме и в гостях у короля Аттилы

Мы направились к его огромной палатке, которая был окружена со всех сторон варварской стражей. Мы вошли и застали Аттилу сидящим на деревянном троне. Мы оставались стоять в некотором отдалении перед ним. Максимин выступил вперед, приветствовал гуннского короля, передал ему послание императора, а также приветствия и пожелания от него. Аттила ответствовал, что он желает ромеям того же самого, что и они ему. Затем он сразу же напустился на Вигилия, бранил его бессовестной бестией и накричал на него, почему, мол, он вообще сюда прибыл, так как он должен был хорошо знать заключенный между им, Аттилой, и Анатолием соглашения: послы могут только тогда прибывать, когда все перебежчики будут выданы гуннам. Вигилий возразил, что у ромеев не находится больше ни одного единственного перебежчика, все уже были выданы назад. Тут Аттила пришел в еще большую ярость, осыпал Вигилия громкими бранными словами и угрожал, что он бы повелел его, Вигилия, распять на корм коршунам, если бы ему не запрещало это неприкосновенность послов, и наказать за его такие дерзкие и бесстыдные речи.

Он продолжил далее: множество перебежчиков находится у ромеев, и повелел зачитать их записанные имена вслух. После этого он повелел Вигилию незамедлительно уехать прочь вместе с Эслой¹²⁰ и потребовать от ромеев немедленной выдачи всех скифских беглецов, которые с давних времен перебежали к ромеям, так как он не намерен терпеть, чтобы его собственные подданные воевали бы против его людей. «Вы предоставили им защиту, как в родной стране. Однако могут ли они успешно защищать крепости, на завоевание и разрушение которых я уже решился?»

Потом Аттила захотел посмотреть подарки. Мы их вручили ему и вернулись назад к себе, где мы всё, что слышали, обсудили. Вигилий казался весьма озадаченным тем, что Аттила был в этот раз очень сердитым, хотя в прошлое посольство относился к нему дружелюбно. Как он мне позже сказал, он и в самом деле, казалось, не знал, почему Аттила его так ругал; он считал невозможным, что покушение на Аттилу могло быть выдано, ведь Эдекон не только клятвой обязался молчать, он рисковал смертельно, если его участие в замышляемом убийстве получило бы огласку.

В то время, как мы в сомнении обсуждали всё это между собой, пришел Эдекон и отвел Вигилия под каким-то предлогом в сторону. Он велел ему доставить золото, предназначаемое для подкупа. Когда мы потом спросили Вигилия, что обсуждал с ним Эдекон, он попытался – давно изолгавшийся лжец – провести нас пустыми отговорками. Между тем пришел очередной посыльный и передал нам приказ Аттилы: ни Вигилий и ни мы, послы, не имеем права выкупать ромейских пленных или рабов, а также покупать лошадей. Мы имели право только на расходы для покупки ежедневных продуктов питания.

Когда однако Вигилий приехал на место, указанное ему, варвары его подкараулили, окружили и отобрали у него золотую наличность, которую он вез для Эдекона. Они привели его к Аттиле, который его спросил, зачем он столько много золота привез с собой в гуннскую империю. Вигилий отвечал: оно ему нужно для себя и для его попутчиков, что бы они не испытывали недостатка в продовольствии, в лошадях и во вьючных животных, что порой случается в долгих поездках и мешает выполнять посольскую работу. Кроме того, часть этой суммы предусмотрена в качестве выкупа для военнопленных, поскольку много ромеев умоляюще просили выкупить своих родственников, которые попали в руки к гуннам.

Тогда Аттила набросился на Вигилия: «Ты наглая бестия, ты не должен избежать заслуженного наказания, несмотря на свои хитрые увертки; твоя пустая болтовня тебе не поможет. Сумма, которую ты привез с собой, многократно больше той, которая может понадобиться для твоего пропитания и для содержания твоих людей, для закупки лошадей или вьючных животных, также как и для выкупа пленных, что я уже категорически запретил».

После этих слов состроил Аттила гримасу, словно бы он давал добро своим телохранителям ударами меча покончить с малолетним сыном Вигилия, который впервые сопровождал своего отца в страну варваров (и явно не обладал защитным дипломатическим иммунитетом). Тут только Вигилий открыто сознался, для каких целей было предназначено золото. Когда он увидел своего сына, находящегося в смертельной опасности, умолял он Аттилу со слезами на глазах и просил его о торжестве правосудия, пусть убьют его, но никак не безвинного ребенка. Он медлил недолго и рассказал о заговоре, составленном им, Эдеконом, и, прежде всего, Хризафиусом и одобренном императором, и молил на коленях снова и снова, чтобы казнили его, а его сыну разрешили бы вернуться домой.

Аттила между тем давно уже знал от Эдекона, что на этот раз Вигилий говорит правду. Поэтому он велел заковать его в цепи и разрешил сыну возвращение в Византию с заданием доставить выкуп в пятьдесят фунтов золота за покушавшегося. Одновременно послал Аттила к ромеям также Ореста и посредника на переговорах Эслу. Он приказал Оресту денежный кошель, в котором Вигилий хранил предназначенное для Эдекона золото, одеть (пустой) себе на шею и так явиться перед Хризафиусом и перед императором. При этом он должен бы спросить у евнуха, узнает ли тот кошель. Эсла должен был передать следующее сообщение: император Восточнорумийской империи Феодосий, конечно же, является сыном благородного отца, однако Аттила тоже знатного происхождения и как наследник своего отца Мундзуха высоко почитает дворянство. Феодосий же, напротив, потерял по легкомыслию свой наследственный дворянский титул, когда он стал его, Аттилы, данником и вассалом. Особенно позорно, когда такой вассал посягает на жизнь своего господина и когда он, как неверный раб, тайно подстерегает того, кого судьба поставила над ним. Аттила может рассматривать это покушение на убийство только тогда как искупленное, когда евнух Хризафиус будет выдан ему для наказания. С такими поручениями они оба должны были отбыть в Константинополь.

Через несколько дней Максимин был приглашен к Аттиле, который самым приветливым образом напомнил ему об одном обещании нашего императора. У него, Аттилы, имеется секретарь по имени Констанциус, которого он некогда получил от Аэция. И указанный секретарь некоторое время назад находился с послами Аттилы у императора Феодосия и обещал тогда императору вступиться за долгосрочный мир между ромеями и гуннами, если тот поможет ему найти богатую жену. Император согласился и обещал выдать за него дочь Сатурнилия, богатого и знатного человека.

Обещание, однако, до сих пор не выполнено. Поскольку, во-первых, императрица Евдокия повелела покончить с Сатурнилием и, во-вторых, военачальник Зенон выступил против запланированного брака, он повелел тайно похитить дочь Сатурнилия и выдал ее замуж за своего друга Руфа. Названый Констанциус понимает все произошедшее правильно и не настаивает именно на дочери Сатурнилия, он соглашается получить взамен другую жену, пусть только она будет дочерью или вдовой благородного и состоятельного человека.

Максимин дал слово при возвращении в Визант неукоснительно донести все сказанное королем гуннов своему императору и посодействовать в скором обретении Констанциусом вожделенной богатой невесты для женитьбы.

После возвращения Максимина пришел Орест и сообщил нам: Аттила приглашает нас обоих (меня и Максимина) на пир на девятый час¹²¹. Мы явились в указанное время и застали там также и западнорумийских послов. Как только мы переступили порог зала, на противоположном конце мы увидели Аттилу. Виночерпии подали нам каждому по бокалу. Мы должны были его выпить в знак приветствия, прежде чем мы могли были садиться. После этого мы заняли наши места, которые нам были указаны.

Стулья стояли вдоль обеих боковых стен, в середине сидел Аттила на просторной скамье. За ним пара ступенек вела вверх к спальной ложе, которая была украшена льняными покрывалами и пестрыми одеялами и походила скорее на свадебное ложе, как это принято у греков и ромеев.

Высшим почетными местами являлись сидения в ряду с правой стороны от Аттилы; для вторых по почету и рангу предназначался ряд слева от него. Мы также сели там слева, рядом с Берихи, одним знатным скифом. Он, однако, сидел ближе, чем мы, к трону Аттилы. Справа от скамьи короля находилось место Онегизия (очевидно, высшего советника); напротив сидели двое сыновей Аттилы. Старший из них сидел, как и Аттила, на скамье, однако не близко к своему отцу, он опустил свой взор из почтительности вниз и отодвинулся на самый дальний конец.

После того, как все заняли свои места, один из виночерпиев направился к Аттиле и вручил ему наполненный кубок. Король скифов принял его и выпил его за здоровье своего соседа. Тот, которому оказали такое уважение, поднялся и не должен был снова садиться до тех пор, пока он не пробовал вина, не выпивал до конца свою чашу и не отдавал ее назад виночерпию. После того, как он садился, все остальные пили таким же образом за здоровье короля. Они поднимали свои кубки, желали ему благополучия, выпивали до дна и воздавали ему достойное уважение.

Каждый гость имел своего виночерпия, который подступал к нему, как только виночерпий Аттилы отходил назад. После того, как всех так приветствовали по очереди, Аттила выпил за здоровье всех присутствующих, назвав каждого по порядку. После таких приветствий виночерпии отошли назад. После этого поставили гости свои столы возле стола короля, при этом за одним столом умещалось трое, четверо или даже больше гостей и каждый мог брать со скатерти все по своему желанию, особо уже не заботясь о субординации.

Первый слуга внес блюдо с кусками мяса, последующий принес хлеба и закуски, которые поставил перед королем. В то время как прочих варваров и нас чужестранцев угощали изысканными блюдами на серебряных и золотых тарелках, король оказался очень воздержанным в еде и довольствовался самой простой пищей. Сервировка стола перед ним резко отличалась от того великолепия и роскоши, которая была перед нами. Он ел и пил с деревянной посуды. Даже его одежда была простая и скромная, однако отсвечивала безупречной чистотой. Ни его меч, ни его пояс, ни застежки на высоких глухих сандалиях, которые по обычаю варваров доходили до колен, ни даже упряжь его коня, об этом я тоже хорошо знал, не были убраны ни золотом, ни серебром, ни драгоценными каменьями или другими дорогими украшениями. И я понял, что именно за такие великие свойства: простоту, правосудие и милосердие (вспомним, в сущности, милость, оказанную Вигилию) – любили его не только гунны, но и другие народы, ему подвластные.

Когда было покончено с первой сменой блюд, мы все поднялись и сели обратно только после того, как в предыдущей последовательности осушили поданные нам полные кубки за здоровье и благополучие Аттилы. После такого повторного чествования короля мы расселись на свои места и на все столы подали новые блюда с другой едой. Мы все поели и от этих блюд, снова поднялись, как и прежде, выпили за здоровье Аттилы и опять сели.

При наступлении темноты были зажжены факелы. Два варвара вышли вперед к Аттиле и исполнили песни, в которых они прославляли его мужество и воспевали длинную череду его побед. Все гости смотрели на обоих певцов; одни радовались при этом от песен; другие воодушевлялись от воспоминаний о былых битвах, в которых они принимали участие; у третьих же по щекам катились скупые слезы, поскольку в почтенном своем возрасте они уже ослабли и не могли далее доказывать свое мужество.

После обоих певцов вперед выступил слабоумный скифский шут-дурачок (или, возможно, он притворялся таким), который болтал всяческие глупости и вызвал всеобщее оживление и веселье. После него появился маленький уродец по имени Зерко. Как мне сообщили, этот Зерко совсем недавно был подарен королем Аттилой нашему послу Анатолию, но в Византе он увязался вслед за Эдеконом и прибыл с его миссией назад в Скифию. Вообще-то Зерко был некогда любимцем Бледы и тогда он получил от него себе жену. Аттила же вручил его в качестве подарка Анатолию уже без жены. И потому Зерко был снова здесь и надеялся заполучить назад оставленную им здесь жену, однако же он таким своевольным возвращением вызвал только гнев Аттилы. Когда он появился в зале во время веселья, то сразу же возбудил непрекращаемый взрыв смеха и громкий хохот своей наружностью, ужимками и нелепой одеждой, но прежде всего той тарабарщиной, которую он выкрикивал на смеси латинского, скифского и готского языков; только один Аттила сидел с непроницаемым лицом, словно бы никак не замечал слов и действий веселящегося карлика. Он смотрел на своего юного сына Денгизика, который вошел и сел рядом с ним и выражение лица его стало радостным и дружелюбным, он гладил сына по щекам. Когда я выразил некоторое удивление от того, что Аттила относится совсем по-другому к другим своим сыновьям, сидящий рядом варвар, разумеющий по латыни, под большим секретом сообщил мне, что провидец Аттилы предсказал ему, что его род сначала погибнет, но заново возродится в этом его сыне.

Я понял, что пиршество затянется далеко за полночь, и мы с Максимином не стали больше пить вино, вежливо откланялись и ушли раньше других.

День спустя Аттила снова пригласил нас на пиршество. Все происходило точно так же, как и в предыдущий раз. Но на этот раз рядом с ним на скамье сидел не его сын, а Ойбарсис, его дядя с материнской стороны».