Книга (приложение) истории Церкви митр. Макария Булгакова: Москва, Издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1997. 831 с

В феврале 1932 г. конференция ВКП(б) объявила о выполнении первой пятилетки в 4 года и утвердила второй пятилетний план. 15 мая "Союз воинствующих безбожников" спланировал свою пятилетку: в первый год закрыть все духовные школы (они оставались еще у обновленцев, а у патриаршей православной Церкви их давно уже не было); во второй — провести массовое закрытие храмов, запретить издание религиозных сочинений и изготовление предметов культа; в третий год выслать всех служителей культа за границу (в реальной обстановке тех лет слово "заграница" было, конечно, своеобразным эвфемизмом); в четвертый — закрыть оставшиеся храмы всех религий и, наконец, в пятый — закрепить достигнутые успехи. Таким образом, воинствующие атеисты полагали, что к 1 мая 1937 г. "имя Бога должно быть забыто на всей территории СССР". Реальные цели: закрыть, запретить, выслать — были вполне достижимы, но несбыточными оказались мечтания о полном забвении имени Божия, ибо вратам адовым, даже когда число его слуг легион, Церкви не одолеть (Мф. 16. 18). В 1932 г. в "Союзе воинствующих безбожников" насчитывалось 5,7 млн. членов, и это был тот максимум, которого удалось добиться. "Союз" опекал 50 антирелигиозных музеев и выставок, издавал журналы и книги. И весь этот легион брошен был партийным руководством на сокрушение Церкви. Но "работу адову" по преимуществу делали все-таки не безбожные музеи и антирелигиозные выставки, не атеистические газеты и материалистические журналы, а карательные органы. Главным средством атеистической пропаганды оставались аресты, ссылки и расстрелы верующих, закрытие и разрушение храмов.

Число действующих храмов в начале 30-х гг. сократилось катастрофически. В Ленинградской епархии за год закрыли 355 церквей, в Горьком за два года — 305 церквей, во Владивостоке в 1932 г. осталась одна церковь, да и та в доме священника, где службы совершались тайно. В Самаре и Тамбове к 1933 г. было по одному действующему храму, в Хабаровске в это время закрыли последний. Не лучше положение было и в Москве, где к 1933 г. в юрисдикции Московского Патриархата осталось 87 храмов. Были разрушены церкви Николы Стрелецкого (у Боровицкого моста) и великомученика Георгия Победоносца на Красной Горке (ул. Моховая, с 1818 по 1837 г.— университетская церковь), храм архидиакона Стефана за Яузой (Таганская ул.); в 1933 г.— Спас на Бору (Кремль), святителя Николая "Большой крест" на Ильинке, святителя Тихона на Арбатской площади, в 1934 г.— храмы Троицы в Полях и Владимирской иконы Божией Матери (в Китай-городе), часовня великомученика Пантелеимона, приписанная к Свято-Пантелеимоновскому русскому монастырю на Афонской горе, храм Воздвижения Креста Господня на Воздвиженке и еще много других²⁹⁵.

Священники закрытых храмов, пока оставались на свободе, совершали богослужения по домам православных. Скитальческую жизнь вынуждены были вести тогда и некоторые епископы. Схиепископ Макарий Новгородский после освобождения обходил города и села Северо-Западного края, совершая тайные богослужения. Ему не случалось в своих многолетних странствиях две ночи подряд оставаться в одном доме. Он имел много духовных чад, некоторых подготовил к священству и рукоположил. В марте 1933 г. за нелегальные богослужения приговорили к высшей мере арестованных в Казани, в Раифском монастыре, настоятельницу Феодоровского монастыря мать Софию, нескольких монахов, монахинь и мирян. После закрытия монастырей некоторые иноки оставались вблизи своих разоренных обителей, но в 30-х гг. их выискивали, вылавливали, отправляли в лагеря и убивали. Так, в 1933 г. Козельск очистили от насельников Оптиной пустыни. 20 декабря 1933 г. был арестован и отправлен в Мариинский лагерь (Новосибирская обл.) на 3 года живший в Москве при храме Воскресения Христова в Кадашах епископ Мануил (Лемешевский). В ночь на Богоявление 1936 г., после всенощного бдения, в единственной незакрытой церкви на кладбище был арестован престарелый архиепископ Архангельский Антоний (Быстров). При допросе в тюрьме с него сорвали крест и панагию и посадили в переполненную камеру к уголовникам, которые, впрочем, отнеслись к архиепископу с уважением. Узников кормили селедкой, а воды не давали. Допросы шли один за другим. Архиепископа Антония обвинили в материальной поддержке контрреволюции: он давал милостыню стоявшим на паперти кладбищенской церкви ссыльным священникам и епископам. Когда владыка был уже при смерти, в камеру подселили еще одного архиерея, который и принял исповедь умиравшего собрата. За несколько часов до кончины архиепископа Антония перевели в тюремную больницу. Похоронили его без гроба, но в кладбищенской церкви его отпели ссыльные архиереи и священники.

В 1932 г. в ростовской тюрьме были расстреляны митрополит Кавказский Серафим (Мещеряков) и 120 священников и монахов юга России; среди них были протоиереи Карп Шубков и Димитрий Пыжов, епископ Барнаульский Александр (Белозер). О массовом расстреле священников в июле 1933 г. в таежном лесу вблизи Качугских лагерей на берегу Лены, в 200 верстах от Иркутска, рассказывал случайный свидетель: "Наша экспедиционная партия остановилась на несколько дней, причем недалеко от концентрационного лагеря,. Наш сладкий утренний сон был нарушен каким-то унылым человеческим стоном. Все мы быстро поднялись и, берясь за работу, стали всматриваться в движущуюся по направлению к нам толпу. Шли 60 человек заключенных, по мере их приближения мы могли хорошо разглядеть, что все они были истощены. Это были священнослужители, их слабые голоса доходили до нас. Из палачей кто-то спрашивал по очереди становившихся около ямы священников: "Говори, есть Бог или нет?" Ответ святых мучеников был твердый и уверенный: "Да, есть Бог!" Раздался первый выстрел, второй, третий и т. д."²⁹⁶.

В марте 1933 г. в Москве арестован был епископ Варнава (Беляев). Его обвинили в создании тайного монастыря. Под его духовным руководством находилось несколько иноков и монахинь. Своеобразное поведение владыки на допросах определялось принятым на себя подвигом юродства, о котором он некогда писал: "Юродство — это странный, вычурный, экстравагантный образ поведения, это охранительный modus vivendi^*. Подвижники, уходя в пустыню, в монастырь, в нем не нуждались, от соблазнов мира их охраняли стены, одежда, отчуждение от общества и т. д. А того, кто оставался в миру, что может охранить?" Подвиг юродства епископ Варнава не оставил и в лагерях на Чуйском тракте, протянувшихся непрерывной цепью вдоль дороги от Бийска до границ Маньчжурии. Дочь киевского священника Саввы Петруневича Зина в одном из этих лагерей работала фельдшером. Епископ Варнава отказался от работы и получал штрафной паек хлеба и баланду. Чтобы не слышать ругань уголовников, он уходил из барака, прогуливался вдоль лагерной стены в длинной желтой сатиновой рубахе. В разговор ни с кем по ночам не вступал, а когда с ним заговаривали, то слышали в ответ что-нибудь совсем невразумительное. Среди лагерных заключенных была санитарка, женщина удивительной, святой простоты — Татьяна Шуракова, при себе она держала три образка — Матери Божией, пророка Илии и святителя Николая. После работы она обыкновенно шла в ближний лес, развешивала иконки на ветках деревьев и молилась перед ними, прося святых принять на себя по два с половиной года из означенного ей срока заключения, ведь все десять лет ей не выдержать в лагере. Однажды к ней подошел епископ Варнава со словами: "Кто тебе дал эти десять лет? Мужик. А там — там у тебя другой срок. Жди Ильина дня — это день твоего освобождения". И действительно, вскоре Татьяна Шуракова была освобождена, впоследствии она приняла монашеский постриг с именем Магдалины и скончалась в 1978 г. Ужасы лагерной жизни выдержал и епископ Варнава; освободили его в 1936 г. Когда из лагеря сделали запрос в Москву: "Что делать с сумасшедшим епископом?" — оттуда ответили: "Отпустить". После освобождения он поселился в Томске²⁹⁷.

В Патриархии не оставалось надежды ни на возвращение к высшей церковной власти митрополита Петра, ни на созыв Поместного или архиерейского Собора, поэтому совершенно невозможно было создать иные органы высшего церковного управления, кроме тех, которые уже существовали в виде Временного Патриаршего Синода и должности Заместителя патриаршего Местоблюстителя. 12 апреля 1932 г., для того чтобы поднять авторитет церковной власти, Временный Синод вынес постановление о награждении Заместителя патриаршего Местоблюстителя правом совершать богослужения с предношением креста. В обоснование этого акта в постановлении говорилось, что митрополит Сергий по своему значению и положению, а также по своей деятельности и ответственности превосходит прежних наших митрополитов. "Предносимый крест присвоен всем первоиерархам отдельных и автономных Церквей, не могущих сравниться по своим размерам и по своему значению с Всероссийской Православной Церковью"³⁰². Той же цели служит и изданный 18 мая 1932 г. в ознаменование пятой годовщины существования Временного Патриаршего Священного Синода указ Заместителя Местоблюстителя о возведении четырех его старейших членов в сан митрополита. Этого титула были удостоены: архиепископы Хутынский Алексий (Симанский), ставший митрополитом Старорусским, Одесский Анатолий (Грисюк), Ярославский Павел (Борисовский) и Харьковский Константин (Дьяков), сохранившие свои прежние кафедры. Наконец, 27 апреля 1934 г. на расширенном заседании Синода было решено предоставить Заместителю Местоблюстителя вдовствующую после кончины Патриарха Тихона Московскую кафедру взамен Нижегородской, в ту пору уже Горьковской, с присвоением ему титула "Блаженнейший". 2 мая в кафедральном Богоявленском соборе в Дорогомилове была совершена Божественная литургия, перед началом которой Блаженнейшего митрополита Московского встречали 20 епископов, сонм клириков и московская паства. Поздравительные телеграммы митрополиту Сергию были присланы из Ташкента от митрополита Арсения (Стадницкого), из Каунаса от митрополита Литвы Елевферия (Богоявленского), из Токио от митрополита Японского Сергия (Тихомирова).

Несмотря на крайне трудные условия, в которые поставлена была в годы великого перелома Русская Православная Церковь, она не переставала пополнять состав своего гонимого духовенства, рукополагая новых клириков на освободившиеся места. В эти годы совершались и архиерейские хиротонии, правда, значительно реже, чем в предшествующее десятилетие. Так, в 1929 г. было совершено две архиерейские хиротонии; в 1930 г. — три; в 1931 г.— семь; в 1932 г.— шесть; в 1933 г.— четыре, а в 1934 г.— две епископские хиротонии.

В своей борьбе за выживание Церкви Московская Патриархия лишена была поддержки со стороны священноначалия первенствующей Константинопольской Церкви. Хуже того, представитель Вселенского Патриарха архимандрит Василий Димопуло имел более тесные контакты со схизматическим обновленческим синодом, чем с канонической Патриархией, которую в Стамбуле считали всего лишь одним из центров церковной власти и управления на территории Русской Православной Церкви. В связи с этим в ответ на приглашение участвовать в работе Предсоборного совещания Заместитель Местоблюстителя митрополит Сергий 12 апреля 1932 г. передал архимандриту Василию Димопуло письмо с отказом: "Нашу Церковь его Святейшеству угодно рассматривать как неорганизованную церковную массу, не имеющую канонического возглавления... В лучшем случае наши депутаты могут оказаться в положении каких-то просителей, а в худшем — даже ответчиков или обвиняемых. Ни то, ни другое не представляется для нас ни приемлемым, ни допустимым... Русский вопрос прежде всего наш домашний, внутренний и подлежит разрешению прежде всего самой Русской Церкви... Когда она признает, что вопрос превышает ее силы, она обратится за помощью к сестрам — Церквам православным, внесет такой вопрос на их соборное рассуждение"³⁰³. Несколько раньше в письме тому же представителю Константинопольского Патриарха архимандриту Василию митрополит Сергий объявил о своем отказе от участия в заседании Догматический комиссии по вопросам воссоединения англикан с православными, которое должно было состояться в Лондоне³⁰⁴.

В те годы церковная жизнь носила жертвенный характер. Само участие в богослужении клириков и мирян сопряжено было с ежедневной и ежечасной опасностью ареста; и конечно, христиане, посещавшие еще открытые храмы, рисковали своим служебным положением. Поэтому регулярно ходили на службы люди самоотверженные, настоящие исповедники. Свидетель тех лет так вспоминал о жизни церковной Москвы 30-х гг.:

"Довоенные прихожане в большинстве своем успели получить минимум духовных знаний еще до 1917 г., хорошо знали церковную службу и были свободны от предрассудков. Не было в обычае посещать разные храмы, особенно по праздникам. Держались своего прихода, хорошо знали друг друга, у каждого было привычное место молитвы. Несмотря на притеснения и контроль со стороны государства, священник тех лет умудрялся, подоткнув полы подрясника под пальто, вместе с псаломщиком ходить (правда, таясь) по квартирам знакомых прихожан в Рождество, Крещение и Пасху и служить молебен. Получил большое распространение институт сестричества. Совсем юные девушки, взрослые и пожилые женщины в скромных темных платьях и белых косынках следили за порядком во время богослужения, ставили свечи, оправляли лампады, подводили детей и немощных к чаше, кресту, иконам, ходили с блюдом для сбора доброхотных даяний. Функции сестричества ограничивались церковью... Сестры не были монахинями, у многих из них были мужья и дети. В храме служили, как правило, превосходные псаломщики. Они читали четко, с осмысленными логическими паузами и ударениями... О том, что они безупречно знали церковнославянский язык и служебный обиход, и говорить не приходится. Время богослужений было рассчитано на работающих людей, а не только на пенсионеров: будничная литургия совершалась в половине седьмого утра, вечернее богослужение — в половине седьмого вечера"³⁰⁵.

В Москве служили тогда замечательные священники, любимые народом протопресвитеры Александр Хотовицкий и Николай Арсеньев, пастыри, особенно близкие Заместителю Местоблюстителя; протоиереи Александр Воскресенский, Георгий Чинов, Александр Смирнов, Владимир Воробьев, Александр Лебедев, Виталий Лукашевич, Александр Толгский; многие из них закончили потом свою исповедническую, страдальческую жизнь под пулями палачей или на лагерных нарах. Особенно любили православные москвичи богослужения, которые совершал в храме Большое Вознесение у Никитских ворот находившийся тогда на покое митрополит Трифон (Туркестанов), скончавшийся в 1934 г. На подножии креста на его могиле сделана надпись: "Дети, любите храм Божий, храм Божий — это земное небо".

В отличие от Москвы в Ленинграде и в 30-х гг. заметны были последствия церковных нестроений предыдущих десятилетий. Осложнения в личных отношениях между архиереями усугубляли ситуацию. Вопрос о замещении кафедры остро стоял ввиду преклонных лет и заметной старческой слабости правящего архиерея епархии — митрополита Серафима (Чичагова). 22 сентября митрополит Серафим был уволен на покой. В начале октября епископу Мануилу было предложено занять Ленинградскую кафедру. Он обещал подумать, но 5 октября на Ленинградскую кафедру был переведен из Новгорода митрополит Алексий (Симанский). 20 декабря того же года епископ Мануил был арестован и отправлен по этапу в сибирские Мариинские лагеря.

Ужесточение гонений на Церковь не привело к сплочению и единению всех искренне преданных Церкви архипастырей и пастырей. В отделении от Патриархии оставались сторонники митрополита Иосифа (Петровых), и несколько десятков иосифлянских приходов сохраняли еще свое существование; центр же религиозной жизни иосифлян переместился в подполье, в катакомбы. Не прекратилась со стороны церковных оппозиционеров и богословско-каноническая полемика с Заместителем Местоблюстителя. Самым влиятельным из оппозиционных к Патриархии иерархов оставался митрополит Кирилл (Смирнов). 19 августа 1933 г. по окончании срока ссылки он поселился в Гжатске. В переписку с ним вступили архиереи, оппозиционно настроенные к Патриархии и не занимавшие кафедр: архиепископ Серафим (Самойлович), епископы Дамаскин (Цедрик) и Парфений (Брянских). Пишут ему и другие священнослужители. В нескольких письмах отделившиеся от митрополита Сергия клирики предлагают митрополиту Кириллу объявить себя Местоблюстителем. В 1934 г. на эти предложения он отвечал отказом: "Только после смерти митрополита Петра или его законного удаления я нахожу для себя не только возможным, но и обязательным активное вмешательство в общее церковное управление... Дотоле же иерархи, признающие своим Первоиерархом митрополита Петра, возносящие его имя по чину за богослужением и не признающие законного преемства Сергиева управления, могут существовать до суда соборного параллельно с признающими"³⁰⁶. В февральском письме митрополит Кирилл объяснял свой отказ "неполным уяснением" окружающей обстановки: "Необходимость исправляющего противодействия сознается, но общего основания для него нет, и митрополит Сергий хорошо понимает выгоду такого положения, и не перестает ею пользоваться. В одном из двух писем ко мне не без права указывает на эту разноголосицу обращаемых к нему упреков и поэтому, конечно, не считается с ними"³⁰⁷.

Митрополит Кирилл находился под плотным наблюдением ГПУ, и при обыске у него обнаружили письмо епископа Дамаскина (Цедрика) и на допросе требовали выразить свое отношение к его содержанию. Митрополит Кирилл, пытаясь как можно доходчивее объяснить суть проблемы, обсуждаемой в письмах, упомянул имена епископов Дамаскина и Афанасия и этого было достаточно для обвинения митрополита Кирилла в действиях по созданию "нелегальных ячеек церковников, которые должны были явиться массовой базой организации". Митрополита Кирилла арестовали 14 июля 1934 г. и отправили в Москву в Бутырскую тюрьму. В конце года он был отправлен в ссылку в Казахстан³⁰⁸.

Григорианский раскол сохранял влияние в 30-х гг. лишь в некоторых епархиях Поволжья и Урала, более всего в Свердловской и Ульяновской. 26 апреля 1932 г. скончался первенствующий в расколе архиепископ Григорий (Яцковский). В 1933 г. по репутации григорианской группировки нанесен был серьезный удар самоубийством ее видного деятеля — епископа Бориса (Рукина), который в 1923 г. был рукоположен во епископа Можайского еще Патриархом Тихоном, а у раскольников титуловался митрополитом. Его влияние среди единомышленников было настолько значительно, что по-другому этот раскол называли "борисовщиной", особенно в Москве, где жил преосвященный Борис. После этой трагической смерти из руководителей григориан оставался в Свердловске архиепископ Петр (Холмогорцев), которого там любили за простоту нрава и красноречивые проповеди.

В 30-х гг. репрессии впервые коснулись видных деятелей обновленчества. В 1934 г. в Иваново-Вознесенске был арестован и скончался в заключении Александр Боярский, которого в раскол привлекла, вероятно, увлеченность социальными проблемами, занимавшими его еще в дореволюционные годы, когда он служил священником в Колпине, на Ижорском заводе. В 1922 г. он единственный из обновленцев выступил свидетелем защиты на процессе митрополита Вениамина (Казанского) и других питерских священномучеников, но был скоро устранен от участия в суде. Арестовали священника Тихона (Попова) (у обновленцев он титуловался митрополитом Воронежским). До революции он участвовал в работе Государственной думы в составе фракции националистов, поддерживал Столыпина и к обновленчеству примкнул не по искренним убеждениям, а из житейских соображений. Он был осужден на 10 лет лишения свободы и освобожден уже только во время Отечественной войны. В 1944 г., вернувшись в каноническую патриаршую Церковь, был принят в сане протоиерея и назначен ректором Богословского института. А Александр Иванович Введенский, главный предводитель раскола, и в страшные 30-е гг. вел благополучную жизнь человека из светского общества, украшал себя драгоценными митрами и панагиями, разводился и женился, посещал театры и концерты.

29 апреля 1935 г. обновленческий синод принял решение о самоликвидации. Все прошло тихо, и даже созывать собор не потребовалось. Профессор С. М. Зарин сделал доклад по этому вопросу, со ссылкой на 34 апостольское правило. Присутствовавшие на заседании "митрополиты" Виталий (Введенский), Михаил (Князевский), "протопресвитеры" Павел Красоткин и Димитрий Адамов всю полноту власти передали "первоиерарху православных церквей СССР" митрополиту Виталию. Ему присвоили изобретенный по случаю титул "первосвященнейший" и наделили правом назначать себе преемника и делегировать свои полномочия другому епископу. Вскоре "первоиерарх" повелел распустить все митрополитанские и епархиальные управления и благочиннические советы, остались лишь архиереи и их канцелярии — так заканчивалась демагогическая борьба обновленцев за коллегиальное управление Церковью. С 1 января 1936 г. заменяется в поминовениях на богослужении употребление слова "господин" на более "народную и истинно-церковную" фразу "всечестный отец". Росчерком пера упраздняется Украинская и Белорусская автокефалии. "Митрополит Ювеналий (Машковский) возвращается в патриаршую Церковь. Николай Платонов, "митрополит" Ленинградский, в очередной раз венчался, а в 1938 г. публично отрекся от веры в Бога.

Киевскую кафедру после кончины 1 февраля 1932 г. архиепископа Димитрия (Вербицкого) занял архиепископ Сергий (Гришин). Но когда в 1934 г. столицей Украины стал Киев, экзарха Украины перевели на Киевскую кафедру, а Харьковскую занял архиепископ Сергий. Митрополит Константин, несмотря на свою болезненность (он страдал тяжелой формой диабета), был человеком удивительного миролюбия, стойкости и самообладания. Он не мог совершать богослужения ни в одном из городских соборов, в ту пору уже закрытых, и кафедральным собором Киева стала маленькая приходская церковь "Озерянская" вблизи железнодорожного вокзала: там и служил митрополит Константин. Однажды после богослужения женщина-иноверка бросила в лицо митрополиту камень. Если бы богомольцы попытались защитить архипастыря, дать отпор, случившееся стало бы основанием для закрытия церкви. Но митрополит, с залитым кровью лицом, призвал прихожан к спокойствию, и провокация была сорвана. Верующие почитали и любили своего архипастыря. Любил народ и архиепископа Харьковского Сергия (Гришина), поэтому в Харькове арестовать его не дали, и в начале 1935 г. он был переведен в Россию, во Владимир-на-Клязьме, где вскоре и был арестован, а затем этапирован в лагерь в Новгородскую область. В лагере он был конюхом, но киевляне, сохранившие благодарную память о нем, навещали его и здесь. Среди видных архипастырей Украины был и епископ Винницкий Александр (Петровский), завершивший свою долгую восьмидесятилетнюю жизнь в тюремной камере 12 мая 1940 г.

На вакантную кафедру, освободившуюся после ареста епископа Житомирского Аверкия (Кедрова) (Житомир был тогда кафедральным городом Волынской епархии), в 1933 г. был назначен престарелый архипастырь из протоиереев Николай (Пирский). Но через несколько месяцев епископ Николай скончался, его преемником стал епископ Вячеслав (Шкурко), которого в 1935 г. арестовали и выслали из епархии. Во главе Одесской епархии с 1928 г. стоял архиепископ Анатолий (Грисюк), в 1932 г. возведенный вместе с другими членами Временного Патриаршего Синода в сан митрополита. Богослужения он совершал в Успенском соборе, который после уничтожения большей части одесских церквей был переполнен народом. Вокруг архипастыря сложился тесный круг религиозно настроенной молодежи из интеллигенции. На глазах у владыки взорваны были Спасо-Преображенский военный и Свято-Сергиевский соборы, портовый храм святителя Николая. В 1931 г. арестовано было более 20 одесских священников. Митрополит Анатолий хлопотал об освобождении некоторых из них, но тщетно. Его часто вызывали в НКВД, то ночью, то прямо из храма во время богослужения, но при всем своем смирении архипастырь являлся по вызову только после окончания службы, и его держали там по часу-два в приемной, а инспектор НКВД по культам орал на него и топал ногами. В своем известном каталоге митрополит Мануил характеризовал владыку Анатолия как человека доброго и доступного: "Он был малого роста, щуплый, сутуловатый, всегда смотревший вниз, производил впечатление человека, углубленного в себя и занятого своими мыслями"³⁰⁹.

В начале 30-х гг. на Украине в православную Церковь вернулся обновленческий епископ Лоллий (Юрьевский), а в 1935 г. владыка Пимен (Пегов) после увольнения от должности председателя Всеукраинского Синода присоединился к канонической православной Церкви и стал архиепископом Подольским и Брацлавским.

В 1935 г. поводом для очередной кампании арестов и расправ по всей стране послужило убийство С. М. Кирова, совершенное коммунистом Николаевым 1 декабря 1934 г. и едва ли не спланированное самими вождями Советского Союза, чтобы развязать себе руки для сведения внутрипартийных счетов. На этот раз репрессии коснулись и партийцев, но с большим размахом они ударили и по другим слоям населения: до четверти всех коренных питерцев, почти всех бывших дворян, чиновников, интеллигенцию и, конечно, многострадальное православное духовенство, унес с собой в лагеря кировский поток арестов.

В 1935 г. аресты священнослужителей приобрели массовый характер, устраивались настоящие облавы. Так, в одной только Полтаве судимы и сосланы в лагерь были протоиереи Александр Калинский, Иоанн Богдановский, Гавриил Громницкий, Иоанн Левицкий. В Смоленске арестовали протоиерея Иоанна Соколова, настоятеля Одигитриевской церкви, священника Константина Олецкого вместе с сыном и духовными чадами схватили после того, как под крепостной башней в предместье Смоленска милиционеры обнаружили потаенную церковь.

В 1936 г. арестовали епископа Омского Анатолия (Миловидова), которого обвинили в шпионаже в пользу Японии и в организации террористических актов, а также архиепископа Тамбовского Вассиана (Пятницкого). 24 октября 1936 г. схвачен архиепископ Могилевский Павлин (Крошечкин); письма от него приходили еще до конца 1938 г. В ночь с 27 на 28 июля был арестован член Временного Патриаршего Синода митрополит Одесский Анатолий (Грисюк). Его немедленно вывезли в Киев и в течение полугода держали в тюрьме. По настойчивому ходатайству экзарха Украины митрополита Киевского Константина владыке Анатолию перед этапированием на Север дозволили свидание с сестрой. Его ввели, поддерживая под руки, настолько он был измучен и болен, и тем не менее митрополиту Анатолию отказали в просьбе ехать в ссылку за свой счет. Узника отправили этапом вместе с уголовниками, которые в дороге систематически обворовывали владыку. От стоянки до стоянки больного, еле передвигающего ноги архипастыря заставляли идти, подталкивая прикладами и почти не давая времени на отдых. Когда же он в изнеможении падал, его бросали в грузовик, но, как только он приходил в сознание, заставляли снова идти. В конце 1937 г. в ссылке на Крайнем Севере владыка ослеп. Перед смертью он писал сестре: "Умоляю тебя, прими все меры, даже сверхвозможные, добейся, умоли, упроси, устрой наше свидание. Жажду перед смертью увидеть родное лицо и благословить тебя..." Но разрешения на свидание не было дано. Митрополит Анатолий преставился 10 февраля 1938 г. Его останки были брошены в вечную мерзлоту братской могилы.

В мае 1934 г. на Нижегородскую кафедру был назначен с возведением в сан митрополита Евгений (Зернов), проведший несколько лет в Соловецком концлагере и признанный своими собратьями-архипастырями за первенствующего в лагере. Он был одним из составителей знаменитой "Памятной записки соловецких епископов". В 1935 г. он совершал пасхальное богослужение во время первомайской демонстрации, и митрополиту посоветовали не возвращаться домой до окончания шествия. "Чего нам бояться,— сказал владыка в ответ на это предостережение.— Надо Бога бояться". Подали лошадь, и он, в рясе и клобуке, поехал по улицам навстречу демонстрантам, которые уступали ему дорогу. После этого митрополита Евгения арестовали вместе со священниками Крестовоздвиженской церкви, где он служил в последний раз. Среди арестованных был и отец Александр Македонский. Митрополит Евгений был расстрелян 12 ноября 1935 г.

В красноярской тюрьме в 1936 г. были расстреляны епископ Филипп (Гумилевский), архимандрит Полихроний (Запрудин), протоиерей Константин Ордынский, священник Николай Катасонов. Помимо расстрелов архиереев совершались и тайные убийства. 23 января 1935 г. епископа Краснодарского Памфила (Лясковского) нашли в саду повешенным. Расследование не проводилось, и обстоятельства кончины архипастыря остались до конца не выясненными. Верующие убеждены были, что их владыка пал жертвой злодеяния. Гроб с его останками принесли на паперть Георгиевской церкви, настоятель которой отец Максим не хотел отпевать покойного, подозревая самоубийство, но народ настоял на церковном погребении его.

В Киеве были арестованы и замучены протоиереи Борис Саврасов, Никодим, Трифиллий, Димитрий из Пущеводицы, в переяславльской тюрьме был замучен протоиерей Николай Стеценко. В 1936 г. при попытке к бегству были пойманы, подвергнуты пыткам и расстреляны протоиереи А. Ксенофонтов и Н. Будников.

Тяжкие испытания выпали на долю тех священнослужителей, кто в середине 30-х гг. отбывал свои нескончаемые лагерные сроки, но сосланные пастыри и архиереи сохранили светлое христианское состояние души. Известный киевский священник Анатолий Жураковский, арестованный в 1930 г. и приговоренный к смертной казни, замененной 10 годами концлагеря, отбывал свой срок в Карелии на строительстве Беломорканала. В письме, отправленном из лагеря в Надвойцах 4 февраля 1935 г., отец Анатолий писал: "Последнее время сильно утомляюсь на своей работе... на лесном заводе... И все-таки жизнь кажется такой содержательной, богатой и интересной... Первое и самое важное, это та внутренняя задача — строительство внутреннего храма,— которая неотступно стоит перед сознанием. Я чувствую, как малы мои усилия, и вижу: за весь пройденный путь даже не положил начала благого. Тут приливы и отливы, и так часто отлив относит назад за прежнюю черту и разрушает как будто уже собранный плод работы. И тем не менее, какими полными и содержательными делают день и ночь и самые смены разных духовных упражнений и деланий. Вкрапляясь в физическую работу, они притупляют и ее жало, труд незримо претворяют в служение. И ведь это схождение внутрь переживается как служение миру. И, перебирая, как драгоценные четки, длинный ряд имен любимых, чувствую, как близкими сердцу становятся отделенные далями пространства. Второе — это работа мысли. В самые трудные дни я обладал способностью читать трудные вещи и думать над ними. И теперь, придя с работы и отдохнув, я берусь за книги, и за чтением и мыслями я не слышу суеты и шума барачной жизни. И все направляется к единому центру, и острие, направленное против основ моего миропонимания, становится во мне радостным утверждением осанны..."³¹⁰ Смерть священнослужителя не в расстрельном подвале и не на каторжных лагерных нарах в 30-х гг. была редкой удачей.

Своей смертью и у себя дома скончался один из видных архипастырей XX столетия митрополит Арсений (Стадницкий). После смерти митрополита Никандра (Феноменова) владыка Арсений, отбывавший ссылку с начала 20-х гг. в Туркестане, был назначен на овдовевшую кафедру. Ташкент, являвшийся местом его ссылки, стал еще и местом его архипастырского служения. За ревностное служение Богу и Церкви митрополит Арсений незадолго до кончины, в 1935 г., был награжден высшим церковным отличием — правом предношения креста за богослужением. По воспоминаниям находившихся возле него в эти годы, архипастырь много внимания уделял своему любимому делу — церковному пению, руководил хором и часто пел на клиросе как простой певчий. Митрополит Арсений пытался поощрять церковно-исторические исследования. В 1935 г. по его отзыву за работу "Святые Вологодского края" (первая часть напечатана в 1895 г. в Москве, вторая представлена в рукописи) протоиерея Н. Коноплева Синод удостоил степени магистра богословия. Митрополит Арсений просил близкого ему священника Александра Щербова похоронить его в простом, ничем не обитом гробу, а на могилу положить любимые цветы. Блаженная кончина великого архипастыря последовала 10 февраля 1936 г. Погребли его около могилы его предшественника по Ташкентской кафедре митрополита Никандра (Феноменова).

В середине 30-х гг. повсеместно продолжалось закрытие церквей, но тем не менее размах кампании не удовлетворял идеологов антирелигиозного фронта. Из докладной записки Постоянной комиссии по культовым вопросам "Отношение их к проекту новой Конституции" видно, что осенью 1936 г. на территории СССР оставалось 18 тыс. "молитвенных зданий", из которых, вероятно, около половины принадлежало Русской Православной Церкви, а на 1 января 1931 г. патриаршая Русская Православная Церковь имела 23 213 приходов. Только первая половина 30-х гг. унесла более 10 тыс. храмов. В Москве разрушили Казанский собор (с 27 июля по 9 сентября 1936 г.), Никольский греческий монастырь на Никольской улице, храм святителя Николая Чудотворца в Хлынове, Георгиевский монастырь на Большой Дмитровке, церковь Николы в Столпах (в Армянском переулке), церкви Воскресения Словущего на Малой Бронной, Рождества Христова в Палашах и множество других храмов. В 1935 г. прекратилось издание "Журнала Московской Патриархии".

В середине 30-х гг. Патриархия уже не располагала возможностями замещения кафедр, обезглавленных арестами правящих и викарных архиереев. В 1935 и 1936 гг. совершено было только 5 архиерейских хиротоний: Феодора (Смирнова) во епископа Пензенского (через год арестован), Фотия (Пурлевского) во епископа Читинского, Бориса (Воскобойникова) во епископа Кинешемского, викария Ивановской епархии и Серафима (Шамаева) во епископа Томского, в то время как оставили кафедры 54 архиерея, число же арестованных и сосланных трудно было даже сопоставить с этими цифрами. Угроза нависла и над существованием самого церковного центра. Местоблюститель патриаршего престола митрополит Петр находился в заточении и был уже совершенно недосягаем для церковных людей, а Заместитель Местоблюстителя митрополит Сергий оказался под угрозой ареста из-за поздравления в его адрес, пришедшего от митрополита Японского Сергия (Тихомирова) в связи с присвоением ему титула "Блаженнейшего митрополита Московского и Коломенского". В сфабрикованном деле по обвинению Заместителя Местоблюстителя в шпионаже в пользу Японии использованы были и такие обстоятельства, как пребывание митрополита Сергия в Японии с 1890 по 1893 и с 1897 по 1899 г. и хорошее знание японского языка. Ареста не последовало, но 18 мая 1935 г. вышел указ о роспуске Временного Патриаршего Синода. После этого управление всеми епархиями Русской Церкви осуществлялось митрополитом Сергием с помощью одного викарного архиерея, епископа Дмитровского Сергия (Воскресенского), а патриаршая канцелярия состояла из секретаря и машинистки.

23 июля 1936 г. заканчивался очередной срок заключения Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Петра, но выйти на свободу ему не дали. Двумя неделями раньше Особым совещанием при НКВД СССР было принято постановление: "Ходатайствовать перед президиумом ЦИК СССР: Полянскому Петру Феодоровичу, он же митрополит Крутицкий, продлить тюремное заключение сроком на три года". Ходатайство было удовлетворено. Между тем на волю и за рубеж поступали ложные сведения о судьбе Местоблюстителя. Еще 3 ноября 1935 г. в нью-йоркской газете "Новое русское слово" было напечатано, что "имеются сведения об освобождении митрополита Петра, но пока только от знакомых американцев, на днях вернувшихся из Москвы и видевших и беседовавших с владыками митрополитами Сергием и Петром"; затем та же газета писала, что "из кругов московского духовенства пришло сообщение об освобождении и возвращении в Коломну митрополита Петра Крутицкого".

Дезинформирована была и Московская Патриархия, куда поступило сообщение о кончине Местоблюстителя в заключении 11 сентября 1936 г. В связи с этим 27 декабря Патриархией был издан "Акт о переходе прав и обязанностей Местоблюстителя патриаршего престола Православной Российской Церкви к Заместителю патриаршего Местоблюстителя, Блаженнейшему митрополиту Московскому и Коломенскому Сергию (Страгородскому)". Был издан также указ Московской Патриархии о форме поминовения за богослужением патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия. 24 января 1937 г. Патриархией было принято определение о принятии к сведению завещательного распоряжения митрополита Петра от 5 декабря 1925 г. о преемниках на случай кончины. Названные в завещании патриаршего Местоблюстителя митрополит Агафангел скончался в 1928 г., а митрополит Арсений — в 1936 г., митрополит Кирилл с начала 1937 г. пребывал в заключении и безвестности. Таким образом, из завещания следовало, что высшая церковная власть переходит к митрополиту Московскому Сергию, упомянутому в завещании патриаршего Местоблюстителя на четвертом месте³¹¹.

Из 51 находившихся на воле и на своих кафедрах архиереев, опрошенных на предмет поддержки акта от 27 декабря 1936 г., 7 епископов подписали акт, а 20 затем прислали поздравительные телеграммы митрополиту Сергию. Но сомнение в правдивости сообщения о смерти митрополита Петра оставалось; панихида по нему совершена была только в январе 1937 г. в Богоявленском соборе у Дорогомиловской заставы. Сообщение об этой панихиде передал за границу британский поверенный в Москве, митрополита Анастасия (Грибановского) уведомило о панихиде управление архиепископа Кентерберийского. Митрополит Литовский Елевферий (Богоявленский), смущенный распоряжением митрополита Сергия о поминовении его как Местоблюстителя, запросил в Московской Патриархии информацию о судьбе митрополита Петра и в ответ получил телеграмму: "Митрополит Петр умер". После этого сообщение появилось в одном из зарубежных официальных органов Московской Патриархии "Голосе Литовской православной епархии" (1937, № 3–4).

Но надежда на то, что митрополит Петр еще жив, оставалась. 3 апреля русская парижская газета "Возрождение" опять опубликовала сообщение, что в 1935 г. окончился срок ссылки митрополита Петра. "По дошедшим из России сведениям митрополит Петр вернулся в Россию и виделся с митрополитом Сергием. Последний хотел получить от него признание нового устройства церковной жизни и согласие на созыв Собора. Были и другие сообщения о том, что большевики якобы предложили ему занять патриарший престол, но при соблюдении ряда определенных требований. Митрополит Петр был непреклонен и ни на какие соглашения не шел. Вскоре он вновь был отправлен в ссылку"³¹². Как потом стало известно, в 1937 г. митрополит Петр был еще жив. 2 октября тройка НКВД по Челябинской области приговорила митрополита Крутицкого Петра к расстрелу за "клевету на существующий строй", выражавшуюся в обвинении этого строя "в гонении на Церковь и ее служителей". Для бумажных формальностей к постановлению тройки приложена была справка, составленная начальником верхнеуральской тюрьмы Артемьевым и оперуполномоченным Яковлевым, в которой утверждалось, что заключенный № 144 проявляет себя непримиримым врагом Советского государства, клевещет на существующий государственный строй, обвинял в гонении на Церковь "ее деятелей". Клеветнически обвинял органы НКВД в пристрастном к нему отношении, "пытался связаться с внешним миром из заключения, используя для этого медицинский персонал тюрьмы, в результате чего получил от духовенства г. Верхнеуральска просфору как знак привета"³¹³. 10 октября 1937 г. в 4 часа дня митрополит Крутицкий Петр был расстрелян.

* * *

Священномученик Петр (в миру Петр Федорович Полянский) родился 28 июля 1862 г. в селе Сторожевом Коротоякского уезда Воронежской епархии в благочестивой семье приходского священника. В 1885 г. по первому разряду закончил полный курс Воронежской духовной семинарии и был определен на должность псаломщика при церкви села Девицы в родном ему Коротоякском уезде. Два года спустя он был принят вольнослушателем, а после проверочных испытаний студентом Московской Духовной Академии. В студенческие годы он, по воспоминаниям его сокурсника митрополита Евлогия, отличался благодушием, покладистостью и доброжелательностью. Академию закончил в 1892 г. со степенью кандидата богословия и был оставлен помощником инспектора. Одновременно с исполнением многотрудных и хлопотных обязанностей помощника инспектора он безвозмездно преподавал закон Божий в частном женском училище Сергиева Посада и даже исполнял обязанности секретаря Общества спасения на водах. При большой загруженности церковными и общественными послушаниями Петр Федорович Полянский находил время и для научных занятий, работал над магистерской диссертацией на тему "Первое послание св. Апостола Павла к Тимофею. Опыт историко-экзегетического исследования", которую успешно защитил в 1897 г. В 1895 г. Петр Полянский состоял в должности церковного старосты у себя на родине, в селе Сторожевом, и был удостоен архипастырской признательности. В 1896 г. в течение недолгого времени преподавал греческий язык в Звенигородском духовном училище. В декабре 1896 г. указом Святейшего Синода Петр Федорович Полянский был назначен смотрителем Жировицкого духовного училища. И здесь он сочетал служение Церкви и работу на благо общества, участвуя в первой всероссийской переписи населения, исполняя обязанности члена попечительства о народной трезвости, почетного мирового судьи Слонимского округа. 10 лет будущий митрополит трудился в Жировицком училище, в стенах древней обители, одного из форпостов православия на западе России.

В 1906 г. он был перемещен в Петербург, на должность младшего помощника правителя дел Учебного комитета при Святейшем Синоде; впоследствии стал членом этого комитета, исполняя главным образом обязанности ревизора духовных учебных заведений. При переводе из Жировиц в Петербург он лишился казенной квартиры при училище, жалованье его убавилось в два с половиной раза. За время служения в комитете Петр Полянский объездил с ревизиями едва ли не всю Россию, обследовав состояние духовных семинарий и училищ в Курской, Новгородской, Вологодской, Костромской, Минской и ряде других епархий, побывал в Сибири, на Урале, в Закавказье, каждый раз составляя обстоятельный отчет, в котором предлагались меры по улучшению состояния обследованной школы. После упразднения Учебного комитета в 1918 г. П. Ф. Полянский переехал в Москву, где принял участие в Поместном Соборе, работая в его секретариате.

В 1920 г. Патриарх Московский и всея России Тихон предложил ему принять постриг, священство и епископство и стать его помощником в делах церковного управления. Предложение это было сделано в пору кровавых гонений на Церковь, когда замучены были уже тысячи священнослужителей и более десяти архиереев, когда епископство, как и в древние времена, сулило не почет и безбедную жизнь, а страдания. В ту пору он жил в Москве, в доме своего брата, священника церкви Николы-на-Столпах Василия Полянского. Поведав брату и родным о предложении Святейшего Патриарха, он сказал: "Я не могу отказаться. Если я откажусь, то я буду предателем Церкви, но, когда соглашусь, я знаю, я подпишу сам себе смертный приговор". Так, в 58-летнем возрасте он выбрал стезю, которая, по его же словам, оказавшимся пророческими, возвела его на Голгофу. Будущий предстоятель Русской Церкви принял постриг и благодать священства от руки митрополита Сергия, которого он впоследствии назначит своим заместителем, а его хиротонию во епископа Подольского викария Московской епархии возглавил Святейший Патриарх Тихон. Сразу после хиротонии епископ Петр был арестован и сослан в Великий Устюг. Там он жил вначале у знакомого священника, потом в сторожке при городском соборе. В ссылке он имел возможность совершать Божественную литургию в сослужении великоустюжского духовенства.

После освобождения Патриарха Тихона из-под ареста многие сосланные и томившиеся в заключении архиереи и священники получили возможность вернуться к своему служению. Среди них был и епископ Подольский Петр. Возвратившись в Москву, он стал ближайшим помощником первосвятителя, был возведен в сан архиепископа, потом митрополита Крутицкого и включен в состав Временного Патриаршего Синода.

После кончины Святого Патриарха Тихона на плечи митрополита Петра по воле Божией легла высшая ответственность за Русскую Церковь. Менее года он оставался у кормила церковной власти, а потом более десяти лет носил звание Местоблюстителя, пребывая в изгнании, в тюрьме, подвергаясь изощренным мучениям — и все это для того, чтобы заставить его отказаться от местоблюстительства. Он тяжко страдал от одиночного заключения, от изнурительных болезней, но, прося власти об облегчении своей участи, он не мог пойти навстречу их требованиям. Он знал, какие пагубные для Церкви последствия может иметь его отречение от звания Местоблюстителя. Объясняя свою позицию в заявлении властям, митрополит Петр писал: "В сущности местоблюстительство лично для меня не представляет интерес, наоборот, оно все время держит меня в оковах гнета... Но я должен считаться с тем обстоятельством, что решение данного вопроса не зависит от моей инициативы и не может быть актом моей единоличной воли. Своим званием я неразрывно связан с духовными интересами и волей всей Поместной Церкви. Таким образом, вопрос о распоряжении местоблюстительством, как не являющийся личным вопросом, не подлежит и личному усмотрению, в противном случае я оказался бы изменником святой Церкви. Между прочим, и в акте о моем вступлении имеется напоминание, что я обязан не уклоняться от исполнения воли Патриарха Тихона, а следовательно, и воли подписавших акт архиереев... равно как и воли клира и верующих, девятый год состоящих со мной в молитвенном общении". Сохраняя за собой звание Местоблюстителя ради блага Церкви, ценою тяжких мучительный страданий, митрополит Петр совершал подвиг исповедничества, венцом которого стало пролитие крови за Христа Спасителя.

 



ПРИМЕЧАНИЯ

 

²²⁰ Там же. С. 424–426.