Православие как выход из «демократических тупиков истории»

Синтез православной и исламской цивилизаций пугает идеологов европейских антирелигиозных ценностей, которые они не только не хотят уступить, но и навязывают всему миру, в том числе и России. Одной из таких «базовых ценностей» европейской цивилизации является демократия, опирающаяся на безрелигиозный гуманизм, исключающий вмешательство Бога в жизнь людей. Демократы ставят самого человека выше всего остального сущего, и, соответственно, провозглашают полную свободу действовать по своему усмотрению, не оглядываясь на остальных, и не замечают в этом противоречие. Провозглашая необходимость подчинить государство личности, они опираются на индивидуализм и эгоизм, объявляя движущей силой исторического прогресса личную материальную заинтересованность. Западные идеологи не без оснований отмечают, что современная Россия всё ещё не соответствует общепринятым в Европе «демократическим принципам». На самом деле демократия, или «демократический выбор» – не более чем ярлык, торговая марка, за которой скрывается самый различный идеологический товар. Именно товар, которым слишком часто торгуют беспринципные организаторы многочисленных оранжевых или иных «демократических революций». Известно, что ярлыки со временем теряют своё первоначальное значение. Поэтому и так называемые «демократические принципы» не раз меняли своё содержание.

Греческое слово демократия переводится на русский язык как «власть народа» (demos – народ, kratos – сила, власть). Но, оказывается, существуют различные трактовки понятия «власть народа». Отсюда и различные типы демократии. В советских учебниках предлагались к рассмотрению два противоположных типа демократии: буржуазная и социалистическая. Буржуазная демократия обозначалась как «власть денежного мешка». Социалистическая демократия предполагает действительную власть большинства над меньшинством, в частности, власть трудящегося большинства над нетрудовым меньшинством. Большинство и получает определение «народ». На самом деле так называемое «большинство» может быть очень неоднородным, вследствие чего от имени этого абстрактного большинства власть получает узкая группа людей, обязующаяся учитывать интересы всех. Чтобы учитывать интересы всех, нужно «подвести всех под общий знаменатель», а это невозможно без насилия над многими. В частности, в России 1917 года большинство народа составляли крестьяне, но большевики выступали не от их имени, а от имени пролетариата. Ради принадлежности к большинству необходим был союз пролетариата с крестьянством. Такой союз возможен только при совпадении классовых интересов, однако это совпадение не наблюдалось. Большевики сделали вывод, что российское крестьянство в силу своей вековой отсталости не понимает свой классовый интерес. Непонимание это можно преодолеть, и не только силой убеждения, но и силой принуждения, что и удалось сделать, хотя бы временно и во многом формально. Заинтересованность крестьянства в свободном труде на собственной земле была представлена как заинтересованность в «уничтожении эксплуататорских классов». Тем самым союз пролетариата с крестьянством основывался на «святой ненависти к классовым врагам», являющейся не созидательной, а разрушительной силой. Благодаря этому старый мир удалось разрушить, но не удалось построить новый мир, который в конце концов рухнул недостроенным. Но это – в будущем, пока же так называемая «социалистическая демократия» получила право (временное) на существование.

Всё это лишний раз показывает, что всякая власть, даже самая демократическая, является формой господства немногих над многими, над личностью, торжеством закона, придуманного властьимущими, прямой или скрытой диктатурой официального или теневого правительства по отношению к большинству населения. Впрочем, диктатура может быть достаточно «мягкой», с которой люди соглашаются мириться, если это позволяют материальные предпосылки. Это напоминает «сытое рабство». На всех, как известно, не угодишь. Поэтому «демократическое общество» всегда стоит перед выбором: либо сытое рабство, либо голодная свобода. И между сторонниками этих крайностей идёт постоянная борьба, нередко доходящая до вооружённого столкновения. Сторонники демократии, заклеймённой большевиками как «буржуазная», предлагают всем этим реальным опасностям «разумную альтернативу», а именно – индивидуализм, утверждая, что демократическое государство обязано заботиться о каждом гражданине, создавая для всех «равные возможности». Но здесь возникает парадокс: демократическое государство – это государство равных возможностей для всех, но далеко не все могут этими возможностями воспользоваться, в силу как объективных, так и субъективных причин. Общество равных возможностей оказывается обществом всеобщего вопиющего неравенства. В каком-то смысле это даже хорошо, потому что всеобщее равенство означало бы неизбежную социальную энтропию, а с ней паралич всех жизненных сил и гибель. Это и произошло с «реальным социализмом», установившимся в Советском Союзе и погубившим это великое государство. Между прочим, это доказывает, что второй закон термодинамики, известный как «энтропия», действует не только в физических, но и в социальных системах. О сатанинской сущности социальной энтропии говорится в «Откровении Иоанна Богослова», в том фрагменте, где Господь обращается к Лаодикийской церкви, являющейся прообразом современного протестантизма. «И Ангелу Лаодикийской церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: Знаю дела твои; ты не холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чём не имею нужды; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ и слеп и наг. Советую тебе купить у Меня золото, огнём очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеваться, и чтобы не видна была срамота наготы твоей, и глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть».¹⁸³

Показательно, что первые демократические республики в Европе и Америке Нового времени устанавливались не демократическим путём, а с помощью кровавых революций. И дальнейшая история утверждения демократических порядков в мире подтверждает, что демократы, отрицая использование насилия другими, оставляют это право за собой, ибо «цель оправдывает средства». Поэтому нередко демократы вполне естественно превращаются в диктаторов. «В каждой революции есть утопический элемент, воодушевляющий и необходимый для успеха. Революции Англии, Америки и Франции считали демократию не началом, а концом, вершиной многовековой борьбы за свободу. Пока демократия была мечтой, невозможно было оценить её реалистично. Сторонникам она казалась раем на земле, а противники предсказывали, что приведёт к разрушению общества и моральных ценностей. Многие опыты демократии провалились. Пуританская революция быстро превратилась в диктатуру. Французская перестала быть «опытом» демократии с 1799 года, когда Наполеон установил военную диктатуру. И первой современной демократией оказались США. Только после этого можно было рассматривать демократию на основании прочного опыта. Француз Алексис де Токвиль первым понял, что демократия «неизбежна», и что США – всемирная лаборатория демократии… Токвиль первым увидел, что век лидерства Европы в политике прошёл, США ставят величайший опыт демократии. Большинство англичан считали в начале XIX века США провинцией в интеллектуальном отношении. Их забавляла дикость и ограниченность американцев, они не видели, что новые социальные и политические принципы уже борются за своё признание. Токвиль же понял, что США из ученика Европы станут её учителем и что американизация мира — не в смысле военного завоевания, а в смысле возрастающего равенства – неизбежна».¹⁸⁷ Интересно, что не знание исторических примеров демократических республик, а дикость и ограниченность отмечены здесь как «питательная среда демократических идеалов». Нельзя не отметить, что американская демократия возникла естественным путём, в неизбежном отрыве от европейской цивилизации, из сомнительных источников, своеобразно толкующих нормы нравственности. Поэтому понадобились немалые усилия, чтобы так называемая «американская демократия» смогла преодолеть такие позорные явления, как рабство негров, опирающееся на расизм, и геноцид коренного индейского народа. Впрочем, наряду с чёрным существовало в США и белое рабство, с помощью которого колонисты пытались решать проблему нехватки рабочей силы, без чего нарождающаяся «американская демократия» не могла создать необходимые материальные предпосылки своего процветания. Напомним, что отменено рабство в США было лишь в 1865 году. По историческим меркам это совсем недавно, учитывая, что христианство существует уже две тысячи лет.

Становится всё более очевидным, что демократизация современного мира является американизацией мира, поскольку прежде всего США, признанный лидер Западного мира, последовательно проводят политику экспорта (и экспансии, т.е. прямого навязывания) демократии на все страны и континенты. Возникает вопрос: насколько американские демократические ценности соответствуют ценностям древних демократических республик? Вот что об этом думают сами американцы: «В Америке, по крайней мере, народ объявлен судами как христианский народ, что гарантирует свободу религиозного исповедания, так же, как и неисповедания никакой религии».¹⁸⁸ Казалось бы, если суды США признали народ христианским, значит, американская демократия как власть народа является религиозной системой, а именно христианской. Однако христианство как единая религиозная система в США отсутствует. Здесь христианство расколото на множество отдельных протестантских направлений, независимых друг от друга. Это и есть «церковь христианской демократии», являющаяся христианской лишь по внешней форме, в которую можно вместить любое содержание, вплоть до атеизма. Поэтому американское государство вынуждено законодательно провозгласить веротерпимость как один из демократических принципов.

Веротерпимость считается одним из величайших достижений современной демократии, хотя на деле это проявление религиозного кризиса общества. Подлинная веротерпимость опирается на конкретную форму религии, являющуюся системообразующей для конкретной цивилизации с её всесторонней культурой, прежде всего духовной, и эта основная религия проявляет терпимость ко всем другим неэкстремистским религиозным формам и проявлениям. В данном же случае так называемая веротерпимость сводится к полному религиозному равнодушию. Религия, став частным делом каждого гражданина, не только отчуждается от государства, но и изгоняется из общества. Фактически «изгоняется из общества Бог», чтобы не мешал. Тем самым демократия предоставляет людям возможность строить свою жизнь «по своему образу и подобию», и это привлекает. Демократы гордятся этим, забывая, что жизнь люди демократического общества строят по образу и подобию грешного человека, каким человек стал по воле сатаны, так что пороки становятся атмосферой и питательной средой всех общественных отношений. Как справедливо отмечал Достоевский, если Бога нет, то всё позволено.

Таким образом, можно сделать вывод, что американское демократическое общество – это не просто неумелое подражание древней афинской демократии, а общество, построенное по религиозному типу. Стоит, однако, уточнить – по псевдорелигиозному, или даже антирелигиозному типу. Однако даже атеизм – извращённая форма религиозного сознания, при которой люди поклоняются не Богу, а человеку. Показателен в этом отношении «Гимн Человеку», провозглашённый идеологическим путаником М.Горьким, еретиком от христианства, усвоившим протестантскую этику: «Вот снова, величавый и свободный, подняв высоко гордую главу, он медленно, но твёрдыми шагами идёт по праху старых предрассудков, один в седом тумане заблуждений, за ним – пыль прошлого тяжёлой тучей, а впереди – стоит толпа загадок, бесстрастно ожидающих его. Они бесчисленны, как звёзды в бездне неба, и Человеку нет конца пути».¹⁸⁹ Выше Божественного суда современные демократы считают суд человеческий. Ничего подобного не могло быть в демократическом обществе древних Афин, которое так превозносят современные демократы. Это, однако, не значит, что Афинскую демократию действительно нужно превозносить как идеальное религиозное общество. Были в этом «гармоничном обществе» не отдельные недостатки, а очень серьёзные пороки, которым ни в коем случае не следует подражать. «Афинская демократическая система была большим достижением политической жизни Древней Греции, однако её нельзя идеализировать и считать своего рода образцом демократии вообще, пригодной для всех времен и народов. Афинская демократия обеспечивала политическое участие только гражданского населения, а, как было сказано выше, граждан в Афинах вряд ли было более 30-40 тыс. из общего количества населения в 250-300 тыс. человек. Прежде всего, афинская демократия была демократией гражданской, т.е. системой, из которой было исключено всё население, не имеющее гражданских прав. Следовательно, не могли принимать участия в управлении не только рабы, но и так называемые метеки, постоянно живущие в Афинах лица неафинского происхождения. Не имели права участвовать в работе государственных органов женщины, хотя и считались гражданками. Более того, даже не все афинские граждане, имеющие право участвовать в работе всех органов Афинского государства, по разным причинам (например, отдаленное местожительство или бедственное материальное положение) могли этим правом воспользоваться. В самой системе афинской демократии многие авторитетные должности (почти все военные должности, требующие специальной подготовки) фактически были отданы в руки аристократических семей, которые становились проводниками олигархических настроений».¹⁹⁰

Афинские демократы признавали всю полноту власти над собой за высшим божеством, которому они доверились как народ божий. Современные американские, а также европейские демократы желают сами вершить власть, называя это властью народа, который якобы доверил управление собой демократам. За Богом они «оставляют» лишь возможность одобрять или не одобрять деятельность демократов. Получают «Божие одобрение» американские демократы самым банальным образом: они добавили в христианство «новую заповедь», утверждая, что Бог награждает угодных Ему людей процветанием уже здесь, на земле, не дожидаясь посмертной награды. Они и процветают вместе с американским народом, якобы «удостоенным Богом особой благосклонности». В США рабство давно отменено, но это не значит, что эта демократическая страна живёт исключительно собственным трудом. Просто американцы научились эксплуатировать весь остальной мир, применяя прежде всего «цивилизованные» экономические, а также политические методы. В этом «высший смысл» американской доктрины «однополярного мира», или, что то же самое, – американизации мира.

«Глубокая и искренняя религиозность реальных исторических создателей той культуры, которую мы именуем древнегреческой, не имеет ничего общего с атеистическим гуманизмом современных европейских специалистов по экспорту свежеиспеченных в европейских университетах «демократических ценностей» в малоразвитые духовно общества».¹⁹¹ Тем не менее общность здесь прослеживается, и этой общностью является нравственное падение. Произведения античного искусства, связанные с религиозной тематикой, являясь эстетическим идеалом, никак не отражают нравственный идеал. Что касается «глубокой и искренней религиозности», этому противоречит отношение афинян к своим богам, которых просто «стащили с неба на землю», где они стали «сверхлюдьми», наделёнными божественными полномочиями, но отличающимися сомнительным нравственным обликом. В этом отношении они даже ниже ангелов в христианстве. Ангелы созданы Богом как духи, не являющиеся ни мужчинами, не женщинами. Боги Олимпа, как и обычные люди, наделены либо мужскими, либо женскими качествами. Уже поэтому их никак нельзя назвать духами. К своим богам афиняне относятся чисто прагматически, не любят их, а боятся, пытаясь склонить того или иного бога на свою сторону. Им боги нужны как оправдание своего господствующего положения в обществе и как помощь в междоусобной борьбе. Соответственно их демократия – не для всех, а для избранных, обладающих правами гражданства. Именно такую «выборочную демократию» копируют современные европейские государства, начисто отбросив религиозную составляющую. Можно сказать, что античная культура является тем зерном, из которого выросла вся современная европейская цивилизация, включая все основные её составляющие: искусство, логическое мышление, философия как идеалистического, так и материалистического направления, а также европейское христианство, расколотое на множество конфессий, оспаривающих друг у друга право «быть ближе к Богу», что было свойственно и государствам античного мира, оспаривающим друг у друга «богоизбранность». Вспомним общеизвестную истину, что античная цивилизация погибла в результате духовного и нравственного разложения. Античный нравственный эвдемонизм унаследовала и европейская цивилизация, в которой христианские заповеди лишены практической наполненности и потому бессильны. Афинская демократия была частью общего эвдемонизма, а не чисто религиозных устремлений. И в этом своём отрицательном значении древняя демократия была усвоена современными европейцами, в том числе и в американском варианте.

Демократы, отвернувшиеся от Бога, тем не менее любят спекулировать именем Бога, в которого не верят. Например, они утверждают, что выражают волю народа, а «воля народа есть воля Бога». Поговорка эта пришла к нам из древности и означала совсем не то, что подразумевают демократы. Воля народа была волей Бога в те времена, когда народ признавал волю Бога над собой, когда отдавал в руки Бога свою судьбу. Народ, «заражённый бациллой атеизма», перестаёт быть народом и становится толпой, которой легко манипулировать, чем и пользуются идеологи современной демократии, пытающиеся отлучить народ от Бога. В этом смысле Новгородская республика не была демократической в европейском понимании, но была религиозной, православной, т.е. подлинно народной, социалистической в религиозном смысле этого слова. Важно подчеркнуть, что Новгородская республика являлась образцом не демократии, а социализма. Отсюда, однако, не следует, что социализм обязательно связан с республиканским правлением и противоположен монархическому. При православном социализме воля Бога первична, а формы правления вторичны. Поэтому, когда на вече новгородский народ узнал волю Бога, повелевшего новгородцам возглавить борьбу за объединение русских земель, против экспансии внешних врагов и внутреннего язычества, новгородцы легко отказались от республиканской формы правления в пользу монархии, но, разумеется, монархии религиозной. На княжение был приглашён Рюрик, само имя которого означает «религиозный проповедник». И священное имя Олег давалось только ведическим жрецам. Таким образом, в истории Руси этого периода прослеживается чёткая логическая цепочка: Новгородская республика, Рюрик, Олег, Ольга, Владимир, крещение Руси.

Российское государство, начиная с приглашения Рюрика на княжение, создавалось не как государственный, а как народный религиозный социализм. Если Германия как целостное государство формировалась как единое экономическое пространство, то Россия – как единое духовное пространство, начало которому было положено крещением Руси князем Владимиром, преодолевшее наступление язычества на исконный русский православный ведизм. Именно на основе православия строилась великая Россия. Отсюда и особенности способа производства. В Европе в эпоху средневековья духовное производство шло впереди материального. В дальнейшем, с развитием капитализма, материальное производство не только окрепло, но и стало вытеснять производство духовное, в котором общество, развращённое отношениями купли-продажи, всё менее нуждалось. Тем самым европейское общество окончательно попало под власть сатаны. Поскольку Россия в своём движении к единству опиралась на православие, духовное производство продолжало в ней доминировать, что даже сдерживало рост материального производства, которое несколько отстало от европейского, однако не настолько, чтобы это вызывало беспокойство. Беспокойство должно было вызывать другое, а именно быстрый рост государственного бюрократического аппарата, призванного обеспечить необходимое стране централизованное управление. Эти два процесса: укрепление духовного производства и рост государственного бюрократического аппарата, вступили в противоречие между собой, отделив укрепляющийся государственный социализм от народного социализма, между которыми всё более увеличивалась пропасть.

Взаимоотношения между русским народным социализмом и социализмом государственным можно охарактеризовать как единство противоположностей. Единство заключается в том, что обе разновидности русского социализма являются православными и существуют совместно. Противоположность же обусловлена тем, что государственные структуры царской России скопированы с европейских образцов, оказавшихся враждебными православию, а тем самым и русскому народу. К сожалению, борьба противоположных тенденций в реальном русском социализме приняла болезненную форму. Точный диагноз этой затянувшейся болезни дан великим русским православным писателем Гоголем. Однако духовные прозрения его до сих пор остаются невостребованными, хотя и стали в последнее время модными. Гоголь не только разглядел эти вековые противоречия, но и предложил программу их преодоления, которую российское общество сочло утопической. В.В.Зеньковский, например, пишет: «Вина» Гоголя, собственно, заключалась в том, что свою программу радикальной перестройки жизни на религиозных началах он не сумел представить обществу так, как, например, потом это сумел сделать Соловьёв, авторы сборника «Вехи» и многие другие, кто тоже в сущности не очень далеко ушли от расплывчатого романтизма Гоголя и тоже не пошли дальше критики безрелигиозной культуры».¹⁹² Даже такой знаток творчества Гоголя, как Зеньковский, не разглядел за «религиозной мечтой» и «расплывчатым романтизмом» Гоголя вполне конкретную программу реформирования общества, которую Гоголь действительно предлагал. Поскольку Гоголь не надеялся, что общество его поймёт, он не сформулировал свои рекомендации в виде специального «политического манифеста». К тому же Гоголь был убеждён, что любые, даже самые хорошие политические манифесты, к которым любят прибегать его политические оппоненты, только вредят обществу, возбуждая ненужную и нездоровую социальную напряжённость. Так, по поводу идеологических споров между западниками и почвенниками Гоголь писал: «Вообще споры суть вещи такого рода, к которым люди умные и пожилые покамест не должны приставать. Пусть прежде выкричится хорошенько молодёжь: это её дело. Поверь, уже так заведено и нужно, чтобы передовые крикуны вдоволь выкричались именно затем, дабы умные могли в это время надуматься вдоволь. К спорам прислушивайся, но в них не вмешивайся».¹⁹³ Нельзя не отметить и то обстоятельство, что многие идеи Гоголя, имеющие непреходящую ценность, воспринимались утопическими по той причине, что в XIX и даже в ХХ веке не могли быть реализованы. Однако к началу XXI века эти идеи вполне закономерно приобрели острую практическую направленность. Поэтому настало время подробно рассмотреть программу реформирования общества, отдельные элементы которой разбросаны по многим произведениям и письмам Гоголя.

Начинать реформирование общества Гоголь предлагает с новой оценки действительности, с приобретения нового духовного облика, нового самосознания нации. Придерживаясь консервативных, т.е. охранительных убеждений, Гоголь исходит из того, что всё новое – это «хорошо забытое старое». Поэтому новое самосознание нации означает для него возвращение к национально-религиозным корням, подорванным длительным европейским влиянием. Следует отказаться от бессмысленной погони за Европой, за её «механическим прогрессом», отрицающим приоритет духовного над материальным, обыденным, и вернуться к религиозному восприятию жизни, наполненному чувством постоянного «стояния перед Богом». Говоря о необходимости духовного перелома, Гоголь имел в виду не стихию революционности, а новый образ жизни в пределах старых социальных форм. Особенно он подчёркивал, что новая духовная установка должна воплотиться в жизнь не в порыве неожиданного вдохновения, а в порядке серьёзного и вдумчивого внутреннего переустройства жизни общества и каждого человека в нём. Необходимо постоянно помнить, что только Христос – ключ к решению всех проблем жизни, что только с Церковью Христовой может быть связан новый порядок вещей, необходимый России. «Есть примиритель всего внутри самой земли нашей, который покуда ещё не всем видим, – наша Церковь. Уже готовится она вдруг вступить в полные права свои и засиять светом на всю землю. В ней заключено всё, что нужно для жизни истинно русской, во всех её отношениях, начиная от государственного до простого семейственного, всему настрой, всему направленье, всему законная и верная дорога. По мне, безумна и мысль ввести какое-нибудь нововведенье в Россию, минуя нашу Церковь, не испросив у неё на то благословенья... В ней кормило и руль наступающему новому порядку вещей, и чем больше вхожу в неё сердцем, умом и помышленьем, тем больше изумляюсь чудной возможности примирения тех противуречий, которых не в силах примирить теперь Церковь Западная».¹⁹⁴ Гоголь постоянно напоминает, что такая позиция не имеет ничего общего с освящением существующего государственного строя или конкретной формы социально-экономической жизни, а предлагает лишь перенесение центра тяжести на служение Богу, которое возможно повсюду, на любом месте. Только Церковь способна указать обществу путь к правде, к её осуществлению на земле. И этот путь – христианское преображение жизни.

Вторым элементом реформирования общества, который Гоголь считает абсолютно необходимым для России, является укрепление царской власти. На первый взгляд, воззрения Гоголя на природу и необходимость царской власти являются не просто ошибочными, но абсурдными, поскольку Россия в ХХ веке навсегда отказалась от самодержавия, свергнув последнего царя последней династии российских императоров, так что возврата к прошлому не будет. Однако прежде чем отвергать аргументы Гоголя, следует рассмотреть их конкретно, а не исходя из общих соображений. Показательно, что Гоголь в своих суждениях о священном статусе царя опирается на авторитет Пушкина, одного из наиболее свободолюбивых русских поэтов. «Но Пушкина остановило ещё высшее значение той же власти, которую вымолило у небес немощное бессилие человечества, вымолило её криком не о правосудии небесном, перед которым не устоял бы ни один человек на земле, но криком о небесной любви Божией, которая бы всё умела простить нам – и забвенье долга нашего, и самый ропот наш, – всё, что не прощает на земле человек, чтобы один затем только собирал свою власть в себя самого и отделился бы от всех нас и стал выше всего на земле, чтобы чрез то стать ближе равно ко всем, снисходить с вышины ко всему и внимать всему, начиная от грома небес и лиры поэта до незаметных увеселений наших... Всё полюбивши в своём государстве, до единого человека всякого сословья и званья, и обративши всё, что ни есть в нём, как бы в собственное тело своё, возболев духом о всех, скорбя, рыдая, молясь и день и ночь о страждущем народе своём, государь приобретёт тот всемогущий голос любви, который один только может быть доступен разболевшемуся человечеству и которого прикосновенье будет не жёстко его ранам, который один может только внести примиренье во все сословия и обратить в стройный оркестр государство».¹⁹⁵

То, что произошло с русской монархией а 1917 году, вовсе не доказывает антиисторичность взглядов Гоголя на священную сущность монархии и на мистическую связь между царём и русским народом. Если бы Гоголь мог знать об этих трагических событиях, он бы всё равно не изменил своих убеждений. Он бы взглянул на русскую революцию глубже, чем все зарубежные и отечественные историки, вместе взятые. Прежде всего, он бы отметил, что не монархию отвергла Россия, но отвергла Бога, и что это богоотступничество является делом временным и непрочным. Россия всё равно вернётся к Богу и пожалеет о своём преступлении против помазанника Божия. События 1917 года оказались трагическими и для царя, и для его народа, не мыслящего существование России без царя. Неправда, будто русский народ неоднократно выступал против царя. Все крестьянские войны были войнами за хорошего царя и против тех царей, которых народ считал богоотступниками. И последнего русского царя свергал не народ, а сама правящая верхушка, которой царь мешал грабить народ и вершить над ним насилие. Растерявшийся народ сначала безмолвствовал, а потом изгнал и тех, кто пытался узурпировать власть. В этом – тайна успеха Октябрьского переворота 1917 года. Народ восстал против тех, кто отнял у него царя, Божия помазанника и народного заступника. Большевикам удалось возглавить это народное движение и с помощью народа выиграть гражданскую войну. Народ взамен получил «новую династию русских царей», хотя бы в образе большевистских вождей: сначала Ленина, а затем Сталина. Ленин для того и уничтожил тайно всю семью Николая II, чтобы не иметь конкурентов на «царский престол». Других объективных предпосылок для победы большевиков в 1917 году просто не существовало, что понимал даже Ленин. После Сталина, последнего российского «исполняющего обязанности царя», в России наступило смутное время. Кстати, русская поговорка говорит о человеке со смутным, непредсказуемым мышлением: «без царя в голове». И только в наступившем XXI веке Россия вернётся не только к Богу, но и к помазаннику Божию, которым станет избранный народом глава государства, который, в соответствии с нормами русского языка, должен называться «Государь», хотя пока он носит заграничное наименование Президент Российской Федерации. Именно российский Государь будет дирижировать «общественным оркестром», следя за тем, чтобы нормы российской демократии не противоречили законам Бога и воле народа. Именно о таком «государевом устройстве» российского общества мечтал Гоголь. Поэтому размышления Гоголя о российском самодержавии, о необходимости укреплять государеву власть приобретают в XXI веке особую актуальность.

Гоголь считал само собой разумеющимся, что российский Государь обязательно должен быть православным и его власть должна освящаться Православной Церковью. Против этого может быть возражение, что в России, кроме православных, проживают мусульмане, иудеи и т.д. Государь же должен выражать волю всех россиян, относящихся к любому вероисповеданию, а тем самым волю всего российского народа. Однако российский Государь прежде всего должен выражать волю Бога, без чего он не может быть и выразителем воли народа. Поскольку Бог для всех один, а Государь не может принадлежать одновременно к нескольким вероисповеданиям, он должен быть православным, ибо это, помимо всего прочего, основная религия россиян. При дореволюционной царской власти по этому поводу не возникало никаких вопросов, и российский православный Государь всегда был гарантом соблюдения религиозных прав граждан любого вероисповедания. Это же происходит и сейчас. Поэтому представители всех религий заинтересованы в укреплении власти российского православного Государя. Беда начинается тогда, когда Государь оказывается атеистом, как это было в советское время. Важно понимать и то, что власть помазанника Божия должна быть закреплена законом, который не должен противоречить воле Бога.

Следующая задача по реформированию общества – развитие русской православной культуры, не только монастырской, но и светской. В некотором роде это даже первая задача, потому что она может решаться даже тогда, когда для решения остальных задач ещё не созрели условия, как это бывает в переходном состоянии общества, когда к старому вернуться уже нельзя, а новое ещё не определилось. Гоголь настаивает, что подлинная культура имеет религиозное происхождение, рождаясь из неистребимого стремления человеческой души к Богу. Здесь субъективный фактор явно перевешивает все объективные условия и предпосылки. Фундаментом русской православной культуры в современных условиях, вне всякого сомнения, является культура монастырская, или церковная, представляющая собой беседу человека с Богом. Светская культура, если она действительно православная, какой и должна быть, берёт церковную культуру за образец, но не может ей полностью подражать, поскольку выражает не устоявшееся, а переходное состояние человеческой души и общественных отношений. Светская православная культура – это культура всего общества, а не только отдельных творцов, – даже если это общество, утратившее связь с Богом, но мучительно желающее эту связь восстановить. Можно предполагать, что светская православная культура, являясь культурой переходного времени, по его окончании сольётся с монастырской культурой в единое целое. «Все более или менее согласились называть нынешнее время переходным. Все, более чем когда-либо прежде, ныне чувствуют, что мир в дороге, а не у пристани. Не на ночлеге, не на временной станции или отдыхе. Всё чего-то ищет, ищет уже не вне, а внутри себя. Вопросы нравственные взяли перевес и над политическими, и над учёными, и над всякими другими вопросами. И меч и гром пушек не в силах занимать мир. Везде обнаруживается более или менее мысль о внутреннем строении: всё ждёт какого-то более стройнейшего порядка. Мысль о строении как себя, так и других делается общею... Всяк более или менее чувствует, что он не находится в том именно состоянии своём, в каком должен быть. Хотя и не знает, в чём именно должно состоять это желанное состояние. Но это желанное состояние ищется всеми».¹⁹⁶ Гоголь отмечает, что уже не одно поколение русских людей чувствует, что живёт в переходный период, который начался с реформ Петра I, а закончится не раньше, чем через двести лет, т.е. в XXI веке. Воспитание нового человека, гражданина России, чувствующего себя гражданином Небесного Государства, является одной из основных задач русской православной культуры переходного времени.

К русской православной культуре примыкает национальная система просвещения, включающая в себя и информационную безопасность. Гоголь считает, что необходимо поставить преграду разрушающему воздействию европейского атеистического образования на все слои российского общества. Бессмысленно изучать иностранные языки, не владея в должной мере русским языком. Преступно через европейское образование вытеснять русскую культуру. Изучать европейскую культуру нужно, но только с позиции собственной культуры, овладение которой должно быть приоритетным. Гоголь предупреждает, что иностранное влияние не развивает, а тормозит естественное развитие национального самосознания, в то время как подлинное, религиозное просвещение черпает свои истоки в народе, хранящем в душе православные традиции. В поддержке и развитии этих традиций видит Гоголь смысл духовного просвещения народа.

Русская православная культура заботится о духовном обновлении общества подлинными началами христианства, о ликвидации пропасти, возникшей между государством и Церковью. Государство увлеклось европейскими нововведениями, носящими формальный и бюрократический характер. В связи с этим Гоголь говорит о необходимости единства Самодержавия, Православия и Народности. Этот лозунг был провозглашён официальной властью, но так и не наполнился реальным содержанием. В осуществлении его на практике Гоголь видит объединительную русскую идею. Русская православная культура раскрывает священный смысл служения России и в конечном счёте Богу. Жизнь каждого человека должна быть нужной государству, поскольку через государство русский человек приобщается к особому призванию России. Гоголь пришёл к выводу, что через Европу христианство умерло, через Россию оживёт. Через духовное возрождение России произойдёт и духовное возрождение всего мира и, следовательно, спасение его. И это должен знать каждый русский человек. Одной из важнейших задач православной культуры Гоголь считает возрождение исторической памяти, которую начисто «отшибают» европейские исторические исследования, игнорирующие духовную истину. Гоголь говорит о необходимости православной исторической науки. Попытки создания такой науки были предприняты А.С.Хомяковым и Н.Я.Данилевским. К сожалению, их весьма перспективные идеи и ценные исследования до сих пор остаются невостребованными.

Важным звеном реформирования общества Гоголь считает экономическую деятельность. Не просто хозяйственную, а именно экономическую. До сих пор не преодолено предубеждение, будто у Гоголя никаких экономических идей не было, но были только неопределённые мечты наивного романтика. «У Гоголя мы имеем не принципиальное отвержение «естественного» порядка вещей во имя христианства – тут было больше наивности, чем принципиального разделения христианства и существующего строя... Гоголь думал не об освящении этого строя, а о некоем немедленном преображении человеческих душ и через это о преображении жизни. Только в одном пункте он глубоко чувствовал разнородность существующего строя и христианства: в теме о «жажде обогащения». Гоголь глубоко чувствовал всю историческую действенность этого устремления людей к богатству. Как же возможно, при наличии этого могучего, вечно действующего устремления к богатству, создать Христово братство среди людей – да ещё в пределах неправедного социального строя? Мысль Гоголя усиленно работала над этим вопросом, и он создал своеобразную утопию о новом пути хозяйствования, о новой форме экономической активности».¹⁹⁷ Замечательна оговорка, допущенная Зеньковским: не Гоголь имеет те взгляды, которые мы ему приписываем, а «у Гоголя мы имеем...». Мы решили, что социальный строй, при котором жил Гоголь, плох, потому что не соответствует стандартам, предложенным европейцами. У Гоголя иной критерий оценки явлений действительности. Для него нет хорошего или плохого социального строя. Каждый строй соответствует своей эпохе и может быть хорошим, если хороши исполнители, и плохим, если исполнители плохи. И в самом деле: что мешает помещику-христианину любить своих крестьян, которые ему братья во Христе и которые отданы под его отеческую опеку? Только плохое воспитание, несовместимое с христианством и испорченное «жаждой обогащения».

Гоголя часто упрекают в нежелании бороться против крепостничества, за освобождение крестьян. Европа с её показным демократизмом, бесконечно множащим социальные противоречия, рассматривает российское крепостное право как разновидность рабства. Если же исходить из понимания Гоголем этого явления, крепостное право можно назвать «русским социализмом». В XIX веке пролетарии европейских стран находились в гораздо большей экономической зависимости от капиталистов, чем крепостные крестьяне России – от помещиков. В России не было обезземеленной массы, не было безработицы, каждый крестьянин жил в собственном доме со своей семьёй и работал не только на помещика, но и на себя и свою семью. Тем самым были соблюдены основные права человека, которых так недоставало Европе: право на труд, на отдых, на жилище. К этому можно добавить и свободу совести, поскольку никто не принуждал крестьянина посещать церковь: он посещал её в соответствии со своими религиозными убеждениями. Всё это говорит о превосходстве российского общественного строя над европейским. Другое дело, что крепостное право, как и всё прочее в полуевропейской России, было доведено до абсурда, опять-таки по вине применителя, «скроенного по европейской моде». Гоголь уверен, что крепостное право надо не отменять, а перевести в иное, более здоровое состояние. Если же русского мужика, отчасти уже развращённого полурусскими помещиками, «освободить от крепостной зависимости», он окажется в ещё большей зависимости от произвола чиновников, перекупщиков и других любителей жить чужим трудом, а также в ещё большем рабстве у греха, внешнего и внутреннего: греха мира и греха, поселившегося в собственной потрясённой душе. В результате он потеряет землю, бросит свой дом и пополнит армию безработных пролетариев, не имеющих никакого имущества и никаких прав. Именно катастрофу для русского крестьянина и для России предвидел Гоголь в случае непродуманной отмены крепостного права. Гоголь не защищал крепостничество, а протестовал против принесения России в жертву «свободолюбивым идеалам Европы». Поэтому Гоголь предлагает не отмену крепостного права, а его реформирование через постепенное превращение дворянских имений в монастырские, где задача спасения души занимает подобающее ей место в жизни человека, где сам труд становится религиозным делом, что соответствует замыслам Бога, повелевающего человеку трудиться в поте лица своего.

Обладая достаточно объективными экономическими воззрениями, Гоголь не мог не интересоваться проблемой собственности, решая эту важную экономическую и моральную проблему с позиций Православия. Гоголь полагал, что именно в религиозной плоскости следует решать не только экономические, но и любые другие социальные проблемы. К сожалению, такой подход объявляется утопическим даже многими религиозными мыслителями. Зеньковский, например, пишет: «Идея служения Богу через правильное и разумное хозяйствование и есть самая суть утопии Гоголя, который всё чаще и чаще под конец жизни развивал мысль, что все люди «поденщики» у Бога. В сущности, это есть линия религиозно-социальной мысли в отнесении к Богу всего процесса хозяйствования. Если все люди «поденщики», то нет никакой «собственности», (ибо всё принадлежит Богу), нет и не должно быть места для утилитарного или эпикурейского подхода к хозяйствованию».¹⁹⁸ Что всё принадлежит Богу – абсолютная истина. Гоголь неоднократно напоминает, что все мы «работаем у одного Хозяина», так что наша собственность на самом деле принадлежит Ему. На тот свет мы не возьмём даже «собственное тело», которое, оказывается, тоже нам не принадлежит. В этом смысле никакой собственности действительно нет. Однако в реальной жизни это бесспорное для христианства обстоятельство никто не желает учитывать, и отсюда все наши беды. Гоголь настаивает на необходимости рассматривать категорию собственности не только как экономическую, но и как религиозную. Это лежит в основе его теории «праведного хозяйствования», которую он противопоставляет психологии наживы. Гоголь убеждён, что собственность, принадлежащая Богу, даётся человеку как распорядителю, чтобы под его присмотром она работала на дело Божие, на организацию людей в соборное единство, на удовлетворение общих потребностей людей, прежде всего духовных, устремляющих человека к Богу. Тот, кто вообразил себя собственником, должен каждодневно благодарить Бога за оказанное доверие, а не присваивать себе то, что тебе не принадлежит. За свою «работу у Бога» человек получает солидное вознаграждение, удовлетворяющее его основные потребности. Однако в большинстве случаев человеку этого кажется мало. Искушаемый сатаной, он подчиняет себя духу наживы и ворует у Бога, у общества, а вместе с тем и у самого себя, отдавая душу дьяволу. Именно поэтому трудно богатому войти в Царство Небесное.

Если движущей силой общественного развития оказывается «жажда обогащения», значит, мир сошёл с ума и нуждается не в реформировании, а в срочном лечении. В лечении заключается сущность реформ, предлагаемых Гоголем. В основе лечения лежит борьба с духом наживы, поразившим общество подобно раковой опухоли. «Одно было ясно для Гоголя: преображение хозяйственной активности, вообще экономической жизни есть дело первостепенной важности, стоящее далеко впереди всех остальных сфер жизни. Тема экономическая в глазах Гоголя была наиболее ответственной – и сюда направлялась больше всего его мысль в вопросе об «общем деле».¹⁹⁹ Упрощённым является суждение, будто экономические преобразования Гоголь связывает исключительно с отдельными личностями, демонстрирующими образцы «праведного хозяйствования». Те литературные персонажи, на которые ссылается, например, тот же Зеньковский, даны не в качестве готового рецепта, а исключительно в воспитательных целях, поскольку Гоголь как писатель считал себя обязанным быть «учителем жизни». В то же время он не считал возможным решать хозяйственные вопросы жизни исключительно экономическими методами, через усовершенствование или даже коренное преобразование способа производства. Гоголь уверен, что движущей силой развития общества является не борьба классов, а неудовлетворённые потребности, которые требуют своего удовлетворения. Новые классы как раз и возникают благодаря возникновению новых потребностей общества.

Чтобы обуздать нездоровые потребности, разрушающие общество и умерщвляющие человеческие души, необходимо оздоровить весь образ жизни, вернув жизни подлинно религиозное содержание, когда духовные потребности являются ведущими по отношению к материальным. Это и есть «общее дело», совместная работа государства и предпринимателей, Церкви и деятелей православной культуры. Только под руководством Церкви и православного Государя можно создать единое духовное пространство, являющееся надёжной преградой перед экспансией псевдокультуры Запада, разрушающей и нашу культуру, и нашу экономику. Только прочный духовный базис, организующий структуру общественных потребностей, может перестроить весь способ производства, сделав его материальной предпосылкой духовного развития общества.

Единое духовное пространство создаст необходимую духовную атмосферу, в которой невозможно будет не чувствовать, что зависимость от Бога – первичная, базисная и для общества, и для каждой человеческой души. И тогда для каждого россиянина служение государству, и через него – служение Богу станет естественной потребностью. Каждый будет стремиться служить так, как бы служил Небесному Отечеству, в котором правит Сам Христос. И государство будет стараться привести свои законы в полное соответствие с заповедями Бога. При законах, наполненных религиозным содержанием, и при готовности граждан исполнять эти законы, «жажда наживы» будет обуздана. Бессовестная нажива уступит место законному обогащению, которое будет допустимо только при условии прямого служения обществу. Люди будут «в Бога богатеть».

Большим злом для России Гоголь считает раздутый бюрократический аппарат, внедряющий во все сферы жизни иностранные порядки, бесполезные государственные формальности и лишние дорогие затеи для высших классов общества, разорительные для народа и для государственной казны. Бездушные чиновники, превращённые в «механических исполнителей», правят и командуют русским народом, не имея о нём ни малейшего понятия и не желая изучать его жизнь и чаяния. Отмечает Гоголь и то, что чиновничий аппарат является рассадником взяточничества и казнокрадства. Это зло усугубляется тем, что бороться против господства бюрократии невозможно, как невозможно изменить его «механическую» сущность, не только чуждую, но прямо враждебную духовности. Понимание этого не делает Гоголя пессимистом, поскольку он знает, что бюрократия не вечна и отпадёт сама собой, как только в России осуществится весь комплекс реформ, предвиденных Гоголем. Следует отметить, что Гоголь их не предлагает, а именно предвидит, зная, что для России они неизбежны. Он убеждён, что бюрократия, даже помимо её воли, осуществляет власть сатаны, который обязательно вынужден будет уступить свою власть Тому, Кому власть в России должна принадлежать, т.е. Иисусу Христу. Гоголь не отождествляет власть бюрократии с конкретными исполнителями этой власти, которые, являясь заложниками системы, тоже наши братья и их души тоже нуждаются в спасении, как и души остальных людей.

Говоря о так называемой социалистической революции в России в 1917 году, подразумевают переход от одной общественно-экономической формации к другой, а именно от феодализма к социализму, «перескочив» через не успевший укрепиться в России капитализм. Однако сам формационный подход развития общества к России неприменим. Европейский феодализм так и не прижился в России, и капитализм Россия не приняла. Остаётся предположить, что в 1917 году общественный строй в России не изменился, поменялся лишь правящий класс, да и то неизвестно, поменялся ли. Поменялись персоналии, в какой-то степени – династии, изменился внешний облик общественного строя, но сущность оставалась неизменной. В данном случае принято говорить, что сохранилась эксплуататорская сущность социального строя, однако на самом деле используемое в науке понятие эксплуатации слишком неопределённое и потому мало чего объясняющее. Вообще говоря, при общественном разделении труда все друг друга эксплуатируют, как, например, в семейных отношениях, где без взаимной эксплуатации не может быть семейного счастья. Столь же неопределённым и расплывчатым оказывается и принятое в науке понятие социализма. После Маркса социализм стало возможным рассматривать либо как первую, незрелую фазу коммунизма, либо, если не признавать саму возможность коммунистической формации, – как высшую фазу капитализма. На самом деле социализм не имеет непосредственное отношение ни к конкретной общественно-экономической формации, ни к конкретному способу производства. «Действительно, уже первое знакомство с историей социалистических учений поражает тем, что они начали возникать ещё в глубокой древности. Идеи рабовладельческого, феодального и капиталистического общества появились только в процессе созревания этих обществ; концепции же социалистического характера выступают в истории цивилизации как бы вне времени и пространства… Древность социалистических учений показывает, что они не связаны ни с пролетариатом, ни с развитием или упадком капитализма. Они были, есть, и, вероятно, будут, но они не являются порождением какой-либо определённой социально-экономической формации».²⁰² Правомерно утверждение, что социалистического способа производства вообще не существует, а тот способ производства, который осуществлялся в Советском Союзе, был причудливой смесью рабовладельческих, феодальных и капиталистических элементов, и эта неопределённость во многом предопределила низкую эффективность так называемой «социалистической экономики».

«Мы констатировали: социализм не формация, а метод. Но важно понять и другое: этот метод связан не с существованием какой-либо определённой формации, а с существованием государства».²⁰³ Если метод, то и способ производства, хотя и не связанный с той или иной формацией. Маркс назвал этот способ производства «азиатским», неизвестным Европе с её классическими формациями. Слово «метод» здесь не совсем точное, поскольку азиатский способ производства, как и любой другой, обладает широким набором методов внеэкономического принуждения, которые применяются в зависимости от конкретной исторической обстановки. Можно уточнить, что этот «азиатский» метод производства является всеобщим, обязательным и для Европы, если учитывать, что это – метод не только материального, но и духовного производства. В Азии материальное и духовное производство неотделимы друг от друга, в Европе они разделились в результате углубляющегося разделения труда. Духовное производство сохранило внеэкономические методы, в то время как материальное производство всё более переходило на рыночные отношения, слабо развитые в древних азиатских цивилизациях. Грех европейской цивилизации заключается в том, что в Европе и духовное производство всё более переходит на отношения купли-продажи, в результате чего оно перестаёт быть духовным, становясь частью материального. В Европе многочисленные христианские церкви давно предлагают обществу «духовный товар» по рыночной цене, который общество либо покупает, либо отвергает. Поскольку «новые рыночные отношения» из Европы проникают и в Россию, разрушая её духовное пространство, это вызывает законный протест русских почвенников, в том числе Гоголя, Достоевского и многих других.

Ряд исследователей отмечает связь социалистических теорий с религиозными учениями. «Можно ограничиться лишь самым кратким пунктирным обзором истории социалистических идей… Существуют многотомные издания этой истории. Однако и они, как и сделанная выжимка из них, приводят к одному результату: социалистические идеи не связаны с какой-либо эпохой; они – выражение существовавшей во все века у всех народов мечты о справедливости, всеобщем благоденствии и счастье. Эти учения отличаются от религии тем, что религия трансцендентна и видит возможность осуществления мечты о справедливости и счастье лишь в ином, потустороннем мире; социалистические же учения переносят эту возможность в наш мир и утверждают, что осуществить рай на земле и достигнуть его можно путём общественных преобразований. Эта противоположность создаёт объективную предпосылку для попыток замены религии социалистическими теориями».²⁰⁴ В этом смысле социализм есть способ оформления «человека духовного» в «человека социального»: не превращения, а именно оформления, поскольку человек духовный вынужден жить в социальном мире, оставаясь самим собой, т.е. не превращаясь в «высшее животное». Социальным обустройством человека занимается государство, представляющее всех членов общества, сохранением духовного облика человека занимается религия. Поскольку в результате грехопадения человечества общественный идеал оказывается недостижим в земной жизни, между государством и религией, призванными дополнять друг друга, возникает недопонимание, доходящее иногда до прямой вражды. Тем самым мир всё глубже погружается в трясину греха и порока и всё больше удаляется от общественного идеала. Но при этом европейцы воображают, что человечество неукоснительно движется по пути общественного прогресса, во главе которого идёт европейская цивилизация.

Европейская цивилизация, опираясь на капиталистический способ производства, казалось бы, наиболее близко подошла к осуществлению социалистического идеала, но вовсе не потому, что теория социализма получила здесь наибольшее развитие и приобрела многочисленных сторонников, в том числе среди рабочего класса и его вождей. Подлинная причина – в высоко развитой материальной базе, опирающейся на частную собственность на средства производства, оказавшуюся наиболее эффективной формой общественной собственности. В своём историческом развитии общественная собственность прошла несколько этапов: сначала возникла государственная собственность как переходная форма от общинной к частной собственности, и только затем – частная как часть общественной. Маркс фактически предложил вернуться к древнему номенклатурному социализму, однако сочетать внеэкономические формы принуждения с экономическими, соответствующими наиболее высокому, капиталистическому уровню развития производства. Такой социализм и был построен в Советском Союзе и в других странах, называющих себя социалистическими.

«Реальный социализм следует за феодализмом, за которым в нормальных условиях следует капитализм, и потому заманчиво объявить этот социализм некоей особой формой капитализма; такое объяснение приходится отвергнуть. Реальный социализм действительно, а не только на словах противоположен капитализму и по самой своей структуре враждебен ему. Реальный социализм по своей сущности не имеет ничего общего ни с предсказанным Марксом коммунистическим обществом, ни с капитализмом. Остаётся проверить ещё одну возможность: не является ли реальный социализм продолжением феодализма в некоей специфической форме?».²⁰⁵ Но почему так называемые «нормальные условия», при которых за феодализмом следует капитализм, следует считать нормальными для всех стран и народов, а не специфическими условиями европейской цивилизации? Россия исторически не принадлежит Европе, и в России никогда не было ни капиталистической, ни феодальной, ни рабовладельческой и никакой иной формации. Россия – это страна государственного социализма, пережившего несколько стадий в своём развитии. Но Россия – и не Азия, и потому в России никогда не было азиатского деспотизма, который ей часто приписывают, не имея для этого достаточных оснований.

Государство, взявшее на себя функцию управления обществом, обслуживается особым сословием управленцев, которые тем самым становятся правящим классом, в руках которого сосредотачивается вся власть над каждым человеком в отдельности и обществом в целом. Управленцы образуют мощный бюрократический аппарат, сформированный по феодальному принципу. Бюрократы не имеют собственности на средства производства, в том числе и собственности на землю, но удовлетворяют свои непрерывно возрастающие потребности за счёт государственной собственности, использовать которую имеют неограниченные возможности. В связи с этим государственный социализм по своему характеру оказывается бюрократическим, или номенклатурным социализмом. Феодальный социализм, к которому пытаются отнести политическую систему Советского Союза, в политическом плане гораздо слабее бюрократического, поскольку существует при слабом государстве с недостаточным централизованным управлением, способным избежать анархии в обществе только с помощью репрессий. Бюрократический социализм борется с элементами феодализма в государстве с целью сохранения государственного единства и жёсткой управляемости всей жизнью общественного организма. Вместе с тем это единство и оптимальная управляемость достаётся обществу дорогой ценой, поскольку укрепляющийся государственный, т.е. бюрократический аппарат превращается в монстра, отделившегося от общества и эксплуатирующего труд каждого его члена, включая и самих бюрократов. Выясняется, что бюрократы, являющиеся видимым проявлением правящего класса, не могут быть «хозяевами жизни», что над ними стоит подлинный «хозяин», не имеющий лица. Достоевский вслед за Гоголем считает, что этот хозяин – сатана, который отдаёт власть тем, кто ему служит, но «дарованная власть» – великий обман, за который приходится расплачиваться всю жизнь и даже после смерти.

К началу XXI века перед Россией встал выбор дальнейшего пути развития общества. Парадокс, однако, заключается в том, что мало кто понимает, перед чем и чем приходится выбирать России. Модным является утверждение, что Россия выбирает между демократией и коммунизмом. Но это утверждение уже устарело, если вспомнить, что и коммунисты, и, особенно, демократы не пользуются доверием и поддержкой избирателей. Политики, называющие себя демократами, даже не проходят в Государственную думу, а коммунисты хотя и присутствуют в этом государственном органе, но составляют в нём «устойчивое меньшинство». На наших глазах сбывается предсказание Достоевского, что Россия отвергнет и европейский коммунизм, и европейскую демократию. Российский народ уже понял, что коммунисты и демократы – «два сапога пара», только один сапог правый, другой левый. И эта единая пара сапог явно сшита на «европейскую ногу», а русскому человеку она жмёт. Европейские политологи утверждают, что причина – не в иностранных сапогах, а в «нестандартной русской ноге», привыкшей носить лапти, а не престижную и эстетичную европейскую обувь. На самом деле русская обувь – не только лапти и валенки, но и те же сапоги, хорошо приспособленные к местным условиям. Кстати, эстетичный продукт далеко не всегда оказывается практичным. Например, престижные итальянские зимние сапоги быстро расклеиваются на русском морозе. Расклеилась в российских условиях и демократия, являющаяся продуктом европейского безбожного гуманизма. Это лишний раз подтверждает подлинно религиозный характер русской цивилизации, отторгающей европейские нововведения. И не только отвергающей, но и дающей им экспертную оценку, как произошло, например, с коммунистической идеологией, «отбракованной» российской новейшей историей. Отбракована уже и хвалёная европейская демократия, хотя это пока не представляется очевидным. До сих пор модным является класться перед «западными благодетелями» в верности основополагающим демократическим принципам. Думается, однако, что эти клятвы наших ведущих политиков – больше по инерции. Мы просто говорим с европейцами на разных языках. С точки зрения европейских блюстителей демократии, Россия и близко к демократии не подошла. Может быть, и не подошла, потому что Россия не хочет жить по законам, навязанным миру сатаной и американскими «блюстителями» законов, являющихся непреодолимым барьером между человеком и Богом. Россия, несмотря ни на что, хочет остаться Святой Русью.

С точки зрения русского православия – Россия действительно стоит перед выбором, но этот выбор – не между формами существования, а между жизнью и смертью. Вопрос стоит так: будет ли жить любимая Богом российская цивилизация или растворится без остатка в мёртвом царстве цивилизации европейско-американской. Вообще говоря, царство мёртвых уже пришло из Европы в Россию. И случилось это задолго до 1917 года, о чём поведал Гоголь в «Мёртвых душах». Отсюда и все русские революции, являющиеся «судорогами утопающего». Интересно отметить родство слов «утопающий» и «утопия». Утопия – то, что утонуло (утопло), лишившись всякого реального содержания, ставшее чистым вымыслом, не существующим в действительности, в «лучшем случае» – мёртвым телом, которое необходимо предать земле.

Никто, кажется, до сих пор не обратил внимание на то, что вся европейско-американская цивилизация построена на утопии. Тем самым цивилизация оказывается мёртворождённой. Это и не удивительно, ибо родилась она по благословению сатаны, как бы «цивилизованные» европейцы и американцы от него ни открещивались. Царство сатаны, в отличие от живого царства Бога, является царством мёртвых. Первым свидетелем этого был никто иной как Томас Мор, сочинивший красивую сказку о государстве Утопия, в которую многие европейские умы поверили как в действительность, хотя бы отдалённого будущего. Слово утопия переводится на русский язык как «место, которого нет». К этому можно добавить: нет и не может быть. Так можно сказать только о потустороннем мире, недостижимом для смертного, пока он жив. Похоже, что Томас Мор жестоко подшутил над человечеством, ибо само название его государства всеобщего благоденствия говорит о недостижимости провозглашённых идеалов в реальном мире. Однако эта совсем не безобидная шутка зашла слишком далеко: человечество, прежде всего европейцы, уже несколько веков стремятся осуществить неосуществимое. Этим грешат не только убеждённые коммунисты, но и либералы, и демократы всех мастей. Общим идеалом стало мифическое общество всеобщего благоденствия, а не конкретные формы и способы осуществления этой идеи.

Страна Утопия Томаса Мора – остров, который европейские умы искали много десятилетий. В XX столетии этот остров наконец-то нашёлся. Это – Америка, со всех сторон окружённая океанами. Именно Соединённые Штаты Америки объявлены идеалом современной демократии, которую «обязаны копировать» все страны мира. Копирование происходит не стихийно, а под диктовку США, которые руководствуются известным армейским принципом: не умеешь – научим, не хочешь – заставим. Для «продвижения демократии» на все страны и континенты США и примкнувшая к ним Европа используют широкий арсенал средств: экономические, политические и не в последнюю очередь военные. Сторонники американского образа жизни могут возразить: в Америке реализуется не утопический проект, а построено реальное общество всеобщего благоденствия. Но, во-первых, благоденствуют в этой стране далеко не все, и, во-вторых, и это главное – так называемое «всеобщее благоденствие» американцев обходится остальному миру, далёкому от американских интересов, слишком дорого, поскольку этот «столп демократии» умеет эксплуатировать менее развитые страны, сбывая им «товары не первой свежести». В число этих товаров входит вооружение, чтобы страны могли защищаться друг от друга, а при случае и нападать друг на друга; а также ничем не обеспеченный доллар, несправедливо ставший мировой валютой. Особо следует выделить экономические программы, в том числе и торговые, дающие США и их союзникам односторонние преимущества. США контролируют мировой экономический порядок и мировую финансовую систему, которая является финансовой пирамидой. Известно, что финансовая пирамида – ситуация, возникающая в связи с привлечением денежных средств от инвесторов в некоторый инвестиционный проект, когда текущая доходность проекта оказывается ниже ставки привлечения инвестиций, и тогда часть выплат по вкладам инвесторов производится не из выручки (прибыли) проекта, а из средств новых инвесторов. Закономерным итогом такой ситуации является банкротство проекта и убытки последних инвесторов. Существующий мировой экономический порядок построен таким образом, что большинство стран мира инвестируют американскую экономику и, соответственно, американский образ жизни, – себе в убыток. Этот «экономический проект» неизбежно завершится всеобщим банкротством, но не раньше, чем мир исчерпает свои экономические ресурсы, или же откажется субсидировать своего «американского благодетеля». Срок этот, возможно, ещё не близок, но расплата наступит неизбежно.

И тогда, как говорил Маркс, завершится предыстория человечества и начнётся его подлинная история. Маркс, анализируя капиталистический способ производства, показал неизбежность периодических всеобщих экономических кризисов. Маркс в данном случае был прав, если предположить, что эти кризисы – «бич Божий», наказание за множащиеся грехи безбожной цивилизации. Воротилы мирового бизнеса искали противоядие от этой напасти, сначала – в колониальном грабеже народов, затем – мировых войнах. Когда же наличие ядерного оружия сделало мировые войны самоубийственными, была изобретена глобальная финансовая пирамида, или новый экономический порядок. С этих пор для европейско-американской цивилизации наступила «эпоха всеобщего процветания». Беда, однако, в том, что эпоха эта неизбежно закончится, когда сатана придёт за душами «осатаневших» людей и грандиозная финансовая пирамида рухнет, похоронив под своими обломками американских и европейских «сверхчеловеков». Впрочем, их хвалёная цивилизация уже давно является царством мёртвых, которое охватило почти весь мир, включая и Россию, т.е. всех, кто попал в сферу их влияния. Уже Гоголь, Достоевский и другие великие россияне отмечали непрерывно усиливающееся губительное влияние европейской цивилизации на Россию и русских людей. Возрождая русское православие, мы уже живые, но всё ещё среди мёртвого царства. Наша многострадальная держава ещё не покинула это царство сатаны, но всеми силами стремится вернуться в царство живых, в царство Бога. Таков наш выбор, которому стремятся противодействовать наши «западные благожелатели», ибо «мёртвый хватает живого».

Наш современный путь к спасению из царства мёртвых, – сначала себя, а затем и всей мировой цивилизации, – правомерно сравнить с плаванием Одиссея между Сциллой и Харибдой. Так в греческой мифологии именовались два чудовища, стороживших узкий пролив между островом и материком, губившие проплывающих мореходов. Пролив настолько узок, что проплыть между чудовищами, не погубив себя, практически невозможно. Но мы-то знаем: что человеку невозможно, Богу возможно. Поэтому в подобных случаях следует обратиться к Богу, что мы и делаем, хотя пока – непоследовательно. Путь из царства мёртвых в царство живых очень трудный и опасный, ибо на этом пути нужно победить воинство сатаны. Узкий выход из царства мёртвых сторожат два чудовища сатаны: современная Сцилла и современная Харибда. Сцилла – демократия, Харибда – коммунизм. Разумеется, необходимо не выбирать между этими сатанинскими чудовищами, а проплыть между ними, чтобы выйти на чистую воду царства живых. Западные идеологи, называющие себя демократами, утверждают, что демократия, при всех своих отдельных недостатках, предпочтительнее любой другой формы правления, поскольку до сих пор человечество ничего лучше демократии не придумало. Выбор демократии напоминает тяжёлый выбор, который пришлось сделать Одиссею между Сциллой и Харибдой. Харибда пожирала целиком корабли вместе с мореплавателями, Сцилла выхватывала из корабля шесть человек своими двенадцатью лапами и отправляла людей в пасти своих шести голов. Одиссей пожертвовал шестью спутниками, чтобы спасти остальных и корабль. Демократы предлагают выбрать «демократическую Сциллу» и отвергнуть «коммунистическую Харибду» на том основании, что Сцилла, вне всякого сомнения, «гуманнее» Харибды. Она губит только некоторых, в то время как Харибда губит всех. Известно, что на знаменитый остров Утопия можно было попасть лишь через его центральный залив, а между тем вход в залив очень опасен из-за мелей с одной стороны и утесов с другой. Со стороны демократической «гуманной» Сциллы – опасные мели, которые обойти невозможно. Корабль, севший на мель, становится лёгкой добычей Сциллы, так что погибнуть должны далеко не единицы. История подтверждает эту «мифологическую истину». Чего стоит, например, атомная бомбардировка мирных городов, произведённая США и унёсшая жизни сотен тысяч людей, считающегося (по праву сильного) оплотом мировой демократии. Демократическая Америка до сих пор искренне считает атомную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки гуманным актом, принудившим Японию к капитуляции.

Мы уже миновали узкий пролив между демократической Сциллой и коммунистической Харибдой и вышли на чистую воду в преддверие царства живых. Многих это пугает, особенно людей старших поколений, выросших при коммунистическом режиме. Царство мёртвых мы покинули, но к царству живых ещё нужно плыть. Однако корабль наш сильно повреждён и даёт течь, так что требуется срочный ремонт. Для ремонта лучше бы пристать к берегу, а мы оказались посреди безбрежной водной стихии. Кроме того, мы испытываем недостаток провианта и пресной воды. Как добывать пищу в океане и как солёную воду превращать в пресную, мы не знаем. Не знаем мы, и в каком направлении плыть, чтобы достичь заветного берега. Между мореходами начинается по этому поводу борьба мнений, «парламентские дискуссии». Наш корабль может превратиться в «корабль дураков» Платона, не имеющий возможность из-за борьбы мнений держать хоть какой-нибудь курс. «Любопытна метафора корабельного бунта (6 книга «Государства»), где Платон сравнивает современное ему государственное устройство, т.е. демократию с кораблем, на котором власть захватили матросы, изгнав своего кормчего. Победители веселятся, бражничают и поручают управление кораблем всякому, кто способен взять над ними верх посредством силы или хитрости. Им и в голову не приходит, что настоящим кормчим может стать только тот, кто обладает специальными знаниями, как то: о звёздах, о ветрах, о морских течениях и т.д. Любой высокопарный и пустой болтун кажется им ввиду их невежества и легковерия более достойным быть кормчим, чем действительный мастер этого дела».²⁰⁶

К сожалению, в нашем обществе до сих пор преобладают идеи атеизма, абстрактной демократии и безбожного гуманизма. Поэтому общество пока не осознало, что нашему «кораблю», вышедшему на чистую воду социального океана, требуется не материальный, а духовный ремонт, т.е. восстановление утраченного единого духовного пространства. И вода нам нужна не материальная, которая у нас в избытке, а живая вода подлинного православного христианства. И управлять нашим государством-кораблём может не «каждая кухарка», как это вообразил Ленин, или сделал вид, что так думает, а духовно подготовленные люди, умеющие вычислять путь «по звёздам», прежде всего по Вифлеемской звезде, приведшей русских православных волхвов к колыбели новорождённого Спасителя. На эту звезду и нужно держать курс, никуда не сворачивая и избегая демократических тупиков истории, куда толкают нас «западные благодетели», преследующие свои корыстные интересы, в чём мы не раз убеждались. Не может быть сомнения, что именно Вифлеемская звезда, а не византийские проповедники, привела древний русский православный народ к христианству, для того, чтобы этот Богоизбранный народ привёл весь остальной мир к Богу через подлинное Православие, преодолевшее все европейские и иные религиозные искажения и тупики. Можно с полным основанием утверждать, что первыми христианами были не израильтяне или галилеяне, а русские ведические жрецы, известные из Священного Писания как «волхвы с востока», которые принесли своему народу, веками ожидающему рождения Пресвятой Девой Сына Божия, Спасителя мира, благую весть о том, что Спаситель уже родился. Прежде чем сознательно встать под знамёна Иисуса Христа, российскому народу суждено было пройти через многие сатанинские искушения, но в итоге русский православный народ выстоял, ибо его всегда вела по житейскому морю Вифлеемская звезда, впервые увиденная волхвами, т.е. ведическими священниками.