Книга третья роман slovania ru редакция 2011 года

– А это кто? Как зовут? Как она сюда попала? – Золотинка свернула к расположенной на отшибе выемке, где куталась в падающую до земли гриву безумная красавица.

Имени ее не знал даже тюремщик. А может, не хотел говорить.

– Не трогайте вы ее лучше, барышня, – пробурчал Карась, оставаясь в полутьме.

Намерение Золотинки освободить всех узников без разбора оскорбляло его глубинные, составляющие основу жизненных воззрений понятия; угрюмый и необщительный, он склонялся перед случайно взявшей вверх силой. Не более того.

Страдая от света факелов, узница прихватила плоский черепок с остатками варева и прикрыла им глаза. Густая жижа полилось на колено.

– Сколько она здесь? За что?

– Три года будет, – обронил тюремщик. – Да, три, видать, будет... Что там – четыре! Время-то быстро летит. Поосторожней! – добавил он с нехорошим смешком, когда Золотинка ступила ближе.

Она колебалась, не имея возможности задерживаться, и только откровенное пренебрежение к загубленной жизни, которое выказывал Карась, возбуждая в Золотинке отпор, заставило ее коснуться узницы, отклонить руку с черепком и отвести с лица паутину волос. Зрачки дрогнули, девушка вскинула бегающий взгляд.

– Осторожней же, говорю! – с непонятным злорадством повторил сторож.

Но волна подмывающего чувства уже влекла Золотинку. Смелым движением души она зажгла Рукосилов перстень, сколько можно было выжать из тухлого камня, присела, тронула девушку за плечо, скинув волосы. И со страстной жаждой гибели, желанием раствориться в чуде, перехватила ее под густым покровом волос за спину, прижала к себе, а губами поймала губы. Содрогаясь, она ощутила трепет пойманного существа.

Нападение ошеломило сумасшедшую, кусачий рот ее расслабился, закоченелое напряжение рук и спины сменилось в объятиях Золотинки жарким обмороком, девушка обмякла, безвольно поддаваясь. Золотинка ощущала ее слабую, едва определившуюся грудь. Болезненный ток пронизал девушку, она сделала неверную попытку отстраниться и, окончательно потеряв себя, прильнула, обвилась вокруг Золотинки, как прибитая течением водоросль. Судорожная дрожь пробежала по слившимся телам, рыдания без слез, волна перехватывающей дух боли. Снова безумная вскинулась, но Золотинка не пустила ее, поймала растерянные губы, в головокружительном опьянении улавливая вновь забившуюся жизнь, тепло, что растекалось в обмороженном теле. Девушка застонала, не отнимая разгорающегося рта.

И вдруг неистово дернулась, вырвалась и глянула распахнутыми глазами.

Встречный взгляд смутил очнувшуюся из беспамятства узницу. Кончиками дрожащих пальцев она тронула бровь, опустила ресницы, необыкновенно темные на бесцветном, как известь, лице и снова глянула – искоса.

Заполнившие тесноту подземелья вооруженные люди строго молчали. То была благоговейная и возвышенная тишина, исключавшая легкомысленное, пустое слово.

Девушка отстранилась и увидела каменный свод, лица, тени... Она подвинулась, пугаясь совершенно осмысленно, испуг ее уже ничем не походил на безумие, – и поймала под волной волос цепь. В лице выразилось напряжение мысли, словно узница припоминала ускользающий сон.

– Что это? – сказала она, оглядываясь жалобно и тревожно. У нее оказался чудесный полнозвучный голос.

– Как тебя зовут? – затрудненно, будто глотая слезы, спросила Золотинка.

Прозрачные пальцы узницы охватили лоб, рука скользнула, не находя места.

– Кто этот человек? – вздрогнула она вдруг, наткнувшись взглядом на Карася.

– Не бойся, – быстро сказала Золотинка.

Девушка метнулась взором – каждое слово Золотинки было для нее истиной и однако... однако она не могла понять, как можно не бояться этого человека. И сказала неуверенно, словно бы виновато:

– Пусть... не подходит. – Она брезгливо тряхнула головой, выражая этим движением больше того, что сказала.

Золотинка глянула, и тюремщик, искривив лягушачий рот в невыразимой смеси нахальства, смирения и растерянности, попятился.

Тут словно что-то вспомнив, вспомнив, наверное, что пора идти, незачем сидеть в этом случайном месте, недобром и неуютном, узница порывисто вскочила, обнажившись на первом шаге с ног до головы. Нагота девушки заставила мужиков помрачнеть, кто потупился, кто закусил губу. Сжалось сердце у Золотинки: отчетливая рябь ребер, впалый живот, исхудалые бедра, на которых углом проступали кости таза. Только волосы, безумное буйство волос на плечах и на темном лоне не изменило узнице, оставаясь ее защитой.

Спохватившись, Золотинка стащила с себя Буянов плащ. Настолько короткий, как оказалось, что им можно было бы прикрыть, наверное, только грудь или наоборот бедра, оставив на произвол судьбы бугорки грудей, которые девушка не догадалась оградить даже рукой. Кто-то из ратников без всяких просьб накинул на плечи узницы истрепанный походный плащ, опавший на самые щиколотки.

– Рубите оковы! – со злобным ожесточением бросила Золотинка.

Засверкали, зазвенели мечи, полетели искры, девушка съежилась, но Золотинка не выпускала ее из объятий. После двух или трех ударов меч попал в камень, каленый клинок раскололся надвое, но это не смутило воинов, они продолжали кромсать уложенное на пол звено, не жалея мечей.

– Не оставляй меня! – шептала узница, прижимаясь. – Не оставляй меня, я с ума сойду!

Оглядываясь вокруг не понимающим взором, она ничего не спрашивала. Не столько, может быть, страшилась, сколько не понимала, что спрашивать. Не вопросы – детское любопытство выказывали ее чудесные, живые и влажные, глаза. Молчала и Золотинка не зная, как подступиться к объяснениям и с чего начать, если объяснять нужно было все, а начинать с начала начал.

– Меня зовут Золотинка, – сообщила она, когда вспотевшие от работы ратники разрубили цепь и стих все подавляющий звон.

– Золотинка? Зовут?.. – Девушка встрепенулась и вспомнила: – Меня зовут Фелиса. Фе-ли-са, – протянула она, как будто пытаясь освоить и запомнить чужое имя.

– Пойдем со мной, Фелиса, нам нельзя останавливаться, – сказала Золотинка.

– С тобой, – кивнула Фелиса, принимая это как очевидное продолжение того же чуда.

Золотинка прихватила конец цепи, чтобы не болтался на ходу, и закинула правую руку девушки себе на плечо, рассчитывая поддерживать ее хотя бы первое время. Но Фелиса цепко ее обняла, и когда Золотинка уклонилась от поцелуя, уже лишнего, огромные, ставшие еще больше глаза девушки наполнились слезами, она закусила губу, сотрясаясь. Лихорадка эта завершилась все равно поцелуем – Золотинка не стала сопротивляться, с нехорошим беспокойством начиная понимать, что так просто от этого беспомощного, прильнувшего к ней душой существа уже не отделаться. Она решилась только сократить неизбежные нежности сколько возможно и потянула Фелису в путь.

Идти было неудобно. Фелиса морщилась и стонала, попадая босой ногой на камешки, она шаталась и судорожно цеплялась за Золотинку. Иной раз без всякой нужды, только для того, чтобы прижаться на ходу, пусть ненароком и невзначай, поймать губами плечо, шею, локоть. Во влажных глазах ее стояли, не просыхая, слезы. Иной раз она принималась судорожно дышать в потребности беспричинных рыданий, и только необходимость идти и Золотинкины понукания удерживали ее от припадка.

Все это походило на сумасшествие. Истина начинала открываться Золотинке. Она должна была осознать, что, излечив несчастную узницу от сумасшествия разума, тем же самым лечением по какой-то своей неловкости или неопытности, черт знает почему! ввергла Фелису в сумасшествие чувства. Чувство это было безумная страсть к волшебнице. Болезненное, лихорадочное преклонение, которое не оставляло Фелисе ничего своего, ни воли своей, ни своей, отдельной от волшебницы жизни, и потому в конечном счете делало излишним и разум, который подарила ей Золотинка.

Растянувшись гуськом, теряя конец шествия на поворотах, они двигались теперь невыносимо медленно. Золотинка выходила из себя. Опасаясь убить Фелису грубым словом, она сдерживалась, и однако, невозможно было тянуться так без конца. Наконец Золотинка подозвала плечистого молодца, пытливый, исполненный сострадания взгляд которого отметила для себя еще прежде. Этому великану ничего не стоило унести девушку на руках – только в радость.

Молодец кивнул, а Фелиса, напротив, вцепилась кошкой. Лицо ее исказилось, опять в нем появилось нечто бессмысленное, и Золотинка, не переставая говорить подходящие к случаю слова, с усилием отдирала со своих запястий, с шеи своей, с плеча тонкие и хрупкие, но необыкновенно цепкие пальцы. Фелиса продолжала биться на руках у дядьки, так что впечатлительный малый старался и дышать в сторону, чтобы не сделать хуже. Увы, Фелиса успокоилась не раньше, чем поймала Золотинку. Всхлипнула всем ртом и затихла, когда ощутила в судорожно стиснутой руке палец волшебницы.

Так они и шли втроем, сцепившись. Неровно пробитые в известковых скалах повороты заставляли их сбиваться с шага. Чтобы не тесниться, молодец с Фелисой на руках пробирался обочиной, по каменистой осыпи, оставляя Золотинке низменную середину тропы. Но и это было не дело: молодец вынужден был сгибаться под низким сводом, камни сыпались из-под его ног, а Золотинка спотыкалась.

Опущенный к решетке факел высветил изрисованные тенями стены колодца; в глубине густел мрак.

– Поглум! – крикнула Золотинка, пугая Фелису. – Это я! Я вернулась. Пришла за тобой. Видишь, как быстро!

Не выказывая чувств, Карась отомкнул замок и вернул ключи ветерану, который таскал корзину. Говор, крик, внушительный лязг откинутого творила – крышки, должны были поднять Поглума на ноги, как бы глубоко он там ни залег, но не подняли. Призывы Золотинки оставались без ответа.

– Дурит, – скривился тюремный сторож. – Даром что ли мы его сюда посадили?.. А что делать? – заметил он потом присмиревшим голосом. И добавил шепотом: – Крышка-то ему не понравилась. Когда закрыли. – С этим важным уточнением Карась отступил за спины ратников.

Фелиса висла на Золотинке, разверстый провал, не защищенный теперь даже решетчатым творилом, безумно ее пугал. Она цеплялась холодными ломкими пальцами, оттягивая свое божество от бездны.

А тут к окончательному смятению Фелисы ожил доставленный на двери мертвец. По видимости, девушка пришла к убеждению, что мертвому телу дворецкого уготовлена участь падали – его должны сбросить в колодец на потребу засевшему там гаду. И тем более она поразилась, когда мертвое тело обнаружило беспокойство, скатилось с двери на пол и, очутившись на карачках перед провалом, взревело пьяным дуром:

– Поглум! При-ишли по твою душу! Вылазь, зверская ты образина!

Зи-на-зи-на-зи-на... – удвоило насмешку эхо.

Довольно постигнув обидчивый нрав голубого медведя, Золотинка ахнула от такого невежества, но вместо того, чтобы утихомиривать Дракулу и объясняться с медведем, принуждена была приводить в чувство Фелису. Двумя торопливым поцелуями она заставила девушку очнуться: веки дрогнули... выкатилась из-под ресницы слеза... И Золотинка упустила миг, когда можно было освободиться от Фелисы – разрыдавшись, она стала хвататься, царапая обломанными ногтями так, что Золотинка кривилась от боли.

– Поглум! – орал Дракула, наклонившись над дырой. – С тобой говорит царевна-принцесса! Вылазь, скотина!

– Что вы несете, Дракула! – крикнула Золотинка, продолжая борьбу с Фелисой. – Молчите!

Деятельный не по разуму дворецкий, мотаясь над пустотой колодца, подзывал ратников:

– Ребята! Я давно к вам присматриваюсь: железные парни! Такие и бабушку не пропустят. Кидайте в нору факел!

Железный парень, ни словом не возразив против бабушки, не решился, однако, дразнить зверя и благоразумно уступил эту честь дворецкому – протянул ему пылающий огонь. Исполнить чудовищную затею Дракула не успел: у Золотинки горло перехватило, как вдруг, не дотянувшись рукой до факела, Дракула сверкнул башмаками и низринулся в нору без остатка. Мгновение полета – он приглушенно шмякнулся, и раздался негодующий рык. Застыли искаженные лица. Зверский рев метался под сводами пещеры. Золотинка сжала в объятиях Фелису, крепким поцелуем пытаясь уберечь ее от нового обморока.

Наконец, не ведая, кого спасать, Золотинка безжалостно толкнула Фелису и бросилась к колодцу:

– Поглум! – надсаживаясь, закричала она в провал. – Не тронь Дракулу! Он нечаянно. Это я, Машенька, не тронь! Слышишь?..

Поглум молчал.

– Разве медведь в избушке обижал гостей, когда они нечаянно валились ему на голову?

– Так это гость? – отозвался озадаченный колодец.

– Ну да, да! Гость! – обрадовалась Золотинка.

– А что, от гостей всегда так воняет?

– Он больше не будет! – крикнула Золотинка.

– Не будет, – согласился голос в преисподней. – Я свернул ему шею.

– Врешь! – воскликнула Золотинка, испытывая сильнейшее побуждение броситься в колодец, чтобы уличить негодника доказательствами.

– А кто заманил меня в эту дыру? – с неподдельной яростью взревел колодец.

– Я что ли?!

– В этой вонючей дыре нельзя вытянуть ноги! Я не умывался!

И самое ужасное, что Дракула, как свалился, так и не пикнул. Не свернул ли он себе шею естественным путем, без посторонней помощи?

На счастье ужасных переговоров не слышала Фелиса – она не приходила в себя. Темные ресницы бессильно пали, на грязных щеках застыли потеки слез. Отзывчивый малый, что нянькался с девушкой, суетился, не умея помочь беде: снова он запахивал на ней плащ, поплотнее, и принимался дуть в лицо. Прикосновение Золотинки могло бы вернуть Фелису к жизни, но как оставить Дракулу?

– Поглум, милый, хороший! Подними, прошу тебя, Дракулу наверх! – она склонилась к дыре.

– Ага! – пробурчало чрево колодца. – Вот как ты заговорила!

– Неправда, я всегда к тебе хорошо относилась!

– Относилась как?

– Сказать, что я тебя люблю?

Изумление тюремщика достигло к этому времени крайней степени, ссутулившись, он с непроизвольным упорством ввертывал мизинец в ноздрю.

– Не трудись! – прогудел колодец. – И если посмеешь сюда упасть... О-о!

– Ладно, ты считаешь, что Маша предательница! – горячо заговорила Золотинка. – Пусть! А тот огромный, у кого лапы, как два дерева, и кто этими лапищами посадил маленькую Машу в железки, тот не предатель. Допустим. Пусть. Я согласна! – (Внизу что-то глухо закряхтело.) – Но объясни мне, Поглум... не беспокойся, не буду называть тебя милым, если это тебе так неприятно! – (Внизу нечто напоминающее кузнечные мехи вздохнуло.) – Объясни мне только, какое предательство совершил человек, что нечаянно свалился в яму, на дне которой имел неосторожность сидеть медведь? Если он и совершил преступление, оно называется иначе. Подбери другое слово!

– Пьянство? – предположил голос внизу.

– Правильно! – сказала Золотинка. – Сейчас же подними Дракулу наверх, если ты так все хорошо понимаешь. – И коварно добавила: – Надеюсь, ты сумеешь подняться?

После некоторого промежутка голос внизу промямлил не без замешательства:

– Стоит ли возиться? Я тебе скажу, не обрадуешься. Твой приятель, видишь ли, плохо уцелел.

Лел-лел-лел... – засвиристело игривое эхо. Разинув уж было рот, Золотинка не вымолвила ни слова. Спасать Фелису? – кинула она взгляд на восковое лицо девушки, но не пошевелилась.

– И где ты вообще была? А? Где ты шлялась? Где ты шлялась, я тебя спрашиваю? – ворчливо сказал колодец.

Золотинка молчала.

– Где ты была? Могу я хотя бы знать, где ты была?

Она молчала.

– И что это вообще за люди? Кого ты привела?

Но и на это тоже не последовало ответа.

– Ладно уж, сиди! – вздохнула Золотинка. – Обойдусь без тебя.

– Вот штука – теперь Поглум понадобился! Ха!

По некотором времени голос в колодце пробурчал:

– Подниму я тебе эту падаль! Поглумы дохлятины не едят.

Зашуршало, послышался скрежет когтей о камни. Сам собой раздался неплотный круг ратников и прежде всех попятился к выходу из пещеры сторож, его вовремя придержали, не давая улизнуть. Возле колодца осталась Золотинка да бездыханная Фелиса, верный дядька держал ее голову на коленях. Когда над обрезом дыры появился чуткий нос, а затем после заметного промедления выросла треугольная голова, глянула окрест умными глазками, дядька встретил это явление вполне бесстрастно, он только склонился над девушкой, заслоняя ее от страшного видения.

Укрепившись внутри колодца, Поглум поднял Дракулу и небрежно швырнул на пол. Перекинувшись с живота на спину, мертвое тело дворецкого зевнуло и принялось укладываться, отыскивая положение поудобнее.

Добросовестный Поглум так и онемел. А Золотинка возмущенно выпалила:

– Я так и знала! Дракула, притворяетесь как всегда!

Знала она или нет, теперь это уж трудно было установить – кто мог бы уличить Золотинку в неправде?

Хилок Дракула всхрапнул, сипло потянул носом. Благостное выражение предательской рожи указывало, что падение на мохнатого медведя не произвело на дворецкого особенного впечатления.

– Поглум! – повернулась Золотинка. – Рукосил бежал и его нет. Тут такое творится! На тебя вся надежда!

– Рукосил бежал? – недоверчиво переспросил Поглум, сразу уловив главное.

– Ты его никогда не увидишь! – заверила Золотинка.

– Та-ак! – протянул Поглум, расправляя грудь. – Хм! Говори еще!

– Его постигла ужасная беда! – сразу откликнулась Золотинка.

– Хорошо, – кивнул Поглум. – Еще говори.

– Он сам себя погубил.

– Та-ак...

– Потерял свой волшебный перстень.

– Какая сказка…

– Разбежались слуги.

– Та-ак...

– Он обратился в дряхлую беспомощную развалину, которую никто не хочет признавать!

– Как?! Стой, подожди... Он жив?

– Одной ногой в могиле!

– Только одной? – Поглум уронил челюсть, морда его вытянулась.

– Видишь, весь замок в руках его недругов! – Золотинка показала на ожидавших в отдалении ратников.

– Это его недруги?

– Да, они притащили сторожа как пленника.

– Та-ак! – задумался Поглум, закусив в пасти коготь.

Под эти удивительные речи очнулся Дракула и хотя не встал, сонной своей повадке не изменил, но приоткрыл один глаз и лежал, вслушиваясь.

– Та-ак... – озирался Поглум, не в силах еще вместить в себя поразительные известия. – А это кто? – обнаружил он Фелису, которую придерживал, на коленях ратник.

– Это Фелиса. Она не притворяется. Ей плохо. Ты так ревел дурным ревом, что ей стало дурно. Она слабенькая.

– Она слабенькая? – заинтересовался Поглум. Подтянул зад на обочину колодца, уселся и, подперши челюсть, задумался, как совершенно вольный, свободно расположившийся в свое удовольствие медведь.

Золотинка поцеловала приоткрытые губы Фелисы. Сразу она ощутила по безвольному телу ответный ток, веки дрогнули, не открывая еще глаза, девушка припала к Золотинке горячим ртом и, слабо содрогнувшись, очнулась по эту сторону действительности.

– А она хорошенькая! – додумался наконец Поглум.

– Дуралей! Хорошенькая, тоже скажешь! – неожиданно взвилась Золотинка. – Красавица, каких свет не видывал! Писаная красавица!

– Она писаная красавица? – усомнился Поглум.

– А ты думал!

Это было ему внове. Поглум, разумеется, видел Фелису и прежде, но никогда не рассматривал ее с этой точки зрения. И вообще не рассматривал ее никак, поскольку Поглумы из рода Поглумов дохлятины не едят. Но теперь это была не дохлятина, а живое, трепетное существо с влажным блеском в глазах и... и слабенькое. Повернувши толстую шею, Поглум посмотрел немигающими глазками на Золотинку, снова обратил взыскующий взор на Фелису, к Золотинке вернулся... и остановился на Фелисе.

– Но ведь это ж не Маша? – молвил он не совсем уверено. Словно не прочь был бы встретить и возражение.

«Ага! Предатель! – сообразила Золотинка. – Вот кто предатель и перебежчик!»

– Она лучше Маши! – выпалила Золотинка с гневом.

– И умеет печь пирожки?

– Мм... – смутилась Золотинка, коварство которой не простиралось, однако, так далеко, чтобы обманывать доверчивого медведя в столь важном, основополагающем, можно сказать, вопросе. – Мм... Думаю, она научится... если ты возьмешься расковать узников, и вообще пойдешь с нами. Несомненно научится. Научится, если почувствует твое доброе расположение.

Предатель, еще раз подумала Золотинка. Между тем она прикрывала Фелису от медведя, который сосал лапу и преглупо ухмылялся. Она придерживала девушку, ожидая, когда пройдет болезненный трепет, и шепнула:

– С нами Поглум. Просто большой медведь. Насколько большой, настолько и добродушный. Он твой друг.

Фелиса поверила. Она принимала наставления волшебницы с безотчетной доверчивостью ребенка.

– Дай ему руку, – тихо сказала Золотинка. А сама подумала: неужто даст?

Нечто похожее на страх шевельнулось в душе, когда Золотинка вновь убедилась, в какой чудовищной зависимости находится от нее это хрупкое чудное существо, не прочно еще утвердившееся по эту сторону действительности. Фелиса не колебалась, не было ни малейшего зазора между словами Золотинки и ответным побуждением. Неопределенно улыбаясь, как ребенок, который испытывает незнакомое удовольствие, девушка потянулась к голубому страшилищу. А Поглум напрасно хмурился – кого он мог обмануть? Предательская ухмылка кривила медвежью пасть.

– Слабенькая... Возьму ее на руки! – произнес он как бы между прочим.

– Нет, я сама! – резко возразила Золотинка, понимая, что приключится с девушкой, когда она обнаружит, что осталась со зверем наедине. – Освободи узников! Твое дело освободить узников.

Оставив руку в лапах медведя, Фелиса обратила к Золотинке полные доверия глаза, и в лице ее разлился покой.

– Она хочет, чтобы прежде всего ты занялся узниками. Разбей цепи и всех выпусти. Всех надо освободить. Всех – на свободу! Потом она объяснит тебе остальное, – добавила Золотинка, подметив, что медведь колеблется.

– Да-да, – туманно согласилась Фелиса. На Поглума она не глянула и, кажется, не твердо сознавала его присутствие.

Обратно отправились прежним порядком: Фелиса на руках у дядьки, Золотинка рядом с Фелисой, Дракула на двери. Поглум присмотрел камень не многим меньше своей головы и ушел вперед вместе с тюремным сторожем и факельщиком. Раскатился, отдаваясь в извилистых норах, грохот – Поглум бил цепи, плющил и разрывал. Хватало одного-двух ударов, чтобы покончить с делом. Разделенный неравными промежутками грохот смещался, не подчиняясь никакому порядку: слышалось там, оглушительно бухало за углом, и пока еще путалось эхо, шумно вылетал огромный светлый зверь. За ним спешили измученные беготней тюремщик и факельщик.

Можно было, однако, заметить, что освобожденные от оков узники встречаются гораздо реже, чем следовало ожидать. Да и те, что попадались, в неком душевном оцепенении топтались возле своих углов, с потерянным видом ощупывали стены и оглядывались. Похоже, они не знали, что делать со своей свободой. Захваченные светом факела, они жмурились и вовсе уже теряли остатки сообразительности.

– Идите за мной! Я выведу всех на волю! Все – на свободу! – кричала Золотинка и тем только оглушала несчастных.

Вынужденные остановки замедляли и без того мешкотное шествие. И когда Золотинка смолкла, она различила смутивший ее гомон... Бестолковый базарный гвалт, которого не могли породить все раскованные узники вместе взятые, даже если бы Поглум умудрился согнать их...

А мог ведь и умудриться! Нехорошее подозрение сразу обратилось уверенностью, и Золотинка заспешила. Верный дядька с Фелисой на руках прибавил шагу, но бежать уж, конечно, он был не в состоянии. Не могли бежать и носильщики с Дракулой на двери, озабоченные тем, чтобы не вывалить ношу на поворотах. Проникаясь беспокойством Золотинки, Фелиса пугливо поглядывала вперед – высвеченные огнем своды доносили из мрака шум, различались крики, истошные вопли, которые никак уж нельзя было объяснить радостью освобождения... лязг и многоголосый ропот.

– Прости, родная, я сейчас, – сказала Золотинка с торопливой лаской, пробуя освободиться. В блестящих глазах девушки, в напряженном страстном лице читалась мольба, напрасно Золотинка пыталась вразумить Фелису – отчаяние ее нельзя было заговорить словами. Но Золотинка уж не могла тянуть, она рванулась и побежала, оставляя за собой душераздирающий стон.