Книга третья роман slovania ru редакция 2011 года

Упираясь ногой в стену, дворецкий растворил дверь и церемонно пропустил девушку вперед – во мрак и неизвестность.

Грубо вырубленный ход мало чем отличался от всех уже виденных Золотинкой ходов. Останавливаясь и прислушиваясь на распутьях, они достигли другой потайной двери, за которой открылся темный бок необъятных размеров бочки. Это был хозяйственный подвал под черной кухней; бочку поставили здесь с тем же умыслом, с каким повесили на предыдущей двери скелет. Между гладкими клепками бочки и стеной остался тесный, протиснуться боком, лаз.

Подвал заполняли крикливые голоса, под заросшим плесенью потолком стлался блеклый свет. Золотинка ступила в воду и, выбравшись на простор, поняла, что промочила ноги в вине. Темная жидкость хлестала из выбитых затычек, какие-то безликие тени хлебали пенистую влагу, подставляя рот, обливаясь вином, падая и поднимаясь. Неурочное появление дворецкого с девушкой не произвело здесь никакого впечатления. Дракула в свою очередь воздерживался от вопросов. В конце подвала, миновав короткую лестницу, Золотинка отобрала у глупо хихикающей женщины платок и закуталась по самые брови, чтобы не сверкать зря золотом.

Особой надобности таиться, впрочем, и не было. На кухне, представлявшей собой очень высокое и очень длинное помещение с бойницами окон по одну сторону, царило жесточайшее возбуждение. Повара, поварята, судомойки поспешно закладывали окна скамьями, поленьями дров – чем попало. Гурьба кухонной прислуги, вооружившись вертелами и тяжелыми черпаками, визгливо добивала извивавшегося на полу едулопа. Опасность представляли не только окна, уже в значительной степени загражденные, но и все четыре очага – высокие сооружения, в которых помещался при необходимости целый бык, – едулопы, россыпью и в сборе, валились в дымоходы. Их давили прямо в золе, сокрушали столом, как тараном, и забивали насмерть грязной посудой.

Продолжать путь дальше без оружия становилось опасно. Дракула нашел возле кучи овощных очистков топор, а Золотинка вооружилась табуретом. Среди криков и стонов, топота, хрипа и беготни дворецкий с девушкой покинули кухню через один из не заделанных еще выходов. Избегая столкновений, они проследовали чередой коридоров, миновали захламленные чуланы, склады, амбары. Они отпирали и с особым удовлетворением запирали за собой двери, выходили из шкафов, поднимались по узким винтовым лестницам, где едва можно было протиснуться с табуретом, и снова куда-то спускались через откинутые в полу творила. Наконец, добрую долю часа спустя с вынужденными отступлениями и задержками они проникли в Старые палаты, самое большое здание замка на верхнем северо-западном углу горы.

В пустынном покое, заставленном разновысокими колоннами и арками, по боковым приделам лежал не тронутый с ночи мрак. Настоявшаяся долгим безлюдьем тишина обязывала к шепоту.

– Мы у цели, – негромко сказал Дракула.

– Кто-то идет, – прошептала в ответ Золотинка и крепче перехватила табурет.

Отчетливо определились шаги. Расслышал и Дракула, он не шевелился. Затаила дыхание Золотинка. Сквозивший откуда-то сверху свет едва достигал пола. Напряженный взгляд выхватывал низкую колонну с фигурами святых на капители – они застыли, застигнутые врасплох среди оживленной беседы; взгляд находил другую колонну рядом, которая составляла часть совсем иной строительной связи и уходила в вышину, теряясь. Взгляд постигал то приземистые, то взлетающие дуги сводов, своды над сводами, колонны второго яруса, зависшую в пустоте балюстраду, обозначенное туманным столбом света окно...

– Идет, – повторила Золотинка.

Только что запертая дворецким дверь содрогнулась, и отскочил запор.

Порывай распахнул расщепленную дверь и вошел, не теряя мерности шага. Медное тело его со сплющенной головой едва ли не сверху донизу залито было буро-зеленой жижей. Верно, встречались ему на пути не одни только двери.

Золотинка отбросила табурет. Порывай остановился. Он достал письмо, сложенный вчетверо лист, и протянул его по назначению.

– Ага! – молвила Золотинка, разворачивая лист. – Спасибо.

Истукан молчал – болван болваном. Дракула ушел в тень и не выдавал себя. Золотинка напрасно поискала его взглядом и обратилась к письму.

Несколько заваливающихся строчек были исполнены невозможным прыгающим почерком. Почерк глубоко больного или рехнувшегося человека: ломаные буквы не держали равнения, то сливались в лихорадочной давке, то разнузданно разбегались. Само же послание не содержало в себе ничего важного или хотя бы внятного. Лжевидохин бессвязно и грубо бранился. Не было ни обращения, ни подписи.

Медный болван надежно хранил в груди (вряд ли он пользовался для этой цели исковерканной головой!) тайну своих скитаний между повредившимся в уме хозяином и потерявшейся в недрах замка Золотинкой. Как он ее нашел? И почему не ведет за собой хозяина? Почему Лжевидохин не использовал болвана ни в каком ином деле, кроме как в бесцельном хождении взад-вперед?

– Ладно, – протянула Золотинка, соображая. – Идем со мной. Там получишь ответ.

Выплыл из-за колонны Дракула. Не смея подать голос, он делал знаки рукой и шевелил губами, умоляя спутницу выставить истукана вон и не тащить его за собой.

– Да-да! – кивнула Золотинка – бессловесное представление ей быстро надоело. – Да, Дракула, и вы тоже. Вы тоже мне нужны. Идемте.

– Охотно, – сказал Дракула, с замечательным самообладанием оставив трусливые ужимки, как только они обнаружили свою бесполезность. Однако через три шага он споткнулся и с грохотом вывалил на пол ключи.

Когда Золотинка нагнулась собирать, Дракула прошептал ей на ухо:

– Куда идти?

– Все туда же, – прошептала она в ответ. – И как можно скорее!

Втроем они поднялись на верхний ярус Старых палат в личные покои Рукосила. И хотя Лжевидохин не был уже в полном смысле Рукосилом и трудно было бы ожидать, чтобы дряхлый старик для какой-то неявной цели вернулся в дорогие ему по воспоминаниям места, где остались без применения щеточки, ножнички, щипчики, притирания и множество других мелочей, которые придают изящество и помыслам, и чувствам, – хотя трудно было ожидать от Лжевидохина непреодолимого влечения к тонкому белью и такой же неодолимой потребности провести ночь в мягкой постели своего предшественника Рукосила, и Золотинка, и Дракула невольно замедлили шаг.

Здесь было пусто, холодно, сиротливо, раскрытые двери казали смежные помещения, такие же пустые и бесприютные. Еще с прошлого посещения запала Золотинке в память основательная кровать, которая представляла собой естественное средоточие обширного покоя. Подвязанный балдахин мутно-розового атласа открывал не тронутые золотистые покрывала. Тяжеловесный стол, основанный на двух резных столбах, пребывал в беспорядке, много говорящем о пристрастиях хозяина: письменные принадлежности мешались с дорогими безделушками и валялся длинный плетенный кнут.

Золотинка выдвинула ящик, где видела у Рукосила ключ от библиотеки, и принялась шарить среди груды писем – любовных, судя по случайно выхваченным строкам. Но ключа не было. Естественно, не было.

Она еще раз огляделась. Стол, частично вдвинутый в неглубоким выем с тремя большими окнами, стоял у западной стены и потому ни окна, ни стол не пострадали во время ночного града, который пришел с севера-востока. На западе взгляд обрывался в пропасть, сухое ложе ее едва просматривалось. Далее открывались косогоры, где можно было, приглядевшись, различить тощие стада едулопов. На противоположном конце покоя мокрый плиточный пол блестел битым стеклом – низенькое двойное оконце глядело во двор, откуда сквозило ветром. Доносилось разноголосое тявканье едулопов, словно бы там, во дворе, хозяйничали собравшиеся в неисчислимом множестве бездомные собаки.

Осторожный взгляд во двор убедил Золотинку, что пробитое на достаточной высоте решетчатое оконце не доступно ни людям, ни едулопам. Если только не занесет сквозняком какую мелочь.

– Здесь, – сказала Золотинка, возвращаясь к северной стене покоя, – здесь лежит бумага. Чтобы написать ответ, который ждет Рукосил, нужна бумага, Порывай. Письма пишутся на бумаге. Чернилами, – зачем-то добавила она еще, кинув взгляд на стол, где высилась порядочная стопа чистой бумаги и торчали в золотом стакане перья. – А разная бумага, – продолжала Золотинка, – хранится в этой стене, в камнях. Большой запас. Я сама видела. Если это не очень тебя затруднит, разломай-ка мне стену. – Она тронула пальцами белые швы кладки.

Книги, как хорошо помнила Золотинка, были замурованы внутри стены. Это место четко ограничивалось шпалерными коврами справа и слева и не представляло тайны. Конечно же, никто и предположить не мог – Рукосил в последнюю очередь! – что за разборку каменной преграды возьмется не знающий препятствий болван.

Был ли он добросовестно глуп или предательски умен, если не дал себе труда усомниться в Золотинкиной ребяческой болтовне? Праздный вопрос после того, как болван, не выказывая колебаний, с неизменной размеренностью, которая склоняла наблюдателя скорее в пользу добросовестной глупости, чем предательского ума, принялся, примериваясь, ощупывать кладку.

– У тебя за спиной, возьми, – подсказала Золотинка. – Все, чтобы крошить камень. Разделай сначала швы.

За кроватью между низенькой, неизвестно куда ведущей дверцей и покрытой стеганным бархатом лавкой угнездились мраморные кадки, плотно заставленная оружием: мечи всех видов и размеров, копья, украшенные султанами и без, секиры на великанову руку, целый подлесок дротиков и стрел. Весь этот железный букет Порывай поднял вместе с кадкой – тяжесть, от которой заскрипели под медными ступнями плитки пола, – и ухнул подле стены с книгами.

Под обрывистый грохот ударов Золотинка вернулась к оконцу, где в немом столбняке взирал на площадь Дракула.

Верхний двор кишел нечистью, едулопы скакали, как шкварки на сковородке, тявкали, шипели и остервенело лезли на приступ дверей и окон, которые защищали люди. Лезли и вдруг, без видимой причины утратив боевой пыл, отходили прочь, теряясь в беспорядочном стаде. Повторный, более внимательный взгляд открывал в этом скопище недоделанных выродков примечательную нехватку голов и верхних конечностей. Скоро Золотинка сообразила причину такого положения дел.

Там, где возле глухой стены амбара толклись клубком едулопы, люди держали размочаленную дверь изнутри. Едулопы лезли в широкий раствор, напирая друг на друга, застревали, корчились, обливаясь бурой кровью. Их обросшие редкой шерстью тела громоздились затором и, когда невозможно было уже пробиться поверх сраженных собратьев, едулопы оттаскивали мертвых сородичей и бросали под ноги, как падаль. Новая волна нечисти устремлялась под топоры и мечи.

А забрызганные тиной мертвяки дергались, из чудовищного месива выворачивались и выползали уцелевшие члены. Дохлые едулопы распадались на части, чтобы попытать доли в иных сочетаниях. И конечно же, вторичным тварям не хватало порубленных и уже не годных в дело голов и плеч. Они обходились малым, довольствуясь по большей частью парой крепких ног и волосатым задом, еще одной ногой на месте шеи и разбросанными без порядка ушами, глазами – всем, что вывалилось из разбитой башки.

Немногие едулопы орудовали секирой или дрекольем, но для этого уж точно нужна была голова. Кое-кто прикрывался щитом (тоже не без головы!) или напялил помятый шлем. Вооружившиеся уроды при своей дикой силе представляли уже двойную и тройную опасность. Удачным ударом меча однорукий едулоп разрубал дубовую дверь наискось до половины. Ничто не могло бы устоять перед сокрушающими ударами, если бы широко махающий выродок вдруг ни с того, ни с сего не задевал мечом каменной притолоки и каленое железо не разлеталось вдребезги.

Оставалось удивляться, как только Рукосил не озаботился, поднимая тучи едулопов, припасти для них достаточно мечей и секир? Участь людей решилась бы тогда в какие-нибудь полчаса.

А пока... Золотинка поняла вдруг, что они жрут.

Мертвечину. Раздирают лапами трупы людей, вгрызаются в падаль мордами, лезут в кишки падших лошадей. Жующие пасти лоснились жиром.

Подмывающая дурнота заставила Золотинку зажать рот. Дракула шевельнул побелевшими губами. Опасаясь приступа рвоты, Золотинка отвела взгляд на небо: сыпался поределый мусор. Тучи как будто бы поднялись и посветлели. Запоздалые едулопы кружились, опускаясь на горы, на вспаханные градом склоны. Посев этот был обилен.

Закоченев чувствами, Золотинка едва воспринимала ужасающий грохот рушившихся за спиной камней и даже падение всей стены не произвело на нее впечатления. Тишина заставила оглянуться. Порывай стоял, опустив руки, – болван болваном. На полу высились неровные стопы книг, в груде битого камня валялись ломаные мечи и секиры. Завеса пыли заволокла покой, седина покрывала книги и стол, плечи и смятую голову Порывая.

Золотинка чихнула.

Порывай извлек из-под камня всю бумагу, которую только смог найти. Бумаги хватало с избытком. Тем более, что немалый запас ее имелся и прежде – целая стопка на столе. Не было больше причин задерживать ответ. Золотинка черкнула коротенькую, бессмысленную записку: «Пока терплю. Юлий», и тревожно глянула на истукана. В неподвижности его чудились ей сомнение и назревающий вопрос: какое же применение будет найдено плодам титанического труда?

Беспокойство Золотинки передалось и Дракуле.

– Возьми сумку, Порывай! – торопливо сказал он, рассчитывая отвлечь истукана от сомнений.

Простая кожаная сумка на ремне, седая от пыли, валялась среди кубков и серебряных блюд.

– Возьми сумку, Порывай! – подхватила Золотинка.

И впрямь, как ребенок, очарованный новой игрушкой, истукан принял сумку, медлительно надел ее через плечо, забрал, не выразив ничем возражений, письмо и заскрипел прочь.

– Проверьте двери и заприте получше, – сказала Золотинка, кидаясь к книгам, едва истукан удалился.

Она сдула налет известковой пыли и провела ладонью по глубоким бороздам узора, на ощупь постигая существо сокровенной мудрости. Нечто вроде суеверного страха удерживало ее, однако, от немедленной попытки заглянуть под обложку. Золотинка отложила том и другой, пока не нашла поменьше и поскромнее с виду.

Памятная неудача с «Дополнениями» на корабле Рукосила сдерживала Золотинку. Но как давно это было! Три месяца назад несмышленая девочка стояла перед великой книгой, не зная, как подступиться к ничего не говорящим невеже листам. Было это, кажется, уж в другой жизни. Еще не зная наверное, Золотинка чувствовала, что все пережитое за три месяца дает ей право – не только надежду, но и право – и знать, и понимать сокровенное. Ничто не прошло даром, многое она испытала и значит...

Золотинка увидела письмена. Иные строки колебались, не складываясь в нечто отчетливое, местами страница зияла пропусками – то были недоступные Золотинке понятия, но, в общем, все это можно было уже читать!

– Дракула! – воскликнула она, озираясь; стащила с головы косынку и уронила на пол. – Я... Все в порядке!

Вряд ли он понял ее радость. Лихорадочное любопытство заставляло Золотинку листать книгу только для того, чтобы убедиться, что письмена не исчезают! Что книга открыта ей вдоль и поперек, пусть не во всех частностях, не до конца!

И знаменательное везение! Она держала в руках указатель к полному изводу «Дополнений». Счастливое начало заставило Золотинку отказаться от мысли перетащить книги на стол и разобрать их. Сразу же взгромоздилась она на стопку томов, как на сидение, и поерзала в бессознательном побуждении утвердиться, умять под себя все книжное мироздание.

Как ни спешила Золотинка, она, однако, не могла справиться с соблазном задержаться без надобности там и здесь, чтобы вдохнуть чувственный аромат слова, уже набухшего своим скрытым значением, как семя, готовое произвести из себя и росток, и листья, и могучее с раскидистой вершиной дерево. Сияющая мудрость мира дразнила и заманивала ее в свои дебри.

Но Золотинка должна была остановиться и приняться за поиски слова «едулоп». Она несколько раз перелистала указатель и принуждена была взяться за дело основательнее, недоверчиво возвращаясь на уже исхоженные глазами страницы.

Указатель к полному изводу «Дополнений» не знал понятия едулопы.

Оно было ему не знакомо.

С почтительным удивлением, которое внушала ей книжная премудрость, Золотинка вынуждена была осознать после новых проверок и перепроверок, что едулопы в силу своей низменной природы, вероятно, остались вне поля зрения такого выдающего свода знаний, как полный извод «Дополнений».

То был немалый удар по Золотинкиной вере в «Дополнения». Опять она подхватилась листать... Указатель не содержал понятий «лопы еды», «лопающие еду», «лопоеды». Ничего не нашлось и на слово «недозрелый». А «зеленый» оказался горошек. Соответствующая сноска отсылала вдумчивого читателя ко второму тому «Польских дополнений», страница двести двадцать седьмая, третья строка снизу.

– Дракула, – сказала Золотинка, обнаружив, что дворецкий, опершись о стол, полистывает полупустые страницы. – Ничего не выходит, Дракула! – пожаловалась Золотинка. – Едулопов зуб в руке Юлия. Сколько можно терпеть? А я во веки веков не справлюсь, все бесполезно – я утону в этой книжной премудрости! Утону! – первый восторг ее сменился испугом.

Дракула покивал в смысле полного согласия со всеми Золотинкиными соображениями, в ответ на что она отложила прочь обманувший ее указатель и приняла на колени невозможно тяжелый и древний, судя по затертому переплету, том. Кособокая стопка книг под ней дрогнула, Золотинка поправила ее нетерпеливым движением тела и раскрыла фолиант.

Только что она скользила глазами по непроницаемой буквенной ряби и вдруг, непонятно как, прошла сквозь письмена, как сквозь утратившую жесткость решетку, и провалилась внутрь внезапно ставшего ей внятным смысла и чувства.

Все раздалось, раздвинулось, пространство утратило зрительные границы и вместе с ними естественную незыблемость, возмещая, однако, все потерянное, ускользнувшее из-под ног необыкновенной легкостью света и тени, теплыми токами воздуха, переливами ароматов. Неверная попытка удержать свое прежнее, собственное я, ощущение твердого сидения под собой, тяжесть книги на коленях, напряжение взгляда – все те мышечные, обязательные, хотя и не осознанные ощущения, которые делали Золотинку частью действительности, – эта слабая попытка удержаться, падая, походила на безвольную, заранее проигранную борьбу с мягко обнимающим сном.

Золотинка исчезла. Потерялись понятия, самые названия вещей – не осталось слов. То, что она ощущала, не состояло из слов и понятий, окружающий мир был нераздельным, переливающимся из одного в другое впечатлением, которое, не имея вносящих порядок названий, не удерживалось в памяти. Золотинка – то, что сталось теперь с Золотинкой, – не слышала и не воспринимала мерного жужжания, которое издавала она в полете. Пространство вокруг нее слагалось из противопоставлений светлых и темных пятен, из пронизанных солнцем цветовых далей. Все это не имело пределов, а выплывало из смутной дымки по мере полета и растворялось в мареве клубящегося света. Но шум запахов, их несмолкающий гомон, разноголосица ароматов давала ей исчерпывающее представление обо всем, что находилось впереди, что оставалось сзади, по всему пространству. Сладостные дуновения и темные завихрения угроз давали понятие о протяженности и глубине, тогда как свет и тени, краски не позволяли проникнуть дальше поверхности предметов. Запах шиповника и был весь куст во всем его важном и сложном значении, в то время как зрительный его образ, цветы и листья, не имел глубины. Зрительно куст распадался на отдельные, почти не имеющие между собой связи частности: яркая подсолнечная зелень на подлете была совсем не то, что глухомань ветвей, влажный сумрак у подножия куста... Она опустилась в глубокую чашу лепестков, которые поднимались вокруг белоснежными мясистыми склонами, целиком, ничего иного не ощущая и не сознавая, окунулась в дурманящий сладостный дух, и сразу же...

Сверзилась на пол, еще в пчелином своем естестве ощущая, как заскользили под ней небрежно сложенные книги, – грохнулась. Дико озиралась она, ошеломленная нагромождением поверхностей, бессмысленным узором резьбы, покрывавшей основание стола, и чрезмерной правильностью сложенного квадратами потолка.

– Вы не ушиблись? – спросил бородатый старик с печальными глазами и хищным носом. Полуседые волосы до плеч пышно обрамляли худое лицо... Дракулы. Вот кто это был!

Золотинка пришла в себя. Повесть пчелиной жизни, заключенная в безобразно толстой, смятой страницами книге, перевернувшись вверх, валялась на полу.

И больше того вспомнила Золотинка: встал в памяти Юлий и Рукосил, едулопы... все, что занимало ее в страстной человеческой жизни, все то, что бесследно изгладилось из сознания, когда она провалилась сквозь зыбкую решетку букв. Взошло на ум нехорошее подозрение: оттуда, куда вошла она с такой беспечностью, можно не возвратиться. Не вернуться совсем. Своевременное падение на пол или что это вообще было? – счастливый случай спас рассудок и обратил к действительной злобе дня. Обмазанная медом ловушка ожидала ее на первой же случайно раскрытой странице книги, в первой же случайно подвернувшейся строке. Сколько таких страниц и строк в сорока томах «Дополнений»?

Примостившись на краю стола, спиной к Золотинке, Дракула полистывал книгу.

– Дракула, – Золотинка поднялась с пола. – Где вы были? Где вы все это время были, когда я... Что вы делали?

– Читал, царевна-принцесса.

– Много прочли?

– По правде говоря, немного. Почти ничего.

– А где вы сами находились?

– Здесь. – Он был терпелив, но осторожен в ответах.

– Вы не провалились?

– Я, видите ли, – хмыкнул Дракула, – позакрывал двери. На ключ. И смежные комнаты посмотрел. И вот тоже, – указал пальцем. Разбитое окно во двор Дракула задвинул высокой посудной горкой. – Провалиться никуда не возможно. И снаружи к нам никто не провалится. Будьте покойны.

– Но вы что-то читали? Вы уверены, что читали?

– Какая-то невнятица. Через пень-колоду.

– Ладно, – сказала Золотинка. – Дайте то, что читали, а это... мое, лучше и не смотрите.

Он бросил на опрокинутый том внимательный, но ничего не выражающий взгляд.

На этот раз Золотинка уселась за стол и особо предупредила Дракулу: если зачитаюсь, толкните в плечо. Дворецкий, может быть, и не все понял, но донимать вопросами Золотинку не стал и только кивнул.

Золотинка опасливо заскользила по строкам, убеждая себя не забываться, ни на мгновение не расставаться со своим подлинным я. Это главное. Порука против гибельного забвения.

Это главное, о котором она не позволяла себе забывать, ясное самосознание, мешало ей вникнуть в значение тесно составленных букв. И пока она помнила это главное, решетка букв держала ее своей непроницаемой, хотя и зыбкой поверхностью. Вроде того, как бережно и вкрадчиво человек вступает на тонкий лед, продвигается все дальше, почти не отрывая ног, крошечными шажками. А там и здесь, перекатываясь по ледяному полю, что-то потрескивает...

С трудно бьющимся сердцем Золотинка пробила снизу искрящуюся, переливчатую поверхность и выскочила в пологую волну. Судорожно разевая рот, отплевываясь соленой влагой, она увидела сразу во все стороны, сколько можно было охватить взором с гребня невысокой волны, залитый расплавленным солнцем окоем. Пустыня вод. Ни берега, ни паруса. Теперь Золотинка вспомнила, что там, на холодной глубине, где она очутилась, когда впала в книгу, нельзя было обнаружить даже признаков дна.