Книга третья роман slovania ru редакция 2011 года

– Давайте... еще попробую. Надо что-то делать, – сказала она, страдая.

Ладонь ее, однако, не ощущала раны. Внутренняя душевная немочь мешала ей удержать в представлении растерзанное болью запястье, от которого исходили толчками жгучие волны. Мука эта отдавалась под сводом черепа и в позвоночнике, острые, как лезвия, лучи ее возвращались ознобом до самых кончиков пальцев. Одеревенев от напряжения, Золотинка раз за разом соскальзывала с бурлящих мучений куда-то в сторону, в холод, теряя самообладание и веру.

И пробовала она все то же при горящем камне Рукосила, он мало чем помогал. Но, верно, не только это, не только слабость волшебного камня, который и в сравнение не шел с великим Сороконом, не только недостаток сноровки и самообладания мешали Золотинке сосредоточиться, было и другое. Она ощущала преграду, чужую волю, заклятие, через которое не могла проникнуть, чтобы сомкнуться с естеством раненого. Голым усилием ничего нельзя было взять.

А за спиной Золотинки ожидали своей очереди сумрачные мужи Шист и Расщепа. Врачи успели скинуть кафтаны, закатали рукава, а на лавке, нарочно пододвинутой, разложили набор костоправных приспособлений: всякое отточенное, граненное, изогнутое, зубастое железо. Врачи готовы были взяться за дело тотчас, едва беспомощная волшебница уступит место у ложа больного. Более округлый, степенной полноты Расщепа и его угловатый, сложенный дородными уступами товарищ Шист.

Когда Золотинка отстранилась в изнеможении, Шист, удерживая голову больного, поднес к его стучащим зубам стакан маковой настойки, а Расщепа тем временем, обругал не так наложенную невежами повязку и принялся ее развязывать. Врачи изъяснялись отрывисто и неполно, но даже нескольких замечаний было достаточно, чтобы уразуметь их намерения. Именно: выдолбить, выдернуть, вывернуть, вырезать, а при необходимости и выжечь.

Золотинка не стала ничего говорить. Во всяком случае, на этих людей можно было оставить Юлия, больного они не бросят, пока сохранится хоть малейшая возможность вытягивать, выворачивать и вырубать. Оставалось только надеяться, что здравый смысл и природная человечность уравновесят в нужных долях костоправное рвение.

– Боюсь, товарищ, придется отрезать руку, – негромко пробормотал Шист, ощупывая посинелый локоть юноши.

– Инородное тело между лучевыми костями, – сказал Расщепа, ковыряясь в ране железным крюком.

Шист напрягал тяжелые плечи, чтобы, несмотря ни на какие рывки и стоны, не выпускать залитую кровью руку раненого. Побуревшая повязка пала на пол.

– Заражение, – заметил кто-то из них. Достаточно было взгляда на прошибленные потом лица врачей, чтобы уяснить себе, как обстоят дела.

– Будем рвать.

– Потом резать.

Золотинка напряженно ждала, к чему они придут, и не стерпела.

– Не трогайте только руку. Не надо резать, прошу вас! – воскликнула она с мольбою. И повторила, потянувшись к врачам, когда они оторвались от дела, чтобы потратить на девушку взгляд. – Пожалуйста, сохраните руку!

– К концу дня, барышня, – раздражительно возразил Шист, – огонь поднимется до плеча. Тогда нечего будет и отрезать!

– По локоть, – пояснил Расщепа, показывая глазами место, где удобно будет отпилить руку.

Бледный, изможденный лицом Юлий мучался, прикрыв веки, вряд ли он сознавал, что происходит.

– Но как же? – лепетала Золотинка. – Спросите княгиню Нуту. Как же так... не спросив?

Врачи не отвечали, да Золотинка и сама понимала, что нет у них времени на пустые препирательства.

– Ну, подождите до полудня! – продолжала она в отчаянии. – До полудня хотя бы, а? Умоляю!

– Это опасно, – обронил Шист, не оглянувшись.

Они не слушали, и Золотинка сделала усилие, чтобы овладеть собой и переломить течение разговора. По некотором времени она сказала вполне твердо, столь твердо, сколько нашла мужества:

– Подождите до полудня, говорю! Вся ответственность иначе... будете отвечать головой!

Бедные врачи! Сколько раз они отвечали головой за всякий хрип и сердечное колотье вельможных особ! Они прекрасно знали, что такое отвечать, и склонялись к тому, чтобы принять к сведению Золотинкины предостережения, имела она права на угрозы или нет.

Тогда Золотинка метнулась к воеводе Чеглоку, который на той стороне очага толковал под стоны Юлия со своими полковниками и сотниками.

– Нужно искать Рукосилову библиотеку, – загорячилась Золотинка, – дайте людей. Человек десять крепких парней, придется ломать стену. Книги в каменной стене.

– Щавей, найдете десять? – вскинул утомленные глаза Чеглок.

Они так и не успели выяснить трудный вопрос, где найти людей. За раскрытой дверью на лестницу всплеснулся вой – яростный, но, словно лишенный силы, испуганный. Послышались удары, бестолковый шум свалки. Стража у дверей кинулась на выручку товарищам, не понимая, впрочем, что происходит, и почти сразу отхлынула обратно. Ратники пятились.

В этот миг отчаяния, вполне понимая, что трещат последние оплоты, под ужасные стенания Юлия, когда дворяне сбились в кучу вокруг Чеглока, ощетинившись, как стая рычащих с испугу собак, Золотинка вспомнила о своей людоедской образине – на губах ее запеклась кровь. Нужно было наконец и умыться. Она удовлетворилась кувшином кислого вина. И пока за дверью лязгали под жуткие крики мечи, раздавался остервенелый топот и грохот падения, Золотинка наскоро вымыла щеки, оттирая их от засохшей крови, сполоснула рот и, не глядя, сунула куда-то кувшин...

Ратники раздались, и в проеме двери выросли очертания воителя, который в одиночку разметал стражу.

Витязь не имел головы и сражался голыми руками.

Отброшенные было ратники приняли его в копья – воитель отбил железо небыстрым взмахом руки, затрещали ратовища, и один из наседавших упал. Безголового витязя рубили и кололи напропалую, не причиняя ему заметного вреда. Он продвигался, упавшие расползались из-под тяжелых медных ног, все обитатели караульни подались вспять, не в силах совладать со страхом, а Золотинка ограничилась тем, что уронила кувшин. Поставила его в пустоту и разжала руку – кувшин лопнул об пол с хлюпким звоном.

– Порывай, стой! – крикнула она, не имея за душой ничего другого.

И медный человек остановился. Порывай или Лоботряс другим словом. Где был теперь этот лоб? Расплющенную и свернутую набок голову трудно было уже назвать головой в собственном смысле слова. В смятой башке не различались ни лоб, ни глаза, ни нос. Что уж говорить о самой возможности трясти лбом, которая подразумевает нешуточную изворотливость и сноровку. С другой стороны, если Порывай и отличался когда легкомысленными ухватками, то ныне в скрипучей его поступи не осталось ничего порывистого. Мерный шаг его отличался мертвенной неумолимой медлительностью. Претерпев падение с каната, Порывай-Лоботряс перекорежился: одно плечо выше другого, тонкий стан прогнулся; медный человек подволакивал ногу и неважно владел рукой. Грудь его и плечи, медные пясти и локти поблескивали свежими зарубками.

Павшие духом ратники противостояли безголовому витязю редким нестройным рядом, особо прикрывая Юлия, который опять, кажется, потерял сознание, в то время как врачи, нисколько не устрашенные пришествием истукана, продолжали ковыряться в ране и без успеха пытались выдрать засевший в костях зуб.

– Что ты приперся? – заносчиво спросила Золотинка.

Вопрос этот занимал всех присутствующих, кроме Юлия. Порывай развернулся, словно желая отвечать.

– И что людей расшвыриваешь? Мозги набекрень?! – сказала она еще.

Пораженный как будто верной догадкой, медный человек пребывал в похожем на столбняк оцепенении. Он мешкал. Казалось, голос девушки имел над ним тайную власть, но кто знал, как далеко эта власть простирается? Золотинка, во всяком случае, не спешила ее испытывать, полагая, что долготерпение Порывая имеет свои, никому не ведомые основания и потому, разумеется, не беспредельно. Она лихорадочно соображала, как бы это исхитриться и отправить болвана восвояси.

– Вот что, дружище, – продолжала она с притворным добродушием. – Сейчас я напишу письмо Рукосилу, и надо его снести. Рукосил теперь Видохин, ты отлично знаешь. Будем говорить, Видохину, если тебе так больше нравится. Снеси письмецо и не обижайся за мозги, ладно?

Болван как будто не обижался. Ни единым телодвижением не выдавал он затаенных чувств, не соглашался, но и не выказывал возражений. Все он чего-то ждал.

Золотинка оглянулась: Чеглок и присные его напряженно следили за переговорами. Она показала руками: дайте перо, дайте бумагу и чернила. И они тоже, захваченные этой дурью, непонятно с какой стати устраивая на ровном месте заговор, засуетились, показывая друг другу жестами, телодвижениями и даже выразительным вращением глаз, что Золотинке нужно. И как можно скорее – на этом они особенно настаивали, ожесточенно сигнализируя руками. На счастье нашелся писарь. Этот не нуждался в уговорах, без лишних кривляний, хотя и молча, он выложил потребные принадлежности на скамью, где Золотинка устроилась писать.

Она не раздумывала. Вскрики и стенания тяжело страдающего Юлия подстегивали мысль, оттого и письмо получилось короткое, решительное, но не весьма хитрое.

«Рукосил! У меня твой перстень, ты понимаешь, что это значит. Ничего хорошего для тебя. Не обольщайся. Мы могли бы разойтись по-людски, если бы ты освободил Юлия от едулопова зуба. Золотинка».

Порывай ждал, ни разу не изменив полной, поражающей чувства неподвижности. Но Золотинка не особенно уже удивилась, когда он принял письмо. И заскрипел мимо охотно раздавшихся ратников назад в сени к хозяину. И дальше... дальше слышен был в коридорах трудный скрипучий шаг.

Каким образом это удивительное посещение входило в расчеты Рукосила? Золотинка не успела обдумать мысль.

– Что вы можете предпринять, шударыня? – веско расставляя слова, спросил Чеглок, едва только посланник чародея удалился.

– Спасение в книгах Рукосила! Нужно знать, в этом всё дело! Если бы только знать... Возможно, все очень просто, проще простого, – горячечно говорила Золотинка, тиская руки. – Дайте людей. Придется ломать стену.

Воевода щелкнул пальцами, оглядываясь:

– Елизар!

Недавно явившийся с воли Елизар был красен, измучен и часто вытирал рот тыльной стороной ладони.

– Людей мало, человек сорок, – доложил он. – Большая часть крепости во тьме, и черт его знает, что там копошится. – Он опасливо глянул по сторонам и наклонился к сидящему на лавке вельможе: – Неладно выходит, воевода. Которые Рукосиловы... Все живехоньки в подземелье, как мы их туда загнали. А наших градом побило. Гибель сколько. Раненых одних прорва. Какой из него вояка, если в голове дыра?.. А тех-то… Рукосиловых, больно много осталось. – И он засвистел сиплым шепотком: – Так не будет ли распоряженьица? Может, распоряженьице выйдет? Всех бы подобрать, под корень... Пока под замком. Положили бы как овец. Ладно-то было бы. Аккуратно.

В мужиковатом, опухлом с перепоя лице служилого не видно было и признаков чего-то жестокого или хищного, скорее так... хозяйственная озабоченность.

Чеглок обдумывал предложение.

– Послушайте как вас?.. – не стерпела тут Золотинка.

Служилый ответил не прежде, чем получил молчаливое разрешение воеводы.

– Елизар Пятой, барышня. Шевырева пешего полка сотник. За мной караул по замку.

– Послушайте, Елизар! – продолжала Золотинка с едва прикрытым негодованием. – Вас сюда на свадьбу пригласили!

Поразительно – Елизар смутился. И, совсем уж трудно поверить, неловко заерзал Чеглок.

– Пойдемте со мной, – сказала Золотинка мягче. – Я выведу из тюрьмы Поглума. Страшный зверь. Если поставим его на караул, никакие полки не пройдут.

– Дайте ей десять человек, Елизар, – коротко сказал воевода. – Пусть распоряжается.

Начинать нужно было, пожалуй, с дворецкого Хилка Дракулы – поднять его на ноги. Иному проводнику Золотинка и не могла бы довериться.

– Подождите до полудня! Обещайте мне сохранить руку до полудня! – сказала она врачам напоследок. Задержала взгляд на запрокинутой голове Юлия – без кровинки, и с тяжелым сердцем заспешили вон, на волю. Невозможно было выносить в бездействии безысходные страдания раненого.

Между растерзанными бурей облаками в смутном небе неслась луна, дело было к утру. Прямо под тучами, не давая увлечь себя их безумным бегом, горбатились разоренные градом крыши, отблескивали в пропадающем лунном свете обнаженные стропила – мерзлые глыбы припавших к земле зданий держали их в неподвижности. Внизу багрово искрились на подтаявшем льду костры стражи.

Сообразив стороны света по вершине башни Единорога – ущербный месяц летел справа – Золотинка прикинула время и получила обескураживший ее итог: до рассвета, если только можно было верить приблизительным расчетам, до первого брезгу оставалось часа два. Это в лучшем случае. А может, и меньше.

Неровный слой раскисшего льда хрустел под ногами. Золотинка скользила слишком большими для нее башмаками Лепеля, и много неприятностей доставлял тяжелый подол платья, волочившийся по смешанному со снегом мусору. Разорванный ветром огонь факела путал тени, так что сверкающая пляска ледяных искр тут же обращалась мглой – не хитрость была бы и ногу подвернуть. Перебираясь через вспученное брюхо лошади, лежавшей прямо в оглоблях, Золотинка споткнулась и побила ладони. Оставалось только скрипеть зубами, чтобы не смущать спутников отъявленной портовой бранью.

В конторе дворецкого по обеим смежным комнатам гулял ветер, трепал огонь факелов и распоряжался дверью, то прихлопывал ее, то раскрывал с томительным скрипом. Под разбитым окном на столе поблескивали мокрые осколки, страницы растрепанной книги переложены были снежным месивом. Подтаявшая вода заливала пол.

Опрокинувшись на лавку, Дракула хранил торжественную неподвижность. Колом торчала борода, на глаза легла плоская шляпа с мягким осевшим верхом и узкими полями.

Осторожный толчок отозвался тупым мычанием.

– Будите! – Золотинка отстранилась от лавки. – Что хотите, поставить мне Дракулу на ноги!

Но никакие меры не могли вернуть дворецкого из блаженных угодий, куда он своевременно удалился. Затрещины, колотушки и уговоры оказали заметное воздействие лишь на шляпу – она свалилась на пол, то есть в лужу. Обступившие бесчувственное тело служилые хранили все же известное уважение к чину и возрасту: потерянную шляпу возвратили по принадлежности – водрузили на лоб и для верности прихлопнули. Однако шляпа не задержалась на безвольно мотающейся голове, а снова соскочила в лужу. Ее нахлобучили еще раз, и еще, с поразительной последовательностью извлекая из воды, отряхивая и хлестко шлепая «на кумпол» блаженно отсутствующего Дракулы; лицо и борода его покрылись грязными брызгами. Наконец, дружным усилием всей ватаги непослушное тело дворецкого было вздернуто стоймя, хотя и нельзя сказать, что на ноги. Некоторое время его удерживали в обманчивом равновесии, а шляпой, превратившейся уже в половую тряпку, не прибегая к промежуточному нахлобучиванию, прямо отхлестали по роже.

Встряхнувшись, Дракула икнул, слипшиеся грязной водой веки его дрогнули и мутный взор застиг Золотинку.

– Царевна-принце-есса! – пробормотал он, искривляя губы гораздо выразительнее, чем это требовалось для внятного произношения. – Позвольте ручку...

Она заторопилась:

– Дракула, очнитесь! Я в отчаянном положении! Помогите! Без вас не обойтись!

Вместо ответа он захрипел и вывернулся из ослабевших объятий служилых, которые проявили не оправданную прошлым опытом доверчивость. Дракула рухнул на пол и стукнулся головой.

Золотинка только зубами скрипнула:

– Сколько нужно времени, чтобы привести дворецкого в чувство?

Служилые не высказывались, полагаясь, как поняла Золотинка по некоторым взглядам, на суждение одного тощего ветерана, который и заговорил:

– Чтобы поставить на ноги, это, значит, один образец. А ежели, чтобы в понятие вошел... так тоже есть средство. А все ж таки как натура позволит. Как натура уширится.

– Ну, мне у натуры спрашивать не с руки, – резко сказала Золотинка. – Трясите!

Они предпочитали поливать победную голову дворецкого ледяной водой, собирая ее с полу при помощи размокшей шляпы. Досадливо переминаясь, Золотинка отступила к порогу смежной комнаты, где ее ожидал Елизар Пятой.

– Так видел я давеча ваш изумруд, барышня. Что вы беспокоились, – заметил вдруг сотник после короткого разговора.

– Где? – ахнула Золотинка и сама перебила ответ, возвратившись к частностям: плоская цепь, большой изумруд в листьях.

Елизар частности не оспаривал.

– Только не наше это дело, барышня, краденое покупать. Не приучены, – важно сказал он. – Парнишка-то больно шустрый: куда там! Двенадцать червонцев. А цепь-то краденая, в руках горит. Я сразу почуял, он и за шесть отдаст. – Елизар Пятой внимательно присматривался к барышне, пытаясь, видно, утвердится в своих первоначальных предположениях. – А что прямая цена цепочечке-то той будет? – спросил он осторожно. – Парнишка хотел двенадцать. Так я не дал.

– И ты его упустил? – ахнула Золотинка.

Понятливый сотник сразу уразумел необходимость перейти на шепот. Они зашли в темноту.

– Ежели бы я, к примеру, взял вашу цепь за дюжину кругленьких червонцев, да потом бы, к примеру, вам ее и принес честь по чести, положили бы вы, не спрося, где взял, дюжину кругленьких сверху?

– Положила, – кивнула Золотинка, не зная даже, как себя и держать.

– А что прямая цена будет?

– Двести червонцев, – тихо сказала Золотинка. Но, конечно же, покривила душой и поправилась: – Не меньше двухсот. Никак не меньше. Ни в коем случае.

– Двести червонцев?! – ахнул в свою очередь и Елизар.

– И ты его упустил? Где это было? Когда?

– Да кто ему среди ночи больше даст! – ворчливо возразил Елизар. – Ко мне и вернется.

– Где ты его видел?

– Ну, это уж наше дело, – замкнулся тут Елизар. – Вас это, барышня, простите, пусть не беспокоит. Цепочку я вам принесу. Цепочка вам будет. Остальное, что ж... дело житейское. Сколько, значит, дадите?

– Кажется, договорились, – возразила Золотинка. И добавила почти тотчас, опасаясь искушать судьбу: – Денег у меня сейчас больше нет, а потом я тебя за это хорошенько отблагодарю. Не пожалеешь.

Елизар подумал еще мгновение-другое и кивнул.

– Прохиндей не хуже всякого. Куда он денется?!

Незнакомый Елизару прохиндей, как уяснила все ж таки Золотинка, предлагал краденую цепь еще до того, как поднялся шум, – сразу, едва только вынес из караульни во двор. Вряд ли переполох от него укрылся. Наверное, прохиндей, не спустив цепь сразу, теперь поостережется.

Золотинка едва удержалась от искушения бросить Дракулу и сейчас же отправится с Елизаром на поиски Сорокона. Однако до полудня оставались считанные часы, а Золотинка – с Сороконом или нет – понятия не имела, как к излечению Юлия и подступиться. И потом, надо думать, Елизар добычи уж не упустит.

– Разыщи меня тотчас, если что, – напутствовала она спустившегося на темную лестницу Елизара. – Сейчас я иду в тюрьму, чтобы выпустить на волю голубого медведя, а потом наверх в Рукосиловы покои. В Старых палатах, там на третьем ярусе библиотека.

Елизар ушел, многословно уверяя барышню, что уладит все к обоюдному удовольствию – пусть барышня и в голову себе не берет. Она же вернулась в освещенную сильно чадившим факелом контору дворецкого, который упорствовал на полу.

– Ну, хватит! – велела Золотинка звенящим голосом. – Вот что: готовьте носилки, – и прикрикнула, чтобы пресечь недоумения: – Да-да, носилки! Протрезвеет на ходу.

Бывалые мужички сняли с петель дверь, и оказалось готовое ложе. Пока они это ладили, Золотинка обнаружила в испоганенной шапке Дракулы заколку с золотым украшением и этой иглой, наконец, застегнула себе спину пониже шеи. Между тем дворецкого взгромоздили на дверь и подняли.

Было ли это естественное пробуждение потерявшего остойчивость человека или сказалась та самая способность натуры к уширению, о которой глухо упомянул ветеран, только Дракула, вознесенный под потолок, очнулся. Пытаясь привстать, он вывел из равновесия всех шестерых носильщиков, тоже, понятно, пьяных; с хрустом топоча стекло, они разом шатнулись.

– Царевна-принцесса! – хватился за край двери Дракула, отыскивая глазами девушку. – Когда позволено было... бы…

– Поздно, Дракула! – оборвала его Золотинка. – Тебя несут в тюрьму. Где ключи?

Сразу как будто бы протрезвев, он вполне осмыслено показал платяной шкаф, где Золотинка нашла тяжелую корзину с ключами, а потом подумал-подумал и обвалился навзничь – все шесть носильщиков шатнулись в другую сторону.

При выходе на лестницу носилки в узком проеме вывернулись, Дракула заскользил и хлопцы прижали его к косяку, чтобы не выпал. Верный вновь усвоенной им бесчувственности, бедняга даже не пикнул.

Золотинка поручила ключи ветерану, который предупредил ее о возможности натуры «уширяться», а сама последовала за носилками, замыкая шествие. Во дворе попался им Елизар. Ничего утешительного он не сообщил, но спустился вместе с Золотинкой на нижний двор, чтобы потолковать с караульными.

У большого костра из разбитых телег, из колес и драбин, сидели под охраной курников разоруженные и лишенные ключей тюремные сторожа, которых Золотинка сейчас же признала.

– Поглум? – замялись они, блудливо переглядываясь. – Не ладно со зверем...

– Идемте, – велела Золотинка, не вступая в объяснения.

Загремели засовы, распахнутый зев тюрьмы встретил гулом. Дракула зашевелился и опасливо зыркнул со своего качающегося ложа, когда носильщики ступили на стертую каменную лестницу. Решетки загонов по обеим сторонам прохода пестрели выхваченными огнем лицами, нечто вроде лесного шума покатилось во мглу. За прутьями клеток томились разоруженные ратники Рукосила, многие из них, не прочухавшись еще с перепою, валялись у ног товарищей.

– Пить! Воды! Нутро жжет! Водички бы, а? ради бога! – просительный, раздраженный, озлобленный вой преследовал странное шествие с поднятым на дверь дворецким.

– Терпите, братцы, что делать, – лениво отбрехивался сторож. – Я и сам без ключей.

Крик смолкал по мере того, как проход погружался во тьму: продвижение света пробуждало жизнь и жажду, лихорадочное волнение в клетках по обеим сторонам, а тьма возвращала отуманенных вином узников в небытие. Когда шествие миновало последние загородки, позади осталось смутное ворчание.

Расчлененная огнями ватага затерялась в путаных, непроницаемых для голоса и для света неровно вырубленных ходах. Впереди ступал мягкими кожаными бахилами сторож, которого Золотинка отлично помнила по собственному тюремному опыту. Это был поджарый, с рыскающей походкой хмырь; на небрежно вылепленной роже выделялся несоразмерно большой изменчивый рот, улавливался при забегающем свете факела резкий очерк горбатого носа и странно посверкивали белки глаз. Одевался тюремный хмырь во все темное, что можно было поставить в связь с известной его привычкой бесшумно скользить по каменистым россыпям и тропинкам подземелья. Имя его было Карась.

Путь предстоял не близкий, потому что Поглум, как, осторожно выражаясь, объяснил Карась, учинил большое беспокойство и ребята «после всей это чертовщины, барышня» решили перевести медведя в местечко понадежней.

– Куда?

– В колодец, – пакостно хихикнув, признался Карась. – Очень уж разошелся.

– Заманили, – коротко отвечал Карась. Не трудно было догадаться по выражению пакостной рожи, что «заманили» было наиболее мягкое и благопристойное выражение из тех, что имелись у сторожа на уме. Золотинка не стала расспрашивать.

Временами она заглядывала в боковые проходы, где узнавала все те же серые лица и костлявые мощи. Безучастное молчание узников, не ожидавших от появления златовласки никаких перемен своей участи, наполняло девушку ощущением вины. Она остановилась.

– Освободить! Немедленно всех освободить! – решительно сказала она, ни к кому в особенности не обращаясь.

– Кузнец нужен, – уклончиво возразил Карась. Он, конечно же, плохо представлял себе пределы Золотинкиной власти, но кто их вообще ведал? Полномочия ее зиждились на вооруженной силе, девять случайно собранных и случайно вооруженных людей и были ее правом. Довольно убедительным для бывалого Карася.