Книга третья роман slovania ru редакция 2011 года

– Да? – протянула Золотинка, отступая на шаг.

Поплева, заметно задетый, вздохнул и прижал к груди убедительно растопыренную пятерню:

– Для полноты истины следует признать, что я вообще-то... как бы это половчее выразиться... вообще-то я учитель мудрости.

– Да? – хмыкнула Золотинка.

И тут раздался голос Тучки:

– А ты присядь, малышка! – Улыбаясь, Тучка подвинул ей небольшое, уютное облачко.

Она замерла, а Тучка, круглолицый, остриженный, как арбуз, призывно раскинул руки и сказал жалобно:

– А мне?

– Тучка, ты тоже не настоящий? – сказала Золотинка, не справившись с голосом, – и не естественно, и не беззаботно. – Ты убит?

Круглое лицо Тучки исказилось, он неровно задышал и поймал зубами непослушно заходившие губы.

– Прости, родной! – Золотинка сорвалась с места. Залегшее на пути облачко отскочило под ногой, невесомое и мягкое в столкновении. В объятиях Тучки Золотинка разрыдалась.

– Я тоже учитель му-му-удрости, – всхлипывая, промычал Тучка.

Они обнялись все втроем, все трое рыдая. Братья целовали дочку мокрыми губами в мокрые щеки, целовали плечи под непросохшей тканью, в уши целовали и за ушами, там где начинались корни золотых волос, целовали залитые слезами глаза, целовали руки.

– Видишь ли, малышка, – начал Тучка, пытаясь явить собой пример рассудительности, но продолжать не смог. Он отчаянно зашмыгал носом и остановился, чтобы достать из просторных синих штанин похожий на парус платок.

Пока Тучка утирался, воздыхая, Поплева отвернулся, чутко отодвинувшись, и высморкался. Сильно сброшенная, сопля полетела в пространство, посверкивая, и скоро стала как маленькая, едва приметная в черноте звездочка. Долго-долго она затухала, не теряясь совсем.

– Видишь ли, малышка, – кое-как справившись с собой, продолжал Тучка. – Мы, собственно говоря, только проводники, только проводники. В виду неведомых берегов, где лот показывает тебе то две сажени, то двадцать, а прилив меняет течение, ты бросаешь якорь, чтобы дождаться отлива и принять на борт вожа. Без вожа не обойтись. Словом, мы проведем тебя изменчивыми путями истины.

– Но как долго? – спохватилась Золотинка.

– Ты можешь убрать паруса, оставив фок и марсели?

– Никак не могу задерживаться. Никак.

– Все же придется для начала взять к ветру и лечь в дрейф, – заметил Поплева, окончательно улаживая дела с носом: утихомиривая его и оглаживая. – Самый короткий переход по путям истины считается в два с половиной года. Пробег поболее – тридцать пять лет. Ну, а так, чтобы в основные гавани забежать, нигде не задерживаясь, так это сто пятнадцать лет будет. Только, кажется, ни один человек еще всех гаваней не обежал.

– Видишь ли, малышка, – продолжал Тучка, запихивая платок в штанину, – истина существует сама по себе...

– Истина существует! – поднял палец Поплева.

– ...Но, чтобы истину постичь, нужна вера. Вера в истину. Истина нуждается в вере.

– Воистину так! – подтвердил Поплева, выставляя тот же палец, черный от въевшейся по трещинкам смолы.

– Вера в истину! – продолжал Тучка. – Но вера без любви не уцелеет.

– Святая истина! – поддержал Поплева.

– Истина безмерна. Чтобы выдержать ее испепеляющий свет, нужно укрепленное любовью сердце. Вот в чем дело. Теперь ты понимаешь?

– ...Почему мы здесь? – завершил Поплева.

В голосе не слышалось торжества. Скорее наоборот, странным образом неуверенность, он оглянулся на брата и тот прибавил, как бы извиняясь:

– Неважно кто.

– Совершенно неважно! Любовь в тебе. Любовь всегда в любящем, в том, кто любит.

– Неважно, кто поведет, это условность. Пусть это будет двадцатилетний мальчишка, который не умеет подвязать риф-штерта, – извини. Если только ты его истинно любишь, или кого другого, любишь вообще...

– Ты на кого намекаешь? – спросила Золотинка не без вызова.

– Не намекаю, а прямо имею его в виду.

Настало продолжительное молчание. С ними невозможно было лукавить. Ведь они были истиной!

И братья прекрасно понимали, что значит это молчание. Они безошибочно верно, с чудодейственной проницательностью постигали тайные душевные движения Золотинки.

– Ты многого хочешь, – заметил Поплева.

– Я много хочу, – подтвердила Золотинка.

– Значит, будешь несчастна.

– Это уж как придется. Я не гонюсь за счастьем.

– Тогда ты будешь счастлива.

Братья с готовностью оставили трудный разговор, как только перестала продолжать Золотинка. Она подтянула недалеко отлетевшее облачко и устроилась на нем, испытывая потребность создать хотя бы видимость опоры, разложить пространство на верх и низ. Возможно, именно с этого Род Вседержитель и начинал сотворение мира.

Оглядевшись по сторонам, она не увидела во тьме ничего нового. Даже слабая звездочка Поплевиной сопли, удаляясь в бесконечность, померкла. Братья не подгоняли Золотинку. Поплева занялся трубочкой; она явилась между пальцев правой ноги. С обезьяньей ловкостью он поднял трубку на уровень груди и принялся высекать искру, действуя тремя конечностями сразу, что чрезвычайно облегчало дело: руками держал кремень и кресало, а ногой трубку. Когда табак задымился, Поплева сразу же, не теряя времени, ногой вставил трубку в рот и осторожно затянулся.

– Поплева, что ты делаешь? – спохватилась Золотинка. – У меня мурашки по коже... даже неприятно.

Поплева смутился так, что закашлял, поспешно перенял трубку рукой, а ногу вернул на место – то место, где ее и пристало видеть.

– Извини, малышка! Извини! Больше этого не повторится!

– Да нет, пожалуйста! – пошла на попятную Золотинка. – Как тебе удобнее. Пожалуйста! Просто не по себе стало – странно.

– Больше этого не повторится! – истово заверил Поплева.

– Дуралей! – мягко упрекнул его Тучка и отвесил брату щелчок в темечко.

Поплева старательно махал рукой отгоняя дым. Задумчивая Золотинка подобрала ноги и скрестила их под собой тугим переплетом.

– Так говорите, два с половиной года?

– Да! Но срок еще не пошел, – пояснил Тучка.

– Мы не вышли в море, – добавил Поплева, попыхивая дымом. Сизые туманности медленно расходились прочь. В неспешном вращении они сжимались, плющились, все более и более напоминая собой раздутые в середке мерцающие блины.

– На Земле, там тоже пройдет два с половиной года? – спросила Золотинка, покусывая ноготь.

– Ну нет, что ты! Меньше! – заверил Тучка.

– На Земле около двух месяцев, – сказал Поплева. – Много три. Ну, а если очень поджаться, то и за полтора можно управиться.

– Полтора месяца! – ужаснулась Золотинка.

– Видишь ли, малышка, – кашлянув в кулак, начал Тучка, – не хотелось бы учить дурному...

– Ни в коем случае! – вставил Поплева.

– ...Но обстоятельства складываются так, что ты вряд ли ему поможешь.

– Кому? – спросила Золотинка, надежно защищенная от кривотолков заранее разлитым по щекам румянцем.

– То есть никому вообще, – мягко уточнил Поплева.

– В лучшем случае, никому не поможешь, – напористо продолжал Тучка, – в худшем – наломаешь дров. То, что случилось с Юлием... О! Это тебе не по зубам! Если возвратишься без промедления, то и тогда вряд ли сумеешь хоть чем-нибудь облегчить его страдания. А за два с половиной года здесь ты узнаешь много больше того, что нужно...

– То есть с избытком, – не замедлил вставить Поплева.

– ...Чтобы справиться с бедой. Через два с половиной года земные беды и напасти станут тебе вот... сущим пустяком. Ты будешь другим человеком. Если вообще человеком. Совершенно другим. Ты сможешь излечить Юлия прикосновением пальца.

– Послушайте, – перебила вдруг Золотинка, напряженная мысль которой держала несколько предметов сразу, – здесь Рукосил бывал? Это ведь его книга. Мы ведь в Рукосиловой книге.

– Рукосил не был. Нет, не был, – ничуть не удивился вопросу Тучка. – Он никого не любит.

– Путь к истине для него навсегда закрыт, – пояснил Поплева.

– И тогда, значит, я смогу вылечить Юлия?

– В интересах истины должен, однако, заметить, – как-то не очень внятно, приглушенным голосом пробормотал Тучка, – что через два с половиной года, ну, то есть через два месяца, бедняге уже ничем нельзя будет помочь.

– Иными словами, будет поздно, – смущенно ухмыляясь, пояснил Поплева.

– А теперь рано.

– Ни так, ни сяк, – опять вставил Поплева.

– То есть все равно.

– Что в лоб, что по лбу.

– Сейчас ты не в состоянии помочь, а потом помогать будет некому.

– Кстати! – с деланным воодушевлением воскликнул Поплева. – Через два месяца и эта безобразная буча с едулопами как-нибудь разрешится! Вообще, ты сможешь вернуться, когда захочешь, в любое место Земли. Все будет тебе доступно. Все или почти все. Очень многое. Ну уж, во всяком случае, больше, чем теперь. За это ручаюсь.

– Через два месяца.

– А случай может не повторится.

– Вы знаете, где сейчас настоящий Поплева? Тот, что на Земле? Что страдает?

– Истина выше таких частностей, – суховато заметил Поплева.

– Она как бы парит, – для убедительности Тучка взмахнул руками.

– Я возвращаюсь.

Братья переглянулись. Поплева вздохнул, отвернулся и пристукнул недокуренной трубкой по ребру ладони – горячая зола, пепел вперемешку с не прогоревшим табаком сыпанули туманным облачком, в котором клубилась, расходясь все шире, звездная россыпь искорок.

– Как мне вернуться? – повторила Золотинка.

– Ты далеко зашла, – с неверной, словно бы ищущей улыбкой на устах возразил Тучка, – раз уж ступила – шагай. Полузнание, полуистина, полуправда – это, в сущности, препакостнейшая зараза.

– Не уговаривай: втемяшится, так не переупрямишь, – сказал Поплева, томительно вздыхая. – Для полноты истины должен поставить тебя в известность, малышка, что преждевременное... неблаговременное возвращение возможно. Допускается. Через трубу. Пожалуйста!

С несчастной гримасой на лице он махнул, и в черноте возникло желтовато-медное жерло. В нем заходили сполохи, послышалось нарастающее гудение, тот напряженный воющий гул, какой дает хорошая печная тяга.

– Разве я туда влезу? – поежилась Золотинка.

– Пятнадцать верст в поперечнике – как не влезть?! Это кажется – трубочка. Издалека. Здесь все не близко. – И Поплева опять вздохнул. Видно, здешние расстояния не доставляли ему радости.

– А! – протянула Золотинка, нимало не успокоенная. – Но ведь там... такое пекло?

– Не без этого,– заметил Поплева.

– Но никто еще не сгорел, – утешил Тучка.

– Другое дело последствия. Они возможны, – сказал Поплева и как-то суховато, по-казенному добавил: – Мы не отговариваем.

Тщательно прочищая мизинцем и продувая свою кургузую трубку, Поплева раз за разом извлекал из нее тоненький сиротливый посвист, который терялся в давящем уши, оглушительном реве далекого жерла. Нужно было напрягать голос.

– На мироздание хочешь глянуть? Одним глазком? Раз уж попала, – прокричал Поплева. – Долго не задержим.

– На мироздание? – протянула Золотинка.

– Одним глазком! – Тучка сомкнул пальцы колечком.

– Хочу, – прошептала Золотинка так, что и сама себя не расслышала в жутком, надрывно дрожащем вое жерла. Но братья расслышали.

И тотчас ревущее жерло исчезло, адский шум, как обрезало. В звенящей тишине повсюду, со всех сторон сразу высыпали алмазной пылью звезды. Золотинка увидела изумительно голубой, белый и яркий шар размером с тележное колесо и без какой-либо подсказки уразумела, что это чудо – Земля. Как-то сразу, без объяснений она схватила суть представшего во всех основных взаимосвязях и соразмерности. Ближе Земли, прямо под рукой, сиял расплавленным оловом огромный бок Луны. Затененная сторона ее не проглядывалась, но хорошо угадывался полукруглый провал, в котором бесследно пропадали звезды, их сверкающая до рези в глазах россыпь. Отлично был прописан самый горб Луны, граница света, резкие тени рисовали каменистую, испещренную большими, малыми, мельчайшими ямами пустыню. И Солнце – изливающая жар дыра без малейших неправильностей, без сияния, без обычных для земного неба лучей – просто врезанный в черноту и в звезды круг. На Солнце нельзя было задержать взор, Золотинка слепла даже в ту ничтожную долю часа, когда поспешно обегала взглядом солнечную сторону безмерно простирающейся пустоты.

Болезненно трепетало сердце. Восторг и страх – вот были два чувства, которые стиснули Золотинку, как тисками. Восторг величия и страх чудовищной, не имеющей выражения в человеческих понятиях, враждебной и равнодушной беспредельности...

– Глянула? – с натянутым смешком осведомился Тучка. Только что братьев не было, и тут они объявились.

Все погасло в черноте, разбавленной лишь далеко разошедшимися туманностями да шаровидным скоплением звезд, что выпали из Поплевиной трубки. Вновь взревело жерло.

– Уже? – ошеломленно пробормотала Золотинка.

Братья не отвечали. Они прятали глаза. Тучка запустил руки в карманы и пожевал губами, изображая интерес к мучительно ускользающей, но не очень важной мысли; потом развел просторные штаны до предела, растянул их изнутри руками и так, с растопыренными штанинами и закушенной губой, а брови вверх, замер. Поплева невнятно хмыкал и кряхтел, вновь принимаясь выбивать пустую трубку.

– Конечно, надо идти, – сказала Золотинка, сдерживаясь. – Ну да ладно! – Ступила уж было прочь и кинулась снова к братьям, на грудь Поплевы, в объятия Тучки. Ничего уж не разбирая, мешая восклицания, слезы, вздохи, вырвалась из невольно пытавшихся удержать ее рук...

– Постой! – сказал с глубоким вздохом Поплева. – Раз ты уходишь, один совет.

– Напоследок, – молвил взволнованно шмыгающий носом Тучка. – Больше мы тебе ничего не может дать. – И он глянул на брата, приглашая того высказаться, но Поплева как будто мялся, смущенный трудным предметом.

– Так ты, значит, его любишь? – без нужды переспросил он.

Глаза Золотинки блестели, наполненные слезами, она не имела сил вымолвить слово.

– Любовь творит чудеса! – заметил склонный к назидательности Тучка, но глядел он при этом как-то жалко.

– Так ты это... – мямлил не менее того несчастный Поплева, – если уж решила разделить с ним судьбу...

– В тяжелый час! – уточнил Тучка.

– Обними его крепко-крепко...

– Ни на что не рассчитывая! – вставил Тучка.

– ...И не пускай, что бы ни случилось. Слышишь: что бы ни случилось!

– Ага! Запомни! – слезно вздохнул Тучка. – Прощай!

Золотинка только рукой повела, обозначая свое прощание – не было у нее слов. Вздохнула судорожным зевком и стремглав прыгнула к жерлу.

– Если что, крикни! – мотнулся вдогонку голос Поплевы.

Золотинка падала головой вниз. Но Поплева и Тучка исчезли и тогда потерялось понятие верха и низа. Золотинке чудилось, что она поднимается, взлетает к медленно растущему над головой раструбу. Полыхающее огнем жерло исподволь увеличивалось в размерах, занимая собой все большую часть пустоты, росло и росло, хотя казалось, куда уж ему расти! Жерло охватило собой половину пространства, превратив Золотинка в маленькую мушку. И продолжало, продолжало увеличиваться.

Золотинка стремительно падала в огненный небосвод, душа ее захолодела, и стало понятно, что это значило: ты только крикни! Поплева и Тучка сохраняли за ней право передумать и остановить падение. Сцепив зубы, она летела ниже далеких краев жерла. Нарастал жар и блеск, приходилось оборачиваться назад, чтобы видеть замутненный цветными парами круг черноты, тогда как по бокам проплывала внутренняя поверхность трубы, а впереди клокотало, пузырясь и всхлипывая, огненное месиво.

– Никто еще не сгорел, – клацая зубами, сказала себе Золотинка; за грохотом и ревом она не могла разобрать собственных слов, но продолжала твердить: – Еще никто не сгорел... никто еще не сгорел... еще никто...

И плюхнулась в лаву – не успев остановиться, сердце разлетелось в куски. Влекомая огненным потоком, Золотинка мчалась уже без сердца, она и сама исчезла, обратившись в пламень, исчезли ощущения и мысли, только жгучий, упоительный полет, она неслась по извивающимся трубам, стремительно повторяя изгибы.

И вдруг, влетев в суженную воронкой теснину, мгновенно сжалась тугой струей, жахнула в пустоту – и с шипением в холодную жидкость. Извиваясь, успела она ощутить страстную муку возрожденных членов, в горле родился крик – Золотинка выскочила из книги с такой избыточной прытью, что, кувыркнувшись, перелетела через стул и шмякнулась вверх тормашками на кровать.

Отчаянно барахтаясь во вздыбленных волнах перины, Золотинка никак не могла сообразить, за что цепляться, чтобы не упасть на потолок, но все равно падала, пока, наконец, не поняла, что уже упала. На кровать, которая под ней.

Комната затянулась клубящимся желтым туманом с ядовитым сернистым запахом. Золотинка зашлась в кашле, туман щипал глаза, а голова обнаруживала порыва взлететь, что отнюдь не облегчало попытки привести в повиновение косные тело и конечности.

Из раскрытой книги, опаляя стол, вырывались сернисто-желтые языки пламени, при этом страницы оставались белыми и не обугливались, но жар дохнул уже по всей спальне.

– Дракула, тушите! – крикнула Золотинка, едва стала различать верх и низ.

Дракула, как упал, не поднимался с колен, последовательно отступая к двери, и так же, не поднимаясь, успел отомкнуть замок, когда выяснилось, что придется возвращаться. Золотинка соскользнула с кровати и за отсутствием воды – от бывшего потопа на мокром полу оставались одни лужи – стащила вслед за собой тяжелое, как ковер, покрывало.

– Дракула, помогите! – крикнула она, закашляв в попытках справиться с покрывалом.

Когда подполз Дракула, она сумела уже найти один из углов. Вдвоем они расправили одеяло по полу и, растянув между собой, живо запахнули пылающую костром книгу, возле который уже дымилась неровным кругом столешница. Покров вспучился, дым повалил из-под наскоро зажатых краев.

– Держите, барышня! – заполошенно крикнул Дракула.

Куда там! Бивший из книги огонь нельзя было задушить. Он не нуждался в воздухе, потому что происходил из того безмерного пространства, что заключалось внутри книги. Ненадолго сдержанный, жар пыхнул взрывом, сшиб Золотинку, забросив ей на голову одеяло, и одеялом же укрыл от ожогов. Меньше повезло Дракуле: опаленный, он прянул со вскриком. Огненный шар, круто вспучился и ударил о высокий потолок, задымились балки. Но Золотинка, очутившись под столом, тогда как Дракула искал спасения в бегстве, была на время защищена. Несколько мгновений передышки позволили ей опамятоваться.

Много воды – это море. Высунувшись из-под укрытия, она приметила на обрезе стола угол тома, того самого, в котором отчаянно нуждалась.

Дальнейшее было делом нескольких рассчитанных движений. Опрокинув книгу на пол, Золотинка споро нашла подсохший кончик водоросли, что запал между страницами закладкой, и, задержав дыхание, глянула в строку. Тотчас очутилась она в сдавившей грудь глубине и прянула вспять, из книги вон, увлекая вместе с собой воды. Еще через мгновение вода не хлынула – ударила ее в темя. Миг промедления погубил все. Мгновение- другое Золотинка держала обложки, которые следовало тут же захлопнуть, – поток вышиб ее пробкой.

Чудом избежала она столкновения со столом, который и сам подскочил под напором, кувыркнулась и вынырнула в пене водоворота. С пронзительным шипением полыхнул пар залитого огня. А Золотинка, едва коснувшись, потеряла под собой пол, водоворот швырнул ее на косяк двери и в смежный покой, где она тоже не задержалась. Течение увлекало ее щепкой – в шпалерный коридор, который стал бурливым горным ручьем. Не было ни малейшей возможности устоять в стремнине, что говорить о попытке вернуться к книгам! Вода извергалась из библиотеки поднявшимся под самую притолоку буруном.

Отдавшись потоку, Золотинка напрягала силы, чтобы не колотиться о стены. Впереди кувыркался в пене стул, течение пронесло его до конца коридора, в тупик, где вода бурлила, образовав род заводи, и швырнуло обратно навстречу Золотинке. Ожидая столкновение, она потерялась, и тут ее увлекло в распахнутые по правую руку двери – впереди гремел водопад.

Одним взглядом Золотинка оценила опасность. Взбурлившись у осевого столба, поток обрывался вниз по винтовой лестнице, а с другой стороны столба, перехлестывал каменное ограждение, на котором, обнимая столб, примостился над ревущей пропастью Дракула. Отчаянным взмахом Золотинка пыталась выгрести к Дракуле, но ее швырнуло на столб, на испуганную мраморную женщину, и Золотинка, считай на лету, бог знает как, попала левой рукой в проем между отставленным локтем статуи и телом. Поток безжалостно перевернул Золотинку, перекинув ее ногами вниз, в стремнину водопада, но она не выпустила опоры, повисла сгибом руки на гладком каменной локте, а потом сцепили кисти замком.

– Держитесь, царевна! – крикнул Дракула.

В подвешенном состоянии Золотинка не имела возможности поблагодарить дворецкого за совет: поток бил в голову и в плечи, нельзя было слова произнести, оставалось только крепиться, отвернув лицо. Пронесся мимо стул, скакнул и умчался, ударяясь и шаркая о винтом закрученную стену. В пене гремящего потока мелькнула рыба, изредка проносились обрывки водорослей, размазанные пятна медуз, а потом, поддав Золотинку в бок, разлохмаченная ершом книга и за нее вскоре скомканный, перекрученный ковер.

Где-то лопнули стекла. Море нашло себе еще один выход, об этом можно было догадываться по новой ноте в голосах низвергающейся повсюду воды. Однако напор раскупоренного на глубине в пять саженей моря был таков, что, хотя вода хлестала уже из всех окон и дверей верхних помещений замка, водопад, на обрезе которого билась рыбиной Золотинка, не особенно ослабел.

– Царевна-принцесса! – кричал с той стороны столба Дракула. – Остановите потоп! Пожар вы уже потушили, остановите потоп! Долго я здесь не продержусь!

В бурунах одверья мелькнуло черное тело акулы, она жестко хрястнулась о косяк, яростно всплеснула, сложившись пружиной, и не распрямилась еще, как промчалась мимо Золотинки в безвозвратный зев водопада; раздался звучный удар хвостом.

– Царевна! – надрывался на той стороне столба Дракула. – Я вас не слышу! Вы еще здесь?.. Ага! Вижу, ваши ноги колотятся. Можете не отвечать. Нужно беречь силы. Кто знает, сколько эта чертовщина продлится!

Понятно, Золотинка не отвечала. Но Дракула, находившийся в относительной безопасности, боялся одиночества и через некоторое время возобновил разговор.

– Видели эту большую рыбину? А? Какова! С таким косым хвостом! Хорошо, что она вас не укусила… Молчите, молчите, царевна, не отвечайте, я понимаю ваше положение. Не нужно отвечать... Поверьте, царевна, я действительно очень плохо плаваю. Не уверен, что вообще умею плавать. В течение многих лет у меня не было возможности это проверить. Теперь уж поздно: сначала нужно проверить себя, а потом бросаться в бурные воды. Вы как думаете?.. Честное слово, царевна, я ужасно страдаю, что не могу оказать вам помощи. Если бы я знал как! Но держитесь, умоляю вас! Держитесь, заклинаю вас всем святым! Пожалуйста! Может быть, я что-нибудь еще соображу. Я буду думать.

И он стал думать. Иными словами замолчал. Золотинка давно уже перестала сопротивляться течению, не пробовала подтянуться, а, следуя совету Дракулы, держалась. Ничего другого ей и не оставалось. Прошло сколько-то времени, верно, не очень много, Дракула подал голос:

– Я думаю, царевна, – прокричал он, перекрывая шум низвергающейся воды, – что наводнение как-никак лучше пожара. В воде мы с вами еще живы, а кто знает, что было бы с нами в огне. Ничего хорошего. И потом, когда-нибудь вода кончится, когда-нибудь она выльется вся.

Избитая тугим потоком, изнемогая, она ничего такого не думала – закоченела.

– Все на свете когда-нибудь кончается, – утешал ее Дракула. – Что уж говорить о таком противоестественном наводнении, какое мы с вами сейчас наблюдаем.

Он, может, и наблюдал, а Золотинка в пене и брызгах, под хлещущей через голову струей жмурила глаза.