Книга вторая. Под общей редакцией генерал-лейтенанта Б. И. Грибанова воронеж 1999

- На 11 октября 1985 года была назначена операция в местечке Зардев в северо-восточной части Афгани­стана по очистке горного ущелья, прилегающего к го­сударственной границе СССР юго-западнее столицы Горного Бадахшана города Хорог.

По замыслу командования вертолеты нашей груп­пировки должны были поддерживать ракетно-бомбо­выми ударами действия мотоманевренных групп по­граничников по мере продвижения последних по уще­лью, оттеснявших бандформирования в глубь терри­тории Афганистана.

Рано утром 11 октября первая группа вертолетов Ми-8, снаряженных бомбами и ракетами, при поддержке группы прикрытия, состоявшей из вертолетов Ми-24, вылетела для нанесения ракетно-бомбового удара по огневым позициям и местам скопления мятежни­ков.

После нанесения массированного удара с воздуха другой группой вертолетов были высажены на площад­ки, подобранные с воздуха, десантно-штурмовые груп­пы и минометные расчеты. Пока происходила высадка десантов, их рассредоточение и начало боевых действий на земле, наша группа вертолетов была дозаправлена и снаряжена очередным боезапасом.

В дальнейшем в нашу задачу входила огневая под­держка наземных сил и переброска минометных рас­четов на очередные позиции по мере продвижения де­санта, вытеснявшего душманов из приграничного уще­лья.

...Наша пара была замыкающей в колонне вертоле­тов. Мы приняли на борт очередной минометный рас­чет, загрузили миномет «василек» и три боекомплекта к нему. При подборе очередной позиции для миномет­ного расчета и площадки для высадки выполнили за­ход с проходом. Рядом с местом предполагаемого при­земления уже видны были каски пограничников, при­крывавших нашу посадку. Выполнив разворот и «обра­ботав» ракетами прилегающую местность, стали захо­дить на посадку (наш ведомый прикрывал нас сверху). Когда высота была уже около 70-ти метров, бортмеха­ник вышел в грузовую кабину для открытия входной двери, и в этот момент произошел сильный взрыв. Ярко-оранжевая вспышка на мгновенье ослепила глаза.

После удара о землю бортового механика выброси­ло через пилотскую кабину по пояс наружу в пере­дний блистер. То, что осталось от взорвавшегося вер­толета, сползло по склону ущелья, замерло на левом борту. Вспыхнул пожар. Пламя из грузовой кабины зло­вещими языками ворвалось в пилотскую кабину. Я ударился о приборную доску и повис на привязном рем­не, тросик замка которого порвался во время удара о землю. Сзади был чем-то прижат, языки пламени уже «обрабатывали» спину и голову. В памяти с невероят­ной скоростью промелькнуло детство, все родные, друзья и знакомые, и так сильно захотелось жить...

Но огонь продолжал делать свое дело: в коробках начали стрелять патроны в пулеметных лентах, где-то сзади взрывались мины из боекомплекта. До взрыва топливных баков времени оставалось все меньше и меньше. Каким-то необъяснимым усилием вытолкнул наружу борттехника, лежавшего на носовом пулемете, пальцем буквально отковырял замок привязного рем­ня и упал куда-то вниз. Через пробитый борттехником блистер выбрался наружу. Перевернувшись на спину, пытался затушить горящую одежду. В это время услы­шал крик борттехника: «Дамир, где командир?!». Вер­нулись обратно к горящему вертолету (в это время ста­ли сходить с уцелевшего блока ракеты, мины разлета­лись в разные стороны), обнаружили командира, за­жатого в проеме блистера со скальпированной голо­вой и кровоточащей раной. Вытащили его из вертоле­та, отнесли с бортмехаником в сторону, я убрал с раны куски грязи и сухой травы, натянул скальп на место и перевязал майкой рану. В это время прогремел очеред­ной взрыв (взорвались топливные баки, больше в вер­толете спасать было нечего...). Оттянув потерявшего сознание командира от догоравших отсеков вертолета на безопасное расстояние, увидели, как караван на­ших вертолетов, встав в круг, обстреливал местность вокруг места падения нашего вертолета, прикрывая посадку приземлявшегося для спасения уцелевшего экипажа: командира Петра Корнева, летчика-штурма­на Дамира Сидикова, борттехника Олега Сигутина.

В ущелье догорали обломки нашей «вертушки», когда нас троих везли на аэродром базирования рядом с населенным пунктом Зебок (Гульхана). После оказания первой медицинской помощи нас эвакуировали в гос­питаль г. Душанбе, а там, в районе кишлака Зардев, где все еще продолжалась операция по уничтожению бандформирования душманов, навечно остался мино­метный расчет, героически погибший при выполне­нии интернационального долга. Им было по двадцать лет... Вот их имена: сержант Катаев Игорь Анатолье­вич, рядовой Байбара Григорий Леонтьевич, рядовой Паринский Алексей Николаевич. Вечная вам память, ребята.

В канун нового 1998 года в отдельном авиаполку вручали высокие правительственные награды. В спис­ках награжденных значился и экипаж вертолета МИ-8, где командиром майор Николай Коробейников. Осе­нью 1996 года авиаторы находились в трехмесячной ко­мандировке в Таджикистане. По итогам ее и были пред­ставлены к боевым наградам. Сам командир получил тогда орден «За военные заслуги», штурман капитан Александр Щербак - медаль ордена «За заслуги перед Отечеством», бортовой техник старший лейтенант Сер­гей Пинегин и бортовой механик прапорщик Андрей Паврезнюк - медали Нестерова. И хотя за всю историю отдельного авиаполка государственные награды впер­вые вручали сразу всему экипажу боевой машины, при­мечательным было другое. В свое время один извест­ный нейрохирург из военно-медицинской академии имени Кирова, обрисовывая перспективу дальнейшей службы лейтенанта Коробейникова, очертил ее стена­ми военкомата.

- Это самое большее, на что ты можешь рассчиты­вать, - сказал он ему тогда.

В ту пору Коробейникову было двадцать два года.

...Как снаряд раздирает обшивку вертолета под крес­лом штурмана - его креслом, он не слышал из-за ре­вущего на полных оборотах двигателя. Он даже не сразу понял, что, собственно, случилось. Единственное, что отпечаталось в разгоряченном боем сознании, - нога стала ватной. Как-то разом, в один миг. И боль. Острая, всенарастающая, пронизывающая. От макушки до пят. А потом выворачивающий нутро смрад горелой ткани вперемешку с паленым мясом. И правая штанина, вдруг ставшая липкой, колом повисла на бесчувственной ноге...

Это случилось во время его второй командировки в Афганистан, в декабре 83-го, возле населенного пунк­та Мазари-Шариф, когда они прикрывали атаку на­шей пехоты с воздуха.

Тогда досталось не только ему, штурману учебного авиаполка лейтенанту Николаю Коробейникову, при­командированному на время к марыискому авиаполку. Изрядно пострадал и МИ-24. Снаряд разворотил прак­тически весь радиоотсек, в носовой части перебило управление пулеметной установкой.

И прежде чем посадить искалеченную машину, они еще долго висели над аэродромом, выискивая ямку, куда можно было бы опустить болтающийся на ошмет­ках корпуса пулемет.

А потом был полевой госпиталь в Термезе, где хи­рурги извлекли из поврежденной ноги полтора десятка осколков и тут же отправили его в окружной госпи­таль в Ташкент. Там и был поставлен окончательный диагноз: множественно-осколочное ранение правого бедра с полным разрывом малого берцового и частич­ным разрывом большого берцового нервов.

Это сейчас он, как профессиональный врач, сво­бодно сыплет медицинскими терминами и о том слу­чае рассказывает просто и буднично. Словно об элементарном вывихе. Хотя тогда ситуация была очень се­рьезной. Врачи классифицировали ранение как тяже­лое, и требовалась срочная операция, которую в то время делали всего в нескольких городах. Чтобы выиг­рать время, запрос сделали сразу в несколько мест: Киевский институт неврологии, Одесскую клинику, в госпиталь Бурденко в Москве и в Ленинград, в воен­но-медицинскую академию имени Кирова. И потяну­лись дни, полные надежд и тревог, когда подвешен­ная на растяжках нога отсутствием боли и всех других ощущений тоже ежесекундно напоминала о тяжести ранения. И Коробейников просыпался и засыпал с одной-единственной мыслью: только бы успеть.

Первым пришел ответ из Москвы. Но ничего уте­шительного в нем не оказалось. Те годы были самыми напряженными по ведению боевых действий в Афга­нистане, и госпиталь Бурденко был буквально забит искалеченными двадцатилетними пацанами. Чуть поз­же ответ пришел из Киева, но и он мало чем порадо­вал. В нем сообщалось, что специалисты в институте имеются, а вот необходимой аппаратуры нет. Следом ответила Одесса, и снова отказ. Причина та же. И когда надежды на спасительную операцию практически уже не осталось, пришел ответ из Ленинграда. Положитель­ный. И в тот же день военно-транспортной авиацией он был отправлен в военно-медицинскую академию, где врач, едва осмотрев его искалеченную ногу, ко­ротко бросил медсестре: «В операционную!».

Та операция длилась несколько часов. И когда Ко­робейников пришел в себя после наркоза, первое, что сказал ему доктор: «Жить, парень, будешь. А вот со службой придется, видимо, завязать...».

А он хотел не только служить, но еще и летать. Толь­ко скажи об этом тогда, его слова, чего доброго, при­няли бы за послеоперационный шок или, того хуже, мальчишество. А потому Коробейников смолчал. Хотя для себя решение уже принял. Не имея еще достаточного жизненного опыта, а тем более каких-то познаний в области медицины, он чисто интуитивно понимал: только через боль можно вернуть ноге утра­ченные функции, и доводил себя до изнеможения, ежедневно увеличивая нагрузку на раненую ногу. Есте­ственно, все это не могло не быть замечено медперсо­налом.

Да, впрочем, Коробейников особого секрета из это­го не делал. И хотя врачи порой ругали его за чрезмер­ные нагрузки, в душе, видимо, одобряли его. Именно тогда лечащий врач сказал ему: «С такой травмой, па­рень, единственное, на что ты можешь рассчитывать, - это на тихую службу где-нибудь в военкомате». А ког­да пришла пора выписываться из госпиталя, в меди­цинском заключении о пригодности к военной службе запись не сделали. Хотя обязаны были. Недосмотрели? Оплошали? Забыли?

Коробейников уверен: они просто оставили ему шанс вернуться к летной работе. И он им воспользо­вался. Он очень хотел летать, этот двадцатидвухлетний израненный лейтенант. А потому, когда после лечения прибыл в Тбилиси, в свою родную часть, куда полуто­ра годами раньше попал служить сразу же по оконча­нии Кременчугского летного училища и откуда был направлен в ту злополучную командировку в Афган, упросил военно-врачебную комиссию округа признать его хотя бы ограниченно годным к военной службе. И военные медики пошли ему навстречу. Коробейников ликовал. Это была его первая победа на пути возвраще­ния в строй военных летчиков.

Только в действующей боевой части найти подхо­дящую должность было трудно, и ему предложили Кам­чатку, должность начальника фотоаэрослужбы. Но по­работать в новом качестве не пришлось. К моменту прибытия в часть эта должность оказалась занятой, и его назначили командиром роты аэродромно-технического обслуживания. Впрочем, Коробейников по этому поводу особо не переживал, а где-то даже был рад та­кому повороту дел. Ведь он снова оказался рядом с вер­толетами, а значит, мечта подняться в небо станови­лась чуть ближе.

Какие только должности он не занимал все это вре­мя, но мечте своей не изменил ни разу. И в 1987 году он едет в Москву на прием к главному невропатологу ВВС Центральной врачебно-летной комиссии Инсти­тута авиационной и космической медицины и добива­ется направления на обследование на предмет годнос­ти к летной работе. И после обследования в Централь­ном военном научно-исследовательском авиационном госпитале (ЦВНИАГ) комиссия признает его годным к полетам на всех типах вертолетов. После чего он воз­вращается в полк на должность летчика-штурмана.

А затем служебная карьера его резко пошла в гору, словно годы работы в наземной службе сконцентриро­вали в себе всю тягу к небу и стали пружиной для вто­рого старта. Года не проходит - он становится штурма­ном звена, в 1990 году его назначают командиром эки­пажа, чуть позже - командиром звена, а с 1996 года он - заместитель командира авиаэскадрильи по летной работе. А потому, когда в сентябре 1996 года встал воп­рос, кого посылать в служебную командировку в Тад­жикистан, сомнений не было - конечно же, Коробейникова. Тем более, что за плечами у него был боевой опыт.

За три месяца командировки экипаж майора Коро-бейникова участвовал в трех серьезных операциях. Именно тогда в районе Калай-Хумба, где базировался их аэродром, была обнаружена банда численностью до 200 человек, которая, разбившись на несколько групп, с вооружением, большим количеством боеприпасов пыталась с афганской территории переправить наркотики в район Тавильдары, что в Таджикистане, - оп­лот так называемых непримиримых. На обезврежива­нии банды и работал экипаж.

Операция длилась около трех недель. Бои то затиха­ли, то вспыхивали с новой силой. Именно тогда от рук бандитов погиб экипаж Юрия Ставицкого, которому позже будет присвоено звание героя России. Так что у летчиков калайхумбской авиаэскадрильи были свои счеты с бандитами.

Только закончилась операция по обезвреживанию банды, в район 12-й заставы Московского погранотряда прибыл тогдашний министр обороны Игорь Ро­дионов. И экипаж Коробейникова обеспечивал безо­пасность полетов министра.

А когда служебная командировка уже подходила к концу, попросили помощь пограничники Казахстана. За пять дней экипаж Коробейникова высадил и снял с высокогорных застав около 250 человек.

Рассказывая о майоре Коробейникове, я так под­робно остановился на событиях почти пятнадцатилет­ней давности, которые к сегодняшней его службе не имеют никакого отношения, не за тем, чтобы сорвать аплодисменты. Ему этого не надо. Он добился своей цели, и это - главное. Не прояви он тогда настойчиво­сти и упорства для достижения своей цели, и кто зна­ет, как бы сложилась его дальнейшая судьба. А вот то, что на одного толкового летчика стало бы меньше, - это точно.

Еще одно тому подтверждение: когда я готовил этот материал, экипаж майора Коробейникова как раз об­служивал командорские заставы. Летчики, которые хоть один раз слетали на Командоры, знают, что этот мар­шрут не из легких. А ведь известно, кого у нас посыла­ют в самые сложные командировки...

...В те трагические рождественские дни летчики ду­шанбинского авиаполка старались без особой надоб­ности не беспокоить командира. Видели: подполков­нику Дятлову и так тяжело. Обрушившееся на полк несчастье одинаково больно переживали все. Но ко­мандир... Весельчак и юморист по жизни, в те черные для авиаполка дни он не был похож на себя. И хотя на людях старался своих чувств не выказывать, командир все-таки, только душевная боль - не фотография се­мьи, от чужих глаз не скроешь.

Кстати, эту черту его характера - общую беду при­нимать как свою собственную - в частных беседах бу­дут отмечать многие, кому в разное время довелось служить вместе или под началом генерала Дятлова в различных точках России и бывшего Союза. Но тогда, в январе 1988 года, эта особенность проявилась как никогда остро. Может быть, потому, что впервые на его глазах гибли не просто однополчане, боевые дру­зья, а прежде всего подчиненные. И он, командир, отвечающий за их здоровье и жизнь, в том числе, ни­чем не мог им помочь...

Это была обычная боевая операция, которым под­полковник Дятлов к тому времени потерял уже и счет. Впрочем, в восьмидесятых, когда военные действия в Афганистане приняли характер затяжной войны, каж­дый вылет за Пяндж считался боевым, и редко кто из летчиков потом уже вел им счет. Это делали штабисты. Да и задача была для пограничных летчиков обычной - высадить десант и нанести ракетно-бомбовый удар по бандформированиям. Командир сам принимал участие в операции.

...Шли на бреющем, на высоте не более 15 метров, точь-в-точь повторяя замысловатый рельеф местности. Это до середины восьмидесятых полеты над террито­рией Афганистана выполнялись как на полигоне, по­скольку противодействия ПВО моджахедов практически не было. Но затем на вооружении у них появились круп­нокалиберные пулеметы - ДШК, и уже ниже 4-х тысяч метров - максимальной дальности полета пули - лет­чики не спускались. А когда ДШК сменили перенос­ные зенитно-ракетные комплексы «Стингер» - наобо­рот, не поднимались выше 15 метров, так как нижний край захвата ракеты - 20 метров. Вот так и летали, цеп­ляясь за камни и деревья.

...Белые струйки дыма от пусков ракет они увидели на подлете к одному из многочисленных горных уще­лий. И тогда по рации Дятлов скомандовал: «К бою!».

И был бой. Короткий и беспощадный. Когда в кру­говерти огня и дыма порой трудно разобрать, где зем­ля, а где небо. При очередном заходе на цель командир вдруг увидел левее от себя, там, где только что делал боевой разворот Ми-24, яркую вспышку. И то, что се­кунду назад представляло собой грозную машину, гру­дой разорванного металла рухнуло вниз. Это была пер­вая потеря в операции. А когда она подходила к концу, подобная участь постигла еще один Ми-24. Так же, при развороте на цель, в горячке боя, экипаж превысил 20-метровую отметку - еще один ярко-оранжевый фа­кел вспыхнул в грохочущем небе. К тому времени мод­жахеды тоже научились воевать.

И вот тогда Дятлов, всегда спокойный и собран­ный, когда дело касалось службы, не выдержал. И сры­вающимся голосом кричал по рации тогдашнему ко­мандующему нашей группировкой полковнику Норовицкому (прим. Мартовицкому):

- Да вдарьте же вы артиллерией! Я ведь весь полк здесь положу!..

На промежуточный аэродром они пришли без двух боевых машин. А когда дозаправившись, пополнив бо­екомплект, вновь вышли на огневой рубеж, еще час назад изрыгающее огонь и смерть ущелье после зачис­тки нашей артиллерии молчало...

Это всего лишь один эпизод из боевой биографии нынешнего начальника авиаотдела СВРУ генерал-май­ора Владимира Дятлова. А то, что подобные ситуации за годы службы в Средней Азии возникали не раз, сви­детельствуют орденские планки на кителе и высокие, не только воинские, звания Дятлова: летчик-снайпер, заслуженный летчик России.

Кстати, за 25 «календарей», отданных пограничной авиации, Владимиру Ивановичу пришлось послужить во многих местах. И все-таки Средняя Азия в его воен­ной биографии занимает особое место. Здесь он при­нял первое боевое крещение, здесь состоялся в целом как военный летчик. Именно по совместной службе в Средней Азии его знают и многие летчики Северо-Во­сточного регионального управления. Практически все пограничные авиаторы, независимо от места дислока­ции частей, побывали в служебных командировках на таджикско-афганской границе, а еще раньше - в Аф­ганистане.

Знакомясь со служебной карьерой генерал-майора Дятлова, я пришел к одному интересному заключе­нию: куда бы его ни забрасывала судьба военного лет­чика, это была не просто смена места службы и долж­ности, а, говоря авиационным языком, как бы посто­янный набор высоты. И действительно. В 1973 году, сразу же по окончании Сызранского высшего военного учи­лища летчиков, лейтенанта Дятлова направляют во Владивосток, в отдельный авиаполк на должность стар­шего летчика-штурмана. В 1976 году, уже в должности командира экипажа, его переводят в Магадан. Спустя три года - Алма-Ата, теперь уже командир звена. Затем академия, после окончания которой - должности на­чальника штаба отдельной авиаэскадрильи в Забайка­лье, начальника штаба авиаполка во Владивостоке, а с 1987 по 1994 годы - командира полка в Душанбе. И последнее место его службы до перевода в СВРУ - ап­парат командующего авиацией ФПС России, старший инспектор-летчик.

Так что когда в августе прошлого года авиацион­ные силы тогда еще СВПО возглавил полковник Дят­лов, авиаторы приняли это как добрый знак. Пришел не дилетант-теоретик, а действующий летчик, у кото­рого за плечами более 500 только боевых вылетов.

...Одни получают звания и должности без особых усилий и напряжения, и служебная перспектива у них просматривается на много лет вперед, словно заложен­ная в программу ЭВМ. Другие же добиваются всего потом и кровавыми мозолями. Как, например, тот же Дятлов. Но зато и ценится это гораздо дороже. Так что получение воинских званий - понятие относительное. И немаловажную роль при этом играет субъективный фактор. Как, например, и тот, о котором мне скажет один из сослуживцев Дятлова: «Есть люди, которые умеют стряхивать пепел с сигареты начальника. Так вот, Дятлов не из их числа...».

Тот же офицер расскажет мне и о других его каче­ствах:

- Есть командиры, которые так, бывает, «отдуют» подчиненного за какую-нибудь оплошность, что тот неделю ходит, словно пришибленный. Дятлов, при всей своей мягкости, тоже может строго спросить и отчи­тать. Но делает это не по-командирски, а по-челове­чески.

И еще одно качество, которое отмечали все, с кем пришлось разговаривать, - справедливость генерал-май­ора Дятлова. Если случается какое-то ЧП, он не дей­ствует по принципу: шашки наголо и пошел всем ру­бить головы. Сначала сам во все вникнет, разберется и только потом уже примет решение. А потому, говорят, от него даже выговор получить приятно.

...Я долго не мог подобрать определение, которое бы точно выражало суть: почему к нему тянутся люди. А потом нашел. Вернее, даже не нашел, а мне подска­зали его же подчиненные: душевно-деловые качества генерала. Словосочетание какое-то необычное. Нынче редко его услышишь. И подумалось: вот бы всегда ко­мандирами назначали людей, отвечающих этим каче­ствам...
Полет длиной в жизнь

Подполковник запаса Щербак Андрей Андреевич

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Подполковник Щербак Андрей Андреевич. Родился 14 августа 1947 года в с. Корсуновка Полтавской области. В 1968 году окончил Харьковское военное авиационно-техническое училище. Службу в пограничных войсках начал в 1968 году в Среднеазиатском пограничном ок­руге. С 1980 по 1981 годы неоднократно бывал в Афга­нистане, выполняя специальные задания. С 1983 года - на Камчатке.

Службу закончил в 1999 году в должности замести­теля командира вертолетной эскадрильи отдельного авиаполка СВРУ.