Книга за год покорила сердца миллионов читателей, собрала огромное количество литературных премий, переводится на 36 языков и по ней уже снимается фильм

- Упал или прыгнул?

- Он был деликатным человеком - он упал. Мой отец работал страховым агентом. В тот день он находился на крыше башни - вроде как осматривал воздуховоды или что-то там еще, я не уверена, раскрыл папку с документами и шагнул не туда...

- Странная история... Сама-то ты что об этом думаешь?

- Я вообще об этом не думаю. Потом были похороны, и моя мать все время

оборачивалась - посмотреть, пришла та женщина на поминальную службу или нет... А потом она продала "Ягуар", и я перестала разговаривать.

- Надолго?

- На много месяцев...

- Что было дальше? Слушай, можно опустить одеяло, а то я задыхаюсь?

- Я тоже задыхалась. Я превратилась в несчастного, одинокого подростка и занесла номер психушки в память нашего телефона, но он мне не понадобился... Она успокоилась... Превратилась из самоубийцы в депрессушницу. Это был прогресс. Жизнь стала спокойнее. Думаю, ей хватило смерти отца... Потом во мне поселилось одно-единственное желание: смыться. В первый раз я ушла жить к подружке, когда мне исполнилось семнадцать... Однажды вечером - не из тучи гром! - заявилась мать с полицейскими... Аведь прекрасно знала, зараза, где я обретаюсь... Полная байда, как говорят подростки. Я помню, мы ужинали с родителями моей подруги и говорили о войне в Алжире... И тут - нате вам - полиция. Я ужасно себя чувствовала перед этими людьми, но мне не нужны были неприятности, и я ушла с ней... 17 февраля 1995 года мне исполнилось восемнадцать лет, и вот 16-го без одной минуты полночь я ушла, бесшумно закрыв за собой дверь... Сдала бакалавриат и поступила в Высшую

национальную школу изящных искусств... Четвертой из семидесяти принятых на первый

курс... У меня была потрясающая конкурсная работа - я сделала ее по детским

воспоминаниям об оперных рассказах отца... Работала как зверь и удостоилась похвал жюри. В то время я совсем не общалась с матерью и ужасно мыкалась, перебиваясь с хлеба на воду, потому что жизнь в Париже была чертовски дорогая... Жила то у одних знакомых, то у других... Прогуливала много занятий... В основном по теории, ходила по мастерским и наделала много глупостей... Во-первых, мне было скучновато. Знаешь, я не умела играть по правилам: сама не воспринимала себя всерьез, и окружающие стали относиться ко мне так же. Я была не Художником с большой буквы, а всего лишь хорошим ремесленником... Из тех, кому самое место на площади Тертр, где копируют Моне и маленьких танцовщиц Дега... И потом... Я ничего не понимала. Я любила рисовать, а не слушать треп преподавателей, предпочитала рисовать на лекциях их портреты, меня бесили рассуждения о "пластических искусствах", хеппенингах, инсталляциях и прочей ерунде. Я отчетливо понимала, что ошиблась веком. Мне бы хотелось жить в XVI или в XVII веке и учиться в мастерской какого-нибудь великого художника... Готовить для него холсты, мыть кисти, смешивать краски... Может, я не была достаточно зрелой? Или у меня отсутствовало эго? Или во мне не горел тот самый священный огонь? Не знаю... Во-вторых, к несчастью, я еще встретила одного типа... Банальная история: юная дуреха с коробкой пастели под мышкой влюбилась в непризнанного гения. В проклятого, в падшего ангела, во вдовца, в безутешного меланхолика... Настоящая лубочная картинка: кудлатый гений, мученик, страдалец... Его отец был аргентинцем, мать

родом из Венгрии - гремучая смесь, он был блестяще образован, сквоттерствовал и нуждался в одном: чтобы маленькая глупая гусыня готовила ему еду, пока он будет творить в жестоких муках... Я прекрасно подходила на эту роль... Отправилась на рынок Сен-Пьер, купила рулон мануфактуры, задрапировала стены нашей "комнатки", чтобы придать ей "кокетливый" вид, и начала искать работу - надо было поддерживать огонь в семейном очаге... Н-да... Очаг тут, конечно, ни при чем - готовила я на плитке... Бросила институт и предалась раздумьям на тему "Какое ремесло прокормит вас в жизни лучше всего..." Противней всего, что я собой гордилась! Смотрела, как он пишет, и ощущала собственную значимость... Была сестрой, музой, великой спутницей великого человека, той, что кормит учеников, выбрасывает окурки из пепельниц и вселяет бодрость духа в гения...

Она засмеялась.

- Я гордилась собой и пошла работать смотрительницей в музей - очень умно, правда? Ладно, избавлю тебя от описаний сотрудников, ибо мне на своей шкуре довелось узнать, что такое власть госслужбы... Честно говоря, плевать я на это хотела. Мне было хорошо - я ведь наконец попала в мастерскую великого мастера... Краска на полотнах давно высохла, но там я узнала об искусстве больше, чем в любой художественной школе мира... Спала я в те времена мало, и ничегонеделанье в тепле стало для меня манной небесной... Одно было плохо - я не имела права рисовать... Даже в маленьком жалком блокнотике, даже если не было посетителей - а Бог мне свидетель, случались дни, когда народу приходило совсем мало! - все равно я

должна была сидеть и предаваться раздумьям о жизни, подпрыгивая на стуле всякий раз, когда в зале раздавалось чмоканье подметок заблудившегося посетителя, и судорожно пряча карандаш, услышав звяканье ключей Серафина Тико... Это стало его любимым развлечением... Серафин Тико - чудное имя! - подкрадывался бесшумно, как волк, чтобы застать меня врасплох. Как же он веселился, этот кретин, приказывая мне убрать карандаш!

А потом он уходил в раскоряку, и яйца у него просто лопались от счастья... Сколько же набросков я испортила по его вине! Нет! Терпеть дольше было нельзя! И я начала играть по правилам... Я его подкупила.

- Не понимаю.

- Я ему заплатила. Спросила, сколько он хочет за то, чтобы оставить меня в покое и дать спокойно работать... Тридцатку в день? Ладно... Такова цена часового пребывания в уютной теплой коме? Хорошо... И я их ему дала...

- Черт возьми...

- Да-а-а... Великий Серафин Тико... - мечтательно произнесла она. - Теперь, когда у нас есть кресло, мы с Полеттой обязательно навестим его...

- Зачем?

- А я его очень любила... Он был честный пройдоха. Не чета тому простофиле, который делал козью морду из-за того, что я, возвращаясь домой с работы, забывала купить курево... А я, как полная идиотка, тащилась за сигаретами...

- Почему ты его не бросала?

- Потому что любила. И восхищалась его работой... Он был свободным, раскованным, уверенным в себе, требовательным... Полная моя противоположность...

Он бы скорее сдох с голоду, чем пошел на компромисс. Мне было двадцать, я содержала этого человека и находила его восхитительным.

- Ты была растяпой...

- Да... Нет... Это было лучшее, что могло со мной случиться, учитывая, какое у меня было детство... Вокруг все время были люди, мы говорили только об искусстве, о живописи... Мы были смешными, странными, но очень цельными и честными. Питались вшестером по двум талонам в бесплатной столовой, мерзли, стояли в очереди в общественные бани и считали, что живем лучше всех... И каким бы парадоксальным это сегодня ни казалось, думаю, мы были правы. У нас была страсть... Такая роскошь... Я была счастливой растяпой. Когда мне надоедала одна комната, я переезжала в другую, а если не забывала купить сигарет, это вообще был праздник! Мы много пили... У меня появились дурные привычки... А потом я встретила Кесслеров - я тебе о них рассказывала...

- Уверен, это был счастливый случай... - насупился он.

Она проворковала:

- Ода... Наисчастливейший... Ох... У меня мурашки бегут по всему телу от одной

только мысли о том дне...

- Ладно, ладно... Все ясно.

- Да нет, - вздохнула она, - не так уж все и ужасно. Как только миновали первые

неофитские восторги, я... ну... понимаешь... Он был таким эгоистом...

- А-а-а...

- Да-да-да... Ты, кстати, тоже тот еще фрукт...

- Но я хоть не курю!

Они улыбнулись друг другу в темноте,

-Потом мы поссорились. Он мне изменял: развлекался с первокурсницами. Потом мы все же помирились, и тут он признался, что принимает наркотики - о, не всерьез, просто чтобы расслабиться... Из любви к искусству... Но об этом мне совсем говорить не хочется...

- Почему?

- Да потому что это очень грустно. Ты не представляешь, с какой скоростью эта

мерзость ставит тебя на колени... Из любви к искусству, черт возьми... Я выдержала еще несколько месяцев и вернулась к матери. Мы не виделись три года, она открыла дверь и сказала: "Предупреждаю, еды в холодильнике нет". Я разрыдалась, легла и пролежала два месяца... В кои веки раз она оказалась на высоте... Сам понимаешь, таблеток у нее для меня хватало... Когда я наконец смогла встать, тут же вернулась к работе. Есть я могла только кашку и протертые супчики. Привет горячий доктору Фрейду! После цветных фильмов со стереоизображением, dolby-звуком и спецэффектами я вернулась к плоской жизни в черно-белом ее варианте. Смотрела телевизор, и, как только оказывалась в метро на краю платформы, у меня начинала кружиться голова ...

- Ты думала о смерти?

- Да. Представляла, как моя душа поднимается на небо под звуки арии Tornami a

vagheggiar, te solo vuol amar ... и папа раскрывает мне объятия и радостно смеется: "А, вот и вы наконец, мадемуазель! Увидите, здесь еще красивее, чем на Ривьере..."

Она плакала.

- Не надо, не плачь...

- Буду. Хочу и буду.

- Ладно, тогда плачь.

- С тобой так просто...

- Что да, то да, недостатков у меня вагон, но усложнять жизнь не люблю... Может, бросим этот разговор?

- Нет.

Полетта в детстве поила?

- Нет, спасибо... На чем я остановилась?

- На том, что у тебя кружилась голова...

- Да, да... Честно говоря, мне бы тогда хватило щелчка по спине, чтобы свалиться, но вместо этого как-то утром Случай тронул меня за плечо рукой в черной лайковой перчатке... В тот день я сидела в музее, согнувшись в три погибели на своем стуле, и экспериментировала с персонажами Ватто. За моей спиной прошел мужчина... Я и раньше часто видела его здесь... Вечно крутился вокруг студентов, разглядывал исподтишка их рисунки... Вообще-то, я думала, он просто хочет прикадриться, у меня даже возникали сомнения насчет его сексуальной ориентации, я смотрела, как он болтает с польщенной молодежью. Однако выглядел он на все сто: классные очень длинные пальто или плащи, потрясные костюмы, шелковые шейные платки и шарфы... Итак, был перерыв, я сидела, скрючившись, и видела только его ботинки - мягкие и безукоризненно начищенные. "Могу я задать вам нескромный вопрос, мадемуазель?

Насколько тверды ваши моральные устои?" Я понятия не имела, куда он клонит. Решил

пригласить "в номера"? Ладно, и все же: как обстоит дело с моими устоями? Я ведь подкупаю Серафина Тико. "Не очень", - ответила я, и эта короткая реплика привела меня прямиком в навозную кучу... Вляпалась я по самое "не хочу"...

- И чем ты стала заниматься?

- Тем же, что и раньше. Но раньше я жила у сквоттера и была служанкой психа, а теперь я переселилась в самые шикарные отели Европы и стала подружкой мошенника.

- Ты... ты

- Продалась? Нет! Хотя...

- Что ты делала? Фальшивые банкноты?

- Нет, копии... И хуже всего, что меня это забавляло! Во всяком случае, вначале... Потом-то эта маленькая шутка обернулась почти рабством, но поначалу я жутко веселилась. В кои-то веки я на что-то сгодилась! Я жила в невероятной роскоши... Все было мне доступно. Я мерзла? Он дарил мне потрясающие кашемировые свитера. Знаешь мой любимый синий свитер с капюшоном, я его все время ношу?

- Угу.

- Нееет...

- Даааа. И таких у меня было не меньше дюжины... Девочка проголодалась? Дзинь,

дзинь, звонок в ресторан - и вот ваш омар, ешь не хочу. Крошка хочет пить? Шампанского даме! Заскучала? Театр, магазины, концерты! Тебе стоит только захотеть, и Витторио все сделает... Под запретом была одна-единственная фраза: "Я выхожу из дела". Эти слова действовали на красавца Витторио как красная тряпка на быка... "Уйдешь от меня - пропадешь..." - говорил он. Да и зачем мне было уходить? Меня холили и лелеяли, я развлекалась, делала то, что любила, ходила по музеям, о которых всю жизнь мечтала, встречалась с интересными людьми, попадала иногда в чужие спальни... Не скажу наверняка, но мне даже кажется, что я спала с Джереми Айронсом ...

- А кто это такой?

- Ох... Ты безнадежен... Ладно, неважно... Я читала, слушала музыку, зарабатывала деньги... Оглядываясь сегодня назад, могу сказать: это было самоубийство... С удобствами... Я изолировала себя от внешнего мира и тех немногих людей, которые меня любили. В том числе от Пьера и Матильды Кесслеров - они, кстати, смертельно на меня обиделись, от приятелей по Школе, от реальной жизни, морали, чести и себя самой...

- Ты все время работала?

- Не покладая рук. Сделала я не так уж и много - из-за технических трудностей

приходилось по тысяче раз переделывать одно и то же... Патина, грунтовка и все такое

прочее... Сам рисунок труда не составлял, проблема была в том, как его правильно

"состарить". Я работала с одним голландцем, Яном, - он поставлял нам бумагу. Рыскал по всему миру и возвращался с рулонами бумажной древности. А еще он был химиком-самоучкой и не переставая искал способ превращать новую бумагу в старую... Фантастический тип - я от него ни разу ни одного слова не услышала... Я утратила представление о времени... В каком-то смысле я пыталась уморить себя. Это была не жизнь... Невооруженным взглядом этого было не заметить, но я превращалась в жалкую развалину. В шикарную развалину... В сильно пьющую развалину, одетую в эксклюзивную одежду и питающую стойкое отвращение к самой себе... Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы меня не спас Леонардо...

- Какой Леонардо?

- Леонардо да Винчи. Тут я встала на дыбы... Пока мы подделывали малоизвестных

художников, эскизы и наброски, пока я подправляла чужие фальшивки в надежде обмануть не слишком добросовестных торговцев, все было ничего, но подделывать гения... Я сразу поняла, как это опасно, и объяснила ситуацию Витторио, но им овладела алчность... Не знаю, куда он девал свои деньги, но, как говорится, аппетит приходит во время еды. Скорее всего, у него имелись свои слабости... Ну я и заткнулась. В конце концов, это была не моя проблема... Я отправилась в Лувр, в отдел графического искусства, и выучила кое-какие документы наизусть... Витторио хотел сотворить одну "маленькую штучку". "Видишь этот трактат? Возьми его за образец, но вот этот персонаж сохрани..." В то время мы жили уже не в отеле, а в огромной меблированной квартире. Я сделала, как он хотел, и стала ждать... Витторио нервничал все сильнее. Он часами сидел на телефоне, бегал из утла в угол по комнате и богохульствовал. Однажды утром он как безумный ворвался ко мне в комнату: "Я должен уехать, но ты отсюда ни ногой, ясно? Сидишь и не выходишь, пока я не скажу... Ты меня поняла? Сидишь как пришитая и не чирикаешь!" Вечером позвонил какой-то незнакомый тип:

"Сожги все", - больше он ничего не сказал и повесил трубку. Ладно... Я собрала в кучу свои подделки, сожгла их в раковине и стала ждать... Ждала много дней... Боялась выйти. Боялась выглянуть в окно. Превратилась в законченного параноика. Но через неделю все-таки ушла. Я хотела есть, курить, и мне было нечего терять... Я вернулась пешком в Медон и нашла дом закрытым с табличкой "Продается". Неужели она умерла? Я перелезла через стену и переночевала в гараже, а утром вернулась в Париж. Я держалась на ногах из последних сил. Побродила вокруг нашего с Витторио дома, в надежде что он вернулся. У меня не было денег, я была в полной растерянности, не знала, куда кинуться. Еще две ночи я спала на улице в моем роскошном кашемировом пальто за десять тысяч, стреляла у прохожих сигареты, потом у меня украли пальто. Вечером третьего дня я позвонила Пьеру и Матильде и потеряла сознание у их

двери. Они меня выходили и поселили здесь, на восьмом этаже. Неделю спустя я все еще

сидела на полу, раздумывая, чем бы заработать на жизнь... Точно я знала одно - что больше никогда в жизни не буду рисовать. А еще - я не была готова вернуться в реальный мир. Люди пугали меня... И я стала ночной уборщицей... Так прошел год. Я разыскала мать. Она не задавала вопросов... Я так и не узнала, что это было - безразличие или деликатность... Я не стала выяснять - просто не могла себе этого позволить: в целом свете у меня осталась только она...

Какая ирония... Я все сделала, чтобы сбежать от нее, и вот... Вернулась откуда начинала, но без иллюзий... Я прозябала, запрещала себе пить в одиночку и мучительно искала "запасной выход" из своей десятиметровой конуры... А потом в начале зимы я заболела, и Филибер на руках отнес меня в эту комнату... Продолжение тебе хорошо известно...

Наступило долгое молчание.

- Ну что же... что же... - несколько раз повторил Франк. - Что же...

Он встал, сложил руки на груди.

- Что же... Такова жизнь... Настоящий дурдом... И что теперь? Чем ты теперь

займешься?

- ...

Он подоткнул ей одеяло, взял свои вещи и вышел, ступая на цыпочках. Теперь, узнав, какой была ее жизнь, он не осмеливался лечь рядом. К тому же она занимала всю кровать...

Целиком.

18

Он чувствовал себя потерянным.

На подоконнике валялся увядший огрызок салатного кочанчика. Он выбросил его в

помойку и вернулся к столу, чтобы закончить рисунок. Сомнения вызывали глаза. Нарисовать по две черные точки на концах рожек или по одной внизу?

Вот же черт... Он даже улитку изобразить не способен!

Ладно, пусть будет одна. Так красивей.

Он оделся. Проехал мимо ложи консьержки, не включая зажигания.

Пикуш его проигнорировал. Молодец, мальчик, хорошая собачка... Этим летом поимеешь кучу пекинесок... Отъехав подальше от дома, газанул и на полной скорости рванул в ночь.

Он свернул в первую улицу налево и помчался вперед. Доехав до берега моря, снял шлем и долго наблюдал за рыбаками. Шепнул несколько слов своему мотоциклу. Пусть правильно оценит ситуацию...

Ему хотелось провалиться сквозь землю.

Может, это ветер так на него действует?

Он встряхнулся.

Вот что ему нужно: найти кафе! В голове прояснилось... Он прошел вдоль порта до

первого открытого кафе и выпил соку среди рыбаков в блестящих прорезиненных плащах.

Подняв глаза, он узнал в зеркале старого приятеля.

- Глазам не верю! Неужели ты?

- Ну я...

- Откуда ты взялся?

- Зашел выпить кофе.

- Плоховато выглядишь...

- Устал...

- По-прежнему таскаешься по бабам?

- Нет.

- Она не девка...

- А кто?

- Не знаю.

- Ты меня пугаешь, парень... Эй, хозяйка, плесните горяченького моему корешу!

- Брось, не стоит...

- Бросить что?

- Все.

- Сердце...

- Эй, да ты никак влюбился?!

- Очень может быть...

- Класс! Хорошая новость! Радуйся, старик! Ликуй! Запрыгни на стойку! Пой!

- Перестань.

- В чем дело?

- Ни в чем... Она... Она хороша... Для меня - так даже слишком хороша...

- Вовсе нет... Что за хрень ты несешь! Никто ни для кого не бывает слишком хорош... Особенно бабы!

- Я же сказал, она - не баба!

- Мужик?

- Да нет...

- Андроид? Лара Крофт?

- Лучше...

- Лучше Лары Крофт? Ну ни фига себе! Значит, сиськи у нее классные?

- Думаю, 85А... Тот усмехнулся.

- Да, понимаю... Если ты запал на плоскогрудую девицу, плохи твои дела, я в этом кое-что понимаю.

- Ни хрена ты не понимаешь! - взорвался Франк. - Да ты никогда не сек фишку!

Только орать умеешь. С детства всех достаешь! Мне жаль тебя... Когда эта девушка говорит со мной, я половины слов не понимаю, ясно тебе? Чувствую себя рядом с ней куском дерьма. Знал бы ты, сколько она всего пережила... Черт, мне она не по зубам... Наверное, брошу все, отвалю...

Его собеседник поморщился.

- Что?! - рыкнул Франк.

- Вот как тебя проняло...

- Я изменился.

- Да нет... Ты просто устал...

- Я двадцать лет назад устал...

- Что такого она пережила?

- Много чего.

- Так это же здорово! Просто предложи ей другую жизнь!

- Что я могу ей предложить?

- Придуриваешься?

- Нет.

- Да. Нарочно хочешь меня разжалобить... Пораскинь мозгами. Уверен, ты что-нибудь придумаешь...

- Хороший признак.

- Да, но если...

- Господа, хлеб прибыл, - возвестила хозяйка. - Кому сэндвич? Вы как, молодой

человек?

- Спасибо. Съем. Конечно, съем.

А там решим, что делать дальше.

Торговцы раскладывали товар на прилавок. Франк купил цветы с грузовика - будет без сдачи, мой мальчик? - и сунул букет под куртку.

Цветы... Неплохо для начала?

Будет без сдачи, малыш? Еще бы, бабуля, еще бы!

Впервые в жизни он ехал в Париж, глядя, как встает солнце.

Филибер был в душе. Франк отнес завтрак Полетте, расцеловал, уколов щетиной щеки.

- Ну что, бабуля, хорошо тебе здесь?

- Откуда ты взялся такой холодный?

- Так, ниоткуда... - ответил он, поднимаясь.

Его свитер провонял мимозой. Не найдя вазы, он обрезал хлебным ножом верх

пластиковой бутылки.

- Эй, Филу...

- Подожди минутку, я готовлю себе какао... Ты составил для нас список покупок?

- Угу... Как пишется слово "ривьера"?

- С большой буквы.

- Спасибо.

Такая мимоза растет на ривье Ривьере... Он сложил записку и сунул ее под вазу рядом с блюдом для улиток.

Он побрился.

- Где ты пропадал? - спросил Филибер.

- Да так... Надо было кое-что обдумать...

- Ладно... И удачи тебе.

Франк поморщился. Кожу щипало от одеколона.

Он опоздал на десять минут, все уже собрались.

- А, вот и наш красавчик... - объявил шеф. Он улыбнулся и занял свое место.

19

Он сильно обжегся - так случалось всякий раз, когда он слишком выматывался.

Он вернулся домой, покачиваясь, завел будильник, понимая, что иначе проспит до утра, разулся, не развязывая шнурков, и рухнул на кровать, сложив руки крестом на груди. Ладонь так сильно дергало, что он застонал от боли, прежде чем погрузиться в сон.

Он спал уже час, когда Камилла - так легко могла ступать только она - пришла к нему во сне...

Ну надо же, какая несправедливость - он не успел разглядеть, была ли на ней одежда...

Она лежала на нем, прижимаясь бедрами, животом, плечами.

- Лестафье, сейчас я тебя изнасилую, - шептала она ему в самое ухо.

Он улыбался во сне. Во-первых, сон ему нравился, и потом, ему было щекотно.

- Да... Покончим с этим раз и навсегда... Я изнасилую тебя, по крайней мере, у меня будет прекрасный повод тебя обнять... Главное - не шевелись... Будешь отбиваться - и я тебя придушу, мальчик мой...

Он хотел сжаться в комочек и закопаться в простыню, чтобы, не дай бог, не проснуться, но кто-то удерживал его за запястья.

Боль была реальной, и он осознал, что это не сон: раз больно, значит, и счастье настоящее.

Уперевшись ладонями в его ладони, Камилла почувствовала, что рука перевязана.

- Больно?

- Да.

- Тем лучше.

- Тихо, тихо, тихо, - рассердилась она, - я сама все сделаю...

Она разорвала зубами пакетик, надела на Франка резинку, обняла за шею, оседлала и положила его руки себе на талию.

Сделав несколько движений, она вцепилась ему в плечи, выгнула спину и задохнулась в беззвучном оргазме.