Кристиан Штрайт Вермахт и советские военнопленные в 1941-1945 гг

генерального штаба в 1945 г. союзному трибуналу⁴⁶. Однако эти заверения весьма сомнительны, ибо сохранившиеся документы показывают явную недостоверность большинства их⁴⁷. Я сам расцениваю соответствующее заявление начальника оперативного отдела⁴⁷³ 17-й танковой дивизии, как «суровое» тому подтверждение: так, он заявлял, что хоть «приказ о комиссарах» и был отдан 47-му танковому кор­пусу 2-й танковой группой генерал-полковника Гудериана, но командующий корпусом генерал Лемельзен якобы запретил его выполнять. Однако найденный между тем приказ Лемельзена убедительно доказывает, что генерал, напротив, нас­тойчиво выступал за то, чтобы пленных, несмотря на отданный ранее приказ, «постоянно» расстреливали; одновременно он ужесточил «приказ о комиссарах»: «Бесспорно относящихся к этой категории людей следует отводить в сторону и расстреливать исключительно по приказу офицера»⁴⁸. Этот приказ весьма характе­рен. Он показывает, как крайний антибольшевизм, который уже в 1933 г. был силь­нейшим связующим звеном между консерватизмом и национал-социализмом, частично втянул в политику уничтожения и тех солдат, которые чувствовали свою приверженность традиционным солдатским ценностям. Итак, ныне следует считать доказанным, что этот приказ летом и осенью 1941 г. выполнялся в большинстве дивизий. Об этом свидетельствует не только обилие имеющихся сведений о его выполнении⁴⁹. Ещё более явным доказательством являются отчаянные попытки командующих фронтами добиться отмены этого приказа уже после того, как о рас­стрелах стало известно в Красной Армии, которая в июле 1941 г., казалось, вот-вот будет разбита, и привело к отчаянному сопротивлению⁵⁰. Невыполнение приказа было возможно только там, где ответственные лица могли быть уверены в том, что фанатичные товарищи не донесут на них за это, то есть в небольшом кругу пол­кового штаба.

Рольф-Дитер Мюллер в ряде очень интересных статей существенно расширил наши знания о разработке и изменении политики эксплуатации на Востоке. Он от­стаивает тезис о том, что консервативно-ориентированная часть немецкого генера­литета, - имеется в виду начальник управления военной экономики и вооружения в ОКВ генерал Томас, в 1939 г. близкий к оппозиционному кружку Гёрделера и Хасселя, - внесла весьма существенный вклад в разработку и ужесточение полити­ки эксплуатации и истребления, и что командующие фронтами также принимали участие в этой политике⁵¹.

Как и следовало ожидать, подсчитанное мною число жертв, - около 3,3 мил­лиона человек⁵², - также вызвало возражения. Вопреки этому, Альфред Штрайм оценивает число жертв «минимум в 2530000 человек». Его расчёты основаны в первую очередь на смете отдела по делам военнопленных в ОКВ за 1 мая 1944 г.; за основу он взял общее число пленных в 5200000 человек⁵³. В то время как Штрайм разъясняет методику своих расчётов, Иоахим Гофман, оценивая число жертв «примерно в 2 млн. человек» при общей численности пленных в «5245882», не даёт никаких пояснений этой цифры; он говорит лишь о «неизвестных ориги­нальных документах и прочих данных», никак их не обосновывая⁵⁴. Ни Штрайм, ни Гофман не поясняют, почему взятое мною из доклада отдела иностранных армий «Восток» при ОКХ общее число пленных в 5734528 человек (на февраль 1945 г.) не соответствует истине. Однако документы ещё раз подтверждают истин-

ность этой цифры. Так, начальник службы по делам военнопленных оценивал об­щее количество советских военнопленных в декабре 1944 г. в 5,6 млн. человек⁵⁵..

С советской стороны вплоть до недавнего времени также называлось занижен­ное количество жертв. Комиссия военных историков во главе с генерал-полков­ником Г.Ф. Кривошеевым⁵⁶ оценивает число погибших советских военнопленных в 1283300 человек. Расчёты, правда, не выдерживают более детальной проверки. Если исходить из немецких данных, то бездоказательный тезис о том, будто погиб­ло 673000 пленных - абсурдное утверждение ввиду точности, с которой фиксиро­валась в немецких документах смерть миллионов пленных. Комиссия просто постулирует, что использованные в немецких исследованиях общие цифры - 5,7 или 5,2 млн. человек - были якобы чистой пропагандой. При подсчёте не были ис­пользованы ни немецкие документы, ни результаты немецких исследований. Циф­ры комиссии неточны также и по другой причине. Термин «военнопленные» при­менялся только к солдатам Красной Армии. Члены специальных дружин из граж­данских учреждений, народное ополчение, рабочие батальоны, милиция и пр. исключались из этой категории как мобилизованные, которые оказались в плену до включения их в состав войск. Однако именно эти категории составляли в 1941 г. значительную часть пленных. Невозможно понять, почему те, кого немецкая сто­рона рассматривала как военнопленных, были проигнорированы при подсчёте общего количества жертв. Я, как и прежде, не вижу никаких оснований отказывать­ся от своих расчётов. В целом же я считаю, что даже более низкая цифра, - как полагают, около 2,5 млн., - ничуть не преуменьшает чудовищность случившегося. У нас до сих пор часто ведутся многочисленные дебаты о том, что лучше, мол, пересчитывать немецкие, а не чужие потери, и что следует говорить о неучастии вермахта в войне на уничтожение⁵⁷.

В исследовании судьбы советских военнопленных с 1978 г. были достигнуты значительные успехи. Это стало возможным благодаря обилию краеведческих ра­бот, для которых были найдены новые источники и свидетельства очевидцев. Важ­ную роль при этом сыграл исторический конкурс Кёрберского фонда, проведенный в 1982-1983 гг., из которого вышел ряд заслуживающих внимания работ по данной теме⁵⁸. Драгоценную помощь в освоении ставшей, между тем, весьма объёмной литературы, оказал составленный Йоргом Остерло исследовательский обзор с биб­лиографией⁵⁹.

Между тем появились также монографии о нескольких крупных лагерях на тер­ритории рейха. Жизнь и смерть пленных в одном из крупнейших лагерей, а имен­но, в стационарном лагере 356/VI К Зенне-Штукенброке, подробнейшим образом исследована в объёмной работе Карла Хюзера и Рейнхарда Отто⁶⁰. Наряду с ла­герем Зенне-Штукенброк решающую роль в использовании труда советских плен­ных в горной промышленности играл стационарный лагерь VI А Хемер. Изданное Гансом-Германом Штопзаком и Эберхардом Томасом исследование существенно расширяет наши знания об этом лагере. При этом бросается в глаза прежде всего то, что в этом лагере, где во время массовой смертности 1941-1942 гг. погибло сравнительно мало пленных, большая смертность началась только в 1943 г. Так, до марта 1943 г. было зарегистрировано всего около 3000 умерших. Но затем, до конца войны, здесь умерло ещё 20000 пленных⁶¹. При освобождении в апреле 1945 г.

з*

816 пленных были настолько истощены, что умерли в последующие затем недели. Здесь со всей отчётливостью проявились последствия безжалостной эксплуатации советских пленных в горной промышленности. О характере этой эксплуатации, а также об отношениях между пленными и немецкими горняками подробно и обс­тоятельно повествует Хайнц Вайшер в исследовании об использовании советских пленных на рудниках Саксонии в Хеессене (Хамм)⁶².

В Люнебургской пустоши возле нынешнего военного полигона Берген-Хоне ле­том 1941 г. возник комплекс 3-х «русских лагерей»: стационарный лагерь 311 / XI С Берген-Бельзен, стационарный лагерь 321 / XI D Фаллингбостель-Эрбке и стацио­нарный лагерь 310 / X D Витцендорф. Там осенью 1941 г. сначала под открытым небом, а затем в землянках влачили существование более 100000 пленных, из ко­торых уже к февралю 1942 г. умерло 44000. В целом количество жертв оцени­вается: для Берген-Бельзена - от 30000 до 50000, для Эрбке - не менее 30000 и для Витцендорфа - 16000 человек⁶⁵. При лагере Берген-Бельзен существовал также гос­питаль, в который выдворялись прежде всего «не подлежащие выздоровлению пленные». Только там в период с весны 1942 по 1945 гг. умерло 12000 пленных⁶⁶.

Вернер Боргзен и Клаус Фолланд написали объёмную монографию о стацио­нарном лагере X В Зандбостель, которая повествует также о пленных других нацио­нальностей и о размещении эвакуированных в 1945 г. заключённых концлагерей. Несмотря на то, что об отношениях в лагере имелось очень много свидетельств очевидцев, - в том числе итальянских и французских пленных, - число жертв мо­жет быть установлено только с очень большой долей вероятности, - от 18800 до 46300 погибших⁶⁷. Герхард Кох и Рольф Шварц издали весьма информативное исследование о лагерях для пленных и лиц, работавших по принуждению в Шлез­виг-Гольштейне⁶⁸. Йорг Остерло только что окончил монографию о стационарном лагере 304 / IV Н Цайтхайн; её значение велико уже потому, что до сих пор не существовало ни одной надёжной работы о лагерях на территории бывшей ГДР⁶⁹. Об отношениях, сложившихся в комплексе стационарных лагерей 318 / 344 / VIII В / VIII F в Ламсдорфе, предпринято исследование в центральном музее военно­пленных в Ламбиновиче - Ополье⁷⁰.

В заключение следует обратить внимание ещё на ряд аспектов данной работы. Первые разъяснения о судьбе советских военнопленных-женщин дают две статьи в сборнике о концлагере Равенсбрюк⁷¹. Появилось несколько новых указаний о судьбе раненых пленных. Биографический очерк о генерале Рейнеке, который не­сёт главную ответственность за обращение с военнопленными, лишний раз дока­

зывает, что он играл решающую роль в проведении национал-социалистских целей в вермахте⁷².

Следует также упомянуть, что в 1995 г. стремящаяся к объективности выставка в доме истории ознакомила широкую общественность с судьбой советских пленных в Германии и немецких пленных в Советском Союзе⁷³.

В то время, как факт ужасающей массовой смертности в «русских лагерях» поздним летом 1941 г. безусловно подтверждается на основании имеющихся доку­ментов и свидетельств очевидцев, источники, которые позволили бы более менее точно подсчитать количество жертв, отсутствуют. По прежнему приходится ссы­латься на оценки непосредственно послевоенного времени, надёжность которых, правда, можно проверить на основании сохранившихся документов и показаний очевидцев. Надежда на то, что со временем могут быть получены более точные данные, представляется нереальной. Даже если в русских архивах и найдётся лагер­ная картотека, - это кажется вероятным для стационарных лагерей Зенне и Хе-мер, - полноты картины ожидать не приходится. Так, например, из того факта, что в Зенне уже в июле 1941 г. были зарегистрированы пленные, нельзя делать вывод, что были зарегистрированы все пленные и каждый случай смерти⁷⁴. Бросается в глаза, что все относящиеся к этому лагерю реестры, насколько они вообще фик­сировали случаи смерти, прекратили это делать осенью 1941 г., то есть после начала массовой смертности и за 4 месяца до того, как имперское министерство внутренних дел в марте 1942 г. потребовало от ОКВ прекратить регистрацию по причине того, что списки якобы «переполнены» из-за массовой смертности и что в большинстве случаев «личности умерших советских военнопленных всё равно неизвестны»⁷⁵. Цель ОКВ - с самого начала помешать тому, чтобы массовая смерт­ность была отображена в документах⁷⁶ - должна была быть известна комендантам лагерей. При этом не вызывает сомнения ни то, что они на совещаниях комен­дантов получали дополнительно устные инструкции, ни то, что коменданты с само­го начала считали регистрацию немощных и больных пленных лишним трудом, тем более, что стационарные лагеря были укомплектованы личным составом в очень малом объёме.

Захватывающие дух перемены в Советском Союзе и сменивших его государст­вах позволяют ныне, начиная с 1987 г., сказать гораздо больше о судьбе советских пленных после их возвращения на родину в 1945 г.⁷⁷ Уже во время войны миллио­ны красноармейцев, которые оказались в плену, были заклеймены как предатели. Согласно сталинскому «Приказу № 270» даже семьи «командиров и политруков», которые попали в плен, подлежали аресту, а семьи простых солдат следовало «ли­шить ... государственной поддержки». После возвращения на родину пленные про­верялись в «фильтрационных лагерях», причём большой процент их был пригово­рён к длительному заключению. Большинство их было амнистировано только пос­ле XX съезда партии в 1956 г. Однако запланированная тогда полная реабилитация военнопленных так и не состоялась. Бывшие пленные и в дальнейшем подверга­лись дискриминации; пребывание в плену считалось позорным пятном, которое скрывали как можно лучше. В литературе плен также представлялся, как судьба, которую можно оправдать только в исключительных случаях⁷⁸. Так что не стоит удивляться тому, что когда книга «Они нам не товарищи» была переведена в 1978 г.,

то есть сразу после своего выхода в свет, её перевод тут же был помечен грифом «Совершенно секретно» и спрятан под замок⁷⁹. Как и другие закрытые темы, -«репрессии» 1936-1938 гг., пакт Сталина-Гитлера, катастрофу 1941 г., потери Крас­ной Армии - эту тему также следовало обходить в исторических сочинениях.

Во время горбачёвской политики гласности и перестройки советские историки опять взялись за критические статьи хрущёвского времени. Проблема военноплен­ных теперь открыто обсуждалась. Как широко известно, повод к этому дала статья в правительственной газете «Известия» в августе 1987 г.: доброе имя всех, бывших в немецком плену, опять должно быть восстановлено по закону⁸⁰. Эта идея натолк­нулась на ожесточённое сопротивление прежде всего в руководстве Красной Ар­мии. Газета вооружённых сил «Красная звезда» в январе 1988 г. подтвердила, что сдача в плен означает «позор, бесчестье и гибель». Когда вскоре и министерство обороны разрешило обсуждение запретной темы⁸¹, - «Военно-исторический жур­нал» издал в 1992-1994 гг. в 15 выпусках отрывки из книги «Они нам не товари­щи», - то это означало дальнейшую отсрочку реабилитации. Только в декабре 1994 г., почти 50 лет спустя после окончания войны, президент Ельцин издал указ «О восстановлении законных прав [российских граждан -] бывших [советских военнослужащих и гражданских лиц, репатриированных в период Великой Оте­чественной войны и в послевоенный период]». Однако уравнение в правах с вете­ранами и ныне остаётся неполным. В параде к 50-летию Победы 9 мая 1995 г. быв­шие военнопленные не имели права участвовать⁸². Тот факт, что и спустя 2 года после ельцинского указа он надлежащим образом не исполнен, указывает на то, в какой мере полная реабилитация сомнительна и в настоящее время.

Участие вермахта в национал-социалистских преступлениях не вызывает сегод­ня у профессиональных историков ни тени сомнения. Дискуссии, вызванные по поводу организованной Гамбургским институтом выставки для социальных иссле­дований «Преступления вермахта», показывают, правда, что часть общественности не приняла к сведению или не захотела принять результаты исследований. Выска­занные при этом упрёки и возражения были направлены также и против этой книги.

Наиболее часто приводится аргумент, что прошлое якобы было измерено на основании ценностей и представлений настоящего. Что в отношении Советского Союза Германия не была связана никакими нормами международного права, ибо тот не признал ни Гаагской конвенции о ведении сухопутной войны 1907 г., ни Же­невской конвенции о военнопленных 1929 г. Однако этот аргумент не убедителен. Участники сопротивления уже в 1941 г. критиковали эту политику как преступную. Основные нормы международного права, как, например, принцип человечного об­хождения с военнопленными, были тогда прекрасно известны. Руководство вер­махта знало, что Советский Союз, хоть и не признал Женевской конвенции о воен­нопленных, но ратифицировал Женевскую конвенцию о раненых 1929 г. и что Гер­мания была связана общими принципами международного права ведения войны⁸³. Однако уже в начале 1941 г. она совершенно сознательно решила игнорировать в войне на Востоке нормы международного права.

Особенно критиков возмущает, что вермахт в связи с этим выглядит как прес­тупная организация. Но как иначе можно назвать организацию, которая, - приве-

дём лишь некоторые примеры, - требовала от своих подчинённых расстреливать безоружных пленных в соответствии с «приказом о комиссарах», объявила приме­нение оружия по отношению к военнопленным «вполне законным», организацию, которая прямо призывала к убийству гражданских лиц согласно приказу о военном судопроизводстве, заявляла, что войска в борьбе против партизан вправе и обязаны «применять любые средства без ограничения даже против женщин и детей, если это будет способствовать успеху», и которая приказывала войскам оказывать содействие в истреблении евреев?⁸⁴ Утверждать это - вовсе не значит говорить, - как это умышленно пытаются представить критики, - будто все солдаты были преступни­ками. Не вызывает сомнения, что в вооружённых силах на Восточном фронте су­ществовали сотни тысяч солдат, которые заботились о том, чтобы сохранить свою человечность. Об этом сохранились документальные свидетельства, об этом можно также вычитать из приказов, в которых военачальники весьма сурово критиковали это явление, - когда, например, главнокомандующий сухопутными силами в июле 1941 г. сокрушался, что не везде «с надлежащей суровостью» поступают в отноше­нии гражданского населения, или когда такие командующие армиями, как фельд­маршал фон Рейхенау и генерал-полковник Гот выступали против «мягкости и со­чувствия по отношению к населению», или когда считали необходимым средства­ми пропаганды добиваться в вермахте большего «понимания» в отношении полити­ки голода, направленной против пленных⁸⁵. Решающим, однако, остаётся тот факт, что таких солдат, как правило, не могло быть слишком много из-за угрозы доносов. Следует исходить из того, что, как правило, таких случаев почти не было. Омер Бартов в своём исследовании, посвященном трём дивизиям, указал, что треть офи­церов, которых он смог идентифицировать, были членами партии⁸⁶. Общественное мнение и решения определялись теми, кто всякое стремление к человечности рас­ценивал, как «распускание соплей». При всей необходимости учитывать каждый отдельный случай следует констатировать, что вермахт, как институт, был постав­лен своим руководством на службу преступной политике и что военное командо­вание на всех уровнях, как правило, проводило эту политику.

Этим утверждением, как гласит следующий упрёк критиков, под сомнение ста­вится честь вермахта. Но хорошо было бы вспомнить о том, что думали по этому поводу участники сопротивления, для которых понятие «честь» не было пустым звуком. 8 апреля 1941 г., за два месяца до нападения на Советский Союз, Ульрих фон Хассель обсуждал с генерал-полковником Людвигом фон Беком проект при­каза о военном судопроизводстве, о котором они были проинформированы. Их вы­вод был однозначен: «Подчиняясь этому приказу Гитлера, [главнокомандующий сухопутными силами фельдмаршал фон] Браухич жертвует честью немецкой армии»⁸⁷.


Обращение с советскими военнопленными с самого начала в гораздо большей сте­пени, чем обращение с другими военнопленными было обусловлено ключевыми принципами национал-социалистской идеологии; в этой связи несомненны чёткие параллели с уничтожением европейских евреев. Признаком этого, наряду с уже упоминавшимися массовыми расстрелами, является тот факт, что технически совершенное массовое убийство газом «Циклон В» в концлагере Освенцим осенью 1941 г. было впервые «опробовано» на 900 советских военнопленных¹. Тесная связь судьбы советских военнопленных с определённой сферой национал-социалистской идеологии требует вначале краткого упоминания о национал-социалистских воен­ных целях; это необходимо также потому, что знакомство с источниками очень быстро покажет, что руководство вермахта и сухопутных сил во время подготови­тельного этапа выступали против идеологических требований национал-социалист­ского руководства.

Только в последние годы была выяснена целостность мировоззрения Гитлера, -впрочем, ещё требующая понимания, - и удивительно последовательное осущест­вление разработанных им в середине 20-х гг. целей². Однако признание существо­вания у Гитлера подобной программы не позволяет нам придти к ошибочному заключению, будто Гитлер в силу неординарности своей личности и в силу тотали­тарного режима силой добивался осуществления этих проектов - вопреки сопро­тивлению немецкой правящей элиты. Если в последующем речь пойдёт о «целях Гитлера» и о «войне Гитлера», то всегда с оговоркой, что имеются в виду его замыслы, но не осуществление их на практике. Описание процесса реализации его планов весной 1941 г. покажет, в какой значительной степени эти планы были приняты, -если и не разделялись полностью, - руководством вермахта и сухопутных сил.

В планах Гитлера, направленных на достижение мирового господства, - их, правда, не следует понимать, как сверхрациональный план, ибо они представляли собой лишь грубо начертанные цели, - заметны 3 этапа³:

1. 
   Достижение за счёт отказа от заморских колоний союза с Англией, что позво­лит поработить континентальную Европу, включая Советский Союз, и тем самым создать базу для установления немецкого мирового господства;
   
2. 
   Перенос действий за океан и связанный с этим конфликт с США, что превра­щает противостояние в борьбу за мировое господство;
   
3. 
   Достижение обусловленного расовым превосходством мирового господства⁴.
   

При этом Гитлер рассматривал первый этап как свою центральную задачу; для её осуществления он наметил в ноябре 1937 г. период с 1943 по 1945 гг.⁵

Его расчёты создать стратегические предпосылки для достижения этой цели путём ряда изолированных «молниеносных кампаний» были сорваны, когда Анг­лия и Франция в ответ на нападение Германии на Польшу в сентябре 1939 г. вопре­ки его ожиданиям объявили ему войну, а Англия отказалась идти на уступки даже после капитуляции Франции⁶. Гитлер ответил на это принятием в декабре 1940 г. «импровизированного плана войны», который во изменение первоначальной кон­цепции предусматривал немедленную войну против Советского Союза. Это было не только попыткой сокрушить «континентальный меч» Англии и тем самым заста­вить её пойти на уступки, но и одновременно решением начать «настоящую войну», к которой Гитлер стремился ещё с 20-х годов⁷. Это решение одновременно озна­чало переход от политики «расчётов на мировое господство» к политике «расист­ских догм». Цель и средства должны были стать единым целым⁸.

Тот факт, что война на Востоке не только имела важное значение для ведения войны в целом, но и была одновременно той «настоящей войной», к которой с 20-х годов стремилось национал-социалистское руководство, означает, что для способа ведения войны большое значение имели долгосрочные целевые установки. В этих целях сливались воедино следующие четыре задачи⁹:

1. 
   Уничтожение «еврейско-болыневистской» правящей элиты Советского Союза, в том числе восточноевропейских евреев, как «биологического корня» «еврейского большевизма»;
   
2. 
   Порабощение славянских народов [и их частичное уничтожение]¹⁰;
   
3. 
   Создание посредством немецких переселенцев германизированной колониаль­ной империи на лучшей части территории Советского Союза¹¹;
   
4. 
   Создание в континентальной Европе самодостаточного «великого пространства» под немецким господством, как надёжной базы для дальнейшей борьбы с остав­шимися противниками - англосаксонскими морскими державами.
   

После признания того, что концепция нескольких изолированных молниенос­ных кампаний для достижения главной цели - завоевания «жизненного простран­ства на Востоке» - потерпела крах из-за сопротивления Англии, перед всем немец­ким руководством вновь замаячил призрак «второй голодной блокады» и «нового поражения отечества»¹². Да и сама концепция «молниеносной войны» была в сущ­ности разработана только потому, что этим средством рассчитывали избежать угро­зы «тотальной войны», иметь возможность «вести войну, не слишком обременяя гражданское население и не ставя таким образом под удар существование режима, который отнюдь не считал своё положение достаточно прочным»¹³. Крах концепции «молниеносной войны» неминуемо должен был повлечь за собой эти тяготы. Поэ­тому у немецкого руководства была надежда путём быстрой победы над Советским