Кристиан Штрайт Вермахт и советские военнопленные в 1941-1945 гг

даже здесь обвиняемые и их защитники решительно отрицали вовлечение вермахта в политику уничтожения. Последовательно отрицалось как выполнение приказа, так и ответственность руководства вермахта и сухопутных сил в его разработке¹⁰². Когда Гитлер сначала устно объявил в марте 1941 г. об этом планируемом им при­казе, то он сразу же натолкнулся на сильнейшее внутреннее сопротивление со сто­роны всех присутствовавших генералов в силу их воинских и человеческих настроений. После того как все попытки генералов из ОКХ и ОКВ помешать изда­нию этого приказа Гитлера потерпели крах и приказ о комиссарах был некоторое время спустя издан в письменной форме, командующие группами армий и армия­ми либо вовсе не довели его до своих войск, либо своей властью установили поря­док обхода этого приказа. Они сделали это с полным сознанием опасности строгого наказания за открытое неподчинение приказу верховного главнокомандующего в военное время. Приказ главнокомандующего сухопутными силами о поддержании дисциплины, изданный в связи с приказом о комиссарах, имел ожидаемый успех. Он дал командующим на фронте возможность поступать согласно их пониманию. Таким образом, военные руководители добились, что приказ о комиссарах в груп­пах армий и в армиях в целом не выполнялся.

При этом между процессом по делу главных военных преступников и процес­сом по делу ОКВ выявилось различие, когда на процессе по делу ОКВ ответ­ственность за этот приказ, - не считая, конечно, Гитлера, Гиммлера и Бормана, -была теперь приписана также Йодлю и прежде всего «слабовольному фельдмарша­лу» Кейтелю.

Приказ о комиссарах представляется также непосредственным следствием прежде всего речи Гитлера от 30 марта 1941 г., в которой Гитлер сказал, что «ко­миссары и работники ГПУ являются преступниками и с ними надлежит обращать­ся как с таковыми»¹⁰³. Начальник отдела «L» штаба оперативного руководства вер­махта Варлимонт доказывал после войны, что в штабе оперативного руководства вермахта пытались предать намерения Гитлера забвению посредством «заговора молчания»¹⁰⁴. Достоверность этих доводов, однако, вызывает сомнение, поскольку Варлимонт применяет их также и в отношении плана «Барбаросса», где они совер­шенно очевидно не соответствуют истине. Тем не менее в пользу приведённых им доводов говорит тот факт, что в сохранившихся документах никаких доказательств инициативы со стороны отдела «L» не найдено. Итак, следует предположить, что решающая инициатива здесь принадлежала ОКХ, когда генерал Мюллер 6 мая направил Варлимонту в отдел «L» наряду с проектом плана «Барбаросса» проект «Директив об обращении с представителями политической власти»¹⁰⁵. Представлен­ный ранее довод Гальдера, будто разработка этого проекта была осуществлена по приказу Кейтеля, не соответствует истине¹⁰⁶. Ясно, что Мюллер, даже если он и был «послушным Гитлеру» генералом, не мог действовать по собственной инициативе, но только по указанию Браухича, тем более что в проектах главнокомандующего сухопутными силами он выступает, как отдающая распоряжения инстанция. Ясно также, что после речи Гитлера от 30 марта Гальдер хотел инициировать приказ главнокомандующего сухопутными силами и ознакомился с проектами Мюллера ещё до того, как те были переданы «на согласование» Варлимонту. После доклада Мюллера и Латмана 6 мая Гальдер заметил:

а) Приказ войскам в духе последней речи фюрера перед генералами.

Во время восточной кампании войска должны вести идеологическую борьбу.

б) Вопросы судопроизводства в зоне ответственности групп армий¹⁰⁷.

Объяснение Гальдера, будто он уже после речи Гитлера от 30 марта хотел по­будить фон Браухича издать приказ, который бы помешал выполнению требований Гитлера, не убедительно¹⁰⁸. Итак, следует предположить, что под приказом, кото­рый Гальдер хотел побудить издать главнокомандующего сухопутными силами, он имел в виду приказ о комиссарах или план «Барбаросса», а то и оба этих приказа.

Проект, который Мюллер направил 6 мая Варлимонту¹⁰⁹, содержал в качестве проекта идеологически обоснованное вступление к плану «Барбаросса», которое в дополнение к речи Гитлера от 30 марта апеллировало прежде всего к потребности обеспечения безопасности войск:

Носители политической власти и руководители (комиссары) являются при ны­нешнем положении вещей страшной угрозой для безопасности войск [...], по­скольку они всей своей прежней подстрекательской и разрушительной работой чётко и ясно доказали, насколько они чужды всякой европейской культуре, цивилизации, государственному устройству и порядку. Поэтому они должны быть устранены.

Офицер с помощью 2-х других офицеров или унтер-офицеров должен устано­вить - является ли пленный комиссаром и следует ли его затем расстрелять. Политические функции в войсках принадлежат политическим руководителям (комиссарам). Особое значение придаётся своевременному выявлению их среди пленных и уничтожению, ибо они в первую очередь могут продолжать среди плен­ных пропаганду¹¹⁰. По возможности их следует уничтожать на сборных пунктах военнопленных, самое позднее - в дулагах [пересыльных лагерях]. [...] Они не должны считаться солдатами. Постановления, касающиеся военнопленных, не должны на них распространяться...

Эвакуация в тыл взятых в плен представителей власти и комиссаров запре­щается¹¹¹.

В зоне ответственности сухопутных сил гражданских комиссаров следовало передавать айнзацкомандам, а войсковых комиссаров - расстреливать на месте. О проводимых расстрелах требовалось докладывать в то или иное вышестоящее учреждение, чтобы осуществлять тем самым контроль за их исполнением.

Этим решением руководство сухопутных сил показало себя готовым поручить полевым войскам ликвидацию, - в зоне ответственности армии, - целой категории политических противников, причём не только во вражеской армии, но и в адми­нистрации и партийной организации противника. Это была «задача», которая преж­де решалась только полицией безопасности Гейдриха и которая по соглашению между Гейдрихом и Вагнером уже и в тыловом районе сухопутных сил была воз­ложена на айнзацгруппы. Основанием для ликвидации должна была служить не их враждебная позиция, но лишь положение комиссаров во вражеской государствен­ной и политической системе. Приказ о комиссарах был таким образом 3-й частью комплекса приказов, которые ставили своей целью устранение всякого оппози­ционного движения, могущего угрожать немецкому господству на Востоке. Айнзац­группы имели задание систематически уничтожать строго определённые группы

советского населения: политическую и духовную элиту противника и, - что было провозглашено целью несколько позже, - еврейство, как «биологический корень» большевизма. Цель, которую преследовал план «Барбаросса», состояла в том, чтобы «разгрузить» айнзацгруппы и поручить вермахту устранение сил, которые своим активным или пассивным сопротивлением давали о себе знать, как о врагах немецкой власти.

Приказ о комиссарах передавал, наконец, вермахту ряд полномочий айнзац­групп, касающихся части прифронтовой зоны и соответствующей части личного сос­тава вражеской армии. Варлимонт, как он пишет в своих воспоминаниях, был «край­не поражён» тем, что ОКХ желает издать письменный приказ такого рода, и сделал пометку в сопроводительном письме Мюллера, что остаётся, мол, решить - «нужен ли письменный приказ такого рода»¹¹². Варлимонт трактует этот вопрос в свою поль­зу. Однако его можно понять и так, что Варлимонту просто не хотелось облекать в письменную, а потому доказуемую форму заведомо противозаконный приказ"³.

До 12 мая фон Типпельскирх разработал для Варлимонта докладную записку¹¹⁴, которая смягчила предложения Мюллера только в том смысле, что гражданских комиссаров следовало расстреливать только тогда, когда они «оказывались винов­ными во враждебных действиях», а остальных оставлять невредимыми и по воз­можности ставить под контроль команд СД. Кроме того, было указано, что обраще­ние с функционерами, «которые действуют против войск, чего и следует ожидать от радикальной части», уже определено планом «Барбаросса»¹¹⁵. Главное положение Варлимонт, правда, оставил: «Войсковых комиссаров следует доставлять в пере­сыльные лагеря и ни в коем случае не эвакуировать в тыл»¹¹⁶.

Варлимонт 13 мая представил эту докладную записку вместе с проектом Мюл­лера Кейтелю и Йодлю. Решение ещё не было принято. Йодль, который предоста­вил проект с примечаниями Гитлеру, сделал пометку: «нужно ещё раз представить фюреру». Одновременно он старался также найти для этого приказа убедительное -для войск! - обоснование:

Мы должны считаться с возмездием против немецких лётчиков, а потому лучше

предпринять целую акцию, чем возмездие.

Это примечание Йодля показывает, что он ясно понимал, насколько эта «акция» противоречит международному праву, что он её поддерживал и что видел в ней не ограниченную карательную меру, которая должна побудить противника к изменению своих действий, но планомерную акцию по уничтожению политической элиты про­тивника. Ещё более важно то, что благодаря этому примечанию видно, как Йодль и, конечно, Гитлер, оценивали войсковое командование: ибо они, собственно, не ожи­дали с его стороны, - в том числе и со стороны руководства сухопутными силами, ко­торое уже продемонстрировало свою готовность к сотрудничеству, - существенного сопротивления. Решающим доказательством этого является то, что Йодль, - возмож­но, что Кейтель или Гитлер, не суть важно, - искали не пути и средства, могущие заставить выполнять приказ, как то соответствовало бы теории тоталитаризма, но искали аргументы, чтобы представить его выполнение в качестве настоятельной необходимости. Эта ситуация показывает также, насколько неуверенно чувствовало себя национал-социалистское руководство, а также руководство вермахта, в вопро­се - до какой степени можно предъявлять требования войсковому командованию.

Когда было принято окончательное решение, точно установить нельзя. Измене­ния, которые в итоге были приняты в тексте приказа, указывают на то, что, как и в случае с приказом о военном судопроизводстве, речь шла прежде всего о том, чтобы найти доводы, которые годились бы для устранения человеческих или пра­вовых сомнений в войсках. Йодль лично был занят тем, чтобы найти «самые лучшие» доводы¹¹⁷:

В борьбе против большевизма не следует считать, что враг будет вести себя в соот­ветствии с принципами человечности и международного права. Особенно нена­вистного, жестокого и бесчеловечного отношения с нашими пленными следует ожидать от политических комиссаров всех видов. Поэтому следует сразу и во всём объёме карать тех лиц, которые известны как носители и инициаторы этих извест­ных азиатско-варварских методов, то есть политических комиссаров. Они пред­ставляют также ещё большую угрозу для безопасности наших войск и препят­ствуют умиротворению завоёванных областей. Поэтому они должны быть устранены.

23 мая, вероятно, фон Типпельскирх представил основанный на предыдущем новый проект¹¹⁸. Этот проект был ещё раз переработан и, наконец, 6 июня направ­лен Варлимонтом в ОКХ и ОКЛ для препровождения в войска¹¹⁹.

В окончательном варианте аргументы Йодля были стилистически переработаны и включены в преамбулу:

В борьбе против большевизма не следует считать, что враг будет вести себя в соот­ветствии с принципами человечности и международного права. Особенно нена­вистного, жестокого и бесчеловечного отношения с нашими пленными следует ожидать от политических комиссаров всех видов, как главных инициаторов сопро­тивления. Войска должны сознавать, что:

1. 
   В этой борьбе жалость и предупредительность к этим элементам согласно нор­мам международного права бессмысленны. Они представляют собой угрозу для самой безопасности и быстрого умиротворения завоёванных территорий.
   
2. 
   Инициаторами варварских азиатских методов борьбы являются политические комиссары. Поэтому против них тут же и не откладывая следует принимать самые строгие меры. Так, если они будут схвачены во время борьбы или при сопротивлении, их следует принципиально быстро уничтожать при помощи оружия¹²⁰.
   

• 
  Теперь следовало расстреливать гражданских комиссаров «всякого ранга и звания», «даже если они были только заподозрены в сопротивлении, саботаже или подстрекательстве».
  
• 
  Контроль за ведущими себя лояльно гражданскими комиссарами должно осу­ществлять СД.
  
• 
  Войсковых комиссаров следовало принципиально «быстро, то есть ещё на самом поле битвы выявлять [... и] уничтожать, причём не только на сборных пунктах военнопленных, но и с помощью тех самых войск, которые их захватили.
  
• 
  При обращении с гражданскими комиссарами добавилось ещё приглашение к полному произволу, так как при решении вопроса - «виновен или не виновен» -
  

принципиальное значение придавалось личному впечатлению об убеждениях и позиции комиссара, чем, возможно, не особенно убедительным фактам.

Авторитетным лицам в ОКВ противоправность приказа была ясна с самого начала. Если здесь, в этом изложении Варлимонт и стоит на первом плане, то это не значит, что ему следует приписывать высшую степень ответственности за возникновении приказа о комиссарах. Ответственность в первую очередь ложится на Кейтеля и Йодля в ОКВ и на фон Браухича и Гальдера в ОКХ. Решение было намечено ещё за неделю до речи Гитлера от 30 марта, когда Кейтель и Йодль 3 марта, а Гальдер и Вагнер 17 марта беспрекословно приняли требования Гитлера, и окончательно принято, когда фон Браухич подписал достигнутое между Вагнером и Гейдрихом соглашение, которое передавало полевым войскам «ведение борьбы с антигосударственными и антиимперскими соединениями, входившими в состав вооружённых сил противника». Однако Варлимонт, равно как Леман в правовом отделе вермахта или Мюллер и Латман в ОКХ, был не просто исполнительным органом¹²¹. Все они старались так сформулировать приказ, чтобы войсковые ко­мандиры сочли его выполнение необходимым и чтобы у них не осталось места для умышленного непонимания. Они представили своим тогдашним начальникам оценки и соображения и тем самым оказали существенное содействие принятию решения.

Приказ о комиссарах 8 июня был разослан верховным командованием сухопут­ных сил в группы армий, армии и танковые группы, предназначенные для ведения войны на Востоке, после того, как его огласил 19 мая старший советник военной юстиции Латман¹²². В соответствии с характером приказа был установлен необы­чайно строгий порядок сохранения его в тайне: письменные экземпляры поступали только в штабы армий и выше, а на более низком уровне он распространялся лишь устно. Сопроводительная записка фон Браухича не устанавливала никаких сущест­венных ограничений¹²³:

Предпосылкой для принятия мер против политического [то есть гражданского] ко­миссара следует считать тот факт, что он своим особо заметным действием или по­ведением выступает или намеревается выступить против германского вермахта. [...]

Уничтожать политических комиссаров силами войск необходимо после их изоля­ции, вне зоны боевых действий, незаметно, по приказу офицера.

Первый абзац давал войсковым командирам относительную свободу принятия решения относительно того, как поступать с гражданскими комиссарами¹²⁴. Второй абзац формально шёл навстречу требованиям войсковых командиров о предотвра­щении подрыва дисциплины: расстрелы можно проводить только «по порядку» и «дисциплинированно»¹²⁵. Проведением «незаметного уничтожения вне зоны боевых действий своих войск» стремились избежать гласности казней и вытекающих из этого неблагоприятных политических последствий, а также контролируемого оди­чания армии. Кроме того, имело место стремление создать видимость чистоты мундира. Однако после всего сказанного вовлечение вермахта в национал-социа­листскую политику уничтожения стало необратимым. Приказам был дан ход, и их стали выполнять¹²⁶.

4. «Директивы о поведении войск в России»
В качестве последнего приказа в этой связи следует упомянуть «Директивы о по­ведении войск в России»¹²⁷. Об их появлении ничего точно не известно, но и они, видимо, были разработаны в отделе «L» штаба оперативного руководства вермахта до 23 мая¹²⁸. Эти «директивы» в первых 2-х разделах представляют собой дополне­ние к плану «Барбаросса» и к приказу о комиссарах. Они должны были наставлять войска в том, как следует исполнять эти приказы:

I. 1. Большевизм является смертельным врагом национал-социалистского немец­кого народа. Борьба Германии направлена против этого разлагающего миро­воззрения и его носителей.

Распространённый тезис о том, будто эти приказы были навязаны Гитлером военному руководству вопреки его явному или тайному сопротивлению¹²⁹, вклю­чает предпосылку, что возможности для переговоров ответственных лиц в ОКВ и ОКХ весной 1941 года были, якобы, настолько ограничены, что попытки добиться отмены этих приказов были заранее обречены на неудачу. В действительности руководство вермахта и сухопутных сил благодаря своему отношению к национал-социалистской программе уничтожения в Польше осенью 1939 г. сознательно согласилось и с дальнейшей политикой национал-социалистского руководства, хотя настоятельной необходимости в дальнейшей интеграции не было. Наряду с уже

упомянутым соглашением между Гейдрихом и Вагнером осенью 1939 г., которое урегулировало деятельность айнзацгрупп СС в Польше, существовал и другой пре­цедент. Совершённые айнзацгруппами и другими соединениями СС убийства рассматривались тогда войсковыми командирами, которые не были информиро­ваны о «задачах» айнзацгрупп, как единичные зверства. Некоторые командиры до­бились предания отдельных преступников военному трибуналу. В ответ на это 4 ок­тября вышел тайный приказ Гитлера о помиловании, согласно которому пресле­дованию не подлежали преступления, совершённые «из ожесточения, вызванного учинёнными поляками зверствами». А 7 октября 1939 г. Браухич издал директивы, согласно которым из амнистии исключались только те преступления, которые были совершены «преимущественно из корысти (напр. грабежи...) или эгоизма (при нарушении дисциплины)»¹³⁰.

По плану «Барбаросса» эта амнистия на том же основании распространялась на политически или якобы политически мотивированные преступления. В ОКХ такое урегулирование очевидно сочли нежелательным в сравнении с соответствующей формулой, включённой в проект Мюллера¹³¹. Наиболее весомым было в первую очередь намерение упредить возможные требования политического руководства, предоставить доказательства политической лояльности и этим упрочить своё соб­ственное положение в национал-социалистском государстве вопреки конкури­рующим группам - СС¹³² и руководству вермахта¹³³.

Эти прецеденты важны, но вывод о том, будто непосредственное вовлечение вермахта в политику уничтожения весной 1941 года было всего лишь очередной ус­тупкой руководства сухопутных сил, сделанной под давлением национал-социалист­ского руководства и добровольно преданных ему генералов Кейтеля и Йодля, играв­ших ведущую роль в ОКВ, был бы слишком односторонним. Уже в 1939 г. позиция военного руководства ни в коем случае не была только пассивно-оборонительной в вопросе о действиях в Польше. В ОКВ эту политику по-видимому с самого начала поддерживали Кейтель и Йодль. Браухич также без особых возражений согласился с тем, чтобы СС в зоне ответственности сухопутных сил была предоставлена воз­можность «народного землеустройства», а его собственные права были существенно урезаны¹³⁴. Руководство сухопутных сил с самого начала пошло на то, чтобы в ка­честве альтернатив были названы не политика на уничтожение или оккупационная политика с соблюдением международных норм, но либо участие вермахта в истреб­лении, либо устранение его от этого. Итак, указанный выше вопрос следует ставить не так: «Какие возможности для переговоров ещё оставались у руководства сухопут­ных сил весной 1941 года?», но: «В какой мере руководство сухопутных сил было готово прекратить дальнейшее сопротивление и какими соображениями оно при этом руководствовалось?». Правильность этого вопроса подтвердится, если рас­смотреть позицию Браухича, а также Гальдера в период до весны 1940 года.

На рубеже 1939-1940 гг. руководство сухопутных сил получило возможность, опираясь на возмущение, которое царило в войсковом командовании из-за обста­новки в Польше¹³⁵, бороться за изменение польской политики и тем самым за рас­ширение в значительной мере своих ограниченных возможностей. Однако вместо того чтобы воспользоваться этим шансом, главнокомандующий сухопутными си­лами постарался, «лавируя между опасностью высочайшей немилости, с одной сто-

роны, и протестами подчинённых ему командиров, с другой»¹³⁶, успокоить возму­щение. Он не только избежал конфликта с Гиммлером, на котором в первую оче­редь лежала ответственность за убийства в Польше, хоть и имел, - даже по меркам Гиммлера, - на своей стороне отличные аргументы, но и дал Гиммлеру возмож­ность в речи перед важнейшими военачальниками¹³⁷ привлечь их к «пониманию» политики уничтожения и «будущих задач» на Востоке. Этим он дезавуировал тех военачальников, которые выступали против политики убийств и дал понять, что подобные настроения не найдут поддержки в руководстве сухопутных сил. Пози­цию Браухича нельзя объяснить его неоднократно цитированной боязнью столкно­вения с Гитлером. Речь Гиммлера, посредством которой главнокомандующий сухо­путными силами сделал важнейший шаг навстречу СС, - не потребовав ответной услуги! - и существенно сузил свои возможности, состоялась по собственной ини­циативе Браухича. При этом Браухич заботился не о том, чтобы посредством такти­ческой уступки предоставить армии самостоятельность, но о привлечении тех вой­сковых командиров, которые выступали против польской политики: «дать высшим офицерам возможность рассмотреть дело также с точки зрения Гиммлера»¹³⁸.

Однако это дело интересно и с другой точки зрения. После того как фон Брау­хич дал знать о своём намерении пригласить Гиммлера выступить с лекцией¹³⁹, Гиммлер притворился оскорблённым критикой со стороны войсковых командиров и заставил себя просить. И, хотя Браухич имел со своей стороны достаточно пово­дов к жалобам, он согласился выступить в роли просителя. Однако и в последую­щем Гиммлер не раз давал ему понять, что он не желает забывать оскорбление. Только в конце июля 1941 г. он решил, что «восточные события прошлых лет долж­ны быть окончательно забыты»¹⁴⁰. Ввиду того обстоятельства, что он не сделал фон Браухичу в польской политике никакой уступки и что руководство сухопутных сил для похода на Восток согласилось на такое расширение властных полномочий СС, какое в 1939 г. казалось ещё немыслимым, эта «уступка» Гиммлера выразительно подчеркнула победу, которую он одержал над соперниками в ОКХ.

На примере начальника генерального штаба Франца Гальдера¹⁴¹ ещё убедитель­нее, чем в случае с фон Браухичем видно, что тезис, будто позиция руководства су­хопутных сил была принята только под давлением национал-социалистского руко­водства, не соответствует истине, ибо о его мотивах дают содержательную картину дневники Гроскурта. Исходя из них, можно найти исчерпывающее объяснение дей­ствиям руководства сухопутных сил относительно требуемого Гитлером идеологи­ческого ведения войны.

Гальдер, который с начала сентября 1939 г. был хорошо информирован о запла­нированных акциях уничтожения и их выполнении, как и фон Браухич отказался воспользоваться возмущениями по поводу убийств в Польше как поводом добиться изменения польской политики. По словам начальника отдела для особых поруче­ний в ОКХ, майора генерального штаба Хельмута Гроскурта, одного из активистов военной оппозиции, Гальдер 13 января 1940 г. обосновал свою позицию следую­щим образом¹⁴²:

Он подтверждает необходимость борьбы с Англией, к которой мы были вынужде­ны и которая всё равно неминуема. Он видит ряд крупных возможностей для успеха. После успеха армия станет столь сильной, что сможет одержать верх сама

по себе. Однако что происходит при заедании он не говорит чётко. В СС он не ви­дит серьёзной угрозы. Мол, каждый человек в армии тут же будет стрелять в них и попадать. [...] Он не видит оснований для бунта, ибо войска ещё верят в фюрера. [...] Он осуждает всех людей, которые думают о путче, но не едины во мнении, борются друг с другом и, являясь по большей части всего лишь реакционерами, хотят повернуть вспять колесо истории. [...] Он неоднократно подчёркивал, что всё ещё продолжается революция и ничего нельзя уступить из священных для нас традиций¹⁴³. Затем следует благожелательное наставление о нецелесообразности моей поездки на Запад. Не нужно загружать фронт ненужными проблемами. Первый мотив Гальдер ещё более чётко назвал в начале декабря в разговоре с

начальником управления военной экономики и вооружения в ОКВ, генералом

Томасом:

Нужно дать Гитлеру ещё этот последний шанс освободить немецкий народ из раб­ских оков английского капитала¹⁴⁴.

Итак, следует заключить, что Гальдер разделял эту внешнеполитическую цель Гитлера и потому заранее примирился с нарушением нейтралитета Бельгии и Ни­дерландов. Во внутриполитической сфере также заметно было определённое сход­ство: возврат к «реакционным» отношениям до 1933 г. - то ли к империи, то ли к «системному времени» - не стоял для Гальдера на повестке дня. Внутренняя структура национал-социалистского государства, созданная в результате «револю­ции» 1933 г., - ещё не законченная в полной мере, - в принципе его устраивала. Это, конечно, не относится к «недостаткам»: СС, безусловно, следовало устранить, равно как и пороки партийной системы, - представления, поразительно напоми­навшие воззрения Бека в 1938 г.: «за фюрера¹⁴⁵, но против СС и власти партийных бонз»¹⁴⁶. Принципиальное расхождение между Гальдером и группой Бека, Остера и Хасселя проявилось в оценке убийств в Польше. В то время, как последние видели в них решающее доказательство того, что теперь пришла пора действовать, для Гальдера события в Польше были некрасивым, но лишь побочным явлением всё ещё продолжавшейся «национальной революции». Недовольство не должно было подвергнуть опасности достижение поставленных в ходе войны целей и установление немецкой гегемонии на континенте вместе с инкорпорацией Польши; войска и дальше должны были сплочённо противостоять внешним врагам. Поэто­му Гальдер и дальше стремился замалчивать инциденты в Польше. Даже после ознакомления с известной докладной запиской главнокомандующего группой армий «Восток», генерал-полковника Бласковица, и сообщением военного комен­данта в Кракове, генерала Улекса, а также «уничтожающим докладом» специально откомандированного от ОКХ для расследования положения вещей офицера Гальдер заявил 13 февраля 1940 г. адмиралу Канарису, что «события в Польше позже забу­дутся, да и вообще они вовсе не так уж и плохи»¹⁴⁷. Крупная военная победа, пред­стоящая по мысли Гальдера, имела для него решающее значение¹⁴⁸. Ибо после неё положение Германии в Европе станет неоспоримым, а заодно и положение армии, которая главным образом и завоевала эту победу. Упрочившееся благодаря этому положение армии позволит консолидировать достигнутое как на внешней арене, так и внутри страны. А затем уже настанет время свести счёты с партией и СС; но до этого времени ни в коем случае нельзя ставить под сомнение положение армии

посредством «капповского путча», то есть путча без всякой надежды на успех¹⁴⁹. Точно так же положение армии в национал-социалистском государстве не могло умалиться из-за того, что руководство сухопутных сил показало себя «идеологи­чески ненадёжным» и его обошли другие структуры. Уже поэтому руководство сухопутных сил было не готово оказать решительное сопротивление требуемым от него акциям уничтожения.

Политика руководства сухопутных сил проявила себя как продолжение описан­ной Клаусом-Юргенрм Мюллером «институционально-охранительной политики»¹⁵⁰ согласно изменившимся условиям. Дальнейшее исключение Гитлером в 1937-1938 гг.¹⁵¹ консервативных союзников по 1933 г. и противоречия по поводу объяв­ления войны и похода на Запад, а также связанное с ними растущее недовольство социальной политикой со стороны старой элиты сделали явным «консервативное непонимание» и настолько сузили общественную опору, что для некоторых пред­ставителей руководства сухопутными силами на первый план всё отчётливее выступала необходимость корректировки системы¹⁵². Речь теперь шла о том, чтобы выждать удобный момент, а до тех пор укреплять собственную позицию и расши­рять её где только можно - чтобы благодаря этому «переплюнуть» соперников (Клаус-Юрген Мюллер). После блестящих военных побед между весной 1940 и поздней осенью 1941 гг. и связанным с ними новым сближением между Гитлером и генералитетом вопрос о перевороте, правда, отошёл на задний план и снова ожил только после Сталинграда.

Очевидно, что в основе «институционально-охранительной политики», как и в основе её нового варианта лежала грубейшая ошибка¹⁵³. Даже если исходить из ошибочного предположения, будто сплочённое групповое согласие в духе руковод­ства сухопутных сил ещё существовало в армии, то эта политика предполагала, что армия в целом осуществит интеграцию в национал-социалистскую идеологию точно в том же масштабе, в каком это совершило руководство сухопутных сил. Это означало, что нужно было узнать и в армии, где это приспособление было такти­кой, а где происходило от безграничного убеждения - что таким образом и армия принимала условия, которые ставили перед собой возглавлявшие армию офицеры, хоть и с индивидуальными различиями. Уже последние предвоенные годы показа­ли, что было невозможно

сохранить сплоченными собственные ряды, и тем самым сберечь силу духовной и структурной однородности, тем более что эта однородность уже стала разрушать­ся в важнейших своих элементах¹⁵⁴.

Процесс распада группового согласия в армии, - который и так протекал быст­рыми темпами из-за раздувания офицерского корпуса в рамках развития власти вермахта, прежде всего по причине принятия руководителей полиции и CA, -подвергся дальнейшему ускорению с началом втягивания вермахта в национал-социалистской политику уничтожения во время польской компании. Отказ руко­водства сухопутных сил поддержать тех войсковых командиров, которые как раз ссылались на это групповое согласие и протестовали против убийств в Польше, знаменовал собой чрезвычайно важный этап. Войсковые командиры, которые хотели и впредь выступать против программы «народного землеустройства», - это, очевидно, касается лишь небольшой части генералитета, - знали теперь, что могут

делать это лишь под собственную ответственность и не найдут при этом поддержки в руководстве сухопутных сил.

Полудобровольное втягивание руководства сухопутных сил в политику истреб­ления в Польше не мешало к тому же возвышению соперничавших с ними СС. Не только соединение «Мёртвая Голова» и полицейские войска, которые были инструментами этой политики, но и «ваффен-СС», которые в качестве полноцен­ных войск представляли собой образец для «политических солдат» и были таким образом конкурентами действующей армии, повысили темпы своей экспансии. Роль, которую ОКВ и ОКХ уступили теперь СС в войне на Востоке, способствовала ускорению этого процесса.

В расчётах руководства сухопутных сил это, конечно, не было предусмотрено именно так. Восточная кампания должна была привести к ещё более впечатляю­щей молниеносной победе, чем предыдущие кампании¹⁵⁵. Тем самым следовало переоценить силу армии, которая была в состоянии произвести внутри себя рефор­мы, считавшиеся необходимыми¹⁵⁶. До этого момента верили, что, демонстрируя идеологическую лояльность, смогут тем самым если не расширить, то укрепить собственную позицию. Проекты Мюллера относительно плана «Барбаросса» и при­каза о комиссарах являются тому чёткими примерами, - при этом возникает воп­рос, насколько руководство сухопутных сил считало необходимыми подобные при­казы в связи с особым характером этой кампании¹⁵⁷. Меры по уничтожению, пре­дусмотренные для войны на Востоке, очевидно, рассматривались как грязная ра­бота, которую приходилось брать на себя ради собственного будущего.

Возникли ли такие расчёты у руководства сухопутных сил, сомнительно по уже названным причинам, - несмотря даже на то, сыграл ли бы Советский Союз ту роль, которая была ему отведена планировщиками из ОКВ и ОКХ. Намерение доказать значимость собственной позиции в национал-социалистском государстве путём добровольного сотрудничества при планировании «политического» ведения войны на Востоке также заметно по позиции руководства вермахта. Осуществлён­ная по ряду положений радикализация проектов ОКХ в штабе оперативного руководства вермахта не в последнюю очередь соответствовала намерению штаба перещеголять тем самым своих соперников в ОКХ и выглядеть «более решитель­ными» национал-социалистами. Это проявилось, к примеру, в том, что приказ о комиссарах, который согласно проекту ОКХ должен был отдать главнокомандую­щий сухопутными силами, был отдан ОКВ от своего имени. В случае с планом «Барбаросса» ОКВ опять аналогичным образом выступило против фон Браухича, который сам хотел отдать этот приказ¹⁵⁸.

Профильные баталии между отдельными ведомствами, как то между руковод­ствами вермахта и сухопутных сил или между руководством сухопутных сил и СС, - достаточно и 2-х примеров, - оказались таким образом очень важным фак­тором для радикализации ведения войны¹⁵⁹. Для всех участников речь шла о том, чтобы обеспечить себе лучшую исходную позицию в борьбе за то, кто будет играть решающую роль при образовании грядущей «Великой Германской Империи».

То, что руководство сухопутных сил в 1941 г. было готово к существенно боль­шим уступкам, чем в 1939 г., не в последнюю очередь зависело от значительного изменения перспектив на будущее в промежутке между этими годами. То, что

Гитлер предусмотрел в 1937 г. на период с 1943 до 1945 гг. - создание стратеги­ческих предпосылок для решения «проблемы жизненного пространства» - было достигнуто уже летом 1940 г. Впечатляющая молниеносная победа над Францией доказала ошибочность точки зрения тех скептиков, которые в 1939 г. предосте­регали от наступления на Западе: не только тогдашнего начальника генерального штаба Бека, доверенные лица которого - адмирал Канарис, Остер и Гроскурт -решительнее всех выступали за государственный переворот, но и фон Браухича и Гальдера¹⁶⁰, а также большинства командующих группами армий и армиями¹⁶¹. Если они и так уже находились в заведомо психологически проигрышном положе­нии по отношению к Гитлеру¹⁶², то успехи в Югославии, Греции и Северной Афри­ке весной 1941 г., казалось, ещё раз убедительно доказали правильность гитлеров­ских прогнозов и непобедимость немецкого вермахта. Будущие перспективы на рубеже 1939/1940 гг. для большей части генералитета были отмечены неуверен­ностью и не исключали возможности нового немецкого поражения. Теперь же ка­залось, что будущее в любом случае принадлежит Германии. Континентальная Ев­ропа под немецкой гегемонией, немецкая колониальная империя на Востоке, но­вые немецкие победы, возможность сделать карьеру в доблестной армии - таковы были реальные перспективы в 1940/1941 гг., а не капитуляция Германии в 1945 г.¹⁶³ После неожиданно быстрой победы над Францией ожидалась такая же быстрая победа над Советским Союзом, который считался с военной точки зрения более слабым противником, чем Франция, - в этом у немецкого военного руководства не было никаких сомнений. «Компьеньский поворот» показал также генералам, ко­торые в 1939 г. выступали против польской политики, что будущее, кажется, на сто­роне национал-социалистского руководства, и по крайней мере некоторые из них стремились теперь доказать свою верность линии партии. В качестве примера этому следует назвать генерал-полковника Кюхлера; так, во время польской кампании Кюхлер, тогда генерал артиллерии и командующий 3-й армией, потребовал от ОКХ использовать в другом месте приданные ему части СС из-за учинённых ими убийств евреев, заявив, что они, мол, являются «позором для армии»¹⁶⁴. Однако уже в августе 1940 г. он, став, между тем, генерал-полковником и командующим 18-й армией, отдал приказ, который образцово демонстрирует приспособляемость к изменившимся условиям¹⁶⁵:

Я прошу [...] действовать так, чтобы каждый солдат армии, особенно офицер, воздерживался от критики проводимой в генерал-губернаторстве народной борь­бы, например, по поводу обращения с польскими меньшинствами, евреями и цер­ковными деятелями. Народная борьба, уже столетиями бушующая на восточной границе, требует для окончательного народного решения одноразовых, строго проводимых мер. Определённым соединениям партии и государства поручено про­ведение этой народной борьбы. Поэтому солдат должен держаться в стороне от этих заданий, возложенных на другие соединения. Ему запрещается вмешиваться в эти задания со своей критикой.

Тезис о важности «институционально-охранительной политики» для вовлечения вермахта в национал-социалистскую политику, связанный с указанием на пос­ледствия межведомственной борьбы, предлагает вполне убедительное объяснение политики руководства вермахта и сухопутных сил. Это объяснение недостаточно