Последовательное «уничтожение противника»

Лишь очень медленно в РСХА стали сознавать, что количество нужных для немецкой военной экономики советских пленных из-за массовой смертности сократилось более чем вдвое. Лишь 13 февраля 1942 г. начальник гестапо Мюллер принципиальным приказом ограничил количество «отборов»¹⁰². Но и теперь круг жертв оставался ещё довольно широк; то, что вынужденное изменение политики явно не по нраву было ответственным лицам в РСХА, видно не в последнюю оче­редь из того, что три дня спустя было отдано распоряжение об усилении айнзац­команд в генерал-губернаторстве за счёт временно освобождённых от должности служащих полиции безопасности¹⁰³.

В стремлении проводить «отборы» насколько возможно более эффективно и, чтобы избежать трений наподобие тех, которые в отдельных случаях имели место в 1941 г., РСХА распорядилось 26 марта 1942 г. завершить «отборы» на территории рейха и в последующем проводить подобные акции только в генерал-губернатор­стве¹⁰⁴. Этот приказ был повторно отдан 27 апреля 1942 г. и подтверждён 5 мая соот­ветствующим распоряжением отдела по делам военнопленных¹⁰⁵. Согласно ему коменданты лагерей в генерал-губернаторстве и рейхскомиссариатах «Остланд» и «Украина» должны были тут же докладывать в гестапо о прибытии новых пленных. При переводе «проверенных» пленных айнзацкомандам следовало выдавать ответ­ственным за транспортировку соответствующее удостоверение.

Неясно, в какой мере решение от середины февраля, которое привело к сокра­щению количества казней, восходит к решениям высшего руководства. Но точно известно, что решающую роль при этом сыграла необходимость получения рабочей

силы. Аналогичным несколько недель спустя было желание ослабить советское сопротивление и «повысить склонность к переходу на нашу сторону и капитуляции окружённых групп советских войск», которое побудило Гитлера «сначала в виде опыта» обещать комиссарам и политрукам «сохранение жизни»¹⁰⁶. Тем самым при­каз о комиссарах был фактически отменён. Не известно, чтобы после этого в вой­сках всё ещё расстреливали комиссаров.

Однако судьба комиссаров при этом не улучшилась. Вероятно, именно Рейнеке приказал 1 июня 1942 г., чтобы «отбор комиссаров и политруков [...] производился ещё только в генерал-губернаторстве». Отобранных следовало перевозить в «спе­циально подготовленные лагеря полиции безопасности» и

особому обращению, как прежде, больше не подвергать, разве что речь шла о лю­дях, явно виновных в заслуживающих наказания проступках, как то убийство, лю­доедство и т. п.¹⁰⁷

Приказ об исполнении РСХА также предусматривал «отказ от особого обраще­ния [...] для политических комиссаров и политруков»¹⁰⁸, но в октябре 1942 г. его подкорректировали: командам следовало установить, идёт ли речь о добровольно перешедших на нашу сторону или о захваченных в бою комиссарах и политруках; последних следовало немедленно казнить, а перебежчиков доставляли в концлагерь Маутхаузен, что вряд ли было более мягкой участью¹⁰⁹. Для «евреев, преступников и т. д.» в силе оставалась «прежняя процедура» - их расстреливали.

Благодаря приказу Рейнеке от 1 июня 1942 г. «отборы» были в общем ограни­чены областью генерал-губернаторства, «чтобы предотвратить любую задержку в эвакуации вновь поступающих военнопленных на территорию рейха»¹¹⁰. Это также было уступкой политическому руководству в вопросе более быстрой доставки советских пленных для работ на территории рейха. Хотя этот приказ поступил на фронт, минуя РСХА и, конечно, ОКХ, отборы на фронте не прекратились. Только в зоне ответственности 11-й армии с июня по август 1942 г. айнзацгруппам было передано 2655 советских пленных; из районов действия других армий поступили донесения с меньшими цифрами¹¹¹.

О проведении «политического карантина», - по выражению Рейнеке в его приказе от 1 июня, - ценную информацию даёт «протокол рабочего съезда айнзац­команд полиции безопасности в стационарных лагерях генерал-губернаторства» 27 января 1943 г.¹¹². Этот съезд проводили представители РСХА - начальник отдела IV А 1, штурмбанфюрер СС Линдов и управляющий отделом IV А 1 с, гауптштурм-фюрер СС Кёнигсхаус, а также начальник связи при начальнике службы содержа­ния военнопленных в генерал-губернаторстве, штурмбанфюрер СС Лиска.

Из этого протокола следует, что в генерал-губернаторстве в 1942 г. «всего было казнено 3217 советско-русских военнопленных и 78 советско-русских военноплен­ных передано в концлагеря».

Интересна статья Линдова, в которой он указывает на «новые концепции», которые «следует в будущем учитывать ввиду срочно необходимой рейху рабочей силы». После отбора «устранять путём смертной казни следовало в будущем толь­ко действительно политически нетерпимые элементы». Политруки, которые испол­няли свои обязанности «под большим или меньшим принуждением», должны были доставляться в концлагеря в качестве рабочей силы:

В отдельных случаях в зависимости от обстоятельств следует предоставить началь­нику айнзацкоманды право самому решать - нужно ли рассматривать данного военнопленного в качестве политически нетерпимого в смысле этих директив¹¹³, или его всё-таки можно использовать в качестве рабочей силы. При этом особое внимание следует обращать на то, чтобы направленные в концлагеря политически-ненадёжные военнопленные не использовались в свободном рабочем процессе. Чтобы получить как можно больше рабочей силы для рейха, это должно считаться в будущем лейтмотивом при отборах¹¹⁴.

Было бы ошибочно видеть в ограничении отборов одним генерал-губернатор­ством и меньшем количестве приводимых по 1942 году цифр принципиальный поворот в политике истребления. Для евреев по прежнему оставался в силе весь на­бор приказов о казни¹¹⁵. Для остальных советских пленных ситуация, правда, не­сколько изменилась, - от принципа, согласно которому каждого, хотя бы лишь отдалённо неблагонадежного пленного следовало в качестве превентивной меры отправлять для казни в ближайший концлагерь, пришлось отказаться. Зато тем более строго следили за тем, как вели себя пленные, и любая попытка сопротив­ления пресекалась с максимальной жестокостью. В своей пресловутой речи перед группенфюрерами СС в Познани 4 октября 1943 г. Гиммлер сформулировал соот­ветствующую установку: «Миллионы пленных в Германии не представляют опас­ности, «пока мы жестоко подавляем любое недовольство... Каждая малая искра бу­дет немедленно затоптана»¹¹⁶.

Для советских пленных это означало особенно интенсивный надзор. Уже 24 марта 1942 г. Рейнеке в новой редакции директив об обращении с пленными и об «отборе политически нежелательных элементов» распорядился, чтобы за плен­ными, классифицированными как политически неопасные, охранники продолжали и дальше «следить в отношении их взглядов» и в случае необходимости передавать их в гестапо¹¹⁷. Соответствующее требование о дальнейшем надзоре было направ­лено также в органы гестапо¹¹⁸.

Постоянно растущая потребность в рабочей силе привела не только к тому, что критерии отбора были несколько смягчены, - чтобы можно было привозить боль­ше пленных для работ. Направленные на безопасность ограничения, прежде всего, принцип «использования пленных в закрытых колоннах», приходилось смягчать всё в большей степени, чтобы сделать возможным использование отдельных квалифицированных рабочих в оборонной промышленности или отдельных под­собных рабочих в крестьянских хозяйствах. Но, с другой стороны, это настолько повышало в глазах немецкого руководства риск, связанный с использованием со­ветских пленных, что вновь стали закручивать гайки. 28 января 1943 г. отдел по де­лам военнопленных в ОКВ приказал провести среди советских пленных «пропаган­дистскую акцию», чтобы привлечь больше пленных для освобождения немецких сил. Исходным условием этого должно было стать выделение из массы пленных «фанатиков и профессиональных помощников большевизма» и передача их в соот­ветствии с прежними приказами в гестапо. Тем самым, мол, станет возможным

во всё большей мере и без особой опасности для немецкого народа привлекать

советских пленных к решению задач, которые до сих пор приходилось поручать

исключительно немцам¹¹⁹.

Тем самым фактически был отдан приказ об очередной волне отборов. Изменившиеся условия нашли своё выражение в дальнейших приказах РСХА. 30 марта 1943 г. начальник гестапо Мюллер дал новые директивы о применении «полицейских мер в отношении советских военнопленных». В то время как до сих пор советские военнопленные, которые совершили после побега уголовные прес­тупления¹²⁰ или были «предоставлены в распоряжение» полиции безопасности комендантами стационарных лагерей, по требованию соответствующего бюро гестапо направлялись через РСХА для казни или работы в концлагерь, то теперь «для упрощения процедуры» сочли необходимым в случаях, когда «особое обраще­ние кажется неуместным», передать право на направление органам государственной полиции или начальникам полиции безопасности¹²¹:

Только при насильственных преступлениях советских военнопленных (например убийстве, поджоге, применении силы против работодателей и их охраны или преступном поведении в отношении женщин, - изнасиловании, - и т.д.) или опасных политических правонарушениях (призыве к саботажу, забастовке и т. д.) о казни следует сообщать [телеграммой] в отдел IV А 1 с главного управления имперской безопасности.

В приказе особое внимание обращалось на то, что «при уголовных правонару­шениях, в частности при особо тяжких преступлениях, [...] следует применять только полицейские меры» и даже не думать о «вынесении приговора немецкими судами». Поэтому органам уголовной полиции следует направлять указанные дела не в прокуратуру, но в органы государственной полиции¹²². Уже 27 августа 1942 г. отдел по делам военнопленных в ОКВ распорядился, чтобы при преступлениях советских военнопленных, за которые по мнению коменданта лагеря нельзя было вынести дисциплинарное наказание, не нужно было подавать отчёт, - который привёл бы к процедуре обычного в таких случаях для военнопленных военного суда, - но следовало передавать преступников в гестапо¹²³.

Тем самым в этом приказе было окончательно сформулировано то, что и так уже в сущности содержалось в приказе Рейнеке от 22 ноября 1941 г.¹²⁴: создание особого беспроцессуального уголовного права для советских пленных. Таким об­разом руководство вермахта, - по-видимому, не особенно об этом задумываясь, -согласилось с введением на территории рейха порядка, который до сих пор дейст­вовал лишь в отношении поляков и евреев в генерал-губернаторстве¹²⁵. Только в сентябре 1942 г. министр юстиции Тирак и Гиммлер договорились о том, что от «проведения штатных карательных мер против поляков и представителей вос­точных народов», а также против евреев и цыган в общем следует отказаться, по­скольку речь при этом идёт о «чужеземных и расово неполноценных людях»¹²⁶. То, что касалось этих жертв, было в силе и для советских военнопленных, а именно, что «преступления» любого рода следует «рассматривать не с точки зрения соот­ветствующего праву наказания, а с точки зрения предотвращения опасности поли­цейскими мерами»¹²⁷.

Проблема «борьбы с противником» в последующее время всё в большей степе­ни переходила от превентивного отбора «нежелательных» пленных к принятию ре­шительных мер в случаях, которые казались угрожающими немецкому руковод­ству. При этом можно выделить три вида преступлений: побег и последствия по­

бега; сношения советских пленных с немецкими женщинами, и «опасные полити­ческие правонарушения», такие как призыв к забастовке и саботажу.

Случаи побегов советских пленных немецкое руководство с самого начала вос­принимало как особую угрозу. Самое позднее в августе 1941 г. отдел по делам воен­нопленных в ОКВ отдал приказ о передаче повторно пойманных пленных для каз­ни в СД. В марте 1942 г. этот приказ был смягчён, но уже 5 мая вернулись к старо­му порядку¹²⁸. Повторно пойманных пленных следовало теперь в любом случае передавать сначала в гестапо, которое должно было установить, совершил ли пленный преступления после побега. Поскольку сбежавшим пленным по необхо­димости приходилось красть продукты питания и одежду, это означало, как прави­ло, смертный приговор¹²⁹.

В марте 1944 г. для «офицеров и неработающих унтер-офицеров»¹³⁰ процедура была упрощена, причём одновременно сюда же были включены пленные других наций¹³¹. 4 марта 1944 г. начальник гестапо Мюллер направил в органы гестапо но­вый приказ отдела по делам военнопленных в ОКВ с соответствующими собствен­ными указаниями¹³². Отдел по делам военнопленных в ОКВ распорядился, чтобы всех повторно пойманных военнопленных офицеров и унтер-офицеров, за исклю­чением британских и американских пленных, при поимке передавали в гестапо с пометкой «III степень». Об этой мере нельзя было говорить ни при каких обстоя­тельствах, поэтому и в справочное бюро вермахта, и в Международный Комитет Красного Креста об этих пленных докладывали, как о «сбежавших и до сих пор не пойманных». Британских и американских пленных сначала следовало задерживать за пределами лагеря, а затем об их судьбе в каждом отдельном случае должен был принять решение начальник службы по делам военнопленных в ОКВ. Остальных пленных при соблюдении особых мер предосторожности и высшей степени секрет­ности Мюллер приказал перевезти в рамках операции под кодовым названием «Пуля» в концлагерь Маутхаузен. Там пленных вносили лишь в секретный реестр политического отдела под отдельным номером или вообще не регистрировали¹³³. Их запирали в специально охраняемом блок и большинство из них просто остав­ляли умирать от голода. Одни были расстреляны, другие - отравлены в газовых камерах или замучены до смерти иным способом. В рамках операции «Пуля» в Маутхаузене было убито около 5000 военнопленных различных национальностей, большей частью советско-русских¹³⁴.

Возможной причиной того, что жертвами этой истребительной акции пали лишь неработающие офицеры и унтер-офицеры, было то обстоятельство, что их рассматривали как «бесполезных едоков». Однако с советскими офицерами дело было несколько иначе, ибо им не было предоставлено право не работать¹³⁵. Здесь в глазах как национал-социалистского руководства, так и руководства вермахта только тот факт, что данный пленный обладал в определённой степени волей к соп­ротивлению, уже говорил о необходимости его устранения. Поэтому руководство вермахта с самого начала поставило использование труда советских офицеров в зависимость от особого разрешения со стороны ОКВ и потребовало от айнзацко­манд особенно тщательной проверки этого¹³⁶. В последующем был предписан ещё ряд мер по предотвращению побегов. Офицеров следовало изолировать от всех остальных пленных и гражданских рабочих. Наряду со строгими мерами безопас­

ности, всех офицеров, которые работали в оборонной промышленности, и по­ведение которых внушало опасения, следовало в качестве превентивной меры от­делять от остальных

и в закрытых колоннах использовать на тяжёлых работах с возможностью бдитель­ного надзора. Явных подстрекателей следовало передавать в СД¹³⁷. К усилиям по предотвращению побегов советских пленных относится распоря­жение о мере, которая ещё раз показывает, в какой мере руководство вермахта бы­ло готово отказаться при обращении с советскими пленными от всяких человечес­ких соображений. 16 января 1942 г. отдел по делам военнопленных в ОКВ распо­рядился отмечать советских пленных крестом на левом предплечье с помощью ляписного карандаша¹³⁸. Эта мера, видимо, оказалась неудовлетворительной с технической или медицинской точки зрения, так как приказ вскоре после этого был отменён. Однако 20 июля вновь был отдан приказ «отмечать пленных особым и долговечным знаком». Этот знак - «открытый вниз острый угол примерно 45 гра­дусов и длиной стороны 1 см на левой ягодице» - нужно было вытатуировать ки­тайской тушью¹³⁹. Эта акция также вскоре после этого была приостановлена, «по­скольку изменились обстоятельства»¹⁴⁰, и, наконец, совершенно прекращена.

Происхождение соответствующих приказов выяснить невозможно. Рейнеке ут­верждал на процессе по делу ОКВ, будто он ничего не знал о первом приказе, а вто­рой вышел по распоряжению Гитлера и Кейтеля. Последний якобы поручил его разработку генералу фон Гревеницу¹⁴¹. Отмена попытки клеймения советских плен­ных как рабов, вероятно, была заслугой адмирала Канариса, - то есть, графа Мольтке¹⁴², - который «немедленно выразил свой протест»¹⁴³.

Впрочем, это ни в коей мере не означало, будто отдел по делам военнопленных в ОКВ и его органы на местах заботились о том, чтобы военнопленные в случае побега при известных условиях отделывались слишком дёшево. 20 октября 1942 г. начальник гестапо Мюллер вновь обратил внимание органов гестапо на соответ­ствующие приказы. Он сокрушался по поводу того, что эти директивы постоянно нарушаются:

Так, верховное командование вермахта¹⁴⁴ сообщает мне, что очень многие учреж­дения полиции вновь отправляют в стационарные лагеря бывших беглых совет­ских военнопленных с протоколами допросов, из которых следует, что военноплен­ными были совершены уголовные преступления¹⁴⁵.

Вплоть до конца войны эти приказы оставались в силе без изменений¹⁴⁶.

Необходимость во всё возрастающей степени использовать советских пленных в оборонной промышленности и тем самым игнорировать требуемую изоляцию от гражданского населения неизбежно приводила к контактам с немецкими женщи­нами. Отдел по делам военнопленных уже в начале 1942 года ознакомил пленных с тем, что в таких случаях им «при известных условиях придётся ожидать самого строгого наказания»¹⁴⁷. В 1942 г., однако, «не было установлено случаев связи со­ветско-русских военнопленных с немецкими женщинами»¹⁴⁸, Таким образом, следует, вероятно, считать предупредительной мерой то обстоятельство, что отдел по делам военнопленных в ОКВ распорядился 9 марта 1943 г. отправлять замечен­ных в этом деле пленных в гестапо¹⁴⁹. Начальник гестапо Мюллер заявил по этому поводу, что «в случае доказанной половой связи он лично распорядится об особом

обращении, а в простых случаях - о переводе в концлагерь». Замешанных в этом немецких женщин следовало доставлять в концлагерь ещё до начала процесса¹⁵⁰. Количество таких случаев до конца войны существенно возросло; так что в 1944 г. в РСХА иной раз в один день поступало по два - три заявления о казни, а общее их количество доходило до сотни¹⁵¹.

Наибольшее значение в пределах этого комплекса, судя по количеству связан­ных с этим приказов, вероятно, имели «опасные политические преступления», такие как подстрекательство к отказу от работы и саботажу.

Уже в первых директивах об обращении с пленными было приказано «при отказе работать [...] принимать самые суровые меры»¹⁵². Неоднократно повторяе­мое требование следить за рабочими командами и после завершения первона­чального отбора на предмет «нежелательных элементов»¹⁵³ давало возможность в любое время передавать в гестапо тех пленных, которые по чему-либо казались нежелательными. «Подстрекательство к саботажу, забастовке и т. п.» было отнесено в марте 1943 года к преступлениям, за которые в любом случае следовало подавать в РСХА заявку на казнь¹⁵⁴. После того как отдел по делам военнопленных в ОКВ уже 28 января 1943 г. приказал в интересах безопасного использования рабочей силы отобрать «фанатиков и профессиональных пособников большевизма», 10 ап­реля 1943 г. было ещё раз отдано настоятельное распоряжение передавать в гестапо «как политически нежелательных подстрекателей» пленных советских офицеров, «которые ведут себя подстрекательски и тем самым оказывают отрицательное влияние на желание работать прочих советско-русских военнопленных»¹⁵⁵.

В июне 1943 г. опасения немецкого руководства усилились вследствие случай­ного раскрытия организации сопротивления среди советских пленных - БСВ (Брат­ского Содружества Военнопленных). Группы этого движения сопротивления рас­пространились по различным частям рейха и до своего последующего уничтожения на рубеже 1943-1944 гг., по-видимому, могли записать на свой счёт некоторые успехи в организации саботажа и пассивного сопротивления¹⁵⁶.

В каком объёме советские пленные стали жертвами этих приказов установить невозможно, тем более, что источники 1943-1945 гг. становятся всё скуднее. Сохра­нившиеся источники из управления мюнхенского гестапо показывают, что по мень­шей мере отдельные учреждения вермахта стремились выдворить военнопленных на «работы» в концлагеря, как обременительный элемент. В период с ноября 1943 по январь 1944 гг. из стационарного лагеря VII А Моосбург в бюро мюнхенского гестапо доложили по крайней мере о 29 пленных, как о «вредных элементах» и отправили их в концлагерь Дахау. При этом речь шла по большей части о бывших «добровольных помощниках», которые из-за мелких правонарушений вновь были взяты под стражу, но о которых их бывшие немецкие начальники не доложили в СД, наказав лишь дисциплинарно¹⁵⁷.

На предприятиях немецкой военной экономики по меньшей мере в отдельных случаях знали, что передача советских пленных в гестапо, как правило, означала смертный приговор¹⁵⁸. По крайней мере, в некоторых случаях предприятия настаи­вали на том, чтобы с военнопленными обращались «ещё строже» с целью пресечь пассивное сопротивление, медленную работу, «халтуру» и кражу материалов даже в небольших размерах. 19 ноября 1943 г., например, предприятие «БМВ Флюгмо-
XI. Использование труда сов. военнопленных..

19165

что мы вовсе не чувствуем себя слабыми. Таким образом, можно было бы с са­мого начала подавить у иностранцев и военнопленных всякую надежду и довести до их сознания необходимость полного подчинения.

Руководство завода особенно подчёркивало в своём письме, что военнопленные изготовляли из ценной хромоникелевой стали кольца, браслеты и мундштуки для сигарет, что следует рассматривать, как «планомерный саботаж и повреждение оборонных средств» и тем самым как нарушение уголовно-правовых предписаний по защите обороноспособности немецкого народа от 25 ноября 1939 г.:

Мы придерживаемся мнения, что расстрел нескольких саботажников перед собра­нием рабочего коллектива сразу же прекратит эти случаи саботажа¹⁵⁹. При этом стремление искоренить активное и пассивное сопротивление перепле­талось с намерением запугать других пленных и принудить их к более высокой производительности труда¹⁶⁰.

Растущие трудности в приобретении новых пленных и здесь способствовали изменению методов. Наказания в качестве назидания по прежнему считались полезными, однако предприятия, а также имперское министерство вооружения и боеприпасов стремились ограничить постоянный отток рабочей силы в концлагеря Гиммлера, предпочитая вместо этого тяжёлым трудом и голодом добиваться от пленных и иностранных рабочих требуемой «трудовой дисциплины» в «трудовых воспитательных лагерях», которые курировались совместно с гестапо¹⁶¹. Однако эти планы были осуществлены главным образом лишь в отношении «остарбайтеров» и других принудительно набранных гражданских рабочих, поскольку вермахт стремился сохранить обращение с военнопленными под собственным контролем¹⁶².