Курс лекций «Психиатрическая власть»

288

Во-первых, кризис исключается уже тем, что больница функционирует как дисциплинарная система, подчиняющаяся определенному уставу, предполагающая некоторый порядок, предписывающая режим, в котором что-либо подобное критическому выплеску безумия, сопровождающемуся исступлением и буйством, просто не предусмотрено. К тому же основной закон, основная техника больничной дисциплины гласит: не думайте об этом... Не думайте — думайте о чем-нибудь другом, читай-те, работэите, гуляйте, главное — не думайте о своем безумии.42 Возделывайте сад — не ваш конечно а директорский Столяр ничайте, зарабатывайте на жизнь, только не думайте о своей бо-лезни. В дисциплинарном пространстве лечебницы

МССТЭ. криЗИСУ ббЗУмиЯ

Во-вторых, постоянное, приблизительно, с середины 1820-х годов, обращение к патологической анатомии в больничной практике сыграло роль теоретического отказа от понятия кризиса.43 Действительно, ничто, кроме случающегося при общем параличе, не позволяло предположить за душевной болезнью какую-либо физическую причину и тем более назначить ей таковую. По меньшей мере во многих больницах постоянно применялась практика вскрытия, ключевое значение которой состояло мне кажется, в том, чтобы привести к выводу: если существует истина безумия она никак не может заключаться в том что говорят безумцы, но только в их нервной системе и головном мозге ГТо-

этому крИЗИС KclK момеНТ исТИНЫ кЗ.К сТЛЛИЯ поЛНОГО Г)Э.СКГ)ЫТия

19 Мишель Фуко

лол

*

истины безумия оказывается исключен и этим обращением к патологической анатомии, — или, если выразиться точнее, патологическая анатомия предоставила в данном случае эпистемологическое прикрытие, под которым можно было покончить с представлением о кризисе, отринуть или навсегда пресечь его: вас можно просто привязать к стулу и больше не слушать, что вы говорите, поскольку об истине вашего безумия расскажет, когда вы умрете, патологическая анатомия.

Закономерен вопрос: откуда этот интерес психиатров к преступлению, почему они так упрямо, так рьяно отстаивали возможную связь преступления с душевной болезнью? Причин, разумеется, несколько, но одна из них, как мне кажется, такова: психиатры стремились показать не столько что всякий преступник — возможный безумец, сколько (это было гораздо труднее и гораздо важнее для психиатрической власти) что всякий безумец—потенциальный преступник. И детерминация привязка безумия к преступлению в пределе — безумия ко всякому преступлению позволяла обосновать психиатриче-власть не в терминах истины поскольку речь-то шла как

раз

оо* истине но в терминэ.х опасности: МЫ пОИЗВЗНЫ ЗШДи-

преступления. Разумеется, привязка к преступлению того или иного феномена, и безумия в том числе, является, по двум социальным причинам, способом смягчить участь индивида, но вообще, на уровне своей общей работы, прививка безумия к преступлению отражает стремление психиатров подкрепить свою практику чем-то вроде социальной защиты, поскольку обосновать ее истиной они не могут. Поэтому и можно сказать, что основным следствием дисциплинарной системы в психиатрии является освобождение от понятия кризиса. В нем теперь не просто не нуждаются, его отвергают, потому что кризис таит в себе угрозу: ведь кризис у безумца может повлечь гибель того, кто рядом с ним. Необходимости в кризисе нет, его с лихвой компенсирует патологическая анатомия, а режим порядка и дисциплины делает его к тому же нежелательным.

Но в это же время отмечается обратная тенденция, которая объясняется и оправдывается двумя причинами. Во-первых, кризис все же нужен, поскольку в конечном счете ни дисциплинарный режим, ни предписываемый безумцам в обязательном порядке покой, ни патологическая анатомия не позволяют психиатрическому знанию опереться на некую истину. Вот почему это знание, долгое время служившее, как я показал вам властным дополнением, оставалось пустотелым и естественно не могло не искать для себя какого-либо истинного содержания в соответствии с нормами медицинской технологии своей эпохи — технологии доказательственной. Найти же его было невозможно и в итоге к понятию кризиса обращались-таки только уже по другой позитивной причине.

Важно, что подлинная точка осуществления психиатрического знания первоначально не позволяла, по сути своей не позволяла, специфицировать, охарактеризовать, объяснить болезнь. Иначе говоря, если врач прежде всего призван, обязан, занимая свойственное ему положение, ответить на симптомы, на жалобы больного спецификацией, описанием — с этим связан тот факт, что с начала XIX века медицинская деятельность в значительной степени свелась к дифференциальной диагностике, — то от психиатра, напротив, этого не требуется он не должен истолковать слова больного и назначить статус, характер и спецификацию его симптомам. Психиатр вмешивается на шаг раньше ступенью ниже: он призван решить имеет место болезнь иЛИ нет. Он дол-

290

291

Если общемедицинское знание функционирует на уровне спецификации болезни, на уровне дифференциальной диагностики, то в психиатрии ему предлагается решить, имеет место безумие или нет: оно вмешивается, если угодно, в точке реальности/нереальности, в точке фикции, будь то фикция больного, который по той или иной причине притворяется безумным, или фикция окружающих, которые измышляют, призывают или навязывают ему образ безумца. Именно здесь работает знание психиатра и здесь же вступает в дело его власть.46

Но какими орудиями располагает психиатр, чтобы решать вопрос о безумии в терминах реальности, чтобы действовать на этом уровне? В этом пункте мы сталкиваемся с парадоксом психиатрического знания XIX века. Да, оно пыталось выстроиться по образцу медицины-констатации, дознания, доказательства, опереться на знание симптоматологического типа; оно даже укрепляло себя описанием различных болезней и т. п., но по большому счету все это составляло не более чем прикрытие поверхностное оправдание другого рода деятельности которая собственно и за-ключалась в решении о том реальность перед врачом или ложь ППЯВдЯ. иЛИ сиМУЛЯЦИЯ Психиатр работал в точке симуляции в точке фикции з. не в точке опиелния болезни

И парадокс этот имел, как мне кажется, ряд следствий. Прежде всего, чтобы разрешить-таки описанную проблему, психиатрическая больница в буквальном смысле изобрела новый медицинский кризис. Уже не кризис истины, состязание между силами болезни и силами природы, каким еще оставался медицинский кризис в понимании врачей XVIII века, но, я бы сказал, кризис реальности, поединок между безумцем и предержащей его властью, то есть властью-знанием врача. Последний же оказывался таким образом в положении арбитра в вопросе о ре-альности или нереальности безумия.

Если угодно, психиатрическая больница, резко расходясь в этом с больницей общемедицинской, отнюдь не должна была

служить местом, где болезнь откроет себя в своих специфических, отличительных в сравнении с другими болезнями признаках; она имела куда более простую, элементарную и фундаментальную функцию: придать безумию реальность, предоставить ему пространство для реализации. Психиатрическая больница нужна, чтобы безумие реализовалось, тогда как обычная больница должна выяснить вид болезни и к тому же устранить ее. Функция психиатрической больницы заключается в том, чтобы, опираясь на решение психиатра о реальности безумия, осуществить его как реальность.

Так мы подходим к институциональной критике психиатрической больницы, которая как раз и обвиняла ее в том, что та просто производит безумцев, пользуясь людьми, которых якобы лечит. Тем самым эта критика поднимала вопрос: каким же, собственно, должен быть институт, способный одновременно лечить безумцев и не укоренять их в болезни окончательно? Как институт такого рода может работать подобно всем прочим больницам?47 Впрочем, критика эта была, по-моему, все же малосущественной, поскольку не затрагивала главного. Анализ распределения психиатрической власти позволяет показать, что психиатрическая больница стала местом реализации безумия не в силу случая или некоего отклонения; ведь самой функцией психиатрической власти является организация перед собой и

для больного—по большому счету не только в больнице, но

и за ее пределами—пространства реализации болезни Можно

даже сказать что психиатрическая власть призванз. реализовать безумие в институте, дисциплина

ные буйства кризисы и в пределе все симптомы Институт психиатрической лечебницы как таковой — вот в чем мой ана лиз расходится с инститлпшональной критикой —этот диси плинарный инctитvt имеет своими действительными целью и слепг-пшем угтпянитьне бrlT но симптомТт бе™ а психиатричег/яя влаг-тк дейсти^ и удеnlи

безумие. лечебниц-е, имеет функцией реализовать

Вообще говоря, это двойное функционирование психиатрической власти, реализующей безумие, и дисциплинарного института, отказывающегося его слушать, сглаживающего симптомы, умеряющего все его проявления, стремится к определенному

292

идеалу — к идеалу деменции, сумасшествия. Кто такой сумасшедший? Это тот, кто полностью совпадает с реальностью своего безумия, чьи множественные симптомы или, наоборот, их слабая выраженность таковы, что не позволяют установить симптоматическую спецификацию, характерную для его болезни. Сумасшедший, таким образом, как нельзя точнее отвечает функционированию института лечебницы, поскольку усилиями дисциплины специфика всех симптомов скрадывается: нет более ни проявлений, ни внешних выражений безумия, ни кризиса. Вместе с тем сумасшедший отвечает и требованию психиатрической власти, ибо он действительно осуществляет безумие как индивидуальную реальность внутри лечебницы.

Пресловутая деменциальная динамика, которую психиатры XIX века наблюдали, как им казалось, в безумии как естественный феномен, есть не что иное, как серия перекрестных следствий больничной дисциплины, сглаживающей проявления и симптомы, и предписания больному со стороны медицинской власти быть безумцем, реализовать безумие. Сумасшедший — это продукт двойного действия психиатрической власти и больничной дисциплины.

Что же касается истеричек, этих знаменитых, этих любимых авторами истеричек, то я бы сказал, что они представляли фронт сопротивления деменциальной волне, которую подразумевала двойная игра психиатрической власти и больничной дисциплины. Ведь кто такой истерик? Это тот, кто настолько очарован существованием самых что ни на есть ярко выраженных точных симптомов — тех самых которые преподносят как раз органические болезни — что ищет и находит их у себя. Истеричка выстраивает себя по образу настоящих болезней она пластически творит себя как место и тело несущие на себе подлинные симптомы Деменциальному назначению, естествен-

HOMу рЭ.зМНОЖенИЮ и смешИВЭНИЮ симПТОМОВ ОНЭ, ПТ50ТИВО-

поставляет интенсификацию симптомов очень точных и кз.к нельзя более определенных, причем ттегтяет ito тяким оопячом что привязать ее болезнь к реальности никак не удается: когда ее симптом казалось бы отсылает к субстрату реальности она дает понять что никакого субстрата нет и даже тогда когда он демонстрит/ет шшярчайшие симптомы' ограничить ее реаль

эффективным способом защиты от деменции; она предоставляла в лечебнице XIX века единственную возможность не быть сумасшедшим; истеричка противопоставляла нажиму, с которым устраняли, сглаживали симптомы, зримое строительство, пластическое возведение целого их арсенала и сопротивлялась привязке безумия к реальности симуляцией. Истеричка имела роскошные симптомы и тем не менее искусно уклонялась от реальности своей болезни. Истерик шел наперекор больничной системе — так воздадим же ей честь как подлинному бойцу антипсихиатрического фронта.48

Примечания

1 Открытый в XVI веке, эфир вошел в широкое применение и распространился в XVIII столетии — как средство лечения неврозов и разоблачения симулянтов благодаря его «дурманящим» свойствам. См. выше: с. 227—228, примеч. 18.

2 Хлороформ как анестетик был открыт в 1831г., одновременно в Германии — Юстусом Либигом и во Франции — Субейраном. Применять его начали в 1847 г. См.: [a] Soubeiran E. Recherches sur quelques combinaisons de chlore// Annales de chimie et de physique. Oc-tobre 1831. T.XLI1I. P. 113—157; [b] BayardH. ^utilisation de l'йther et le diagnostic des maladies mentales; [c] Brochin H. Maladies nerveuses. P. 276—-277 (§ «Анестетики: эфир и хлороформ»); [d] Lailler (фармацевт лечебницы Катр-Мар). Les nouveaux hypnotiques et leur emploi en mйdecine mentales // Annales medico-psychologiques. Juillet 1886. 7 serie. T. IV. P. 64—90.

3 См. выше, с. 196, примеч. 1.

4 См. выше, с. 197, примеч. 2.

5 Ж. Ж. Моро де Тур изучил действие гашиша в ходе своего путешествия на Восток в 1837—1840 гг. Предвидя результаты экспериментов, призванных обнаружить связь между эффектами гашиша, сновидениями и бредом, он посвятил ему ряд иследований. См.: Moreau de Tours J.J. Du haschich et de l'aliйnation mentale. Йtudes psychologiques. Paris: Fortin, 1845.

6 В эпоху Реставрации «животный магнетизм» стал предметом экспериментирования в больницах. Так, в частности, 20 октября 1820 г. главный врач лечебницы Отель-Дьё Анри Мари Юссон (1772—1853) пригласил барона Ж. Дюпоте де Сенневуа (1790—1866) провести показательные сеансы с больными. Под надзором барона, а также Жозефа

294

295

7 M. Фуко имеет в виду спор Сократа и Парменида о том, «для чего существуют идеи, а для чего нет?» (см.: Платон. Парменид. 130с—d/ Пер. H. Н. Томасова // Собр. соч. Т. 2. М, ,993. С. .30—3351)

8 Дельфы, древнегреческий город в Фокиде, у подножия Парнаса, в VIII в. до н. э.—IV в. н. э. были общегреческим святилищем Аполлона, изречения которого оглашались там устами Пифии. См.: [a] Delcourt M. [1] Les Grands Sanctuaires de la Grиce. Paris: Presses universitaires de France, 1947. P. 76—92; [2] L'Oracle de Delphes. Paris: Payot, 1955; [b] Fla-celiиre R. Devins et Oracles grecs. Paris: Presses universitaires de France, 1972. P. 49—83; [c] Roux G. Delphes, son oracle et ses dieux. Paris, Les Belles Lettres, 1976.

9 Эпидавр — город в Арголиде, на восточном побережье Пелопоннеса, в котором находилось святилище Асклепия, сына Аполлона, где, как считалось, даровались пророческие сны. См.: [a] Delcourt M. Les Grands Sanctuaires... P. 93—113; [b] FlaceliereR. Devins et Oracles grecs. P. 36—37; [c] [6. a.] Religion and medicine in the cult of Asclepius: a review article// Review of Religion. 1948—1949. Vol. 13. P. 269—290.

'о Понятие кайрос [icaipoс] обозначает подходящий случай, удачный момент и, следовательно, время возможного действия. Гиппократ (460—377 до н. э.) посвятил этому понятию главу V «О своевременном и несвоевременном» своего трактата «О болезнях» (Hippocrate. Des Maladies. I // (Eunres complиtes / Йd. Littrй. T. IV. Paris: Bailliиre, 1849. P. 148—151). См.. [a] Joos P. Zufall, Kunst und Natur bei dem Hippokratitkern// Janus. N46. 1957. P. 238—252; [b] Kucharski P. Sur la notion Dvthagoricienne de kairos II Revue rjhilosophique de la France et de l'йtraneer 1963 T CLII N2 P 141-169- Гс1 Chantraine P Kcudoc // DictionnaireUvmoloKiaue de la'laneue erecaue Histoire des mots T II Paris' Klincksieck, 1970 P 480

11 M. Фуко намекает на проблематику Хайдеггера, которого в рамках близкой по времени к данному лекционному курсу полемики с Г. Прети он обвинял, наряду с Гуссерлем, в том, что они подверга-

ют «пересмотру все наши познания и их предпосылки [...] исходя из некоего первоначального субстрата [...] и вынося за скобки все их ясное историческое содержание» (Foucault M. DE. II. N109. P. 372); см. также: Foucault M. DE. I. N58. P. 675. Под прицелом оказывается, таким образом, хайдеггеровская концепция истории. См., в частности: Heidegger M. [1] Sein und Zeit. Halle: Nemeyer, 1927 (trad. fr.: Heidegger M. L'кtre et le Temps / Trad. R. Boehm et A. de Waelhens. Paris: Gallimard, 1964); [2] Vom Wesen des Grundes. Halle: Nemeyer, 1929 (trad. fr.: Ce qui fait 1'essentiel d'un fondement/ Trad. H. Corbin// Qu'est-ce que la mйtaphysique? Paris: Gallimard, 1938. P. 47-111); [3] Vom Wesen der Wahreit. Francfort-sur-le-Main: Klostermann, 1943 (trad. fr.: De l'essence de la vйritй / Trad. W. Biennel et A. de Waehlens // Questions I); [4] Holzwege. Francfort-sur-le-Main: Klostermann, 1950 (trad. fr.: Chemins qui ne mиnent nulle part/ Trad. W. Brokmeier. Paris: Gallimard, 1962); [5] Vortrвge und Aufsаtze. Pfullingen: Neske, 1954 (trad. fr.: Essais et Conferences / Trad. A. Prйau. Paris, Gallimard, 1958); [6] Nietzsche. T. II. Pfullingen [Neske], 1961 (trad. fr.: Nietzsche / Trad. P. Klossowski. T. II. Paris: Gallimard, 1972). По поводу отношения M. Фуко к Хайдеггеру см.: Foucault M. [1] Les Mots et les Choses. P. 329-333, 339-346 (глава IX: «Человек и его двойники». § IV; § VI); [2] L'Homme est-il mort? (entretien avec С Bonnefoy, juin 1966/ // DE. I. N 109. P. 372; [5] Foucault, le philosophe, est en train de parler. Pensez (29 mai 1973)// DE. II. N 124. P. 424; [6] Prisons et asiles dans le mйcanisme du pouvoir (entretien avec M. D'Eramo, mars 1974) // DE. II. N 136. P. 521; [7] Structuralisme et poststructuralisme (entretien avec G.Raulet, printemps 1983)// DE. IV. N330. P. 455; [8] Politique et йthique: une interview (entretien avec M. Jay, L. Lфwenthal, P. Rabinow, R. Rorty, С Taylor, avril 1983) // DE. IV. N 341. P. 585; [9] Le retour de la morale (entretien avec G. Barbedette et A. Scala, 29 mai 1984)// DE. IV N 354. P. 703; f 10] Vйritй, pouvoir et soi (entretien avec R. Martin, 25 octobre 1982)//DE. IV. N362. P. 780.

'2 В третьей лекции курса в Коллеж де Франс за 1970—1971 учебный год «Воля к знанию» М. Фуко предлагает «уравновесить» историю типа «воли к знанию», в рамках которой истина имеет «непосредственно данную, универсальную и очищенную форму констатации, внешнюю процедуре суждения», и говорит о необходимости для этого «написать историю взаимоотношений между истиной и казнью», в рамках которых «истина не констатируется, но вырывается как клятва, как мольба, подвергается ритуалу ордалии». Речь, таким образом, идет о режиме, в котором «истина сопряжена не со светом, не с взглядом, которым субъект обозревает вещи, но с тьмой грядущего и устрашающего события». Другие фрагменты этой истории предлагаются М. Фуко в девятой лекции курса в Коллеж де Франс за 1971—1972

296

297

13 Тринадцатая лекция курса «Уголовные теории и институты», посвященная «признанию и доказательству», разъясняет смысл обращения к тому, что М. Фуко называет «юридическо-политическими матрицами» (доказательство, расследование и т. п.) и вводит различение трех уровней анализа: (а) «историческое описание наук», в котором заключается «история наук»; (Ь) «археология знания», которой рассматриваются взаимоотношения знания и власти; (с) «династический анализ знания», который располагается благодаря выявлению юридиче-ско-политических матриц, позволяемому археологией, на «уровне, где сосредоточены максимальная выгода, максимальное знание, макси-мальная власть» (цит. по рукописи лекции, любезно предоставленной нам Даниэлем Дефером. —Ж. Л.). К этому различению между «архе-ологией» и «династикой» М. Фуко возвращается в беседе с СХасуми в сентябре 1972 г (Foucault M DE II N 119 Р 4061 Что » кягяртгя «археологии» см. многочисленные определения полагавшиеся лпя этого понятия МФуко- Foucault М Г11 DF I N44 Р 49R-499 N48 Р 595; N58 Р 681; N66 Р 771-772Г21 DF II N КНР 949 N 11Q Р 406; N 139 Р 643-644; Г31 DF II N 193 Р 167 N 291 Р l^K dfiQ [4] DE. IV. N281 Р 57; N330 R 443 468-469,