Лекция первая дорнах, 8 октября 1923 г

Господин Эрбсмель обращает внимание на то, что в современном пчеловодстве пчеловоду приходится в первую очередь думать о рентабельности. Заботы носят только материальный характер. В газете «Швей­царское пчеловодство», номер 10 за октябрь 1923 г. написано: «Мед не относится к продуктам первого по­требления, он в известном смысле является предметом роскоши, и те, кто его покупают, могут оплачивать его настоящую цену». В том же номере затем рассказывает­ся, что некто Бальденбергер, путешествуя по Испании, застал у одного пчеловода несколько прямо-таки цвету­щих детей, и когда он спросил пчеловода, куда тот сбы­вает свой мед, тот ответил: вот они, мои покупатели. Здесь, в Европе, дело идет так, что из меда стараются выжать как можно больше. Предприниматель, имею­щий много рабочих, смотрит в первую очередь, как бы побольше выжать дохода. Так же обстоит и с пчелами.

Затем был задан вопрос, может ли быть, что лун­ный свет, как утверждают, оказывает некоторое влия­ние на медообразование и образование цветочного нек­тара. (Номер 11 газеты «Швейцарское пчеловодство».)

Господин Мюллер возражает: Господин Эрбсмель мо­жет увидеть из самой газеты по пчеловодству, что там была маленькая пасека, которая не продавала своего ме­да. Эрбсмель еще не знает, что такое современное пчело­водство, как все там связано с рентабельностью, и поэто­му совершенно необходимо все просчитывать. Если не подсчитать рентабельность, то, как и в других случаях, можно вообще проститься с пчеловодством. И если не использовать при производстве меда методы искусствен­ного разведения, то мед в необходимом количестве полу­чен не будет. Получают иногда только два килограмма меда, да еще при случае немного лесного, хвойного меда, который надо выбирать, если хочешь иметь здоровую пчелиную семью. Это главное. Бывает еще плохой год, и меда не хватает до апреля-мая. Семьи, оставшиеся жиз­неспособными, надо поддерживать с помощью искусст­венной подкормки из сахара, ромашкового чая, тимья­на и щепотки соли. На современной пасеке совершенно точно фиксируется количество часов, необходимых как трудозатраты на единицу продукции: пять с половиной часов, причем час стоит от одного до полутора франков; поэтому себестоимость меда находится на уровне семи франков. Необходимо также учитывать амортизацион­ные издержки; соты расходуются, их надо восполнять. Надо обеспечивать содержание самой усадьбы. Если па­сека постоянно будет оставаться на старом месте, то пче­ловод не будет иметь перспектив. У господина Эрбсмеля другой случай, ему это можно, но если у меня большая пасека, я должен просчитывать все; надо сказать, что уже при стоимости в шесть франков возникает дефицит. Такую точку зрения имеют и американские пчеловоды.

Ему непонятно, почему через восемьдесят или че­рез сто лет пчелиные семьи должны погибнуть. Ему не очень понятно, почему господин доктор считает, что через пятьдесят или сто лет искусственное разве­дение пчел может стать разорительным.

По отношению ко второму пункту: то, что пчелы реа­гируют на смерть пчеловода, он уже упоминал. Большая часть пчелиной пасеки погибает, если умирает тот, кто их обслуживал. Он не понимает, на чем это основано.

По отношению к поддельному меду в отелях он хо­тел бы сказать, что первоклассные отели покупают мно­го американского пчелиного меда. Если пчел подкарм­ливать этим американским медом, им придет капут. Но, тем не менее, это тоже продукт, полученный от пчел.

Затем о пчелиных ужалениях: при работе с пче­лами самое худшее — это пот. Услышав свистящее или трескучее жужжание, советуют стоять на месте.

По вопросу о том, как сильно может влиять на чело­века пчелиный укус, мне известен случай, о котором я хочу рассказать. Одного очень сильного человека — он был еще мощнее, чем господин Биндер, — ужалила пче­ла. Он закричал: «Поддержите меня, меня ужалила пче­ла!» Он был чрезвычайно чувствителен к этому. У него было что-то с сердцем. Может быть, господин доктор рас­скажет, насколько опасным бывает пчелиное ужаление.

Так, например, говорят: три укуса шершней убива­ют лошадь. В моем омшанике я нахожу порой гнездо шершней. Я выкидывал весь расплод. Шершни были трусливы, так что в темноте они не жалили, но на воле они, наверное, сделали бы это.

Доктор Штайнер: Для того, чтобы обсуждать эти вещи по порядку, давайте прежде всего начнем с того, как пчелы опознают пчеловода. Вы по этому поводу уже имеете свое суждение, которое, конечно, вполне правомерно, если рассматривать эти вещи чисто рассу­дочно. Но я хочу сказать вам вот что: представьте, что у вас есть друг. Этого друга вы знаете, скажем, с 1915 года. Этот друг остался в Европе, а вы уехали в Амери­ку и вернулись, допустим, в 1925 году. Друг оказался в Арльсхейме (деревня в Дорнахе — примеч. перев.). Вы пошли в Арльсхейм, встретили друга и узнали его. Но что, собственно, происходило между событиями? Я уже приводил вам такое сопоставление: вещество, материя, субстанция, находящаяся в человеческом теле в тече­ние семи-восьми лет, полностью выделяется. Ее тут больше нет. Так что друг, которого вы снова увидели че­рез десять лет, действительно не имеет в себе ничего из того, что вы видели в нем как материальное десять лет тому назад. И все же вы его узнали. Если вы посмотри­те на него невооруженным глазом, то он выглядит так, как вы знаете: он представляет собой некую сплочен­ную массу. Если же вы начнете разглядывать его через достаточно большое увеличительное стекло — разгля­дывать этого друга, — то вы увидите: там, в голове у него проходят кровеносные сосуды. Значит, прекрасно, эти кровеносные сосуды просматриваются, если вы разглядываете их невооруженным глазом или через слабое увеличительное стекло. Но если представить себе более сильное увеличительное стекло, то кровь, находящаяся там, будет выглядеть иначе: она будет тогда сплошь состоять из точечек, похожих на малень­ких животных. Эти точечки не находятся в покое, они постоянно дрожат. Когда вы это видите, это чертовски похоже на роящийся пчелиный рой!

Человек, при достаточно увеличенном изображе­нии его субстанции, выглядит точно так же, как и пче­линый рой. Если так посмотреть на человека, то может показаться непонятным, что кто-то узнает человека спустя десять лет; ведь ни одной из тех маленьких точе­чек в нем уже нет. Глаза видят совсем другие точечки. Совсем другие маленькие животные находятся здесь, внутри, но все же один человек снова узнает другого.

Итак, нет абсолютно никакой необходимости при­писывать узнавание этим отдельным, маленьким живот­ным и растеньицам, из которых мы состоим; узнается человек в целом; и улей—это не только несколько тысяч пчел, объединенных одним названием, улей — это не­что целое, это единое существо. Узнает улей кого-то или не узнает, он в любом случае является единым целым.

Если вместо увеличительного вы посмотрите в уменьшительное стекло, то все эти пчелы сплотятся вместе и будут связаны между собой подобно человече­скому мускулу. Так что, рассматривая пчел, надо при­нимать во внимание, что имеешь дело не с отдельной пчелой, но с тем, что является абсолютно сопринадлежащим друг другу, что представляет собой одно целое. Это нельзя понять чисто рассудочно. Здесь необходимо уметь рассматривать это целое как таковое. Улей и все, что связано с ним, является необыкновенно поучитель­ным, поскольку опровергает те предположения, кото­рые мы делаем. Наши предположения говорят нам, что все должно быть иначе. Но в улье происходят уди­вительные вещи. Это не то, что мы представляем себе с помощью рассудка. Все то, что тут происходит, нельзя отрицать; нельзя отрицать, что такие перемены, как смерть пчеловода, оказывают влияние. Это действи­тельно так, это известно из опыта. Кто действительно имеет дело не с отдельной пасекой, но видит много па­сек, тот имеет такой опыт.

Могу вам сказать: когда я был мальчиком, мне при­ходилось иметь дело с пчеловодством в различных его формах, я очень интересовался этим по той причине, что финансовые и экономические вопросы, хозяйст­венные вопросы, связанные с пчеловодством, интере­совали меня гораздо меньше, чем сейчас или позднее. Другой причиной было то, что мед уже тогда был очень дорог, и из-за бедности моей семьи мы вообще не могли его покупать. Но мы всегда получали его в подарок от наших соседей, особенно к Рождеству, да и в иное время года нам его дарили, так что мед был у нас целый год. Его распределяли. Тогда меня совсем не интересовали экономические вопросы, так как я в пору моего детства ел страшно много этого подаренного меда. Ел столько, сколько влезет. Почему же это было так? Сегодня, при прочих условиях равенства, получать в подарок столь­ко меда не так-то легко. Но тогда большинство земле­дельцев, живших по соседству с домом моих родителей, были пчеловодами, у них пчеловодство было составной частью сельского хозяйства.

Тут дело обстоит иначе, чем когда кто-то владеет пасекой, но в остальном он рабочий, который должен жить на свою зарплату. Если же занимаются именно сельским хозяйством и при этом держат пчел, то такое пчеловодство вообще незаметно. Тут не смотрят на затраты рабочего времени, это делают в оставшееся от работы время. Именно в сельском хозяйстве дело обстоит так, что время всегда остается; где-то его уда­ется сэкономить или какую-нибудь работу перенести на другое время и так далее. Во всяком случае, мед тут получают между делом и считают так: мед — это на­столько ценная вещь, что заплатить за него нельзя. И это в известном смысле верно; дело в том, что в нынеш­них условиях все без исключения оценивается непра­вильно, находится в неверных ценовых соотношениях. Сегодня, в сущности, даже не следовало бы начинать дискутировать о ценовых соотношениях, так как все ценовые соотношения носят фальшивый характер; дис­кутировать о цене можно было бы только во всеохваты­вающем объеме на основе национальной экономики. Это ни к чему не приведет, если дискутировать лишь о цене отдельного жизненно необходимого продукта, а мед является именно таким жизненно необходимым продуктом, а не деликатесом или предметом роскоши. При здоровом социальном порядке должна устанавли­ваться — как само собой разумеющееся — здоровая, адекватная цена на мед. В этом можно не сомневаться. Но из-за того, что мы сегодня вообще не живем при здоровых социальных отношениях, нездоровые позиции устанавливаются по всем пунктам. Посмот­рите, что происходит, если вы посещаете крупное имение. Да, господа, это ведь просто чудовищно — то, что скажет вам управляющий имением; это, как правило, не крестьянин, но управляющий крупным имением, — что скажет он вам о размерах молочных удоев от его коров. Он получает так много молока в день, что для разбирающегося в животноводстве очевидно: получить столько молока от коровы про­сто невозможно. А ведь получают! Можно дать гаран­тию, что получают. У иного выходит, что достигается почти удвоенное количество по сравнению с тем, что вообще корова может дать относительно молочной продукции. Благодаря этому имение становится не­обычайно рентабельным, это понятно. Хотя, как не раз говорили, очень заметно, что такое молоко уже не имеет тех сил, как молоко, полученное при более естественных условиях. Тут можно даже не доказы­вать, что происходит нечто скверное.

Я в качестве примера хочу привести вам следую­щее. Мы проводили опыты по испытанию средства от ящура у телок. Много таких опытов мы провели имен­но за последний год. Эти эксперименты проводились в крупных хозяйствах, но также и на небольших кресть­янских подворьях, где получают от коров не столь вы­сокие удои, как в больших хозяйствах. Тут пришлось немало повидать, так как необходимо было проверить, как действует средство от ящура. Дело не было доведе--но до конца, поскольку официальные круги не хотели этим заниматься, а теперь нужны всевозможные кон­цессии и т. д. Но средство оказалось хорошим, вполне пригодным. В несколько измененном виде оно с успе­хом применялось в качестве средства против чумки у собак, как так называемое лекарство от чумки.

Делая такие опыты, вы обнаруживаете следующее: вы видите, что телята от тех коров, которых дрессирова­ли с целью выдоить как можно больше молока, намного слабее. Это было видно по действию на них лекарства. Его эффективность, как и неэффективность варьирова­лись в широких пределах. Во всяком случае, если телята не погибали от ящура, их удавалось вырастить. Но теля­та, происходящие от коров, которых перекармливали, чтобы получить наивысшие удои, оказывались слабее, чем телята от коров, меньше подвергавшихся раздаи­ванию, «молочной дрессировке». Вы могли бы заметить это в первом, втором, третьем, четвертом поколениях. Заметить это нелегко, так как изменения невелики. Эта погоня за молоком началась не так давно, но я очень хорошо знаю: если так продолжится и дальше, если ко­рова будет давать тридцать литров молока в день, если и дальше будут третировать ее таким образом, то через некоторое время разведение крупного рогатого скота придет в полный упадок. Делать такие вещи нельзя.

Однако не правда ли, при искусственном разведе­нии пчел дело обстоит не так плохо, потому что пче­лы — такие животные, которые способны помочь себе сами, ведь пчелы находятся гораздо ближе к природе, чем коровы, содержащиеся указанным образом. Не са­мое худшее здесь, если с коровой обращаются дурно, выкачивая из нее молоко, но все же выпускают ее на луга. Но в крупных хозяйствах этого больше не делают. Эти хозяйства придерживаются исключительно стой­лового содержания. Корова полностью вырывается из своих естественных условий.

В пчеловодстве сделать такое невозможно, по сво­ей природе пчелы остаются на лоне внешней приро­ды. Они опять-таки помогают себе. Эта помощь, эта самопомощь представляет в улье нечто удивительное. Тут мы коснемся того, что господин Мюллер говорил о шершнях, которых он иногда находил на своей пасеке и которые не жалили его, тогда как в ином случае при­ближение к шершням могло бы окончится плохо.

Тут я хочу сказать вам кое-что иное. Я не знаю, при­ходилось ли вам встречаться с этим на опыте — те, кто заняты пчеловодством, это знают, — итак, может одна­жды потребоваться полностью освободить, сделать пус­тым какой-нибудь из ульев. Однажды я увидел, что в таком пустом улье внутри лежит что-то странное, похо­жее на шишку (изображается на рисунке). Совершенно непонятно было вначале, что же это такое. Пчелы ино­гда без особой причины, как кажется сперва, делают такие шишки. Они делают такую шишку из всего того, что они сами вырабатывают в качестве продукта. Похо­жая на большой камешек, эта шишка состояла из смол­ки, подобия канифоли, клейкой субстанции, из воска и так далее: из всего этого они сделали такую шишку. Мне было любопытно, господа, что же это такое; я разломил этот нарост, и вот — буме! — там оказалась дох­лая мышь, настоящая дохлая мышь!

Эта мышь пролезла в улей и околела там, и только представьте себе, насколько ужасен был для пчел запах разлагающейся мыши! Но тут, в такой чрезвычайной си­туации, весь улей в целом обладает инстинктом, благода­ря которому эту дохлую мышь закупоривают в оболочку. Если эту оболочку разломать, то будет ужасно пахнуть; но эта вонь остается замкнутой в оболочке. Вы видите, что улей обладает не только инстинктом строить ячей­ки, вскармливать расплод, но в нем живет инстинкт для всего, что бывает необходимо сделать в необычной ситуации, например, когда залезает мышь. И так как пчелы не в состоянии выбросить мертвую мышь наружу, их самопомощь проявилась в том, что они сделали обо­лочку вокруг этой мыши. От других мне приходилось слышать, что улиток, слизней, также залезающих в улей, покрывают коркой. В улье живет не только обычный ин­стинкт, там живет настоящий целительный инстинкт. Он в высшей степени эффективен.

Ну, а если внутри улья находится гнездо шершней, то пчелы в этом случае уже не строят такой твердой обо­лочки, однако они постоянно облекают это гнездо шерш­ней выделениями своего яда, из-за чего шершни теряют энергию, силу и вообще пропадают. Подобно тому, как мышь, мертвая мышь, находясь внутри оболочки, уже не распространяет вокруг себя запах, так и шершням приходится постоянно жить — даже если они не окру­жены прочной оболочкой, — жить в тумане, которым их окружают пчелы; из-за этого шершни не могут ничего делать. Шершни окончательно теряют силу, энергию и не могут защитить себя, если к ним подходят.

Тут такое дело: только тогда удастся найти пра­вильный подход к пчелам, если от чисто рассудочного рассмотрения перейти к своего рода внутреннему со­зерцанию этих вещей. Эта картина поистине чудесна. И потому следует сказать: пчелиный улей целиком и полностью представляет собой целое. Его надо прини­мать как целое. Но если имеешь дело с целым, то вред проявляется не сразу.

Тот, кто хорошо знает человека, мог бы сказать себе следующее: какой-то человек — есть такие — в возрас­те шестидесяти пяти, шестидесяти шести лет остается очень бодрым; тогда как другой не имеет этой бодро­сти, поскольку страдает известкованием кровеносных сосудов и так далее. Очень интересно рассмотреть эти случаи и увязать их с тем, что происходило в детстве.

Так, например, одному ребенку давали молоко, надо­енное от коровы, которая получала фураж с известковых почв. Из-за этого ребенок вместе с коровьим молоком, ко­торым его вскармливали, получил нечто, связанное с из­вестковой почвой. Это обнаруживается не сразу. И вот, какой-нибудь медик, действующий на современный лад, указывая на такого вскормленного коровьим молоком с известковой почвы и сравнивая его с другим, вскормлен­ным материнским молоком, будет говорить: «да нет тут никакой разницы» и тому подобное. Но ребенок, вскорм­ленный материнским молоком, останется бодрым к шестидесяти пяти, шестидесяти шести годам, тогда как ребенок, вскормленный коровьим молоком, страдает кальцинозом к шестидесяти пяти, шестидесяти шести годам! Это происходит оттого, что человек представля­ет собой нечто целое и что временное воздействие обла­дает последействием на протяжении долгого времени. В один временной период нечто может оказывать вполне здоровое воздействие; но и по окончании указанного пе­риода воздействие продолжается, оно действует и после. Это то, что я имею в виду, когда говорю: по состоянию на данный момент вообще нельзя делать выводов о том, какое влияние оказывает искусственное разведение пчел; это скажется с очевидностью через пятьдесят, ше­стьдесят или сто лет. И если сегодня кто-то говорит: мне непонятно, почему через пятьдесят, шестьдесят или сто лет что-то должно измениться,—то такое непонимание вполне объяснимо. Сегодня этого не желают видеть; не­что подобное произошло со мной однажды в одном име­нии. Поверьте, меня однажды в полном единодушии чуть не убили, едва я начал говорить там о том, что в имении надо было бы снизить удои, иначе довольно бы­стро начнет страдать воспроизводство коровьего стада и через четверть века совсем прекратится.

Сегодня можно было бы и вообще не предъявлять упреков искусственным методам в пчеловодстве, по­скольку мы живем в таких условиях, когда просто не­возможно что-то сделать в социальной сфере. Но надо заметить, что есть разница между тем, когда позволя­ют природе идти своим ходом и лишь немного направ­ляют ее в правильное русло, и тем, когда в этот ход привносится нечто искусственное. Но я совсем не хочу восставать здесь против того, что высказал господин Мюллер. Это совершенно правильно: сегодня еще не следует настаивать на этом, надо подождать. Давайте, господин Мюллер, снова поговорим на эту тему лет че­рез сто и увидим, как вы будете смотреть на это. Факт, что это нельзя решить сегодня.

Господин Эрбсмель еще раз указывает на то, что в современном пчеловодстве все ориентировано на рентабельность.

Доктор Штайнер: Чем больше человек занимается пчеловодством не как своим основным делом, тем боль­ше найдете вы у него те же взгляды, что и у испанца, о котором вы рассказали. Это значит, что — хотя сегодня это уже по большей мере не так —лет пятьдесят-шестьдесят тому назад пчелы приносили земледельцу не так уж много. Это была мелочь, которую даже не стоило считать. Земледелец все это или раздаривал, или, если приходилось продавать мед, то вырученные за него деньги отдавал своим детям в копилку, или делал нечто похожее. Сегодня все условия изменились. Можно ли представить себе, чтобы тот, кто идет в ногу со временем, кто говорит о чем-то, ориентируясь на время, не был бы вынужден учитывать рентабельность? Сами обстоятельства наталкивают на это.

Не правда ли, есть сегодня пчеловоды, которым приходится, если они работают, оставлять на время свою работу, брать отпуск, если они хотят заниматься пчеловодством. Разве не так? Конечно, так. Тогда они, конечно, подсчитывают, сколько они из-за этого недопо­лучат на основной работе. Вы только подумайте: занятия пчеловодством восходят к древности, и сегодня по по­нятным причинам ни один человек не может сказать, ка­ким было пчеловодство тогда, когда оно еще находилось в первобытном состоянии. Люди вообще знают только наших пчел; я имею в виду европейских медовых пчел. Люди знают только пчеловодство, ставшее домашним. Я полагаю, даже естественная история приписывает рас­пространенной в Европе пчеле название «Die gemeine Hausbiene», (нем.) «пчела обыкновенная, домашняя» (по употребляемой в настоящее время классификации Apis melifica, лат., «пчела обыкновенная» — примеч. перев.). Весьма значительно, что известно только домашнее пче­ловодство. Как обстояло дело тогда, когда природа еще работала самостоятельно, мы не знаем. Пчеловодство есть нечто очень древнее. У столь древнего продукта и цена складывается под воздействием иных причин, не­жели у продукта современного. Только подумайте, ведь сегодня люди трудятся преимущественно над такими вещами, у которых легко проследить начало их возник­новения. Так что вы имеете двоякое ценообразование. В случае пчел оно восходит к самой седой древности. Тут цена складывается иначе, чем в тяжелой или дере­вообрабатывающей промышленности, которая имеет предысторию в несколько десятилетий. Только здоро­вые социальные отношения покажут здесь, как должна складываться эта цена на мед, как, исходя из совершен­но иных отношений, будет формироваться эта цена.

Сегодня еще совсем не представляют себе, на­сколько трудно говорить о ценообразовании. Для того, чтобы говорить о ценообразовании, надо иметь очень глубокие познания реальных условий. Недавно со мной произошел удивительный случай, касающий­ся ценообразования, я бы хотел рассказать о нем вам, поскольку это интересно.

Один знакомый мне университетский профессор написал книгу о национальной экономике. Эту книгу он дал мне, когда я находился в лекционной поездке. Тогда я долгое время оставался там, имел возможность поговорить; я сказал, что просмотрю книгу, хотя и не смогу прочесть ее всю сразу, так как нахожусь в одном месте лишь по два-три дня. Итак, я просмотрел кни­гу и сказал ему следующее: я заметил в конце книги оглавление — это мне не всегда импонирует, но у вас было очень кстати, — ив этом оглавлении перечисле­ны наименования вопросов, которые вы рассматрива­ли. Я справлялся по оглавлению, ища слово «цена», но там его не было! Там его вообще не было!

Итак, господин написал книгу о национальной экономике, и там нет ни слова о цене! Господа, это весьма характерно. Сегодня специалисты по нацио­нальной экономике даже не в состоянии увидеть эту важнейшую национально-экономическую проблему. Они вообще не рассматривают ценообразование, а в ценообразовании и состоит все дело. Все зависит от ценообразования. Только этого-то и не замечают. То, что с кем-то происходит нечто подобное, показывает масштабность этой проблемы.

На этот счет надо сказать: здесь тоже следовало бы ориентироваться на то, чтобы мало-помалу на­страиваться на установление здоровых социальных отношений. Тогда, как я полагаю, вообще больше не придется слишком много говорить о рентабельности или нерентабельности. Ведь эти понятия имеют дело с конкурентной борьбой даже в том случае, если это не конкуренция между одной и той же продукцией, а кон­куренция между продукцией разных видов.

Если ретроспективно заглянуть в мою юность и посмотреть, что за пчеловодство было в той местности, где я жил, то там только одни крестьяне разводили пчел, собирающих мед. О, эти крестьяне были весьма дородными людьми. Не могу сказать, что они были та­кими, как здесь у вас; здесь нет ни одного такого толстя­ка, какими были те крестьяне. Тогда цена на мед была такая, что никто не решался заниматься лишь одним разведением пчел, чтобы реализовывать мед за деньги. Если бы тогда можно было бы поставить рядом пчело­вода и крестьянина, то это выглядело бы так (рисунок 18). Вот этот— крестьянин, а этот— пчеловод! Из этого бы ничего не получилось! Крестьянин не вел бухгалте­рии на своей пасеке, а вот пчеловодам приходилось бы это делать. Но из этого ничего бы не получилось. Так что когда речь заходит о рентабельности, надо всегда принимать во внимание и основательно знать общие национально-экономические условия.

Рисунок 18

Сейчас я хотел бы ответить еще на пару вопро­сов, завершая предшествующие.

Предлагается вопрос: Есть люди, которые совер­шенно не переносят меда. У них наступает расстрой­ство желудка. Есть ли средства, чтобы предотвратить вредное действие меда на желудок?

Доктор Штайнер: Люди, которые не могут пере­носить мед, как правило, склонны к очень раннему склерозу, к отвердеванию всего тела, так что обмен веществ в теле протекает медленно. Из-за этого они не могут переносить мед, который обладает свойст­вом именно ускорять обмен веществ. Так как у них самих обмен веществ протекает слишком замедлен­но, мед же стремится ускорить его, возникает раз­двоенность в их собственном обмене веществ, мед же предрасполагает к более быстрому обмену ве­ществ; у них на этой почве возникают желудочные расстройства в разных формах. Каждый человек должен быть способен употреблять немного меда, не просто употреблять, но иметь способность к тако­му употреблению.

Если же человек не может переносить меда, надо сначала определить, в чем причина. Тут не следует думать, что может быть найдено одно общее средст­во; здесь следует лечить то, что вызвало чрезмерное отвердевание тела. Можно в качестве примера при­вести такой случай.

Допустим, человек не может переносить мед; у него возникает расстройство желудка. Спросим себя: не воз­никает ли у этого человека расстройство желудка при употреблении меда потому, что он, скажем, имеет пред­расположенность к склерозу сосудов головного мозга, иначе говоря, к обызвествлению вен, артерий, сосудов головы? Тогда, возможно, что он, достигнув известного возраста в своей жизни, не переносит меда. В таком слу­чае этого пациента следовало бы лечить препаратами, содержащими фосфор. Если удастся вылечить основное заболевание, он будет переносить мед.

Но может оказаться, что причина непереносимо­сти у какого-то человека — его легкие. Тогда следует на­значать уже не фосфоросодержащие препараты, а пре­параты, содержащие серу. Вот, что я могу ответить на этот вопрос. Дело в том, что нельзя сказать в общем: у человека желудочные расстройства от меда, как бороть­ся с этим? — но следовало бы поставить вопрос так: если кто-то в таком-то возрасте не может переносить мед, то это такая-то болезнь. Здоровый человек может переносить мед. Если он не переносит мед, он болен. Тут надо ставить диагноз и лечить болезнь.

Непереносимость меда — это, конечно, не столь серьезно, как в случае, если кто-то не может пере­носить сахар, если у кого-нибудь сахарный диабет, сахарная болезнь. Это, конечно, гораздо хуже, чем непереносимость меда. Хотя это тоже болезнь и надо лечить этого человека.

Предлагается вопрос: Как и большинство насекомых, пчелы летят в темноте на свет свечи или лампы. Опыт­ные пчеловоды убеждали меня, что пчелы гораздо мень­ше реагируют на электрический свет. Если приблизить­ся к пчелам с зажженным карманным электрическим фонарем, они остаются совершенно спокойны, как если бы они вообще не воспринимали свет. Только через неко­торое время они приходят в беспокойство. Свет от кероси­новой лампы или от свечи возбуждает их гораздо скорее и намного сильнее. Можно ли объяснить это поведение?

Господин Мюллер говорит, что и он замечал то же самое.

Доктор Штайнер: Ну, господа, вы видели еще в ста­ром Гетеануме, что купол был расписан разными краска­ми. Эти краски производились из чистых растительных компонентов. И это изготовление красок из различных растительных субстанций имело такое следствие, что как только купол освещался солнечным светом, как толь­ко эти самые краски подвергались воздействию солнеч­ного света — это явление продолжалось довольно долго, может быть месяцы, может быть годы, — краски начина­ли блекнуть. Внутри уже нельзя было увидеть того, что было нарисовано. А когда зажигали электрический свет, они снова становились видны. Поэтому при работе с эти­ми красками было так, что художник, который работал при солнечном освещении, сначала вообще не мог их использовать. При солнечном свете они становились со­всем блеклыми. И, напротив, при электрическом свете они сохраняли прежний вид.

Так вы видите, что химически активный солнеч­ный свет действует совершенно иначе, чем электри­ческий свет; вы только что говорили, что пчелы это замечают. Фактически электрический свет действует на все вещества уплотняющим образом, он сплачива­ет вещество, он не разлагает, не высвобождает. Вслед­ствие этого пчелы в электрическом свете испытывают сначала нечто подобное небольшому судорожному оцепенению, которого они не испытывают при солнеч­ном свете. Но затем, конечно, они приходят в себя.

Вот то, что я хотел сказать об этом.

Предлагается вопрос: Как оценивать влияние зна­ков Зодиака на производство меда? Среди крестьян придается большое значение тому, если при посеве семян Луна стоит в знаке Близнецов и так далее. Речь о том, основаны ли суждения об отдельных знаках Зодиака на чисто внешних признаках или здесь есть более глубокая основа?

Доктор Штайнер: Конечно, этими вещами никто сегодня не занимается на научном уровне. Но зани­маться этим научно необходимо. На пчелиный улей как таковой влияет то, о чем я вам сказал. Пчелы, осо­бенно пчелиная матка, являются в некотором смысле солнечными животными, и потому на пчел оказывает большое влияние все то, что совершает само Солнце, когда оно проходит по зодиакальному кругу. Но сами пчелы зависят, конечно, и от того, что они находят в растениях. Здесь же все обстоит так, что посев, высева­ние семян самым действенным образом связан с про­хождением Луны через знаки Зодиака; так что дело в том, находят ли пчелы в растениях запасаемые ими вещества. А это значит, что все эти вещи не просто взя­ты с потолка; хотя сегодня они преподносятся в диле­тантской интерпретации. Все это должно быть постав­лено на научную основу и тем самым углублено.

На сегодня наше время исчерпано. В ближай­шую субботу в девять часов мы займемся тем, о чем еще следовало бы поговорить. Я думаю, что на сердце скопилось еще немало. Пчеловодство есть нечто столь прекрасное и полезное, что сколько о нем не расспра­шивай, это не будет слишком много. Спрашивайте друг друга, спрашивайте господина Мюллера и меня. Я думаю, что нам удастся найти деликатное, мягкое разрешение всех противоречий. Ведь нам не положе­но быть такими же кусачими, как пчелы, мы можем до­говориться более деликатно. Но мы должны с полной откровенностью высказывать все наши вопросы.