Лев Гумилевский вернадский третье издание москва «молодая гвардия» 1988

Атом сделался для нас такою же реаль­но­стью, как химический эле­мент: он оделся плотью и кровью — стал реальным телом.

Академия наук еще до поездки Вернадского в Дублин по представлению Карпинского, Чернышева и его самого приняла решение поставить на первое место среди заня­тий академии изучение радиоактивных минералов Рос­сии. Однако, как это часто случалось в России, на пер­востепенные необходимости не находилось средств, и де­ло свелось к посылке летом 1908 года Ненадкевича для предварительных исследований одного месторождения в Средней Азии.

Константин Автономович привез большое количество радиоактивных минералов, среди которых имелись и ра­нее совершенно неизвестные: туранит и алаит. Но только после возвращения Вернадского из Дублина благодаря его постоянным напоминаниям принято было решение об организации радиевых экспедиций для обследования рус­ских радиоактивных руд.

Владимир Иванович действовал, как знаменитый рим­ский сенатор Порций Катон, каждую свою речь в сенате, чего бы она ни касалась, заключавший словам: «Сверх того полагаю, что должно разрушить Карфаген!»

В каждом своем выступлении Владимир Иванович на­ходил место и повод, чтобы напомнить о новом могущест­венном источнике энергии и богатства, каким он тогда уже считал радиоактивность элементов. Ольденбург выз­вал его теперь по тому же вопросу об организации иссле­дований радиоактивных минералов.

— Ну вот, есть постановление, — весело сказал Оль­денбург, встречая старого друга в своем академическом кабинете, — создать специальную радиевую комиссию: Карпинский, Бекетов, Голицын, Чернышев, Рыкачев, Вальден и ты. Твоя инициатива, ты и действуй теперь, спрашивать будем с тебя.

— А средства?

— Еще и средства... — протянул непременный секре­тарь в тоне старого украинского анекдота о ленивом парубке, и оба расхохотались. — Министерство раскошелилось на тысячу рублей для закупки радиевых препара­тов, — прибавил он.

— А экспедиции? Ольденбург развел руками.

— В этом году не дадут!

— Значит, пропадает еще год?

— Будем побираться. Если по железной дороге — министерство даст бесплатный билет, что-нибудь даст Минералогическое общество, можно привлечь и частных лиц... — тоскливо перечислял Ольденбург.

Оба враз безнадежно вздохнули.

Таким образом, удалось в наступающем 1910 году командировать в Фергану только одного Ненадкевича. Он великолепно с бесплатным билетом первого класса в от­дельном купе добрался до места. Обратно Константин Ав­тономович возвращался за свой счет в третьем классе, но вез с собой уверенность, что в Ферганской области, кроме Тюя-Муюпского рудника, который он обследовал, будут открыты десятки богатейших месторождений радио­активных руд.

На долю Вернадского в том же году выпала обязан­ность произнести по существовавшему тогда старому обы­чаю речь в торжественном годовом общем собрании Ака­демии наук. Темой для нее Владимир Иванович выбрал: «Задачи дня в области радия».

Он коротко напомнил об открытии радиоактивных элементов и тотчас же перешел к его значению в исто­рии человечества.

Так же коротко перечислял он и те возможности, ко­торые несет радиоактивное излучение людям как новый источник химической и тепловой энергии, и те возможно­сти, которые открылись человечеству для изучения строе­ния вещества, для проникновения в глубь атома.

Представление о бренности атома не слишком взвол­новало слушателей, но когда оратор упомянул о том, что старинные мечтания алхимиков о превращении одного элемента в другой вполне реальны и осуществимы, по залу пробежал взволнованный шепот.

— Но все эти изменения пока в будущем, — поспе­шил успокоить собрание оратор. — Ожидания далеки от действительности... И невольно перед нами выдвигается основной вопрос в области радия. Почему в эти четыр­надцать лет, когда совершился переворот в научном миро­воззрении, так слабо отразился он на картине природы и еще медленнее и слабее проник он в область, наиболее нам ценную, — в область человеческой жизни, челове­ческого сознания?

Владимир Иванович взглянул в зал, точно ожидая от­вета, и, выпив глоток воды, сказал:

— Ответ на эти вопросы дает изучение прошлого. Мы знаем, что научные открытия не являются во всеоружии, в готовом виде. Процесс научного творчества, озаренный сознанием отдельных великих человеческих личностей, есть вместе с тем медленный, вековой процесс общечело­веческого развития. Историк науки открывает всегда не­ видную современникам, долгую и трудную подготовитель­ную работу.

Слова эти были покрыты сочувственными аплодисмен­тами, после чего Владимир Иванович перешел к той ча­сти своей речи, где он всегда был так силен, — к исто­рии происходящего научного переворота. Он назвал де­сятки имен, обратил внимание слушателей на подготов­ленность физиков и химиков к работе с мельчайшим и невидимым и затем из отвлеченной области научно-фило­софских построений перешел в реальный мир человече­ских потребностей.

— Сила радиоактивных процессов пропорциональна количеству атомов радиоактивных элементов, темп излучения атомной энергии, процесс ее создания или проявления не может быть нами изменен и усилен. Чтобы иметь достаточные запасы энергии, доставляемые радием и его аналогами, мы должны иметь в своем распоряже­нии достаточные количества самого радия или других сильнорадиоактивных элементов. Знаем ли мы их запа­сы и условия их нахождения? Где их найти? Можем ли мы ответить на эти вопросы, являющиеся сейчас задачей дня в учении о радии, поскольку поднимается вопрос о применении его к жизни?

Ответив на все вопросы отрицательно, Вернадский указал единственный путь для решения выдвинутых жизнью задач в области радия.

— Этот путь требует времени, сил и средств, но дру­гого пути нет. Этот путь заключается в полном, точном, интенсивном исследовании свойств радиоактивных мине­ралов, в изучении условий нахождения их в земной коре. Он требует систематического расследования на радий всей земной коры, составления мировой карты радиоак­тивных минералов... Как ни труден этот путь, нет ника­кого сомнения, что человечество пойдет по нему. Ибо с получением радия, источника лучистой энергии, связаны для него интересы огромного научного и практического значения... Работа эта уже началась и не может быть остановлена... Эта работа имеет не только общечелове­ческое значение. Для каждой страны, для каждого наро­да неизбежно выдвигаются при этом более узкие и более для него дорогие — его собственные интересы.

Владимир Иванович остановил свой взгляд на вели­чественно скучающей фигуре президента и, точно обра­щаясь в его лице к правительству, резко сказал:

— И в вопросе о радии ни одно государство и обще­ство не может относиться безразлично, как, каким путем, кем и когда будут использованы и изучены находя­щиеся в его владениях источники лучистой энергии. Ибо владение большими запасами радия даст владельцам силу и власть, перед которыми может побледнеть то могуще­ство, которое полу­чают владельцы золота, земли, капи­тала!

Конечно, от Владимира Ивановича не укрылось не­довольство президента, почувствовавшего в заключитель­ной части речи враждебность оратора к установившимся в академии порядкам, но он решительно продолжал:

— Несомненно, в этом мировом стремлении рано ли, поздно ли будут изучены и радиевые руды Российской империи... Но для нас не безразлично, кем они будут изучены! Они должны быть исследованы нами, русскими учеными, во главе работы должны стать наши ученые учреждения... Между тем Академия наук второй год до­бивается средств, нужных для начала этой работы. Надо надеяться, что ее старания увенчаются наконец успехом! В глубоком сознании лежащего на нас перед родною страной долга я решился выступить в нашем публичном торжественном заседании, чтобы обратить внимание на открывшееся перед нами дело большой общечеловеческой и государственной важности — изучение свойств и запа­сов радиоактивных минералов нашей Родины. Оно не мо­жет, оно не должно дольше откладываться!

Речь Вернадского была встречена не слишком громки­ми аплодисментами, но цели своей она достигла. В 1911 году академия получила по две тысячи рублей от мини­стерства торговли и министерства просвещения, а затем по новым просьбам 10 тысяч рублей от Совета мини­стров.

На эти, в сущности, ничтожные средства Вернадский и организовал летом 1911 года первые наши радиевые экспедиции в Забайкалье, Закавказье, в Фергану и на Урал, в которых, кроме него самого, приняли участие Самойлов, Ненадкевич, Г. И. Касперович, Е. Д. Ревуцкая и студенты Московского университета В. В. Критский и П. М. Федоровский.

К этому времени вся жизнь Вернадских должна была резко измениться.

Весною 1911 года в Московском университете среди студенчества резко поднялось революционное настроение, начались сходки, на которых обсуждались вопросы поли­тического характера.

Во главе министерства народного просвещения стоял тогда человек неопределенной национальности, неболь­шого роста, с круглой, обстриженной, как у школьников, головой, по фамилии Кассо. Он выдвинулся из ничтож­ных чиновников одной только своей крайней реакцион­ностью и в этом качестве превосходил всех своих пред­шественников.

В связи с волнением в студенческой среде Совет ми­нистров запретил студенческие собрания. Студенты с запрещением не стали считаться, и Кассо призвал на по­мощь полицию, занявшую помещение университета. Рек­тор университета Александр Аполлонович Мануйлов, за­нимавший эту должность по выбору, вместе со своим заместителем и проректором подали в отставку в знак про­теста против ввода полиции в университет.

Тогда Кассо отстранил всех трех от преподавания в университете и от занимаемых должностей как лиц, не проявивших «достаточной энергии в подавлении студен­ческих беспорядков».

В ответ на это последовали заявления о выходе в от­ставку от крупнейших представителей русской науки в Московском университете. Старейшина ученого совета Климент Аркадьевич Тимирязев сказал:

— У нас нет другого пути: или бросить свою науку, или забыть о своем человеческом достоинстве.

Для Вернадского, как и для Тимирязева, Лебедева, Зелинского, Чаплыгина, расставаться с университетом было смертельно тяжело, но никто из них не колебался ни одной секунды в выборе своего решения.

Всех заявивших протест против действий Кассо про­фессоров и преподавателей оказалось сто двадцать четы­ре человека.

Кассо объявил их уволенными.

Вслед за сообщением об увольнении Владимир Иванович получил предписание — освободить занимаемую им в зданиях университета казенную квартиру.

Наталья Егоровна сказала спокойно:

— Что бог ни делает — все к лучшему!

И стала доказывать, что пока она с детьми и Пра­сковьей Кирилловной, энергичной своей помощницей по дому, будет готовиться и переезжать в Петербург, Влади­миру Ивановичу должно отправиться в радиевую экспе­дицию, как было намечено уже академической радиевой комиссией.

9 мая Владимир Иванович, Самойлов и Ненадкевич были уже в Самарканде, по пути в Тюя-Муюн.

Резкая перемена в образе жизни возвращала его к чистой и желанной свободной науке, и он вспомнил лю­бимую русскую сентенцию: «Нет худа без добра!»

Да и трудно было в этом древнем городе с мечетями, медресе и мавзолеями оставаться наедине со своей судь­бой. Всюду толпились люди, слышались крики, двигались караваны, коляски, арбы, щелкали бичи. Можно было подумать, что весь Самарканд, и старый и новый, состоит из одних лавок, чайных, закусочных и караван-сараев. С утра до вечера шла торговля, показывали свои чудеса фокусники, все бегали, все хлопотали и торговали.

Владимир Иванович, как всегда в чужих местах, бро­дил по лавочкам, покупал резные фигурки верблюдов, глиняные копии мавзолея Тимура, раскрашенные по ори­гиналу, чеканные браслеты и странные фарфоровые чаш­ки, употребляемые только здесь, — все для подарков. Он никогда не спорил о цене, благодарил, принимая покуп­ку, и непременно снимал шляпу, здороваясь и прощаясь.

Ненадкевич благоговейно сопровождал учителя, но иногда его простое сердце не выдерживало. Они любова­лись резьбою на колоннах мечети, уже переполненной народом. Владимир Иванович заметил направлявшегося в мечеть муллу, снял шляпу, глубоко ему поклонился. Мулла, не отвечая, прошел дальше.

Константин Автономович оскорбился за учителя.

— Владимир Иванович, смотрите, ведь он вам не ответил ничего!

— Ну и бог с ним! — сказал Владимир Иванович, продолжая любоваться каменной резьбой.

Петербургские гости из Академии наук привлекли внимание самаркандцев. В местной газете напечатали сообщение об их приезде. Но, видимо, Ненадкевич был здесь более популярным человеком, потому что в газетной заметке поименовали академиком, возглавлявшим экспедицию, Ненадкевича, а остальных — его спут­никами.

Ненадкевича разбудил хохот в соседнем номере, где ночевали Вернадский и Самойлов. Они читали газету.

Часом позднее в гостиницу явился генерал-губерна­торский чиновник особых поручений. Он ринулся было к Ненадкевичу, но тот направил его к Вернадскому. Чи­новник в полной гражданской форме, расшаркавшись, объявил, что явился по указанию его превосходительст­ва предложить свои услуги гостям.

— Мы как будто ни в чем не нуждаемся, — сказал Вернадский, вопросительно оглянувшись на своих спутников. — Передайте благодарность его превосходитель­ству.

— Может быть, вы желаете взглянуть на раскопки знаменитой обсерватории Улугбека? — не отставал посланец генерал-губернатора. — Работы идут третий год, и кое-что уже можно посмотреть.

То, что было вскрыто раскопками, еще не давало точ­ного представления о сооружении, но уже свидетельство­вало о его грандиозности. По каменной лестнице, уходив­шей куда-то под землю, посетители спустились вниз и там увидели глубокую узкую галерею, прорубленную в толще скалы.

То были остатки главного инструмента обсерватории, но об устройстве его, о методах наблюдения, применяв­шихся Улугбеком и его сотрудниками, судить было пока очень трудно.

Из подземной тишины и холода вышли на свет и теп­ло, словно из глубины веков. Как будто догадываясь, о чем сейчас думал Вернадский, Самойлов спросил его:

Почему вы не дочитали вашего курса по истории
естествознания, Владимир Иванович?

— Девятьсот пятый год! — с нескрываемой грустью отвечал он. — Студенты разбежались, занятия прекратились, кому же бы я читал? Но я не перестаю жалеть, что не стал историком! — добавил он.

На другой день покинули древний город.

Поездка на Тюя-Муюн не оправдала ожиданий: руд­ник, который хотел Владимир Иванович осмотреть, ока­зался закрытым.

Пришлось ограничиться лишь общим знакомством с месторождением.

Тюя-Муюн — это ущелье с известковыми скалами, сквозь которое пробивается река Араван с большой си­лою и быстротой. Проводникэкспедиции не преминул рассказать легенду о красавице Тюя-Муюн, жившей в Куня-Ургенче. Она отказалась стать женою хана Сул­тан-суи-мурзы, и он приказал запрудить реку, чтобы ли­шить Куня-Ургенч воды. Остатки запруды и образовали ущелье.

Путешественники внимательно выслушали рассказ проводника, надеясь в легенде открыть намек на какую-нибудь историческую действительность, но ничего не открыли.

В первый раз Владимир Иванович находился в такой глуши, вдали от железной дороги, в пятидесяти верстах от ближайшего жилья. Кроме двоих его спутников, кру­гом не было ни одной души.

Месторождение оказалось очень интересным. Ничего подобного Владимир Иванович и Самойлов еще не виды­вали. Урановые соединения выделились в пустотах пе­щер, образовавшихся в известняках. Материал для даль­нейших исследований был собран, и план их намечен был здесь же.

Вечером, перед отъездом, Владимир Иванович сказал Ненадкевичу:

— Мы с Яковом Владимировичем отправимся на Урал, посмотрим, как там идут дела, а вы, Константин Автономович, отправляйтесь в Петербург. Найдите где-нибудь, где хотите, помещение для нашей геохимической лабора­тории!

— Как? В частном доме? — изумился тот.

— Да, в любом подходящем доме... От академии ждать нечего, а дело не может стоять! Нам нужна своя лаборатория, и надо ее создавать, — вдруг с неожиданным оду­шевлением заговорил учитель. — Тот, кто вступил в мир науки, вступил не только в творческую личную работу. Перед ним становятся задачи активной, организаторской работы. Музей, лаборатория, кабинет, наши экспедиции — все это, как вы знаете и сами, далеко от тишины науч­ного кабинета! Это двадцатый век, друзья мои! Век ор­ганизации!

Они сидели возле потухшего костра, над ними сияли огромные звезды в черном небе, и слышен был плеск бе­гущей через ущелье реки. Хотелось не говорить, а толь­ко слушать. И Владимир Иванович замолчал.

Научная работа нации может со­вершаться под покровом волевого, сознательного стре­м­ле­ния прави­тельственной власти и может идти силою волевых импульсов отдель­ных лиц или общественных организаций при без­различии или да­же противодействии пра­вительства. Однако она находится в проч­ном расцвете лишь при сознательном единении этих обеих жизненных сил современного государства.

Белых ярлычков с надписью «Сдается квартира» или без всякой надписи Ненадкевич на окнах домов встре­чал много, но нужного для лаборатории помещения не находил. Он уже сообщил Владимиру Ивановичу о без­надежности поисков, как вдруг, проходя случайно по Биржевому переулку, заметил ярлычки на верхнем эта­же большого дома и решил посмотреть, что там сдается.

На звонок вышла немолодая женщина в черном платье, с часами за поясом и золотой цепочкой на гру­ди. Она приветливо посмотрела на посетителя.

Ненадкевич спросил:

— Что у вас сдается?

— А вот посмотрите! — отвечала она и повела его за собою.

Сдавалось большое, но странное помещение со стеклян­ным фонарем в потолке, где носилась стая проникших откуда-то голубей. Они, видимо, вили тут гнезда, летали, ничуть не стесняясь людей, садились где придется и противно гудели, топорща зоб. Заметив недоумение на лице гостя, хозяйка сказала:

— Я вам сейчас все объясню. Это когда-то была ма­стерская Крамского, ее специально для него выстроил владелец дома, господин Елисеев, вы, конечно, знаете... А после Крамского здесь работал мой муж, Архип Иванович Куинджи, вы, вероятно, тоже знаете. Он умер в прошлом году, я все распродала и теперь сдаю мастер­скую.

— Объясните, пожалуйста, а что же это такое? — спросил Константин Автономович, показывая наверх запрокинутой головой.

— Ах, вот что? — весело ответила она. — Это, види­те ли, от Крамского пошло, а Архип Иванович тоже их не трогал, он очень любил голубей. Вот они каждую вес­ну и возвращаются сюда. Да вы не беспокойтесь, — за­верила она, — они как выведутся, так и разлетятся до новой весны... Вы художник?

— Нет, совсем напротив — я химик. Но мне это под­ходит.

— Значит, вы не для себя смотрите? Для кого же?

Константин Автономович объяснился, и тогда хозяйка задумалась.

— Я академика Вернадского знаю, охотно сдала бы ему мастерскую, но лаборатория... Вы понимаете, может взорваться у вас тут что-нибудь...

Ненадкевичу пришлось ее успокаивать:

— О, не беспокойтесь, ведь Вернадский минералог, мы изучаем камни, только камни, начиная от алмазов и кончая булыжниками.

— А, ну это другое дело, пожалуйста, переезжайте! Так начиналась первая в мире геохимическая лабора­тория, формально называвшаяся минералогической.

Владимир Иванович признал, что лучшего помещения нельзя было бы и придумать: вода, канализация, свет, воздух, удобство вытяжных шкафов. Не хватало лифта, но Ненад­кевича с его длинными ногами лестницы только тешили, а Вернадский привык ходить по горам и считал, что подъем нужен не только мышцам ног, но и мышцам сердца.

Содержание лаборатории взяла на себя Академия на­ук. Средства на покупку приборов и оборудования при­ходилось изыскивать.

Общественные и научные учреждения страны пришли на помощь руководителю исследований.

На средства Общества содействия успехам опытных наук и их практических применений имени X. С. Леден­цова, состоявшего при Московском университете, лабора­тория приобрела спектральное оборудование. Геологиче­ский музей Академии наук и С.-Петербургское минерало­гическое общество обеспечили экспедицию на Байкал.

Владимир Иванович с катоновской твердостью и ре­шимостью не терял ни одного случая, не пренебрегал ни­каким поводом для новых и новых выступлений по не­отложным задачам дня.

На втором съезде деятелей практической геологии он вышел с речью, посвященной радиоактивным рудам в земной коре. Приведенные им данные основывались не только на литературе, но и на работах первых радиевых экспедиций.

Руководитель и организатор их подчеркивал необходи­мость изучения радиоактивных руд русскими учеными. Предупреждая о возможности захвата их иностранным капиталом, Вернадский указывал на то, что избежать иностранной зависимости можно только интенсивным изу­чением своими силами радиоактивных богатств страны.

— Особенно нам, русским, — говорил он, — необхо­димо с самого начала быть на уровне современных знаний и стремлений в этой области, так как на огромной тер­ритории нашего государства мы имеем многочисленные признаки радиоактивных руд. Если мы оставим их без внимания, ими займутся чужие...

Из всех радиоактивных элементов в то время могли иметь практическое значение только радий и мезоторий. Вернадский представил геологам типы урановых и торие­вых руд, из которых можно выделять эти элементы.

Обращаясь постоянно к общественности, Вернадский не давал покоя и Академии наук, и министерствам, и Совету министров, Государственной думе. Как организа­тор, он был неутомим и неумолим.

Физико-математическому отделению Академии наук он представлял одну записку за другой, настаивая на не­обходимости безотлагательных исследований радиоак­тивных место­рож­дений России.

«Я считал и считаю, что дело и исследования радиоак­тивных месторождений имеет, помимо научного значения, значение государственное и требует исполнения вне оче­реди, так как вызывается запросами дня», — писал он.

Указывая на огромное практическое значение радио­активности, Вернадский отмечал, что соли радия и мезотория с успехом применяются в медицине для лечения раковых заболеваний.

«Необходимо предоставить больницам и лечебным уч­реждениям достаточное количество этих солей, — писал он, — что требует поисков и использования источников радия и мезотория на территории России».

Одновременно Вернадский призывал объявить радио­активные руды России государ­ственной собственностью.

Академическая радиевая комиссия по запискам Вер­надского составила доклад. Доклад комиссии, одобренный конференцией Академии наук, президент академии пред­ставил минис­тру народного просвещения с просьбой внести ходатайство Академии наук об ассиг­новании 169 500 рублей в Совет министров для дальнейшего на­правления в законода­тельные учреж­дения.

Но дело было не только в денежных средствах. Вре­мя шло, а в новой лаборатории по-прежнему работали только Ненадкевич и сам Владимир Иванович. Необхо­димы были специалисты, знакомые с методикой измере­ния радиоактивности минералов и руд.

И Вернадский выступает на страницах газет со статья­ми, в которых разъясняет необходимость изучения радио­активных месторождений России и исследования явлений радиоактивности. Газеты публиковали беседы с Вернад­ским и отчеты о его выступлениях.

В 1912 году в лаборатории продолжали работать толь­ко Ненадкевич и Вернадский. Устройство лаборатории еще не закончилось. Задача была в том, чтобы создать установку для химических работ с препаратами радия и для радиоактивных измерений. Такую установку посте­пенно построили, а затем начали устраивать специальное отделение для химико-минералогических работ вообще.

Хотя в те годы вредное влияние радиоактивного излу­чения на живой организм еще не обращало на себя вни­мания, Владимир Иванович считал необходимым для точ­ности эксперимента проводить его в изолированной об­становке.

Несмотря на неустройство в лаборатории, Вернадский со своим учеником и помощником энергично занимался исследованием радиоактивных минералов, привезенных из Средней Азии. Непосредственное исследование вел Влади­мир Иванович. Константин Автономович в это время изу­чал методы анализа ториевых соединений и вел анализ сложных минералов, богатых торием.

Позднее ученик и учитель начали совместную работу по синтезу соединений урана и тория.

К этому времени лаборатория начала пополняться ми­нералогами. Б. А. Линдер занимался спектроскопией мине­ралов, А. Е. Ферсман и А. А. Тварелчлидзе — определе­нием различных минералов. Пришлось организовать спе­циальное радиологическое отделение; во главе его Влади­мир Иванович поставил только что приехавшего из Пари­жа ученика Кюри — Льва Станиславовича Коловрат-Червинского.

Большой, черноволосый, поляк по национальности, веселый и шумный, с бритым, как у актера, лицом, Коло­врат-Червинский быстро овладел симпатиями окружаю­щих. Он установил приборы для радиологических измере­ний; там, где еще никаких приборов не существовало, сконструировал и построил их сам, после чего приступил к работе.

Вскоре он уже считался виднейшим радиологом в России.

Постепенно появлялись все новые и новые люди. Знав­шая с детских лет Вернадского Ирина Дмитриевна Ста­рынкевич окончила Высшие женские курсы и начала ра­ботать в лаборатории. Перевелся к Вернадскому лаборант геологического комитета, ученик Вернад­ского Борис Гри­горьевич Карпов. Появился Виталий Григорьевич Хло­пин, только что получив­ший диплом инженера-химика. Типичный петербуржец, прекрасно воспитанный и хоро­шо обра­зованный молодой человек очень понравился Вла­димиру Ивановичу. Хлопин пошел в уче­ники к Вернад­скому без сомнений и колебаний и не изменил ему до конца жизни.

Теперь у Вернадского было восемь сотрудников. Рабо­ты велись в разных направлениях, но все они были свя­заны с изучением состава и свойства русских минералов, в том числе и радиоактивных.

Хлопин занимался анализом минералов, богатых то­рием, вместе с Вернадским работал по синтезу урановых соединений и по установлению изоморфизма соединений урана и тория.

Коловрат-Червинский продолжал исследования радио­активности различных минералов и естественных продук­тов и фракций, получаемых при химических исследова­ниях и анализах в минералогической лаборатории.

Впоследствии работы минералогической лаборатории, проводившиеся под непосредственным руководством Вернадского, были связаны с решением проблем в химии и минералогии урана, ниобия, тантала и титана. Проводи­лись химические анализы и определения радиоактивно­сти минералов из русских месторождений.

Так создавалась крупная научная школа геохимиков и минералогов, подготовившая почву для создания в Со­ветском Союзе собственной радиевой промышленности и развития радиогеологии.