Лиля Брик и Эльза Триоле: опыты любви и нелюбви
Послушайте! Ведь, если звезды зажигают, -
жүктеу/скачать 442.5 Kb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Вы думаете, это бредит малярия
- В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры.
- Ах, закройте, закройте глаза газет!
Послушайте! Ведь, если звезды зажигают, -значит - это кому-нибудь нужно? Значит - кто-то хочет, чтобы они были? Значит - кто-то называет эти плевочки жемчужиной? И, надрываясь, в метелях полуденной пыли, врывается к Богу, боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит - чтоб обязательно была звезда!- клянется - не перенесет эту беззвездную муку! А после, ходит тревожный, но спокойный наружно. Говорит кому-то: Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да? Послушайте! Ведь, если звезды зажигают, - значит – это кому-нибудь нужно? Значит - это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?! Эльза. Чьи это стихи? Маяковский. Ага! Нравится? То-то! А это... Вы думаете, это бредит малярия?Это было, было в Одессе."Приду в четыре",- сказала Мария.Восемь. Девять. Десять.Вот и вечер в ночную жутьушел от окон, хмурый, декабрый.В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры.Меня сейчас узнать не могли бы:жилистая громадина стонет, корчится.Что может хотеться этакой глыбе?А глыбе многое хочется!Ведь для себя не важно и то, что бронзовый,и то, что сердце - холодной железкою.Ночью хочется звон свойСпрятать в мягкое, женское...Эльза. И это ваше? Маяковский. Мое. Эльза. А как название? Маяковский. Я хотел - "Тринадцатый апостол". Пошел в цензуру. Они спросили: "Что вы, на каторгу захотели?" Я сказал - нет, ни в коем случае, это меня никак не устраивает. Эльза. Володя, но как же это у вас получается - столько лирики и столько грубости - и все это ваше, и все это вы… Маяковский. Вот-вот, и они про то же. Тогда я сказал: "Хорошо, я буду, если хотите, как бешеный, если хотите - буду самым нежным, не мужчина - а облако в штанах". Так и оставил: "Облако в штанах". Эльза. Читали кому-нибудь? Маяковский. А как же! Горькому, например. Обплакал весь жилет. Впрочем, Горький рыдает на каждом поэтическом жилете. Жилет храню. Могу уступить кому-нибудь для провинциального музея. Эльза. Спасибо вам. Маяковский. За что? Эльза. За облегчение всем нам, страждущим... С этого момента и навсегда я стала ярой пропагадисткой творчества Маяковского. Стихи объяснили все. Лиля. Эльза, я тебя не понимаю. Твой Маяковский... Эльза. Ты слышала его? Лиля. И слышала, и видела. На юбилее Бальмонта в "Бродячей собаке". Снова скандал. У футуристов, говорят, ни одно выступление не обходится без сломанных стульев и городового. Эльза. Ты слышала его стихи? Лиля. При чем здесь стихи? Он опасный футурист, а ты остаешься с ним наедине... Эльза. Не смей так говорить! Ты ничего не знаешь! Лиля. И знать не хочу! Эти его ночные одиссеи, эти карты и бесконечные проигрыши... Куда вы ездили сегодня утром? Эльза. Катались в Сокольники. Лиля. Я надеюсь, на извозчике? Эльза. На трамвае. Лиля. Что?! Эльза. Но ведь он вчера проигрался... Лиля. Спустя месяц Маяковский появился у нас с Осипом в Петрограде. И с порога: Маяковский. Вы обязаны послушать мои стихи. Лиля. Володя, я не врач, а ваши стихи - не бронхи. Маяковский. Тогда почитайте сами. Вот эти. Вы должны. Лиля. Но почему? Маяковский. Потому что они самые лучшие! Вы не понимаете, - они гениальны, ничего лучшего сейчас нет, ну, разве что, - Ахматова... Нет, вы не прочтете их правильно. Лиля. Я попробую. Эти? По черным улицам белые матери Судорожно простерлись, как по гробу глазет. Вплакались в орущих о побитом неприятеле: Ах, закройте, закройте глаза газет!" Письмо. Мама, громче! Дым. Дым. Дым еще! Что вы мямлите, мама, мне? Видите - весь воздух вымощен громыхющим под ядрами камнем! М-а-а-ама! Сейчас притащили израненный вечер. Крепился долго, кургузый, шершавый, и вдруг, - надломивши тучные плечи, расплакался, бедный, на шее Варшавы. Звезды в платочках из синего ситца визжали: "Убит, дорогой, дорогой мой!" И глаз новолуния страшно косится На мертвый кулак с зажатой обоймой. Сбежались смотреть литовские села, как, поцелуем в обрубок вкована, слезя золотые глаза костелов, пальцы улиц ломала Ковна. А ветер кричит, безногий, безрукий: "Неправда, я еще могу-с – хе! - выбряцав шпоры в горящей мазурке, выкрутить русый ус!" Звонок. Что вы, мама? Белая, белая, как на гробе глазет. "Оставьте! О нем это, об убитом, телеграмма!
...Люблю тебя очень. Жду с нетерпением. Ты меня не разлюбил? Ты был такой тихий на вокзале... Целую тебя, родненький, крепко-крепко! Маяковский. Милый Элик! И рад бы не ответить на твое письмо, да разве на такое нежное не ответишь? Пока приехать в Москву не могу, - приходится на время отложить свое непреклонное желание повесить тебя за твою мрачность. Единственное, что тебя может спасти, это скорее приехать самой и лично вымолить у меня прощение. Элик, правда, собирайся скорее! Я курю. Этим исчерпывается моя общественная и частная деятельность. Прости за несколько застенчивый тон письма, это первое в моей жизни лирическое послание. Отвечай сразу и даже, если можешь, несколькими письмами, - я разлакомился. Целую тебя раза два-три. Любящий тебя всегда дядя Володя. Эльза. А ты мне еще напишешь? Очень бы это было хорошо! Я себя чувствую очень одинокой, и никто мне не мил, не забывай хоть ты, родной, я тебя всегда помню и люблю. Но я все-таки вряд ли приеду. Мне сейчас хочется побыть одной. Маяковский. Милостивая госпожа Эльза Юрьевна! Ваше отвратительное письмо я, к сожалению, получил. Что за гадости вы пишете! Судите сами: вывели человека на нежность, а потом: "Я не приеду". Если вы на мои письма будете отвечать через десять лет по получении оных, то я буду на ваши - через 20. Сим письмом предлагаю вам или вовсе прекратить мне присылку ваших ужасных писем, или немедленно оправдаться по адресу: Петроград, Надеждинская, 52, кв. 9. Готовый к услугам - Владамир Маяковский. А с поцелуями - твой дядя Володя. Эльза. Кто мне мил, тому я не мила - и наооборот. Уже отчаялась в возможности, что будет по-другому, но это совершенно не важно… Маяковский. Это ерунда! Ты сейчас единственный человек, о котором думаю с любовью и нежностью. Целую тебя крепко-крепко. Приезжай скорее, прошу очень. "Уже у нервов подкашиваются ноги". Эльза. Это было как пароль. Всю жизнь я боялась, что Володя покончит с собой. Надо было его спасать. Мне было 19, я без разрешения матери еще никогда никуда не ездила, но на этот раз я просто, без объяснений причины, сказала ей, что уезжаю в Петроград. Маяковский. "Знаю способ старый в горе дуть винище". Давай выпьем. "Выпьем, няня, где же кружка? Кружки нет, и няни нет..." Закусить вот нечем. Знаешь, я тут установил семь "обедающих знакомств" - семизнакомая такая система. В воскресенье "ем" Чуковского. В понедельник - Евреинова. В четверг выпасаюсь на травках Репина. Для футуриста ростом в сажень - это не дело. Эльза. Зачем ты меня вызвал? Маяковский. Я? Тебя? Эльза. "Уже у нервов подкашиваются ноги" - это что? Я все бросила, напугала маму... Подруга смеялась: ему просто в кинематограф пойти не с кем. Какая же я дура! Маяковский. Мне очень плохо, Элик. Спаси меня! Эльза. Но я не умею! И от кого можно спасти бесконечность? Маяковский. От нуля. Эльза. Ты сейчас сам ноль! Нет, ты - минус 1! Впрочем, это Лиля у нас сильна в математике. А я тебе не нужна. Я тебе - не нужна. И мне нечем тебе помочь. Пусти. Маяковский. Куда ты? Эльза. Ухожу. Маяковский. Не смей! Эльза. Не смей мне говорить "не смей"!.. Потом мы мирились, шли ужинать, смотрели какую-то программу... и смех, и слезы! Все же он был очень трудным и тяжелым человеком. И он уже полностью был во власти Лили. 5 Лиля. Это было нападение. Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня. Два с половиной года не было у меня спокойной минуты - буквально. Любовь его была безмерна. Осип профинансировал издание "Облака в штанах". Маяковский. Я надпишу книгу. Как лучше? "Лиле Юрьевне Брик"... Нет, это уже было. "Лиле"... "Тебе, Лиличка"... Нет. "Тебе, Лиля". Лиля. Чтобы было понятно последующее. С 15 года мои отношения с Осипом перешли в чисто дружеские. Мы больше никогда не были близки с ним физически, когда я связала свою судьбу с Маяковским. Так что все сплетни по поводу "любви втроем" совершенно не похожи на то, что было. Маяковский. Вот я богохулил. Орал, что Бога нет, а Бог такую из пекловых глубин, что перед ней гора заволнуется и дрогнет, вывел и велел: люби! Бог доволен. Под небом в круче измученный человек одичал и вымер. Бог потирает ладони ручек. Думает Бог: погоди, Владимир! Это ему, ему же, чтоб не догадался, кто ты, выдумалось дать тебе настоящего мужа и на рояль положить человечьи ноты. Если вдруг подкрасться к двери спаленной, перекрестить над вами стеганье одеялово, знаю - запахнет шерстью паленной, и серой издымится мясо дьявола. А я вместо этого до утра раннего в ужасе, что тебя любить увели, метался и крики в строчки выгранивал, уже наполовину сумасшедший ювелир.
Двенадцать квадратых аршин жилья. Четверо в помещении – Лиля, Ося, я и собака Щеник.
Весной 18 года мы с Володей снялись в кино. Сценарий Маяковского, фильм назывался "Закованная фильмой". Маяковский. Это была история художника, который ждет настоящей любви. Он видит сердца женщин: в одном - деньги, в другом - наряды, в третьем - кастрюльки... Однажды он увидел фильм под названием "Сердце экрана" и влюбился в балерину из этого фильма (балерина – Лиличка) и она сходит к нему в зал. Но она скучает без экрана, и после разных приключений звезды кино - Чаплин, Мэри Пикфорд, Аста Нильсен - завлекают ее из реального мира снова на кинопленку. Потом он видит киноплакат и в уголке художник с трудом различает название фантастической киностраны, где живет та, которую он потерял, - "Любландия". Он бросается на поиски, Лиля. Поиски должны были сниматься во второй серии, но она не состоялась. Да и первая часть вскоре сгорела, остались лишь фотографии и плакат, где я, тоскующая, опутана пленкой. Да еще название страны - "Любландия"... В жизни же мы уходили в разные города, страны и письма, в которых искали себя и нашу "Любландию". 6 Маяковский. У меня все по-старому. Живу, как цыганский романс: днем валяюсь, ночью ласкаю ухо. Все женщины меня любят. Все мужчины меня уважают. Все женщины липкие и скучные. Все мужчины прохвосты. Есть и не мужчины и не женщины. Лиля. Милый мой, милый щенок! Ты мне сегодня всю ночь снился. Что ты живешь с какой-то женщиной, что она тебя ужасно ревнует, и ты боишься ей про меня рассказать. Как тебе не стыдно, Володенька? Я очень по тебе скучаю, не забывай меня. Маяковский. Дорогой, любимый, зверски милый Лилик! Если рассматривать меня как твоего щененка, то скажу тебе прямо: я тебе не завидую. Щененок у тебя неважный, ребро наружу, шерсть, разумеется, клочьями, а около красного глаза - специально, чтобы смахивать слезу, - длинное и облезшее ухо. Естествоиспытатели утверждают, что щенки всегда становятся такими, если их отдавать в чужие, нелюбящие руки. Лиля, люби меня. От женщин отсаживаюсь стула на три-четыре - не надышали б чего вредного. Больше всего на свете хочется к тебе. Пиши, детонька! Если, не напишешь, будет ясно, что я для тебя сдохнул, и я начну обзаводиться могилкой и червями. Лиля. Милый Щененок, я не забыла тебя. Ужасно скучаю по тебе и хочу видеть. Я больна: каждый день температура 38 - легкие испортились. Маяковский. Не болей ты, Христа ради! Если Оська не будет смотреть за тобой, я привезу к вам в квартиру хвойный лес, и буду устраивать в оськяном кабинете море по собственному моему усмотрению. Если же твой градусник будет лазить дальше, чем 36,б, то я ему обломаю все лапы. Впрочем, и дела мои, и нервы, и здоровье не лучше. Если так будет и впредь, то твой щенок свалится под забором животом вверх и, слабо подрыгивая лапками, отдаст Богу свою незлобливую душу. Лиля. Вчера видела трех толстых, желтых одинаковых такс на цепочках. Ну, совсем как я, ты и Ося! Как видишь, я тебя не забываю. Твое письмо ни с какой стороны не удовлетворительное: и неподробно, и целуешь меня мало. Маяковский. Дорогой Лисик! Провалялся три дня с температурой. Валяться было очень приятно: Ося меня откармливал, как тучи набегали сестры и через полчаса рассеивались. А я и в ус не дул и читал что-то вроде Щепкиной-Куперник. В зоосаде открывается собачья выставка. Переселюсь туда. Оська уже поговаривает насчет сеттереныша. Уж не знаю, как без тебя щенков смотреть. А ты не забывай своего щенка! Лиля. Осик и Вовик! Милые! Любимые! Родные! Светики! Солнышки! Котятики! Щенятики! Любите меня! Не изменяйте! А то я вам все лапки оборву! Ваша Киса Лиля. Маяковский. Я скучаю, я тоскую по тебе - но как! - я места себе не нахожу и думаю только о тебе. Я никуда не хожу, я слоняюсь из угла в угод, смотрю в твой пустой шкаф, целую твои фотокарточки и твои кисячие подписи. Реву часто, реву и сейчас. Мне так не хочется, чтобы ты меня забыла! Ничто не может быть тоскливее жизни без тебя. Не забывай меня, ради Христа, я тебя люблю в миллион раз больше, чем все остальньные вместе взятые. Мне никого не хочется видеть, ни с кем не хочется говорить, кроме тебя. Радостнейший день в моей жизни будет - твой приезд. Люби меня, детанька. Целую, целую, целую... Лиля. Любимый мой щенок! Не плачь из-за меня! Я тебя ужасно крепко и навсегда люблю! Приеду непременно! Не изменяй! Я ужасно боюсь этого. Я верна тебе абсолютно. Знакомых у меня теперь много. Есть даже поклонники, но мне никто нисколечко не нравится. Все они по сравнению с тобой - дураки и уроды. Вообще - ты мой любимый щен, чего уж там! Каждый вечер целую твой переносик! Не пью совершенно! Не хочется. Словом, ты был бы мною доволен. Я очень отдохнула нервами. Приеду добрая. Тоскую по тебе постоянно. Целую тебя с головы до ног. Ты бреешь шарик? Маяковский. Ни единая душа (без различия пола) не переступала порога дома. Мы с Оськой, по возможности, ходим вместе и только и делаем, что разговариваем о тебе. Тема: единственный человек на свете - киса. Вообще мы с ним очень дружим. Вечером я рисую, а он мне Чехова читает. А наутро я прихожу к Осе и говорю: "Скучно, брат Кис, без Лиски!" А он мне: "Скучно, брат Щен, без Кисы!" Лиля. Честно: тебе не легче живется иногда без меня? Ты никогда не бываешь рад, что я уехала? - Никто не мучает, не капризничает! Не треплет твои и без того трепатые нервочки. Люблю тебя, Щенит! Ты мой? Тебе больше никто не нужен? Я совсем твоя, родной мой детик! Маяковский. Дорогой, ослепительный и милый лисеныш! Вот тебе ответы. Честно сообщаю, что ни одну секунду не чувствовал я себя без тебя лучше, чем с тобой, ни одной секунды я не радовася, что ты уехала, а ежедневно ужаснейше горюю об этом. К сожалению, никто не капризничает. Ради Христа, приезжай поскорее и покапризничай. Нервочки у меня трепанные только оттого, что наши паршивые кисы разъехались. Я твой весь. Лиля. Володя, Юлия Григорьевна Льенар рассказала мне о том, как ты напиваешься до рвоты, и как ты влюблен в младшую Гинзбург, как ты пристешь к ней, как ходишь и ездишь с ней в нежных позах по улицам, да и вообще, говорит она, у вас с Осей много новых знакомых дам, и живете вы очень весело. Ты, конечно, понимаешь, что, несмотря на то, что я радуюсь, что вы там веселитесь, тебе перед моим приездом придется открыть все окна и произвести дезинфекцию. Такие микробы как дамы типа Юлии Григорьевны, так же, как клопы в стенах, должны быть радикально истреблены. Ты знаешь, как я к этому отношусь. Через две недели я буду в Москве и сделаю по отношению к тебе вид, что я ни о чем не знаю. Но требую, чтобы все, что мне может не понравиться, было абсолютно ликвидировано. Чтобы не было ни единого телефонного звонка и т.д. Если все это не будет исполнено до самой последней мелочи, мне придется расстаться с тобой, чего мне совсем не хочется, оттого, что я тебя люблю. Хорошо же ты выполняешь условия: "не напиваться", "ждать". Я до сих пор выполняла и то и другое. Дальше - видно будет. Ужасная сволочь эта Юлия Григорьевна! Злая баба! Я совсем не хотела знать правду и ни о чем ее не спрашивала. Не огорчайся, Если ты все-таки любишь меня, то сделай все так, как я велю и забудем. Целую тебя. Маяковский. Уже нет обычных "ваша", "жду"... Неужели сплетни сволочной бабы достаточно, чтобы так быстро стать чужой. Конечно, я не буду хвастаться, что живу как затворник. Хожу и в гости, и в театры, и гуляю, и провожаю. Но у меня нет никакого романа, нет и не было. Никакие мои отношения не выходят из пределов балдежа. Что же касается до Гинзбургов (и до младших, и до старших), то они неплохой народ. Но так как я нашел бильярдную, то в последнее время видеться не приходится совсем. К компании же Юлии Григорьевны я не принадлежал никогда, обозвав ее сволочью в первый же день знакомства. В сем убеждении и пребываю. Избегал ее всегда и всячески. Приедешь - увидишь все сама. Ненравящееся выведешь. 7 Лиля. Это был первый звонок. "Ненравящееся" я-то, конечно, вывела. И внешняя канва отношений казалась по-прежнему легкой и надежной. Но что-то изменилось внутри, надломилось, что ли... Осенью 22 года, не помню почему, мы с Осей оказались в Берлине раньше Маяковского. Очень ждала его, мечтала, как мы будем вместе осматривать чудеса науки и техники. Поселились в «Курфюрстенотеле». Но посмотреть удалось мало. У Володи было несколько выступлений, а в остальное время... Подвернулся карточный партнер, русский, и Маяковский дни и ночи сидел в номере гостиницы и играл с ним в покер. Из Берлина он ездил в Париж по приглашению Дягилева*. Через неделю вернулся, и началось то же самое. Так мы прожили два месяца. Берлина, по сути, он не видел. По возвращении в Москву, Маяковский объявил два своих выступления. Первое: "Что Берлин?" Второе: "Что Париж?". Сказать, что в то время он был безумно популярен, значит - ничего не сказать. В первый день конная милиция едва сдерживала толпу его поклонников. Еле-еле я протиснулась в зал и села на эстраде на места для знакомых, стиснутая со всех сторон. Он вышел под гром апплодисментов и стал рассказывать. Я не могла поверить своим ушам: он рассказывал о том, чего не видел и что знал с моих слов. Я достаточно громко бросила ему два-три справедливых замечания. Он стал испуганно на меня коситься. Комсомольцы - мальчики и девочки - стали шикать на меня и негодовать. В перерыве Маяковский ничего не сказал мне. Но Долидзе - устроитель вечера - весь антракт умолял меня не скандалить. В зал я не вернулась. Дома никак не могла уснуть от огорчения. Напилась веронала и проспала до завтрашнего обеда. Назавтра он пршел.
На следующее утро звонят друзья, знакомые: почему вас не было? Не больна ли? Не могли добиться толку от Владимира Владимировича... Он такой мрачный... Жаль, что не были... Так интересно... Такой успех... Ну, и как Париж? Маяковский. Рвали на куски. Не отпускали два часа. Лиля. Ну да. Ты же у нас агитатор, горлан, главарь! Маяковский. Не смешно. Лиля. Да? Зато в газетах очень смешно: " Маяковский был 10 дней в Париже, кое-что видел, кое-с кем говорил, и впечатлился на целый доклад. Да и книга на подходе". Ждем-с! А вот про Берлин: "Поэт Маяковский дал в своей лекции рельефную картину жизни берлинской литературной эмиграции, которая обслуживает кварталы, где живет бежавшая буржуазия, кварталы, так и прозванные в Берлине: "Нэпский проспект". Теперь я знаю, куда писать своей буржуазной сестре Эльзе: Берлин, Нэпский проспект, до востребования. Маяковский. Прекрати. Лиля. Ну почему же? Маяковский. Разыгрался аппетит? Я сегодня несъедобен. Лиля. А, это мы быстро! Сейчас позвоним в "Хорхер", - ты ведь предпочитаешь самые дорогие немецкие рестораны? - и нам быстренько по воздуху доставят заказ. Да, про десерт бы не забыть: их фюнф порцьон мелоне и фюнф порцьон компот. Их бин эйн руссишер дихтер бекант им руссишем ланд, мне меньше нельзя! Маяковский. Не паясничай! Лиля. Я просто цитирую классика, пролетарского, так сказать, поэта. Ты забыл дать в газеты вот это: " Поэт Маякввский до такой степени возненавидел загнивающий Запад, что наотрез отказался осматривать его "прелести". Он заперся у себя в номере и в знак протеста не вставал из-за покерного стола до тех пор, пока не уничтожил всю наличную буржуазную валюту как класс!" Маяковский. Ты забыла про цветы... Лиля. Пардон, мсье! Как же, как же! Букеты цветов, корзины цветов, вазы цветов, море цветов! Аки цараца Савская охорашивалась на цветочном ложе и светлела душой… Маяковский. Хватит! Лиля. А знаешь, Володя, осточертело все. Твои халтуры, карты, девочки… Я перестала понимать, зачем все - любовь, искусство, революция? Может быть, мы слишком привыкли ко всему, друг к другу? Обуты-одеты, живем в тепле, пьем много чая с вареньем... Положим, и я не святая: мне вот нравиться чай пить. Но помнишь у Чехова? Люди пьют чай, а в это время рушатся их жизни... Так вот, мы гибнем. Мы тонем. Мы уже на дне. Неужели ты ничего не чувствуешь, не понимаешь? И ты никогда ничего больше стоящего не напишешь!.. Маяковский. Все, что у меня есть,- это ты. Все, что я когда-либо написал, - о тебе. Вчера, в статье, вместо слова "лирика" автоматически написал: "Лилинька". Если я тебя потеряю, мне не нужно жить. Ну что же нам делать? Лиля. Не знаю, Володя. Может быть, расстаться - на два дня, месяца, года - не знаю. Я не могу сейчас принимать тебя таким. Подумай, стоит ли овчинка выделки. Изменись! Дай мне возможность тебя любить таким, каким ты можешь быть. Только ничего не обещай сейчас, я не хочу вранья. Маяковский. Хорошо. Сегодня 28 декабря. Значит, 28 февраля увидимся. Скажи, я смогу тебе написать, хоть иногда? Лиля. Если очень будет нужно, - да. 8
Маяковский. Я вижу, ты решила твердо. Я знаю, что мое приставание к тебе для тебя - боль. Но, Лилик, слишком страшно то, что случилось сегодня со мной, чтобы я не ухватился за последнюю соломинку, за письмо. Так тяжело мне не было никогда - я, должно быть, действительно чересчур вырос. Раньше, прогоняемый тобою, я верил во встречу. Теперь я чувствую, что меня совсем отодрали от жизни, что больше ничего и никогда не будет. Жизни без тебя нет. Я это всегда говорил, всегда знал, теперь я это чувствую всем своим существом. Все, все, о чем я думал с удовольствием, сейчас не имеет никакой цены и отвратительно. Я не грожу и не вымогаю прощения. Я ничего с собой не сделаю. Я ничего не могу тебе обещать. Я знаю, нет такого обещания, в которое ты бы поверила. Я знаю, нет такого способа увидеть тебя и помириться, который бы не заставил тебя мучиться. И все-таки я не в состоянии не написать и не попросить тебя простить меня за все. Если ты принимала решение с тяжестью, с борьбой, если ты хочешь попробовать, ты простишь, ты ответишь. Но если ты даже не ответишь, - ты одна моя мысль. Как любил я тебя семь лет назад, так и люблю, и сию секунду, что б ты ни захотела, что б ты ни велела, я сделаю сейчас же, сделаю с восторгом. Как ужасно расставаться, если знаешь, что любишь и в расставании сам виноват! Я сижу в кафе и реву. Надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою. Я пишу только о себе, а не о тебе. Мне страшно думать, что ты спокойна, и что с каждой секундой ты дальше от меня: еще нескольно их - и я забыт совсем. Если ты почувствуешь от этого письма что-нибудь, кроме боли и отвращения, ответь ради Христа, ответь сейчас же. Я бегу домой и буду ждать. Если нет, - страшное, страшное горе. Лиля. Два месяца провел Маяковский в своей добровольной тюрьме. Два месяца добросовестности, ничего себе не прощая и ни в чем себя не обманывая. Ходил под моими окнами. Передавал через домработницу Аннушку письма, записки и рисуночки. Это было единственное, что он себе позволял - письма "на волю". Маяковский. Я буду честен до мелочей 2 месяца. Людей буду измерять по отношению ко мне за эти месяцы. Мозг говорит мне, что делать такое с человеком нельзя. При всех условиях моей жизни, если бы такое случилось с тобой, я бы прекратил это в тот же день. Если ты меня любишь, ты прекратишь это или как-то облегчишь. жүктеу/скачать 442.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|